Читать книгу Врата скорби. Идем на Восток - Александр Афанасьев, Александр Николаевич Афанасьев, А. Н. Афанасьев - Страница 5

Велехов – не так хорошо знал город, но сейчас понимал, что они находятся в более цивилизованной, европеизированной его части. Это вновь отстраиваемый проспект Николая Второго, который и принял в вассалитет Империи буйное скопище местных княжеств, и примыкающая к нему главная, строящаяся помимо остальных дорога из порта – Проспект Михаила Первого, совсем немного проправившего совсем немного, но сделавшего за это время – больше, чем иные за полвека. Одно только воссоединение церквей чего стоит…

Они остановили машину около какого-то здания, европейской постройки. На нем не было вывески – вообще. Но Велехов определил, что это, скорее всего ссудная контора. В странах Востока – банки были, но вывесок на них не было, потому что брать процент, основу существования банка – по шариату это харам. И любой банк – при малейших беспорядках стал бы первой целью для погрома. Конечно, все кому надо знали, что тут есть именно банк, и при необходимости ходили в него – но делали вид, что никакого банка тут нет. На Востоке именно так и было, тут были места, где наливали впотаек спиртное, были места, где находились развратные женщины – и все делали вид, что таких мест нет, просто ходили туда по надобности.

Здание было явно построено с нуля и явно как банковское, без каких-либо упущений в проекте. Снаружи – оно казалось лишь большим зданием, и только заходя внутрь, ты понимал, насколько толстые у него стены. Нормальной системы хранилищ здесь не было – и в здании хранилась не только наличность – но, вероятно и золото. Только одна лестница и на каждом этаже стальная, наверное, даже из корабельной брони дверь. Решетки на окнах. Вооруженные охранники – причем вооруженные не абы как. Самым современным личным оружием арсенала был автомат Симонова АС-46, сделанный явно в пику германским штурмгеверам, нечто среднее между ручными пулеметом и пистолетом – пулеметом, стреляющий промежуточным патроном 6,5*39, укороченным патроном от Федоровки. Таких было немного, они были сложны в изготовлении, дороги по боеприпасу, требовали подготовленных стрелков, вооружали ими пока только части гвардии, парашютистов и некоторые другие. Здесь, в Адене – можно было хоть и задорого, но купить Штурмгевер, тем более что немцы уже наладили их фабрикацию, а мы только ставили процесс. Но у всех банковских охранников были именно автоматы АС, неуклюжие внешне и смертельно опасные, позволяющие группе бойцов удерживать позицию, даже если у них нет пулемета. Само по себе – это говорило о необычности владельца этого здания, Велехов даже заподозрил, что в здании квартирует контрразведка. С контрразведочным отделением он имел дело только раз, в Багдаде, и хороших воспоминаний о нем не сохранил. Сейчас их проведут в какой-нибудь кабинет, где мутный и явно со своими мыслями господинчик будет излагать свою точку зрения вольному казаку на то, как полагается Родину любить.

Достали…

Но вместо этого – в сопровождении двух молчаливых стражей они поднялись на последний, пятый этаж здания, где им предложили сдать оружие. Сдавая свой Маузер и небольшой, Смит-Вессон – подарок оружейного торговца Григориадиса оптовому клиенту – Велехов обратил внимание на то, какое оружие сдает его визави. У него было два Штайра образца одна тысяча девятьсот двенадцатого года – мощные и точные армейские пистолеты, которые снаряжались не магазином как конструкции Браунинга – а обоймой, вставляемой сверху, как в винтовке. На любителя, конечно – но Маузер заряжался так же, а носить в кармане снаряженные обоймы – даже менее обременительно, чем магазины. И если приноровишься – перезаряжать так же удобно.

Их обыскали – тщательно. После чего – они прошли в дверь, не только стальную – но двойную, открывающуюся одна наружу, а другая внутрь. И оказались в помещении, которое занимало весь (!!!) пятый этаж ныне самого высокого здания в Адене.

Было тихо. Тепло, но не жарко: с подвывом работал новомодный кондиционер, такой же, как в кабинете у походного атамана, только вероятно еще лучше – североамериканской марки Вестингаус. В одном углу кабинета – было что-то вроде курительной комнаты для кальяна, другая и вовсе была отгорожена плотным шелковым занавесом зеленого цвета, того самого оттенка, который полагается у мусульман. На коврах, развешанных на стенах – коллекция оружия, причем больше огнестрельного, чем холодного, солидная ее часть – вполне современного вида охотничьи ружья, карабины, штуцера. Стол, чуть в стороне – еще один, с длинным приставным, для совещаний. На столе – телефонный аппарат, один из пятидесяти в Адене. Бумаги. Любой человек, даже самый крупный – терялся посреди этого огромного помещения.

