Читать книгу Жертва особого назначения - Александр Афанасьев - Страница 4

В отличие от своего куратора, оперативники SAD, дивизиона специальной активности ЦРУ, занимающегося грязными, а подчас и мокрыми делами, прибывали в Багдад поодиночке и разными тропами.

Грант Меликян прилетел вполне официально, по своему настоящему паспорту, кружным рейсом, из Еревана в Сулейманию и дальше, в Багдад, региональным рейсом, который проверяют, но не на наличие в нем шпионов. А в Сулеймании, миллионном городе автономного Курдистана, куда летает не так-то много рейсов из других государств, и вовсе не проверили. Грант Меликян был этническим армянином, но не из советской Армении, а из Бейрута, города в Ливане, в котором пятнадцать лет шла гражданская война. Его родители эмигрировали в восемьдесят втором, в то время, когда в Ливане убили Башира Жмаэля, сорвалось перемирие и началась истребительная война всех против всех – на уничтожение. Эмигрировали они не в США, а в так называемую Tri-Border Area[7], свободную экономическую зону на стыке границ Бразилии, Аргентины и Парагвая. Маленькому Гранту был тогда год, и кошмара Второй Ливанской он совсем не помнил. Родители его, богатые ливанские армяне, отправили его учиться в США. Там мальчиком с явно выраженной арабской внешностью, отличным знанием языков и диалектов Среднего Востока заинтересовалось ЦРУ. Они дождались, пока Грант сделал глупость, а может, и сами подстроили ее, и поставили парня перед выбором: пятнадцать лет тюрьмы или работа на нас. Примерно прикидывая, что к чему, шефы послали его в Армению, на родину, чтобы он там легализовался и получил паспорт. Армяне вернувшемуся брату были рады и паспорт дали. Грант Меликян был старшим из всех, он участвовал больше чем в пятидесяти специальных операциях и даже долго жил в Пакистане, где пытался получать и отслеживать информацию. Сейчас он летел официально – по делам, и оружия у него не было.

Мамука Дадашвили был намного моложе армянского командира группы – всего тридцать один год. Он был сыном горца-крестьянина, в армию пошел от безработицы и бескормицы[8], проходил службу в Афганистане в составе грузинского «миротворческого» батальона, пострадал при подрыве смертника. Был направлен для прохождения лечения в Рамштайн, в Германию, – к чести США, кровь, которую за их интересы проливали такие страны, как Грузия, они по-своему, но ценили. Там усердно учащим английский грузинским солдатом заинтересовалась военная разведка США…

Мамука работал на американские спецслужбы уже несколько лет, участвовал в специальных операциях, в том числе на территории России, но не засветился, и ЦРУ имело основания полагать, что его фото в досье нет. Но из Тбилиси в Багдад не было прямого рейса, поэтому Мамука летел через Баку. Известный перевалочный пункт для тех, кто отправляется на войну, бакинский аэропорт вот уже лет пятнадцать был своеобразным перекрестком миров. У Мамуки были документы на имя Давида Цодии, представителя компании, занимающейся оптово-розничной торговлей нефтепродуктами. Компанию организовали и содержали грузинские спецслужбы, часть денег давало ЦРУ, которое тоже пользовалось этим ресурсом. В том числе и для борьбы с Россией.

Кевин Этерли был единственным из всех настоящим американцем – ЦРУ просто не смогло подобрать себе профессионального снайпера на стороне и вынуждено было привлечь соотечественника. И не просто американца, а бывшего снайпера морской пехоты. Он был незаметным, блеклым, неопределенного возраста – ему можно было дать и двадцать пять, и сорок лет, – на деле ему было тридцать девять. Он родился в Миссисипи – штате с, наверное, наихудшим уровнем жизни в США – и относился к тем, кого в Америке презрительно величали «белая шваль». Он любил пиво, но не напивался, слушал громкую музыку, но в наушниках, любил повозиться с техникой, был чрезвычайно вежлив, обращался «сэр» к самому последнему ничтожеству на земле, при этом мог убить его за две секунды и пойти обедать. Он не боялся смерти, не боялся умереть сам и не боялся убить другого. А вот моджахеды боялись его и таких, как он. Боялись до смерти…

Он попал в ЦРУ после того, как влип в историю. Их снайперскую пару высадили в провинции Пактия, в труднодоступном районе у самой границы. Цель – обнаружить и ликвидировать военного амира провинции Мулло Салакзая, который незадолго до этого казнил американского военнопленного и выложил видео на YouTube. По данным ЦРУ, Салакзай находился в этом районе, на неконтролируемой территории, и вместе с ним было от семидесяти до ста вооруженных боевиков. В основном – пришлых, из Пакистана и бывших республик СССР, то есть не афганцев. Он был полным отморозком и почти не подчинялся даже амиру движения Техрик Талибан Пакистан, в котором числилась его бандгруппа.

После тяжелого перехода и двух дней ожидания во враждебном окружении снайперам удалось поймать Салакзая на прицел и сделать по нему выстрел. Но был один нюанс – какие-то ублюдки с верхов придумали правило, согласно которому необходим был материал для надежного опознания. Выглядело это так: после того как снайпер сделал выстрел и все поднялись на ноги, второй номер группы мелкой рысью бежит к пристреленному и сует ему ватку в пасть. После чего с образцом ДНК он бежит обратно и напарники отступают к точке эвакуации. Это был даже не мазохизм, а неизвестно что.

У Этерли была автоматическая винтовка «Мк11 mod0» с глушителем, десять магазинов с патронами к ней, хорошая позиция и некоторое везение. Ради того, чтобы его напарник, сержант Диллон Спейд, мог приблизиться к телу – а дело происходило в небольшой горной деревушке, – он убил сорок три человека, которые преграждали путь товарищу. Сорок три человека, одного за другим. И все бы ничего, да в деревушке на тот момент, как на грех, оказалась германская съемочная группа, прибывшая делать репортаж о немцах, вставших на путь джихада. Пролежав больше часа под снайперским огнем, они сделали репортаж об этом, подчеркнув, что многие из тех, кого убили американские снайперы, были безоружны. Наверное, в отношении некоторых из них это было даже справедливо: Этерли стрелял с расстояния 670–720 метров, а на таком расстоянии даже в стандартный десятикратный оптический прицел мало что видишь. Достаточно, чтобы выстрелить, но недостаточно, чтобы понять, что в руках вон у того бородатого – мотыга или реактивный «РПГ». Собственно говоря, они сами были во всем виноваты, те, кто погиб: любой, кто дает пристанище головорезам, отрезающим головы американцам, должен понимать, что отныне он на линии огня. Но вот в Белом доме и вообще за пределами Кабула такую позицию разделяли немногие.

