Читать книгу Враг за моей спиной - Александр Афанасьев, Александр Николаевич Афанасьев, А. Н. Афанасьев - Страница 6

Человека, контакт которого ему дали в далекой, разорванной войной стране было трудно не заметить – даже если учесть, что он не видел никогда его лица. Суховатый, пожилой мужчина лет пятидесяти, итальянский костюм за восемь штук, красный галстук как удавка… наверное, повязывал второпях руки тряслись.

Предаст и не оглянется. Может, уже предал. Община – вышла на него давно, они имели общие дела. Через его – в Москве каждый месяц толкали десять – двенадцать килограммов чистейшего героина. Героин этот был родом не из Афганистана, а из долины Бекаа, одного из исконных мест возделывания опиумного мака. Часть денег – оставалась в Москве на нужды братьев. Сейчас – он должен был использовать то, что спецслужбы называют «матрица». Заранее купленные и арендованные квартиры, склады, дома, транспортные средства. Заготовленные еда, вода, возможно, что боеприпасы. Все что нужно для того, чтобы небольшой группе людей – несколько дней выживать и активно действовать в многомиллионном городе, не совершая ничего такого, что привлекло бы внимание полиции или спецслужб.

Нервный. Оглядывается. Это кстати свидетельствует о том, что засады – скорее всего нет. Если есть – то он наоборот, будет стоять как скованный. Как баран, ожидающий ножа…

Амир – сейчас он рассматривал какие-то сотовые в витрине – ногой задвинул за витрину полиэтиленовый пакет. В нем – было устройство из сотового и нескольких мощных петард – его последний шанс. Он всегда ставил отвлекающее устройство – его учил это делать человек, который прожил на джихаде двенадцать лет. Если его окружат – взрыв за спиной – отвлечет на секунду русистов и позволит ему выхватить оружие или пойти на прорыв. Если это обнаружат – то сочтут, что это выходка скинхедов или проделки конкурентов.

Скорее всего – если русисты и есть, они не будут его брать сразу. Один он им не интересен, им нужен джамаат. Он сможет оторваться – хотя бы потому, что знает это место лучше любого другого в Москве. Когда он еще не встал на джихад и его брат был жив – он два лета помогал брату торговать тут…

Решившись – он подошел к красногалстучному ближе…

– Ас саламу алейкум…

Красногалстучный обернулся. Амир поморщился.

– Не нервничай так, брат. Давай, отойдем…

Они отошли в сторону, приткнулись в углу павильона. Людской поток обтекал их, подобно горному селю после долгих дождей, когда мутная грязь, вперемешку с поваленными деревьями и мертвыми животными – стремить свой бег по затопленному селу, по узости ущелья. Люди шли, смурные, суетные, безразличные ко всему, не слышащие ни Аллаха, ни других, ни самих себя – и ведать не ведали, что здесь и сейчас – заключается сделка о их жизни и их смерти. Им на все было плевать…

– Как ты, брат…

– От кого ты пришел? – нервно сказал чеченец.

– От нашего общего друга из Дамаска.

– Он здоров?

– Да, он здоров и передает тебе салам…

Молчание.

– Он говорит, что скоро все утрясется и все будет как по-прежнему…

Чеченец вздохнул…

– Иншалла.

– У тебя все готово, брат?

Чеченец покачал головой.

– Готово то, готово, но…

Амир молча ждал.

– Есть слова, которые я хочу сказать нашему общему другу из Дамаска…

– Эти слова ты можешь сказать мне, друг. Клянусь Аллахом, я передам их в точности…

Снова молчание. Амир чувствовал, что что-то не то – но не мог понять, что именно. Его волчье чутье, не раз спасавшее его – молчало, но он ждал чего угодно, и держал палец на кнопке. Кнопке быстрого набора телефонного номера – номера телефона, который в пакете…

– Мой сын, Шамиль – нервно сказал чеченец – уйдите от него! Мы так не договаривались…

– О чем ты, брат… – не понял Амир.

– Мой сын, Шамиль. Вы втянули его… он хочет идти на джихад… выселиться в лес. Так не пойдет. Его место здесь, его джихад будет более полезен, если он будет помогать братьям здесь, в Москве.

Вот оно что…

А тот, кто берет друзей среди кяфиров – тот и сам кяфир…

Амир много слышал про это – но редко ему доводилось убедиться лично в справедливости этого утверждения так ясно, как сейчас. Как мало надо, чтобы проникнуться неверием, лицемерием и выйти из ислама. Воистину – в городах неверных отравлен даже воздух, здесь среди куфра – невозможно долго жить и оставаться правоверным. Поэтому все, кто с умным видом рассуждают об аль Валя валь Бараъ[17], кто придумывает разные трактовки этого, чтобы оправдать свою трусость и приверженность куфру – воистину, хукм такого «правоверного» слаб, и случись ему предстать перед Аллахом – он ничего не сможет сказать, и ему останется только опустить глаза от стыда.