Из-за стола – навстречу им встал молодой человек, в дорогом европейском костюме – но явно араб. Глаза – маслины, черные, волосы пострижены на европейский манер столь коротко, что не определишь, вьющиеся они или нет. Дорогая тройка серой ткани, пиджак повешен на стул, из жилета – выглядывает золотая цепочка дорогих карманных часов, из нагрудного кармана – уголок платка, черного, цветом темнее, чем костюм. Гладко выбритое, приятное лицо, тонкий, чисто арабский нос, узкие губы. Да, араб – но европеизированный и не боящийся идти против общественного мнения.

– Добро пожаловать…

И русский знает. Не исключено, что он полукровка. Таких на Востоке очень не любят, все и всегда знают, какой ты крови. Хотя нет красивее женщин, в которых течет половина арабской, и половина европейской или русской крови. И даже здесь – в Адене – можно встретить красавиц с голубыми или зелеными глазами, оставшимися после долгого пребывания здесь англичан.

– Прошу, господа казаки…

Араб – показал на стол, предназначенный для совещаний. Явно учился у нас, скорее по коммерческой части. Возможно, занимается торговлей. Но русский – не его родной и долго он в России не жил. Иначе не говорил бы «господин казак»

Они заняли свое место за столом. Внесли чай – настоящий чай, с настоящим арабским прибором. Чайника здесь два, один из них с водой, чтобы мыть руки. Признак богатства, немыслимый для русских – здесь руки моют песком, водой – только богачи. Назначенный в Неджд русский посланник маялся зубами, не мог принимать горячее – поэтому разбавил водой из этого чайника поданный ему чай. Ему пришлось покинуть Неджд – нельзя представлять страну, если тебя все считают полным идиотом.

Чай внесла женщина. По старой местной традиции – глухое платье, но лицо открыто, а платок повязан так, что видны дорогие серьги. Подавая чай, она бросила на казаков лукавый взгляд. Да… здесь нравы все-таки свободные, хотя каким им быть, если тут двести лет были англичане? Парой сотен километров севернее – за такой взгляд на мужчину убьют собственные родственники.

Араб – выжидающе уставился на Волкова, тот понял, что от него требуется. На Востоке – не принято просто так подойти и начать разговор: тебя кто-то должен представить…

– Хорунжий Григорий Велехов, Донского казачьего войска. Принц Касим Аль-Хабейли, из Кусейра…

О как…

Чай парил в небольшой, медной чашке – но пить его было нельзя. Первым – глоток должен был сделать хозяин. Он же – не торопился – встал, подошел к стене, на которой висели дорогие, явно ручной работы ковры.

– Господин Волков весьма польстил мне, ибо я больше не принц и у меня нет моего Кусейра. Все, что осталось у меня от той земли, на которой я родился – этот ковер. Он был подарен моему отцу в день моего рождения и был чудом спасен из дворца, когда начался мятеж. Больше – спасти ничего не успели…

Велехов смотрел на ковер. Ковер был и в самом деле роскошный. Изготовленный явно не для обычного арабского дома, для просторного дворца, по цвету – он соответствовал горам, которые можно было видеть из любого места Адена. Безвестный ковроткач – искусно выткал настоящую карту неведомого государства – с горами, с пропастями, с дорогами, с селениями, с кишлаками и стрелами минаретов. По углам – искусной арабской каллиграфией в виде капли воды утверждалось: нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед Пророк Его. Такие ковры ткутся годами, и стоят бешеных денег. Хотя их и не продают – такие вещи ткут в дар.

Принц провел рукой по центру ковра – как догадался Велехов, там была изображена столица этого государства.

– Этот ковер, господа казаки, память о том, что я должен помнить. Он спасен чудом и не потому, что кто-то из моих верных слуг спас его. Напротив – мои верные слуги выкрали его, и это то немногое, что осталось от дворца. Человек, который приказал выткать его, а потом подарил моему отцу на день моего рождения – его имя Сулейман. Его сын, по имени Хамза – убил моего отца, точно так же, как убил и своего отца. Он так же убил всю мою семью и забрал ковер из дворца в свой дом. Мои слуги выкрали его, выкрали этот ковер как напоминание о том, что будет с ним.

Принц вернулся за стол.