Понимая всю щекотливость ситуации, спецслужбы пошли на крайний вариант – этакий американский армейский сценарий программы защиты свидетелей. В список жертв очередного подрыва внесли и Этерли, а ему дали гражданские документы на имя Кевина Нобла. Поскольку в армии и в корпусе морской пехоты он оставаться уже не мог, ему сфальсифицировали данные о ранении в челюсть, на основании этого сделали пластику и выпихнули из армии – аккурат в спецгруппу ЦРУ, занимающуюся грязными делами. Те мимо такого кадра пройти не могли…

Его путь в Ирак был долгим и сложным. Он вылетел в Дубай рейсом из Франкфурта – в Германии он находился в состоянии «stand by» – боевой готовности. В Дубае сменил документы и вылетел в Карачи под именем Николаса Норта, британского подданного, инженера. В Карачи пересидел три дня, немного пообвыкся и, еще раз сменив документы, вылетел в Басру по документам на имя Хасана Талаля, родом из Хомса, гражданина Сирии. Басра была в статусе почти что свободного города. Это была иракская столица нефти, и такой режим, как в Багдаде, здесь устанавливать было нельзя. Зная страну и город, он нанял машину с водителем-бедуином. Эти водители ездили очень хитро, возили запрещенные вещи и нужных людей. Потому что знали, где и когда на постах стоят их соплеменники. С этим боролись, но с тем же успехом можно было бороться с дурной погодой.

Последним в Багдад отправился Чема. Это было его сокращенное имя, настоящее – Хосе-Анхель – мало у кого было желание выговаривать. Он был латиноамериканцем, происходил из очень неприятной, полузабытой сейчас страны под названием Сальвадор. В Сальвадоре в семидесятых и восьмидесятых шла долгая и страшная война с коммунизмом, причем стороны в выборе средств не стеснялись: обе, в том числе и правительство, применяли террор, сжигали непокорные деревни и убивали всех их жителей. В Сальвадоре большую роль в войне играли США, причем открыто – Сальвадор для США стал чем-то вроде латиноамериканского Афганистана тех дней, с той поправкой, что войну они все-таки выиграли. Сейчас вряд ли смогли бы, а тогда в их распоряжении были сотни парней, прошедших ад Вьетнама, готовивших горные племена на отдаленных базах в приграничье, выживавших в порочном и опасном Сайгоне. В Сан-Сальвадоре в восьмидесятых было не протолкнуться от оперативников ЦРУ, все равно что Танг Сон Нат[9]в миниатюре. А послом там был некий джентльмен со странной фамилией Негропонте. Да, да, тот самый Негропонте, дипломат, не стесняющийся в средствах, позже ставший одним из влиятельнейших неоконов и «царем разведки». Именно он, по старой памяти и старым связям, предложил привлекать к совсем уж грязным делам сальвадорцев, которые не были гражданами США и которые за двадцать лет поднаторели в пытках и издевательствах. Проблема была в том, что они вошли в регионы, где по-хорошему нельзя было ни с кем и ни в чем, а американцев к пыткам привлекать было нельзя. Местным доверия тоже не было. Вообще ни в чем – американцы это поняли году к 2005-му. Так что привлечение сальвадорцев казалось отличным решением проблемы.

В отличие от остальных, Чеме в Ираке официально появляться было нельзя. Совсем нельзя. Так что он шел очень долгим и очень сложным путем. Прибыл в Карачи, отправную точку многих специальных операций ЦРУ, город, где жили тридцать миллионов человек, и как минимум треть из них – в ужасающей нищете. Там он сменил документы и явился в один из многочисленных офисов, которые вербовали людей на работы. Пакистан, некогда создавший самостоятельно (почти) атомную бомбу и задумывавшийся в семидесятых об исламском варианте социализма[10], теперь если что и экспортировал, так это гастарбайтеров во все страны Залива. Чема явился в офис, где набирали гастарбайтеров на работу в Тегеран, – он был маленький, смуглый, отрастил бороду и никак не походил на белого кяфира. Да там и не разбирались: гастарбайтер – он и есть гастарбайтер. Через Белуджистан их на автобусах повезли в Иран и так довезли до Тегерана. Не обыскивали – Исламская республика Иран нуждалась в дешевом труде, поэтому полицейским и стражам на границе было предписано не вмешиваться. Поработав два дня на стройке небоскреба, Чема сбежал, в нужном месте, в тайнике, нашел еще один комплект документов, деньги и поймал машину, идущую в Ирак. На границе тоже не досматривали: смысл?

Так Чема оказался в Багдаде на полулегальном положении и со скверными, если учитывать поставленную русскими работу контрразведки, документами – но все же оказался…

Главным среди всех был Меликян, его путь был самым простым, и он прибыл в Багдад первым, потому и занимался обустройством группы. Первым делом он снял два дома, один – в районе Аль-Хамра, второй – в Аль-Вазирии, недалеко от Тигра, в противоположном районе города. Больше снимать не стал, мало ли. Контрразведка может следить и за этим и сделать выводы. Еще он снял номер в отеле «Палестина», куда и заселился. Потом два дня потратил на рекогносцировку: путешествия по городу с двумя камерами, одной обычной и одной скрытой. Скрытая была вмонтирована в оправу очков, она снимала постоянно и передавала отснятое изображение в память мобильного телефона, точнее – мобильного коммуникатора, лежащего в кармане. Вторая камера была самой обыкновенной, «Сони», и ею он снимал то, что могло заинтересовать туриста.

Вторым прибыл Мамука. Он снял себе виллу в довольно богатом районе Новый Багдад – на юг от Багдада на правом берегу Тигра. Подписывая договор, он удивился – здесь эта вилла была как бы для среднего класса, в то время как на его отчаянно нищей родине такую могли себе позволить только богачи. Вроде как они жили правильно, вступили в НАТО, правда, в качестве ассоциированного члена (это значило, что за них НАТО впрягаться не обязано), и стали кандидатами на вступление в Евросоюз. Но жили бедно, в горах даже и недоедали, годами не видели мяса. В то же время здесь, при диктатуре и нарушении прав человека, жили богато, и это не говоря о России. Была в этом какая-то глобальная несправедливость.

Чема и Кевин прибыли последними и ничего не сняли. Потому что контрразведка не может не интересоваться теми, кто снимает жилье, особенно если они откровенно не местные. А если не контрразведка, то заинтересуется полиция. И они запалятся с самого начала…

Затем Мамука и Меликян начали покупать автомобили. Их в Ираке было полно, торговали ими примитивно, как в Штатах, но много. Обычный дилерский центр в Ираке представлял собой засыпанную щебнем площадку, огороженную «ураганным забором», или, по-простому, сеткой рабицей, и там же был вагончик с торговцем. Ирак до недавнего времени не имел собственного автопроизводства и таможенных пошлин на ввоз машин – потому подержанных авто в стране было полно: китайские, корейские, американские, встречались и русские. Машины и бензин были очень дешевы, их мог себе позволить и студент, и бомбист-самоубийца. Они купили два микроавтобуса («Санг Йонг» и китайскую копию старой «Тойоты»), два китайских пикапа, микролитражку «Датсун», которую можно было перекрасить под такси, и тяжелый, иранского производства, «Ниссан» – единственную машину, за которую они заплатили заслуживающие внимания деньги. Затем Меликян и Чема взяли по машине и отправились на поиски авторемонтной мастерской, где могут вварить короб, достаточный для того, чтобы в нем мог бы спрятаться человек, – такая просьба в Ираке никого не удивляла и без проблем выполнялась – плати деньги, и вообще не будет никаких проблем. Кевин и Мамука взяли китайскую «Тойоту» и отправились в город, где Мамука сторговал на оптовом складе некоторое количество самого дешевого и непритязательного детского китайского шмурдяка[11]. Проблем с этим не было – за пределами Тбилиси практически все одеваются на стихийных рынках в шмурдяк, потому что денег нет. Этот шмурдяк, пахнущий мерзкой китайской химией, они загрузили в машину и отправились дальше…

Они поменялись местами – теперь за руль сел Кевин. Молча тронул машину с места.