Джихад – настоящий, победительный джихад – по историческим меркам шел совсем недавно, он начался в семьдесят девятом, когда коммунистические безбожники вломились на земли правоверных, в Афганистан, а другие безбожники, американцы – решили делать нусру[18] муджахедам, чтобы те лили кровь в войне с другими неверными. Но Аллаху – лучше ведомо, и потому, через десять с небольшим лет после того, как коммунисты были унижены и изгнаны – на те же многострадальные земли Афганистана пришли уже американцы, чтобы тоже оказаться поверженными и униженными, израсходовавшими все свое имущество – но сделавших умму и Джихад только сильнее.

Джихад был молод – но уже существовала его летопись, летопись писанная кровью шахидов, которые шли на смерть, и им ничего не было нужно, кроме рая, который они получали после своей шахады. Летопись чести, жертвенности и веры, летопись, существовавшая не только в оперативных сводках и файлах систем слежения НАТО – но и передаваемая из уст в уста теми, кто уже вышел на пути Джихада тем, кому еще только предстояло это сделать.

Это были истории о том, как стаи птиц заполоняли небо, как только неверным вздумалось бомбить стоянки муджахедов, о том, как на лес надвигался туман, которого не видели здесь даже старожилы и это помогало муджахедам вырваться из окружения. Это были истории целых семей, которые продавали дома, продавали все свое имущество и выселялись в лес, чтобы идти по пути джихада. Это были истории о том, как отец просил сына собрать пояс для матери, которая отправлялась в логово врага, чтобы совершить амалиятуль истишхадию, и сын делал это, а мать, отправляясь в путь, говорила детям: вы тоже долго не задерживайтесь в этом мире, я жду вас там. О том, как другая мать, у которой было несколько сыновей, получив известие о том, что один из них стал шахидом Инша Аллах говорила: я бы хотела, чтобы шахидом стал Али, потому что Салим более опытный амир и муджахед…

И все эти истории – только подтверждали то, что главное – не танки, самолеты, ракеты и бомбы, главное – Аллах…

Амир вспомнил слова еще одного человека, которого он встретил в Афганистане. Это был уважаемый шейх, и он сказал фразу: наши дети – лучше нас, а дети их детей – будут еще лучше. Он сказал это, глядя на дым, который поднимался на месте подрыва очередного патруля кяффиров. И амир в который раз убедился в его правоте.

Наши дети – лучше нас. Их г’аклу[19] чист, как слеза, они не отравлены тем ядом, которым правоверных травили долгие годы, ядом безбожия, неверия, соглашательства. Когда они видят харам – они испытывают гнев, но в отличие от нас – идут не в мечеть, а в лес, на джихад. Даже сын этого кяфира – оказался хорошим мусульманином, раз видя все то, что творится вокруг него – решил выселиться и встать на джихад. А его отец – лишь подтверждает своими словами, что он вышел из ислама и стал кяфир – раз хочет остановить своего сына.

Амир – мог много чего сказать своему заблудшему брату, но вдруг – словно сверху кто подсказал – он почувствовал, что не нужно этого делать. Слова ему не нужны, не помогут – он уже убил свою душу…

– Я поговорю с твоим сыном. Объясню ему про джихад…

Чеченец всмотрелся в глаза амира – но те были непроницаемы и черны.

– Хорошо… – решился он, передал небольшую папку – вот здесь все. Три машины, куплены чисто. На всех думские пропуска и еще два удостоверения помощника депутата. Карты, позывные, время реагирования, наиболее уязвимые точки. Две квартиры, куплены чисто, обе по документам – на пенсионерах, русских. Еще место под Москвой там есть тайник. В тайнике есть оружие и патроны, их достаточно. Как вы и просили…

– Хорошо. Аллах с нами, брат…

Чеченец ничего не ответил. Молча оставил папку в руках Амира, пошел к выходу…

Тимур Магомедович Ураев – официально был безработным и не имел ничего, но на деле он имел три машины, записанные на стариков, чтобы не платить транспортного налога. Садясь в одну из них – роскошный Лексус-470 – он напряженно размышлял.

Он был двойным агентом – но не был верен ни одному из своих хозяев. Он был неглупым человеком, и одно из его любимых выражений – было выражение о французском министре Талейране: он продал всех, кто его покупал.

Русское ФСБ, на которое он работал – не знало, что он торгует в Москве ливанским героином. Моджахеды из булгарских и кавказских джамаатов, которые обращались к нему за помощью – не знали, что он сдает их ФСБ. Но не всех – только честь, которых он считал не особо опасными, не способными на серьезное расследование и последующую месть.

Но в то же время – он любил сына. Он любил всех своих детей. Любил по настоящему. И не хотел, чтобы хоть кто-то из них – встал на джихад. Каждый из них – должен был закончить хорошую школу, затем хороший университет и влиться в число тех, кто управляет этой страной – тайно или явно.