– Этот человек, Хамза – убийца и узурпатор. Он убил моего отца, убил всю мою семью, убил и своего отца, хотя считается, что его отец умер волей Аллаха – но это не так. Сейчас – он возглавляет Бейхан, мое княжество. Он жесток и правит моим народом как скотом, о чем не раз жаловались мне, законному правителю. Немало людей – желают восстать и свергнуть этого негодяя. Но я, если я достойный вождь и князь – должен отомстить за смерть своего отца, своей матери и своих братьев и сестер.

Принц посмотрел на свои руки.

– Увы, но мои руки больше привычны к счетам, к арифмометру, к бухгалтерской книге, чем к винтовке. Я учился в Москве в университете, потом – приехал сюда и открыл вот этот банк. Мне так же принадлежат склады в порту, машины, и еще я строю дороги и жилье. Я могу научиться владеть оружием, в конце концов, все в воле Аллаха – но в горах – рыскают ищейки Хамзы и каждый знает, сколько он посулил тому, кто привезет ему мою голову. По традициям нашего народа – месть не обязательно должен свершать тот, кто оскорблен – но месть должна свершаться его именем. Кроме того – за смерть всех моих родных, взять жизнь только Хамзы будет недостаточно. Поэтому я – предлагаю вам честную сделку. У меня, как у изгнанного вождя племени – нет своей армии, но я найму вас. Я дам вам столько денег, сколько мы договоримся, и прослежу, чтобы вы получили все, что нужно. Кроме того – у меня есть некое влияние в этом городе, и я прослежу за тем, что если кто-то будет питать недобрые чувства к вам – чтобы он их изменил и проникся к вам самыми добрыми и искренними чувствами. Если вам будет нужно оружие – скажите, и оно у вас будет. Если вам будет нужен самолет – скажите, и он у вас будет. Взамен – я прошу принести мне голову не только Хамзы, но и голову его нечестивого братца, а так же и всех тех, кто виновен в мятеже и измене. Вот мои слова вам, господа казаки.

– У вас нет убийц? – спросил Велехов – право же, они сделают работу лучше, чем мы, казаки…

Волков незаметно, но больно пнул Велехова под столом прямо по костяшке – но тот не отреагировал.

– Убийц? – переспросил принц Касим – о, да, в нашем народе чего-чего, а убийц хватает.

С этими словами – принц достал откуда-то документ, в котором Велехов с удивлением узнал русский паспорт. Из-под дорогой обложки – он достал фотографическую карточку, толкнул ее по столу Велехову.

– Шариат – запрещает изображать людей. Но все же посмотрите…

Велехов взял фотокарточку.

Это была небольшая фотографическая карточка, ни в коем случае не кабинетного формата, размером девять на двенадцать, как раз для того, чтобы носить с собой. Карточка была почти новая, необтрепанная и явно что снимали дорогим оборудованием, а проявлял хороший мастер – очень четкая, отлично выдержана светотень. Фотокарточка – изображала двух мужчин, стоящих на повороте какой-то дороги, за их спиной – была… пальма, Велехов с удивлением узнал это дерево, столь обычное на Востоке, сколь необычное в родных казачьих краях. Впрочем, это явно не на землях Войска снималось. Один из мужчин – осанистый, лет сорока, с короткой бородой и без усов – мусульманин. Одет, впрочем, не как мусульманин, одежда какая-то странная – не европейская, но и не арабская, явно дорогая. За поясом – местный кривой и широкий кинжал, убить которым весьма затруднительно. Вторым на снимке был Государь. Его Императорское Величество, Александр IV Романов, Государь всея Руси, Великий Султан Анатолии и Румелии, Князь князей и Хан ханов и прочая и прочая и прочая. На нем было обычное гражданское платье, не форма.

– Ваш отец? – догадался Велехов.

– Да, это мой отец. Был мой отец.

Молчание, тяжелое, как грозовая туча сгущалось в кабинете.

– Мой отец, господин казак – сказал принц Самед – родился в горах, но он искренне верил в Россию и в русских. Он верил в то, что есть другой путь, другая судьба. Совсем не та, которой мы идем, по колено в крови. Совсем не та, на которую мы вступили, повинуясь призывам лицемеров. Долгие века, господин казак, мой несчастный народ находится в угнетении и рассеянии. Каждый из нас считает, что верит в Аллаха и потому лишь спасется – но вера без действия мертва. И мы, повинуясь словам лицемерных учителей, которые говорят, что знают Коран лучше нас – встаем на джихад. И гибнем в братоубийственных войнах, гибнем в ядовитых облаках хлора как крысы, гибнем под бомбами и пулями…

Было странно и страшно слышать это от молодого, в общем-то, человека, просвещенного, который открыл банк и уже сейчас, наверняка является одним из богатейших людей Адена.