– Куда мы?

– В одно хорошее место…

Кевин бывал в Багдаде и знал, что оружие здесь купить не проблема, скорее наоборот. Почти каждый владелец продуктовой лавки, торгующий оптом рисом и мукой, продает и оружие: в мешках его проще провозить через посты. После того как американцы разгромили открыто торгующие рынки, торговля стала децентрализованной. Ее подпитывало и то, что иракские полицейские и военные в то время, едва подкормившись и получив некие навыки, убегали, прихватив с собой оружие, и толкали его налево. А курды и вовсе считали себя самостоятельными, без возражений со стороны войск Коалиции покупали себе оружие и потом большую его часть нелегально сбывали. Американцы думали, что курды строят государство в европейском понимании, а на самом деле те просто зарабатывали на всем, на чем могли, не имея ни грамма совести.

Он читал досье по обстановке в стране перед тем, как сюда отправиться, и знал, что сунниты находятся в вооруженной оппозиции, а шииты и курды – у власти. Значит, в суннитские лавки можно не заходить, а вот в шиитские или, еще лучше, курдские – добро пожаловать. Власти должны были прижимать нелегальную деятельность суннитов, но не трогать шиитов и курдов. Друзьям – все, остальным – закон, так живет весь Восток. А опасности для государства в том, что шииты и курды торговали оружием, не было – суннитам они и так не продадут. На самом деле не продадут – кто же продаст оружие тем, кто будет стрелять из него в них же? Так что в шиитской лавке он мог рассчитывать найти то, что ему нужно…

Такую лавку он нашел на левом берегу Тигра. Судя по стоящему перед лавкой новенькому русскому «КамАЗу» и размерам самой лавки, хозяин отнюдь не бедствовал.

С «КамАЗа» выгружали мешки. Кевин подошел, прикрывая лицо куфией, поздоровался.

– Ас-саламу алейкум. Где хозяин?

– Мюдюрь[12]? – переспросил один из грузчиков и указал на здание: – там, там…

Этерли вошел в здание. Мешки располагались на примитивных, но прочных стеллажах, сваренных местными по образцу таких, какие применялись американцами в своих логистических центрах. Хозяин – коренастый, бородатый, с глазами-маслинами, с планшетником в руке (примета нового времени) – настороженно посмотрел на вошедшего.

– Ас-саламу алейкум.

– Ва-алейкум.

– Мое имя Кусай. – Кевин переименовал себя арабским именем. – Мир вашему дому и удачи вам в делах. Пусть Аллах приведет в порядок дела ваши и не оставит он вас своей щедростью.

– И тебя, незнакомец, да не оставит своей милостью Аллах Всевышний, пусть он поможет тебе в пути. Что ты хочешь купить?

– То, чего нет на полках…

– Таким мы не торгуем…

Этерли усмехнулся.

– Да что ты говоришь. Может, позовем полицию и проверим, а? Мне надо купить, мужик. Не заставляй меня ждать.

Хозяин как-то воровато оглянулся. Страх и жадность – два спутника торговли, два верных слуги шайтана, толкающие человека на путь греха. Этого он не знал, и он явно был не из их народа, и скорее всего не багдадец вообще. Хоть и говорил, как говорят местные. Но товар был, его надо было продавать, иначе торговля не покроет издержки. А он недавно получил новую партию товара, и надо было ее сбыть. Пока не нагрянули.

– А у тебя есть деньги?

– Есть ли у меня деньги? Это ты меня спрашиваешь?

Хозяин понял, что вопрос в самом деле глуп. Это контрактник, или наемник, или еще кто. В любом случае – не араб. И деньги у него есть.

– Иди за мной.

Они прошли в закуток в углу склада. Хозяин выгнал дежурившего тут мальчишку.

– Что тебе надо купить?

– «АК-47» есть?

Теперь настала очередь покровительственно улыбаться хозяина.

– Ты задаешь глупый вопрос, незнакомец, здесь они есть у всех.

– Какие?

– Можно русские. Можно румынские. Можно египетские. Можно эфиопские. Можно китайские. Русские дороже всего…

– Покажи…

– Покажи сначала деньги, чтобы я знал, что с тобой можно иметь дело.

Этерли достал тонкую пачку банкнот, пробежался пальцами по краю. Банкноты поддались, как колода игральных карт, – что и неудивительно, материал-то почти тот же.

– Тогда пошли…

Торговец провел американца по складу. Безошибочно выбрал нужный ряд, разрезал нить, которой был зашит мешок, и выдернул ее. Порывшись в просе, достал большой пакет из толстого полиэтилена, распорол его ножом.

– Русский автомат. Такой же, как у русских, – отрекомендовал товар торговец.

Американец взвесил автомат в руках. В США его называли «черный калашников» – серия сто, она и в самом деле вся черная, деревянные детали заменены пластиком, приклад складывается на всех автоматах, при этом он не менее удобен, чем стандартный. Этерли наскоро разобрал автомат, собрал, передернул затвор, щелкнул. Все работало.

– Магазины?

– Четыре в комплекте. Остальное купишь на рынке.

– Патроны?

Торговец с улыбкой покачал головой.

– Чего нет, того нет, эфенди. Зайди на рынок, там сколько надо купишь.

Вероятно, он не врал. Мера предосторожности разумная – если продавать одновременно оружие и патроны, то не каждому захочется платить за товар. Да и разборки прямо под дверью тоже никому не нужны.

– Сколько?

– За один со всеми принадлежностями – пусть будет три, эфенди…

– Немало. Три тысячи динаров за это? Он даже не русский, будто я не знаю клейм.

– Три тысячи долларов, – поправил торговец.

– Долларов?! – изумился Этерли. – Да ты шутишь.

Он знал цены. Когда они заходили, автомат стоил менее ста долларов. Дезертировавшие из армии Саддама солдаты часто просто меняли оружие на мешок дешевого пшена или риса. Потом цена подскочила до ста пятидесяти долларов, а когда Этерли работал здесь, она была уже триста-четыреста долларов за ствол. Но три тысячи?

– Аллах свидетель, ты меня грабишь. Он не стоит и десятой части названной тобой цены.

– Это новое оружие, оно прослужит тебе долго, – сказал торговец. – Я знаю, что цена намного больше той, какая была, когда вы были здесь, американец. Но жизнь дорожает и смерть тоже…

– Пятьсот, – решительно заявил Этерли.