Когда он узнал, что Шамиль связался с джамаатовскими и решил поехать в Дагестан и встать на джихад – между отцом и сыном состоялся разговор. Разговор, который ни к чему не привел. И не мог привести.

Потому что Шамиль – был недостаточно умным и циничным, чтобы верить не веря.

Тогда Ураев решил сделать двухходовку. Он понимал, что Шамиля не остановить. Бесполезно.

Если Шамиля не остановить – значит, надо остановить террор!

Сегодня – он фактически предъявил чеченской ближневосточной общине – дирижеру этого дьявольского спектакля – ультиматум. И не получил на него ответа – что значило то, что он на него ответ – таки получил.

Как только дело будет сделано – его просто убьют…

Значит, настало время второго хода. Он просто – сдаст ФСБ всю группу, потребовав для себя и для сына гарантий безопасности. Новые документы. Пластическая операция в клинике, про которую никто не знает и где не делают никаких записей. Переправка туда, где их не найдет никто. С его деньгами – а в различных оффшорках и легальной Швейцарии он держал пятьдесят лимонов в кэше золоте и облигациях, столько же получит за бизнес – с сотней лимонов ни его самого, ни его семью никогда не найдут.

Он потянулся к телефону. Набрать номер, который он помнил наизусть… и закрутится страшная, невидимая простому человеку, но от того не становящаяся менее эффективной машина, как вихрем сметающая людей, чтобы выбросить в безымянной могиле в подмосковном лесу, либо в Черном дельфине, в тюремном заведении для лиц, приговоренных к пожизненному заключению. Но рука – словно окаменела.

Все его существо – протестовало против этого. Он был чеченцем. Членом рода. Тейпа. Народа. Кровь – властно напоминала о себе, требуя соблюдать правила, которые до этого соблюдал его дед, отец, прадед. Чеченец – не мог оторваться от своего народа и быть счастливым. Можно было нажить миллиарды – но не быть признанным родом и от этого однажды покончить с собой в приступе черной меланхолии – или наоборот, приобрести только уважение людей и прожить в довольстве и спокойствии до ста двадцати лет.

Он чеченец? Или уже нет? Гражданин мира, как многие сейчас говорят?

Ураев медленно положил телефон на соседнее, пассажирское сидение. Надо еще раз самому поговорить с Шамилем. Как следует поговорить. Как отец с сыном. И если этот разговор ничего не решит то… иного выхода у него уже не будет…

* * *

Сын – вернулся домой только под утро. Было бы лучше, если бы он вернулся пропахший алкоголем и доступными бабами – но он вернулся трезвый и спокойный, как и всегда в последние полгода. Когда сын забивал на учебу, и приходилось платить, чтобы не выгнали – он думал, что это плохо. Но он не знал, что такое по-настоящему плохо…

Когда сын прошел в свою комнату – отец прошел следом. Встал на пороге.

– Мы уезжаем… коротко сказал он – собери вещи. Сейчас.

– Езжайте без меня… – спокойно ответил сын.

– Ты едешь с нами, или ты мне больше не сын.

Сын молча повернулся и посмотрел на отца. И отец понял, что смотрит в глаза чужого человека.

– Когда я делал харам, отец, ты говорил мне, чтобы я перестал его делать. Я перестал его делать – что же ты хочешь от меня теперь?

– Я хочу, чтобы ты поехал с нами сегодня.

– Куда?

– За границу.

– У меня дела в Москве.

– Какие дела?

Сын не ответил.

– Какие дела?! – повысил голос отец.

Сын молча встал и подошел к отцу – он был выше его больше чем на голову…

– Мне жаль тебя, отец… – сказал он – ты променял волчью свободу на мешок с деньгами. И хочешь, чтобы я сделал то же самое. Но этого не будет.

И поскольку отец заслонял ему проход – сын отодвинул его и прошел в коридор. Молча обул кроссовки и вышел…

* * *

Отец – вышел в коридор только после того, когда лязгнула засовами дверь…

Из другой комнаты – неслышно появилась жена. Молча посмотрела на мужа – и в глазах ее были боль, непонимание и все же – надежда. Надежда на то, что исправится то, что уже не исправить…

Под свинцовым взглядом мужа – она повернулась и ушла обратно в свою комнату, не сказав ни слова.

Тимур Ураев напряженно думал. Выхода у него не было, вопрос оставался только в том, как это сделать, не навредив сыну. Но как не делать – делать это надо как можно быстрее…

Приняв решение, Ураев тоже прошел к двери. С левого телефона – он позвонит и даст сигнал о необходимости срочной связи с куратором. Куратору поставит условие – амнистия для сына, чтобы он не сделал. Он знал, что русские могут такое…

Да, надо делать… и как можно быстрее.

Он вышел из подъезда, нажал на клавишу на противоугонке – и Лексус мигнул фарами, приветствуя своего хозяина…