– Мой отец, господин казак, побывал в России. Для него, князя и властителя – это представляло опасность, и серьезную опасность – но он хотел посмотреть и убедиться своими глазами. И он убедился, господин казак. Убедился в том, что есть и другой путь. Убедился в том, что пока мы спорили о том, чье понимание Корана правильно, и убивали из-за этого, и воевали из-за этого – другие люди строили самолеты и корабли. Да что там говорить – он послал меня в русский университет, первым среди князей Федерации. Так – я выжил в резне, которую устроили фанатики после смерти моего отца. Меня просто не было там, в княжестве, когда фанатики убили моего отца, растерзали мою мать и моих младших братьев и сестер. Они убили всех, до последнего человека…

Принц прервался, чтобы отпить чая. Казаки сделали то же самое. Чай был заварен «по-бедуински» – с солью и жиром, его можно было скорее есть, чем пить. Видимо, это было то немногое, что еще соединяло этого, одетого в костюм-тройку человека с жизнью его народа…

– Сразу после того, как мой отец встретился с вашим Государем – он вернулся к себе в замок и собрал людей. Наиболее авторитетных исламских правоведов, своих вассалов, рашидов – мудрецов. И он рассказал им то, что увидел и сказал им: хватит воевать! Хватит убивать друг друга, хватит мстить, хватит проливать кровь, Аллах свидетель, ее пролили уже достаточно. Хватит спорить о том, что и как написано в Коране – о чем мы спорим, если народ наш столь темен, что многие не могут прочитать ни строчки из Книги? Неужели Аллах хочет, чтобы мы жили как животные, чтобы мы убивали друг друга из предрассудков? В Коране сказано, что преступников ждет суд – но где в Коране сказано, что один правоверный должен убивать другого правоверного из мести, за то, что произошло сто лет назад. Такому нет места в Коране. Он сказал, что видел мусульман, правоверных, которые живут многим лучше, чем мы. Он сказал, что вместо того, чтобы следовать прямым путем к Аллаху – мы заблудились и бредем тропой Иблиса, все дальше и дальше удаляясь от Аллаха и его надежд на умму…

И снова – повисло молчание. Его нарушил Велехов:

– Со всем уважением, Ваше Высочество, это совсем не те слова, которые следовало бы произносить здесь, в вашей стране. Тем более вдалеке от Адена. Нет страшнее гнева толпы, которая обнаружила, что много сотен лет ее вели совсем не туда…

– Моего отца убила не толпа, господин казак. Моих братьев и сестер, мою мать – тоже убила не толпа. Их убили фанатики, которые узурпировали власть в моем государстве. Отняли у меня трон, который принадлежит мне по праву! Мой народ – вопиет под гнетом чужаков – угнетателей, принесших на мою землю мракобесие и беду. Именно поэтому – я хочу, чтобы вы отомстили за содеянное и освободили княжество Бейхан от чужеземцев, пришедших из пустыни и от их варварских обычаев, чуждых моему народу. И я хочу, чтобы вы отомстили тем, кто убил моего отца.

Велехов вздохнул.

– Задайте себе вопрос, Ваше Высочество – а хотел ли ваш отец того, чтобы вы возвращались в Бейхан с местью? Возможно, он отправил вас учиться именно для того, чтобы вы находились сейчас на том месте, на котором вы сейчас находитесь? И занимались тем, чем вы сейчас и занимаетесь? Может быть, он хотел для вас именно этой судьбы?

– Я сын своего народа и я вождь своего народа – весомо сказал принц Самед после недолгого молчания – дерево не может жить без корней. Кем бы я ни был, я должен быть, прежде всего, самим собой. И я, и весь род, который пойдет от меня – будут отмечены печатью бесчестия, если мы не воздадим кровью за кровь. А бесчестье – как шрам на дереве, который со временем становится лишь толще и уродливей.

Принц Самед совершил вуду, сухое омовение, проведя руками по лицу.