Самое сложное было купить подходящую снайперскую винтовку. Среди солдат удачи и боевиков «Аль-Каиды» большим успехом пользовалась винтовка «ПСЛ» (Дракула) – румынская, по виду похожая на «СВД», но на деле – клон автомата Калашникова. Контрактники предпочитали ее, потому что ввоз «СВД» в Штаты был запрещен, и эта винтовка была самой дешевой снайперской среди винтовок комблока (если не считать откровенно устарелых винтовок «Мосин-Наган»), террористы использовали «ПСЛ», потому что она была доступна, неприхотлива, позволяла использовать патроны самого ужасающего качества, и их было много. ЦРУ закупило несколько тысяч таких винтовок для сирийской вооруженной оппозиции, закупки делались и для Афганистана. Но «ПСЛ» едва-едва добирала до пятисот метров, и боец, вооруженный ею, был скорее марксманом, назначенным стрелком, а не снайпером. Не подходила и «СВД» – из этой было реально работать до семисот метров, если качество сборки нормальное. «СВД» производилась в Ираке под названием «Эль-Кадиссия», но у нее качество было откровенно плохое.

На Востоке торговля устроена так, что если у торговца нет чего-то – он может продать то, что есть у других, а потом сам расплачивается с владельцем. После недолгого торга Этерли стал обладателем приличной сербской «болтовой» винтовки «Застава», сильно похожей на винтовки Ultima Ratio и последние модели «ремингтонов» своим скелетным прикладом. Эти винтовки Ирак закупал для своей армии, они использовали стандартный снайперский патрон 7,62 русский с рантом, но благодаря тяжелому стволу и отсутствию автоматики с ними можно было попробовать и дистанцию в тысячу метров. За эту винтовку не жаль было заплатить и пять тысяч, тем более что к ней в комплекте шел приличный германский, а не китайский, как часто бывает в таких случаях, прицел.

Гранаты, магазины и патроны они решили купить на следующий день. И разузнать на рынке, нельзя ли изготовить глушители на автоматы – примитивные глушители джихадисты освоили еще в Сирии и теперь делали в каждой мастерской. С покупками они вернулись на базу, где их уже ждал приехавший из Штатов куратор.

* * *

В свою очередь Подольски был совсем не в восторге от того контингента, который направили ему в помощь. Как минимум двое – точно не американцы. Скорее всего, служащие контингента в Афганистане, Ираке или где там – мелкие страны были исправными поставщиками пушечного мяса на маленькие и грязные войны. Посольство США в том же Тбилиси было больше рекрутинговым центром, нежели посольством. Но с этими могут быть проблемы: их поступки непредсказуемы, они могут выйти из-под контроля в любой момент. Еще один – явно латинос, таких уродов полно во всяких центрах дознания. Их можно встретить в тайных тюрьмах по всему миру, к сожалению – все больше и больше их в армии США. Латиносы отличаются жестокостью. Часто немотивированной, вспыльчивостью, показушностью. Крайне скверные черты характера для разведчика. Похоже, доверять тут можно только одному – явно американец, скорее всего, специалист. Учитывая специфику группы, вероятно, точный стрелок, снайпер…

– Кто старший?

– Я, сэр, – сказал один из сидевших в гостиной людей, темный и носатый, сильно похожий на араба. Но вот борода у него подкачала – у арабов намного гуще…

– Наша цель.

Подольски передал ролик, смонтированный из подходящих отрезков, снятых им скрытой камерой при встрече с русским. Данные выгрузили, почистили, смонтировали. Такого рода опознание намного лучше, чем по фотографии или тем более по фотороботу. Человека мы видим в движении, запоминаем его манеру двигаться, характерные жесты, пластику, осанку. Потом знакомого мы можем отличить в толпе, со спины – на подсознательном уровне.

Мобильный коммуникатор пошел по рукам.

– Кто он?

– Русский. Работает здесь.

– Гражданский или военный, сэр?

– Мы не уверены. Скорее контрактник. Специалист по безопасности. По-нашему – senior military adviser.

– Он опасен?

– Мы считаем, что да, опасен. Следует считать, что он постоянно вооружен и владеет оружием не хуже любого из вас.

Исполнители смотрели ролик. Передавали дальше.

– Его нужно ликвидировать?

Вопрос не в бровь, а в глаз. Когда-то давно – так давно, что эти времена не помнят даже старожилы ЦРУ, – эти вопросы именно так и решались. Но теперь, даже если ты стоишь в сторонке, то рискуешь, что это шарахнет тебя по башке через несколько лет.

– С ним нужно поговорить. Желательно там, где нам не будут мешать.

– Поговорить, сэр? А дальше?

– Черт возьми, а дальше будет дальше! – психанул Подольски. – Мы только начинаем игру! Будьте готовы, не помешает коридор для отхода – Иордания или Кувейт.

– Лучше Сирия, сэр. Там легче сейчас спрятаться.

– На ваше усмотрение. Но вы должны быть готовы действовать через сорок восемь часов.

Исполнители снова переглянулись…

* * *

Ночь Подольски провел на территории посольского компаунда. А утром события понеслись вскачь.

Когда позвонил русский, Подольски как раз завтракал в кафе, попросил себе яичницу из пяти яиц и кофе. Много кофе. Звонок русского был неожиданностью – не доев, он схватил телефон, на который прошел звонок, и бросился к зданию, где находилось помещение станции ЦРУ в Багдаде.

* * *

Срочный запрос из станции в Багдаде поступил ровно через шесть минут после того, как звонок был отработан, система нашла его через семь с половиной, после чего исходные данные были автоматически переброшены с первого уровня на третий – серьезная опасность – и переданы в отработку. Система автоматически определила соту, откуда был сделан звонок, и номер, после чего еще одна программа вторглась в массив данных русской сотовой компании МТС. Наученные горьким опытом, сотовые компании уже не пользовались облачным хранением данных, но это не спасло. Для систем электронного проникновения, созданных спецслужбами США, никакая программа не была помехой, ведь их создавали те же самые программисты, что и эти программы. «Майкрософт» вообще давно и плотно сотрудничал с государством – в восьмидесятые он получал деньги от гособоронзаказа и теперь не забывал об интересах нации. Все остальные деятели IT-индустрии – разработчики ПО для сотовых телефонов, мобильных коммуникаторов, организаторы социальных сетей – также не могли отказать спецслужбам, ибо первый же отказ мог лишить их денег инвесторов и создать серьезные проблемы. Америка стала лидером компьютерной революции и теперь в одиночку пожинала плоды этого. Просчиталась она в одном – могла слушать телефон человека, смотреть его переписку, следить за ним, но она не могла угадать, что может возникнуть в воспаленном мозгу джихадиста, какая мысль – если он и сам этого не знал.

Телефон засекли через три минуты: владелец отключил его, но не вынул сим-карту, и тот продолжал посылать сигналы и откликаться на сервисные команды владельца сотовой сети – или того, кто выдавал себя за него. Эти данные тоже передали в Багдад.

* * *

Багдадская станция ЦРУ была одной из самых новых. Новое здание было введено в 2008-м, уже после начала GWOT и активного использования БПЛА. Именно поэтому главной здесь была не комната для совещаний, а просторный, с высокой крышей зал с десятками мониторов, на которые выводились данные со спутников и БПЛА, действующих в регионе. Сейчас, конечно, было не то, как тогда, когда над Багдадом могло находиться до трех десятков БПЛА, но за происходящим следили с не меньшим интересом. Русские! Как в старые добрые времена холодной войны, о которых трепались старики, когда им противостоял сильный противник, когда в каждом приходилось подозревать врага. Но при этом ты шел на встречу с активом и не думал, что он подорвет тебя поясом смертника.