– Видит Аллах, я бы хотел забыть то, что причиняет мне боль каждую минуту, пока я существую на земле. Но я не могу. Не раз и не два ко мне приходили ходоки, рассказывали, что происходит в Бейхан, что происходит в соседних княжествах. Фанатики – несут свою веру, они несут ее даже не на лезвии меча, а на острие ножа! Для них, убить правоверного, который верит не так, как они – есть дело угодное Аллаху. Они говорят, что мы бида’а, то есть извратили религию ислам, дополнили ее своими омерзительными верованиями – как они называют обычаи наших отцов, и сами они своих отцов не почитают. Когда они не могут справиться с мужчинами – они приходят, когда их нет, и убивают женщин и детей. Когда они не могут справиться днем – они приходят ночью и убивают людей спящими. Когда они не могут справиться с народом – они убивают его вождя, как убили моего отца, и еще многих. Когда они не могут справиться с ртами, обвиняющими их в лицемерии – то заливают их кипятком и кипящим маслом. Это ваххабиты, последователи Мухаммада ибн Абд аль-Ваххаба, пустынника и бродячего проповедника, которого из нескольких мест изгнали за ересь. Он говорил, что правоверный, уверовавший в одного лишь Аллаха, но не прибегающий к его учению – хуже неверного, и его надо убить в первую очередь. Так они, ваххабиты и поступают с моим народом. Они убивают его, господин казак.

Я могу заработать столько, сколько не потратить и моим внукам, но что я скажу, когда предстану перед Всевышним, когда придет моя пора дать отчет в том, что я сделал в своей жизни? Что я им скажу? Что я не внял мольбам несчастных, преодолевших многие километры опасной дороги, чтобы встретиться со мной, последним из рода правителей Бейхан и пожаловаться на беды и притеснения, которые творят узурпаторы? Что я оставил в живых убийц моего отца и всех моих родных? Что я позволил убийцам и дальше творить кровавые и черные дела?

– Но разве ваш отец одобрял кровную месть? – спросил Велехов – и разве ваш отец одобрил бы убийство правоверных? Возможно, вам стоит обратиться с челобитной к Его Императорскому Величеству, он направит войска. Тем более если он знал Вашего отца…

– Правосудие должно быть свершено от моего имени. Они пришли на земли моего народа. Они убивали и убивают людей моего народа. Они попирают мои законы, называют нас отступниками! И их ждет мой суд! К тому же – какие они правоверные, господин казак, разве же я назвал этих негодяев правоверными?

– Но кто же они…

Принц протянул руку – и Велехов передал обратно фотографию, которая очевидно была этому арабу очень дорога. Взамен – принц снял с шеи и вложил в руку казака золотую цепь, в которую было вплетено что-то, какой-то кусок искореженного металла.

– Взгляните.

Велехов понял, что это пуля. Сплющенная после попадания во что-то твердое, раздавленная, но – пуля. Машинально прикинул. Не Мосин, не Маузер, не Спрингфилд, тем более не федоровка. Тяжела даже для британской. Похоже, пуля станкового пулемета. Интересно, уже интересно.

– Пуля, которая убила вашего отца, Ваше Высочество?

– Нет, господин казак, той пули у меня нет. По словам человека, который в тот момент находился во дворце и смог потом уцелеть в резне – а ваххабиты убивали всех, чтобы не было ни единого свидетеля произошедшего – первая пуля ударила в стену, рядом с моим отцом. Он не обратил на это внимания – и вторая пуля попала точно в моего отца.

– Сколько времени прошло между первым и вторым выстрелами, Ваше Высочество? – заинтересовался Велехов.

– От пяти до десяти секунд – ответил за принца Волков – следствия делать не нужно, я говорил с этим человеком лично и выяснил все, что нужно. Было три выстрела, каждый с небольшим промежутком между ними. Пять десять секунд, винтовка с ручным затвором. Африканская, или штуцер, явно заказная – припас необычный. Его Величество вышел на крытую галерею, и первый выстрел – раздался через десять – двадцать секунд после этого. Замок – построен на вершине горы, к нему ведет только узкая, дорога, со всех сторон – ущелье, не подобраться. Ближайшая позиция снайпера – в трех четвертях версты, не меньше, на горном склоне.

– Третий выстрел – напомнил Велехов – а третья в кого?

– В пулемет. Поранил и пулеметчика. Там был станковый пулемет и расчет рядом с ним. Необученный, но тем не менее.

Понятно, испугался случайной пули, решил наверняка – вывести пулемет из строя. Опытный значит. Первая пристрелочная, вторая – с поправками уже на поражение. Третья – горцы, несмотря на свою необученность, отлично видят в горах то, что им надо видеть. Начнут хлестать свинцом – а пуля то дура, возьми да попади. Скорее всего – с неплохим прицелом, армейским или даже спортивным. Они очень дорогие, хороший прицел стоит вдвое больше винтовки.

– Это были англичане, господин казак. Англичане и убили моего отца. Никто не смог – а они смогли.

– Почему англичане?

Снова ответил Волков:

– С той стороны границы, в Хадрамуте – полно лагерей подготовки. Они не забыли про Бомбейское президентство и хотят запереть нас на Аравийском полуострове, лишить выхода к морю. А получится – так погнать и дальше.

– Они сейчас сидят на моем троне, господин казак – сказал принц – они провоцируют узурпаторов и убийц. От моего народа я слышу, что в горах все больше и больше людей, говорящих так, как раньше говорили в этом городе. Они говорят, что времена британского господства – скоро вернутся, дай только срок…

Надо было принимать решение. Сейчас.

– Ну… – сказал Велехов – это вряд ли…

* * *

На выходе – Волков кивнул Велехову, незаметно, словно каким-то своим мыслям. В молчании – они сели в машину, раскаленную под безжалостным восточным солнцем.

– Ну, чего думаешь? – спросил Волков, суя в рот небольшой, буро-зеленый комочек ката.

Велехов выругался, сплюнул в пыль.

– Такой тебя разыграет и в бито сбросит – на раз.

– Играешь?

– Есть немного. А ты что – кат жуешь как местные?

Волков кивнул.

– И это тоже. Я ж разведчик, в горах жратвы нет, воды нет, ничего там ни хрена нет. Только катом и спасаешься. Так что?

Велехов покачал головой.

– Я мимо. У них своя свадьба, у нас своя. Лучше не лезть – ничего хорошего не выйдет.

– Как знать. Итак?

– Двумя смертями не умрешь, от одной не уйдешь. Я с вами.

– Да? Ну, тогда тебя сюрприз ждет.

– Какой такой сюрприз?

Мотор схватился с полтычка.

– Увидишь…

* * *

Что делает казак, когда попадает в незнакомое место?

Правильно, ищет, чего бы выпить.

Не обязательно, он выпьет это сейчас – казаки все-таки людьми были государственными, военными, прекрасно понимали, когда можно, а когда нельзя. Не было среди них и откровенных алкоголиков: казаков, которые начинали откровенно злоупотреблять этим делом, лечили просто – на Круге сымали штаны, да по сраке, по сраке. Как ни странно помогало. Несмотря на то, что в станицах и сами гнали, и в монопольках[25] покупали, когда деньги были – ни в одной станице не было такого, чтобы кто-то спьяну дрался, чтобы дебоширил в семье, чтобы попьяну что-то подожгли, чтобы вообще – по улице шли откровенно пьяные и непотребные казаки. Обычно – закладывали за воротник в выходной, на праздники, да на свадьбы, а в будние дни – ни-ни. Этим – казачьи станицы сильно отличались от рабочих слободок – так творилось всякое…

Но, тем не менее – выпивка для казака это святое, да и когда в казаки принимают, один из вопросов – водку пьешь? Так что выпивку у казака – не отними. И выпить – он всегда найдет, даже в мусульманской стране, где это вообще то харам.

Мааскер – так здесь называли военный лагерь – представлял собой большой, огороженный земляным валом кусок высохшей до хруста земли, на которой располагались силы казаков численностью до трех полных сотен со средствами усиления. Конечно, сейчас в лагере не было и трети от этого числа: кто-то в дороге, кто-то на постах. Поскольку казаки здесь служили больше десяти лет, успели уже обстроиться, на землю стать как положено. Походные палатки – заменили длинные, низкие бараки, одно и двухэтажные, причем у двухэтажных, на британский манер – вместо внутреннего коридора был внешний, как леса строительные, сбоку приставленные, они были крытыми и на них выходили двери всех помещений. В мехпарке, построенном совместно с флотскими, одолжившими кое-какой ненужный струмент кипела работа: техника у казаков в основном была немудреная, старая, ломалась часто. В отличие от России здесь не было мест с непролазной грязью, почти не было дождей, кузов в таких условиях почти что вечный. А вот движки приходилось перебирать: пыль, и что хуже всего – соленая пыль, перемешанная со сбитой в порошок морской солью. От такой пыли – двигатель и половины ресурса не выхаживает, и не помогают никакие фильтры…

Конечно же, заводилой послужил Митька Шалый. Он и не казак был вовсе, да только в иных вещах казаков и переплюнет. И выпивку поискать надо или, по крайней мере, то место, где наливают, и посмотреть, где что плохо лежит. Ну и просто… неугомонный такой человек. С шилом в заднице. За то и бит неоднократно, и проловлен – а не меняется…

И что такое исламский экстремизм – Митька тоже не знал. Хотя считал, что знал в этой жизни многое, если не все. Ну не было в веселой, шебутной и солнечной Одессе места исламскому экстремизму…