Спутник – кодовое имя «Сигма-5» – один из новых, универсальных приборов, эксплуатирующихся совместно ЦРУ и Министерством обороны, – начал наведение на цель. Стремительно приближалась картинка – новые спутники могли обеспечивать передачу на порядок лучшего изображения, поэтому от надвигающейся земли захватывало дух. Казалось, что они стремительно падают из космоса на землю…

– Есть наведение, – сказал оператор. – Первичные координаты подтверждены.

Вот уже видна темная полоска Тигра, с ее загибом, который остряки называли исключительно нецензурными словами. Это Багдад.

– Есть цель. Отстраиваемся.

– Она у самой воды.

Спутник все увеличивал приближение. Вот уже виден поток машин.

– Так и есть. Они вывернули на набережную, – сказал Рафф Эйдел, начальник станции ЦРУ в Багдаде.

– Белый «Ниссан», – отозвался Подольски. – Похоже на правительственную машину.

– Такие же используют русские, – заявил Рафф. – Джи, нельзя ли показать номер?

– Пока нет, сэр, – отозвалась девица. Она была венгеркой, поступила на какой-то гуманитарный грант в американский университет, потом пошла в ЦРУ, чтобы заработать на гражданство. В Багдаде за ней волочилась половина посольства.

– Все-таки попробуй.

– Он останавливается, – резко сказал Подольски.

Белый коробок притормозил у тротуара. Американцы следили за происходящим до рези в глазах.

– Вышел. Черт, телефон.

– Джи?

– Активности нет.

– Другой телефон, – сказал Подольски. – Он не идиот.

– Включает.

– Джи, можешь перехватить сигнал?

– Постараюсь…

Русский уже держал трубку у уха и что-то говорил.

– Джи, ну что там?

– Сэр, есть исходные данные для построения фоторобота, – заявил другой оператор. – Немного, но есть.

– Действуй.

– Готово, – заявила девица.

– …А много надо?

– Десятка кислых хватит…

– Что?!

– Через плечо. Ищи десяток кислых – товар найдется. Отличный товар.

Молчание.

– Ну, надо посоветоваться. Сам понимаешь, сумма очень крупная.

– Еще бы. И товар под стать. Хочешь убедиться? Подскакивай к университету, я жду там. Перетрем.

– Когда?

– Да прямо сейчас. Опоздаешь – пожалеешь…

– Он отключился, – сказала девица.

– Сэр, есть фоторобот.

Подольски глянул мельком. Несмотря на то что данных было немного и трехмерная модель лица вышла искусственной, все равно узнать было можно.

– Он?

– Да. Точно, он.

– О чем он говорил? Кислый?

– Кислый – это лимон, – со вздохом сказал бывший начальник московской станции. – На русском сленге – один миллион. Он хочет продать что-то и получить десять миллионов.

– Десять миллионов чего?

– Скоро узнаем. Думаю, не динаров.

– Что он делает?

– Так… Сукин сын. Он достает аккумулятор. Из телефона. Вот ублюдок.

На экране это отлично было видно.

– Джи, мы можем его держать?

– Пока да, сэр.

Мало кто знал, что в любом телефоне помимо аккумулятора была и батарейка, которая отвечала за питание тех частей памяти телефона, которые нельзя было отключать, – например, дату и время. Но не более того. Чтобы обезвредить телефон, надо было достать и сим-карту.

– А слушать?

– Нет. Слушать мы не можем.

Спецслужбы обладали технологией, позволявшей дистанционно снимать информацию с мембраны аппарата сотовой связи, даже если он выключен, но только не в том случае, если вынут аккумулятор.

– Так, он отпускает машину. Да, машина пошла. У нас есть кто-то в городе?

– Да, сэр, – отозвался стоящий за спиной сотрудник станции. – Это же совсем рядом.

– Поднимай всех, – не оборачиваясь, сказал Рафф. – Начинайте слежку. Мы наведем вас.

– Есть, сэр.

– Он ловит такси.

* * *

Борек появился довольно быстро, видимо, я поднял его на ноги. Он прикатил на белом «Лексусе-470», дорогом и проходимом внедорожнике, одном из тех, которые предпочитают арабские шейхи. Он без проблем прошел посты, а университетский городок охранялся, и я специально назначил встречу здесь, чтобы посмотреть, как у него с документами. Нормально! Подкатил ближе, пиликнул мелодичным сигналом, представлявшим собой заставку от одной из нашид.

Я подошел к машине. С переднего пассажирского вылез тот здоровяк украинец, заступил мне дорогу. Был он мрачен, как туча. Может, у Борька с деньгами напряг. Могу исправить, если что.

– Руки в гору.

Я поднял руки.

– Где музыке[13]обучился, Вась, – спросил негромко. – У тех, кто тебя на заказуху подписал, а потом подставил? Могу помочь в твоей беде.

Украинский наемник ничего не ответил – обыскал, мрачно посмотрел на меня, пихнул.

– Иди…

– Мы с тобой одной крови, брат, ты и я, – сделал второй намек я, садясь в машину. Даже если сейчас послание не достигло цели, все равно он будет думать. Если даже не захочет – все равно будет думать. Это будет грызть его изнутри, напоминать о себе в самое неподходящее время. И рано или поздно догрызет. Как-то раз я прочел в одной книге простую, но очень глубокую мысль: «Никто в целом свете не знает, каково на самом деле быть дурным человеком». Это и в самом деле так. Быть дурным человеком – значит постоянно противостоять системе, помнить об опасности, не спать по ночам, ждать стука в дверь, подозревать всех и во всем. Ты уже не можешь ничего сделать просто так: просто устроиться на работу, просто получить деньги через перевод, просто познакомиться с кем-то, просто снять жилье. Ты противостоишь системе, которая холодна, равнодушна, никогда не спит и готова в любой момент сработать на первую твою оплошность – как настороженный под снегом капкан. Долго жить так невозможно. На этом, кстати, базировалась наша стратегия на Кавказе, на этом базируется наша стратегия здесь – постоянное, непрекращающееся давление на бандподполье, удар за ударом в сочетании с регулярно объявляемыми амнистиями и готовность простить – только выйди с нелегального положения, публично порви с бандподпольем, а еще лучше – принеси нам в подарок голову своего амира. То, что перед глазами вполне реальный выход – пойти и сдаться и остаться в живых, разлагает бандподполье почище, чем вся эта пропагандистская муть. Тяжело жить на нелегальном положении, тяжело быть дурным человеком. И Вася, бывший боец миротворческого контингента с Украины, это знает. Теперь и он задумается.

А вот Борек нервничает. И сильно, это видно по его поведению. Он еще на заре своей (и моей) юности не умел держать себя в руках. И язык за зубами держать не умел – я помню, как бил его головой об унитаз после того, как он распустил его в неподходящем месте и в неподходящее время. Думаю, что и он помнит, гаденыш.

– Что тебе надо?

Я с комфортом усаживаюсь на королевское сиденье «Лексуса», не торопясь подстраиваю под себя блок кондиционера, создавая индивидуальный микроклимат. А он пусть и дальше психует.

– Как говорили в одном советском мультике – шоколаду.