Казаки как раз разместились. Нумера здесь были – темные, пусть и со стеклами – но так только хуже, местная бесстекольная архитектура много лучше, потому что и воздух пропускает, и свет не пускает в помещение – а солнце тут убийственное, постоит с полчаса машина на солнце – и на капоте можно яишню жарить. Поэтому – стекла все были выкрашено до темноты краской, а днем – обычно спали, чтобы не чувствовать ужасающую жару. Но едва казаки разместились (а в группе и не только казаки были, так – лихие люди), только собрались под большим навесом за жизнь покумекать – как подошел Митька Шалый, подмигнул по-свойски.

– А что, мужики, не смотаться ли нам в город…

– Мы не мужики, а казаки… – бросил кто-то, но его особо не поддержали. Пестрые были люди, пестрые. Никакого сравнения с реестровыми.

– Миль пардону за грубое слово. Правда ваша, мужик в поле работает. Так как?

Митька показал в сторону. Там – грузились машины чем-то.

– Вон – в город собираются. Земеля подбросит.

– А обратно как?

– Будет день, будет и пища…

* * *

Место, конечно же, нашлось. Тряский кузов старого грузовика, громыхающего на ухабах всеми своими изношенными сочленениями, отхаркивающегося черным, масляным дымом – но, иншалла, доедем. Машина была «разгонной», ее списали потому как в конвое она ходить не могла, то и дело конвой будет стоять – но вот выехать в город она еще годилась. Казаки использовали ее для мелких закупок, гоняли на базар. Харч сюда не доставляли – смысла нет, выдавали деньгами, дабы котловые могли все купить на месте. Так что питание казаков отличалось от питания автохтонного населения лишь основательностью и постоянным присутствием мяса. А так – меню все то же: лепешки, выпеченные в земляных печах, каша из мало известного севернее сорго, которое из Африки сюда приходит, рис, который приходит сюда из Японии, Индокитая и Океании в огромных, в одиночку не поднять мешках, баранина, специи. Казаки питались просто, но сытно, про них сказали: что на полдня сготовишь, что на три – все одно съедят. Сегодня – разгрузился пароход с Индокитая, о том все в городе знали, а потому – сегодня будет подешевше рис. И то ладно…

Да, и еще одно. С машиной – не было никакой охраны, да в кабине двое – водила, который при необходимости поможет погрузить, да котловой, из числа тех, кто торговаться умеет. Но машину не трогали, никто даже не думал об этом. Это не Кавказ, это Восток. Здесь все сложнее и тоньше. Тот, кто с превеликой радостью поучаствует в нападении на конвой с целью грабежа – даже не подумает тронуть тех же казаков, которые приехали на рынок за товаром. Раз приехали с деньгами, значит – их право купить, на рынке все споры и дрязги прекращаются – иначе, на следующий раз ничего не продадут уже тебе. Местное общество – как и на Кавказе, было единым организмом, единым зверем, только намного более сложным в поведении. И никто не мог сказать – когда в усатой тигриной улыбке – проглянут мраморные ножи клыков…

Рынок – был виден сразу. По дыму десятков и сотен печей и тандыров, по непрестанному, людскому, муравейному шевелению. Рев ослов – перекрывал бормотание дизельных двигателей, девятнадцатый век – здесь пока побеждал двадцатый, несмотря на то, что местные торговцы уже научили русских водил слову «бакшиш» – это когда за часок из порта на рынок обернуться, с грузом, за отдельную денежку. Бывало, кто и две ходки успел сделать…

Автомобиль – старый АМО фыркнул мотором и остановился у навесов. Когда сговорятся о цене – подгонят, куда нужно для погрузки…

– Ты как? – спросил Митяй, подмигивая – вместе будем держаться, али врозь? Я что так, что так согласный…

Казак – его звали Митрий, как нарочно, пожал плечами.

– А вместе и сподручнее. Только я языка совсем не знаю…

– Это не проблема. Я тоже не знаю. Пошли…

* * *

Нарвались они довольно быстро…

Базар на Востоке – больше чем базар, и на базаре есть свои правила и законы. Базар – это и витрина, и что-то вроде мужского клуба, и место, где можно утолить самые экзотические свои желания. На базаре – часто торгуют женщины, мужчины сидят либо рядом, либо в чайхане, потягивая терпкий, вкусный чай. За редким исключением – мужчины на Востоке не привыкли работать. Как говорят на другом берегу, мужчина должен смотреть на небо, а не на землю[26]. На базаре – каждое племя имеет свои, откупленные торговые ряды, в которых места передаются из поколение в поколение. У кофеен – на корточках сидят люди, переговариваются, внешне совершенно безразличные ко всему – но стоит только чему случиться, и базар станет в одно мгновение разъяренным ульем. Ворам здесь рубят руки, часто даже не дожидаясь формального приговора кади, исламского судьи. Благо – колода и топор всегда найдутся.