– Слушай, хватит ля-ля, – Борек решительно выкручивает рычажок моего кондиционера. – Достал со своими замутками. Что у тебя есть? Да – да. Нет – нет. Может, я не к тому обратился? Может, ты тут на побегушках: подай, принеси, пошел вон? Тогда выметайся из машины.

– О, какие слова! Эмоции так и брызжут. Очень может быть, – невозмутимо отвечаю я, не давая перехватить контроль над разговором. – Иди, обратись к кому другому. Только не удивляйся, если потом окажешься в тюрьме Абу-Грейб петухом в общей камере. Лады?

И тут же, меняя тон, добавляю:

– У тебя сегодня джекпот, дружище. Больше, чем ты можешь себе представить.

Борек недоверчиво смотрит на меня. Я облизываю губы, как человек, у которого не все в порядке с совестью.

– Ты о чем?

– О том, что мне пора пятки смазывать. Пока веревку не намылили. Еврейская жена есть?

Борек недоуменно смотрит на меня.

– Найдем, если надо. А тебе чего, та палестинская б… надоела?

И ведь чуть не пробил, гаденыш. Возможно, сам даже того не желая – просто дав волю полета своей мелкой в общем-то и хамской душонке. Никак не рыцарской душонке советского разлива негодяя и хама. Способного написать анонимный донос, подставить ни за грош, мелко (именно мелко) пакостить годами, походя обдать грязью женщину, пускать слухи, по мелочи, но постоянно воровать, предать. Все-таки как ни крути, а Борек – мразь, мразь самая настоящая. В глубине души своей мразь. Мелко плавает. И самое худшее, когда такие вот мелкие и гнилые люди приобретают власть над остальными. Это хуже, чем когда власть над людьми приобретают монстры типа Саддама.

Но нет, Борек. Меня даже и так не пробьешь. Наверное, потому, что я знаю, кто ты есть и чего от тебя ждать. Разочароваться можно в близких людях. Предать может только тот, кто когда-то был верным. Ты не был ни близким, ни верным. И можешь только нагадить.

– Нет, – спокойно отвечаю я. – Просто еврейская жена – не роскошь, а средство передвижения. Помнишь еще. Так что – найдешь?

Ты, да с твоими выходами на организованную проституцию, да не найдешь?!

– Найдем, – отвечает Борек. – Если надо. А что стряслось-то?

– Говорю же, пятки пора смазывать.

Это вторая часть нашей игры, тщательно продуманная. Еще пару дней назад в Ар-Рутбе было подано и пошло по инстанциям заявление, касающееся недавней перестрелки, в которой участвовали русские. Точнее, которую спровоцировали русские и в которой погибли граждане Ирака, в основном бедуины. Одновременно с этим наши агенты запустят слух, что бедуинские племена горят жаждой мести за своих убитых сородичей. Это, кстати, не шутки, для меня это очень опасно. Если пойдут слухи – а они пойдут, – бедуины обязаны будут мне отомстить, даже если изначально и не помышляли ни о чем подобном. Просто иначе они потеряют намус – авторитет и уважение в глазах соплеменников. Так что, как только все это закончится, мне придется искать представителей, авторитетных бедуинов, и вести с пострадавшими племенами переговоры о дийа, выкупе за кровь. Это если я останусь жив после всей этой терки…

Но всего этого достаточно для того, чтобы мной заинтересовались. И достаточно для того, чтобы я принял оправданное в глазах других решение смотаться из страны. Тем более что я в денежных делах не совсем чист, а в таких ситуациях каждое лыко в строку идет.

А куда сматываться, если не в Израиль?

Я наклоняюсь вперед, меняю тон на интимно-доверительный.

– Короче, извини, братан, что я на тебя наезжал тут, о’кей? Нервы… Тут и устрица озвереет, от этой арабни поганой. Короче, на меня заяву тут кинули, твари, надо сматываться. И как можно быстрее. То, что ты меня просил, я сделаю. Но есть еще кое-что. Я сделал копию нашей базы данных. Всей базы. Как чувствовал, что придет пора валить отсюда по-скорому. Короче, десять лимонов…

Борек выпрямляется на сиденье.

– Чего?!

– Десять лимонов гринов, брат. Но дело верное. Вот, держи…

Я снимаю с цепочки на шее флешку и отдаю Боряну. Здесь – разработанная нами приманка, над которой мы корпели несколько часов. Мы решили главную проблему – как не выдать того, что просит этот козел, и в то же время сделать приманку реально лакомым куском. Ответ – повысить ставки. Полная база данных! Джекпот любой разведки! Не может быть, чтобы не клюнули, твари…

– Код – четыре два. Смотри осторожно. Это – демоверсия. За полную базу – десять лимонов, конкретно, без торга.

Борян с сомнением смотрит на флешку.

– Да ты охренел. Десять лимонов – тебе никто столько не заплатит.

– Заплатят, брат. Ты своим, на бульвар Саула, передай, а дальше – пусть думают. Жираф большой, ему видней. Скажи сразу – без кидка. Деньги, конечно, в Швейцарию, но я-то в Израиле буду. Если чего – помогу с расшифровкой. К тому же – я постучал пальцем по виску – у меня тут тоже немало сохранилось такого, что ни в одной базе не найдешь. Я и по Кавказу, и по Средазии, и здесь работал – работал, брат, а не в офисе с кондеем пенсию высиживал. Если мои условия будут приняты, я готов с вами работать – по чесноку. Чем смогу – помогу. За отдельную, естественно, плату. Пусть думают. Это вас, если что, с лица земли сотрут.

Борян смотрит на меня, на флешку, потом снова на меня. Видно, что он от этой ситуевины не в восторге и что флешка жжет ему руки. Он уже соображает, что я во что-то вляпался, во что-то серьезное, если мне надо срочно уносить ноги из страны. И что если он примет мои условия – вывозом тоже придется заниматься ему: инициатива, как всегда, поимела своего инициатора. А я хрен знает, в какую кучу дерьма вступил и чем это грозит. Хрен знает, кому дорогу перешел, но понятно одно: это крайне опасно. Люди тут – отмороженные на всю голову. И если что, если я даже не вру – один хрен. Выцепят, вывезут в пустыню, будут пытать. Потом пулю в башку и бросят. А подыхать по-любасу неохота – что за правое дело, что за левое.

– Ты где влип? – наконец спрашивает Борян, и тут ему приходит в голову мысль, что я без тачки, а это совсем нехорошо. – Ты что, в розыске?!

– Пока нет. Но скоро буду, – заверяю его я.

– Что произошло? Ты понимаешь, меня спросят об этом.

– Да, чтоб тебя… На границе цель работали, началась перестрелка. Не по-детски пострелялись, трупов выше крыши. Бедуины из серьезного рода-племени, конкретные. Эти твари накатали на меня заяву. Рафикат, гад, решил выслужиться перед племенами, устроить показательную порку – и дал делу ход. Точнее, еще не дал, но мне стуканули, что даст, это уже решено. Он приезжал к нам, базарил с нашими старшими, те решили меня слить, как дерьмо в сортире. Сами с моей руки жрали, а теперь сдать решили. У-у-у, скоты…

Тем, кто жил в России в девяностые, это понятно и до душевной боли знакомо.

– Но дело не в этом. Если бы только в этом – хрен с ним, откупился бы. В крайнем случае – купил бы билет на самолет, и ищи ветра в поле. Устроиться найду где – руки есть, ноги есть, башка варит. Хуже другое – эти твари мне кровную месть объявили. А ты знаешь – отморозки эти не шутят, где угодно достанут. Поэтому мне ксива новая нужна, конкретно чистая. И вид на жительство – там, где не достанут. Даже не обязательно в Израиле. Если я буду омрачать своим присутствием – не вопрос, я в Панаму, скажем, уеду. Но по израильскому паспорту, чистому и с баблом. Это не обсуждается. Если нет – пролетай мимо, найду другого. Попробуешь кинуть – кончу, ясно?!

Перебарщиваю? Нет, не перебарщиваю – в самый раз. То самое – сочетание глубокой неуверенности в себе, неспокойствия, вызова, надрыва. Типично советско-пацанское поведение, которое я терпеть ненавижу. Поведение человека, который все делает не для себя, а для других, с вызовом. Голодное детство по подвалам и пропахшим потом качалкам оборачивается дикими загулами в ресторанах, куда ходят не как нормальные люди – поесть, а себя показать. Нищета родителей оборачивается «шестисотыми» «Мерседесами» с позолоченными дисками, которые покупают не для того, чтобы ездить, а для того, чтобы остальные видели – я могу! Вот я какой! Нормальный разговор превращается в базар, где каждый пытается «поставить себя» вместо того, чтобы спокойно искать общие интересы. Вместо уважения к другим людям – хамский вызов. Вместо переговоров… Вы слышали когда-нибудь разговор двух постсоветских бизнеров на отдыхе? Обсуждаются какие-то дикие, совершенно нереальные прожекты, и весь этот треп – не для того, чтобы что-то реально сделать, а чтобы показать свою крутость. На «слабо» у такого идиота довольно просто выманить значительную сумму денег – он вложит их в конкретную фикцию просто для того, чтобы не терять уважение к себе самому.

И все это для того, чтобы скрыть, что ты такой же Вася, Петя, Боря, пацан из нищего двора советской пятиэтажной хрущобы, плохо учившийся в школе и до сих пор ничего из себя не представляющий. Всё развитие, должное для того, чтобы тебя уважали, заменяется на «ндрав у меня такой! А ты уважать должон!». Я давно переступил через это. Борек, скорее всего, нет.

Теперь Борек немного приходит в себя и перехватывает нить разговора, которую я ему в общем-то и отдал. Молоток, брат…

– Ну, ты знаешь, такие дела с кондачка не решаются. Десять лямов…

– Десять лямов. Поверь, это стоит того. Твоих – два.

Глаз моментально загорается.

– Пять!

Как же ты предсказуем, Борек. Ну нельзя же так.

– Беспределишь.

– Нормально. Договариваться – мне.

– Три. Больше не дам. Лимон наличкой, остальное – перевод на счет, который укажу, ясно? И без кидка.

– Тогда из ляма половина – мои.

Вот же свинтус… Это, кстати, еще одна проблема «советских пацанов», к которым я, слава богу, себя не отношу. Их вечная готовность кинуть. Кого угодно. Когда угодно. Как угодно. Любого друга. Любого человека, которому ты по гроб жизни должен. Вот этот вот свиненыш выехал из ненавистной быдлорашки в Землю обетованную, но в глубине души остался такой же мразью, которую не переделает ни эмиграция, ни что-либо другое на свете. Израиль, или кто там его нанял, он предает так же обыденно, как и всегда – мгновенно, не испытывая никаких угрызений совести. Ни в одной стране, где был, я не видел такой мерзости. У иракцев такого и близко нет, ни капельки, несмотря на их пристрастие к взяткам, которые здесь называются «бакшиш». Когда ты нанимаешь человека, то совершаешь некую сделку купли-продажи, нанимая его защищать свои интересы. И ожидаешь, что сделка будет выполнена и с той и с другой стороны. Но с такими, как Борян, с вырвавшимися на свободу капиталистического Эльдорадо пацанами воспитания раннего постсоветского капитализма, подобные сделки бессмысленны. Их нельзя нанять. С ними нельзя иметь никаких дел. У них нет верности – ни на грамм. Они всегда будут защищать свои и только свои интересы, воспринимая те деньги, которые ты им платишь, как жалованье или как гонорар – как нечто само собой разумеющееся, что ты им «по жизни должен». Это, видимо, наследие рэкета. А вдобавок они еще заработают на тебе сколько сумеют, предавая и кидая, продавая базы данных конкуренту, шпионя, сливая клиентов, беря откаты. Они не испытывают никакого раскаяния, даже когда ты их ловишь за руку – только злобу на тебя, что ты их поймал, готовность вцепиться в руку кормившую и рвать зубами за свои интересы. Они моментально вступят в союз против тебя с самым твоим злейшим врагом – мстить. То, что они по любым понятиям не правы, их ни на секунду не остановит. Каждый из них катится колесом по жизни, оскверняя все на своем пути.

Жить так нельзя. Нельзя жить в стране, в которой накопилась критическая масса таких вот уродов. Нельзя заниматься делами там, где большинство – вот такие. Просто не получится – завалится любое дело. В Израиле таких полно, и местные их уже прохавали, с израильскими бизнесменами русского происхождения местные чаще всего принципиально не имеют дел. То же самое и в других местах, где русских много. Они виноваты во многом из того плохого, что с нами происходит. Из-за них с нами не имеют дела, в нашу страну не вкладывают деньги, нам не открывают нормально банковские счета, нас не пускают на некоторые курорты. Наше правительство принимает немало действительно нормальных законов, нормальных по самым строгим меркам, но ничего не работает именно потому, что происходит такой вот беспредел. И Борян – типичный представитель постсоветских пацанов эпохи раннего капитализма, готовых отхватить столько, сколько сможет, стоит только зазеваться. Он мразь в самом прямом понимании этого слова. И потому, Борян, я не испытываю ни грамма раскаяния, когда заряжаю тебе самую большую залепуху, какую ты когда-либо видел. Я знаю, что, скорее всего, в живых в этой терке ты не останешься. Может быть, я сам тебя грохну, если представится такая возможность. И не пойду в церковь отмаливать грехи. Убивать таких – чище воздух будет.

Но пока я широко улыбаюсь.

– По рукам. Три из десяти – и нал пятьдесят на пятьдесят.

Протягиваю руку. Борян жмет ее. Теперь мы партнеры – в важном деле выбивания денег из Бориных работодателей. И он ляжет костьми, доказывая, что база данных ценная, даже если внутри – полное фуфло. Потому что ему нужен свой кусок в этом деле – три лимона, из них пол-лимона наличкой. Вот так и вербуются сейчас люди.

– Когда?

– Я передам сейчас же.

– Я спросил – когда?

– Пара дней. Надо прокачать ситуевину, так просто такие деньги никто не отмаслает. Слишком велика сумма.

– Так поделить там с кем. Неужели нельзя?

– Не. Так не делается. Подкатиться, конечно, можно попробовать.

– Так попробуй. Возьми в долю.

– В твою. Или в мою? – моментально реагирует Борян.

Вот что за свинство в людях?! Хотя и я вряд ли лучше.

– Вот что ты за свинья, а? Раньше ведь вроде не был таким.

Борян улыбается, и улыбается нехорошо.

– Я свинья? Если я свинья, допустим, то кто тогда ты? Я ведь про тебя знаю много чего, дружище. Ты хоть помнишь, сколько людей ты убил? Я – да, кидал, было дело. А ты убивал. Разные вещи, не находишь?

Я смотрю в сторону, чтобы не выдать себя.

– Проехали…

– Так что?

– Если что – отзвони. Думаю, пятьдесят на пятьдесят, фифти-фифти. Если верняк, посмотрим, в общем…

– О’кей. Тебе есть где спрятаться?

– Найду. У меня телефон будет включен каждый день в двенадцать и двадцать четыре, тот, с которого я тебе звонил. Имей это в виду.

– Хорошо. Удачи…

Я толкаю дверь.

– Ва-алейкум. И тебе…

* * *

Оперативники ЦРУ оставили свои мотоциклы на въезде в университетскую зону, охраняемую спецподразделением полиции. С ними, в тайниках их транспортных средств, были сразу несколько удостоверений личности и других документов на их имя – это было нужно, чтобы проходить в места ограниченного доступа. У мужчины ничего подходящего не было, а вот у женщины была пластиковая карточка студентки Багдадского политехнического. Поэтому она провела карточкой по идентификатору, состроила глазки немного ошалевшему полицейскому – он только что был поставлен на пост, был из деревни и не женат – и шагнула через турникет, что-то мило треща по телефону.

Пройдя несколько метров, она обернулась – полицейский пытался подобрать челюсть. Ну и черт с ним.

– Джамиля? – раздался в трубке мужской голос.

– Да, – понизив голос, сказала она. – Я прошла.

– Отлично. Иди вперед, мы наведем тебя.

– Иду.

Раньше американцы пользовались для такой работы дронами, которые парили над целью и видели все и вся. Но теперь в Багдаде были русские, а дронов не было, да и с деньгами было не сказать что хорошо. Поэтому станция ЦРУ в Багдаде зарегистрировала транспортно-перевозочную компанию совместно с турками и курдами и купила на нее специальное приложение Google, позволявшее «пространственно управлять бизнесом». Его разрабатывали для того, чтобы в реальном режиме времени управлять доставкой товаров, видеть, где находятся и что делают твои коммерческие представители (торговые агенты), где находится в данный момент отправленный тобою груз, если он оснащен RFID-меткой. Но оказалось, что с помощью такой программы можно отлично управлять и специальными, а не только торговыми агентами на улицах Багдада. И всего-то за тысяча девятьсот девяносто долларов абонентской платы в год за расширенную версию.

Место, где находилась Джамиля, было отмечено на карте Багдада небольшим синим треугольником, а место, где находился телефон русского, они видели на специальной программе спутникового слежения, предоставленной АНБ. Совмещая две этих карты, накладывая одну на другую, они и вели своего агента по телефону к месту, где находится русский.

– О’кей, что ты видишь?

– Четвертый корпус, – коротко ответила Джамиля.

– Давай пятнадцать футов вперед.

Она послушно пошла вперед. Студентка, трещащая что-то по телефону, одна из многих, – на нее никто не обращал внимания. Даже одета она была так же, как одеваются местные модницы: полупрозрачный хиджаб, под ним – нечто вроде черного спортивного костюма в обтяжку, не скрывающего, а, наоборот, анатомически точно обрисовывающего формы молодого и привлекательного тела, повязанный на голову платок с дорогой вышивкой золотом, подчеркивающий овал лица. Это новая арабская мода – вроде как все по шариату, но при этом еще соблазнительнее, чем мини-юбка. Местные сердцеедки знали главный секрет соблазнения – намекни, а мужчина додумает все остальное.

– Теперь вправо, примерно пятнадцать градусов.

Она повернулась.

– Перед тобой. Примерно семьдесят футов. Что видишь?

– Внедорожник, – ответила она. – Белый «Лексус-470», около него двое мужчин. Похоже, что это охрана.

– О’кей, не надо описывать. Снимай. Мы сами посмотрим.

Джамиля повернулась и начала снимать. Кто-то толкнул ее, пробормотал извинения.

– Так… Есть. Что-то перед тобой?

– Дорожка.

– Нам надо заснять номера. Попробуй сделай это.

– Хорошо.

Она сместилась и сняла номера.

– Вот и отлично. Теперь послушаем, что они говорят.

Джамиля снова сменила позицию, надела очки. Лазерный луч безошибочно нашел автомобильное стекло.

– Ну, ты знаешь, такие дела с кондачка не решаются. Десять лямов…

– Десять лямов. Поверь, это стоит того. Твоих – два.

– Пять!

– Беспределишь.

– Нормально. Договариваться – мне.

– Три. Больше не дам. Лимон наличкой, остальное – перевод на счет, который укажу, ясно? И без кидка.

– Тогда из ляма половина – мои.

– Вот же мразь, а? – выругался Подольски, вытаскивая из уха наушник. – Ну и мразь. Сукин сын, ублюдок.

– О чем это он? – спросил Рафф.

– Этот подонок решил устроить аукцион! – Подольски был вне себя. – Ну вот же гнида, а? Он же только что мне звонил. Мразь поганая…

Начальник станции ЦРУ в Багдаде похлопал по плечу оператора по фамилии Горовиц.

– Ник, попробуйте пометить. И ведите обоих, и русского, и эту машину. Пробейте по базам, попробуйте сфотографировать пассажира, с кем разговаривал этот русский. Выделите на это ресурсы, дело приоритетное. Пойдемте.

Они вышли из зала, прошли в кабинет начальника станции. Там Рафф налил себе кофе из старомодного термоса, гостю не предложил.

– Послушайте, мистер Подольски, – сказал он, прихлебывая кофе. – Я понимаю, что у вас полномочия непосредственно из Лэнгли и приказ оказывать вам содействие поступил непосредственно от заместителя директора. Однако приказ можно исполнять по-разному. Можно с заинтересованностью, а можно – не очень. Вы понимаете, о чем я?

Подольски промолчал.

– Этот русский… Не думайте, что мы его не знаем. Это тот еще тип, у него может быть информация на миллион баксов, а может быть полное фуфло, которое он за миллион баксов вам впарит. Таковы русские. Недавно он приходил в посольство и требовал пятьдесят тысяч – мы выставили его за дверь. Суть в том, что этот парень нечист и играет нечисто. И я хочу, черт возьми, знать, что происходит. Хотя бы потому, что я – начальник станции в Багдаде. Если вам проще – можете…

– Да ничего простого тут нет, – сказал Подольски. – Этот парень предлагает русскую базу данных. По операциям, по агентам – по всему, в общем. И кроме того – он имеет какую-то серьезную инфу по нашим операциям. У меня приказ разобраться во всем в этом. При необходимости – с изъятием. Мы вышли на контакт с ним, а теперь, оказывается, он хочет продать базу кому-то еще. Я даже боюсь предполагать кому. Китаю? «Аль-Каиде»?