Митька Шалый – хорошо знал, что делают с ворами в мусульманских странах – все-таки в Одессе шалил, а на другой стороне ласкового Черного моря – Константинополь. Но это его, конечно же – не остановило.

Первый кошель он разрезал так виртуозно, что даже Митрий ничего не заметил. У него была писка – заветная, испытанная – не монета с заточенным краем, а половина лезвия станка Уилкинсон Сворд. А насчет кошельков здесь были точно лохи, не то, что на Привозе. Там не то, что в карман поглубже суют денежку – там еще и руку на нем держат. И все равно умудряются воровать.

Только на третьем кошеле – Митрий заметил неладное. Толкнул блатаря в плечо.

– Э… ты чего?

– А? – Митька сделал вид, что не услышал.

– Ты чего творишь зараз, а?

– А чего?

– Э… нет. Я воровать не желаю. И тебе не дам…

– Иди сюда…

Митька – толкнул молодого дубоватого казака в сторону, прижал к стенке.

– Ты чего – а? – пошел в наступление он – кто тут ворует?

– Да ты и воруешь!

– Я ворую?!

Надо было знать одесских воров – они и взятые на кармане будут клясться – божиться, что просто перепутали чужой карман со своим…

– Ты воруешь!

– Где ты видел, что я воровал? А?

– Да сейчас и воровал!

– Да ты чо? А где потерпевшие – а? Где терпилы, тебя спрашиваю! Ухарь!

Казачина, выше Митяя сантиметров на двадцать, но совершенно ничего не способный противопоставить острому как бритва языку вора – затравленно огляделся… и понял, что что-то неладно…

– Гы… ты глянь.

– Чо? Где терпилы то твои, а? Ты базар фильтруй, да?

Но казак – смотрел поверх его плеча и Митька вертко, как в руках городовых по малолетке – извернулся.

Они и в самом деле – зашли куда-то не туда. Их уже обступило десятка два рашидов – так звали горцев из племенных объединений горных районов и соседнего Договорного Омана. В отличие от пустынников – они носили черную или бурого цвета, отлично камуфлирующую на горных склонах одежду и были настроены весьма и весьма недружелюбно. Если пустынники – перед тем, как начать стрелять хотя бы пытались решить проблему – то эти «брали высокий тон» с ходу и без предупреждения.

Митька вымученно улыбнулся, понимая, что языком не владеет.

– Миль пардону граждане у нас все спокойно. Все в поряде…

Рашиды молча стояли – и хорошо если бы стояли, так подходили новые…

– Так, концерт закончен, всем спасибо за внимание. Автографы не предлагаю, устал-с…

Этот рынок был не для русских. Не для белых. И уж точно не для казака – а Митрий был в казачьей форме, пусть старой и без знаков различия, надетой на время переезда. Но все равно – если Митяй в одиночку еще мог вывернуться, то присутствие здесь казака – требовало крови.

– Так, господа, на бис желаете. Извольте-с…

Как ни странно – именно у Митьки Шалого, битого и проловленного одесского вора, вошедшего в конфликт с крестными отцами города, вора, гешефтмахера и профессионального пистолетчика – шансов выбраться из этой переделки было намного больше. Как и у тех, кто волей судьбы оказался рядом с ним. Дорога судьбы казака – прямая как штык, как шлях в степи. Молодость, служба, пахота на собственной земле, данной еще дедам – прадедам Императором за службу. И в такой ситуации – у них одна дорога – прямо вперед в лоб на прорыв. Иногда это работает – но не тогда, когда двое против тридцати. А вот Митька – был вором и постоянно жил на грани. Каждый день в Одессе – он рисковал быть проловленным карманной бригадой или отрядом по борьбе с бандитизмом, или конкурентами, или просто парой молодых щеглов из отмороженных на всю голову. Он не имел никогда денег больше чем на месяц, часто вставая – он не знал, где будет обедать, не то что преклонит голову следующей ночью. Такая жизнь развила в нем наблюдательность и готовность к любым неприятностям. В трамвае – старом добром одесском трамвае – он как-то раз положил четверых, уходя от преследования… с этого, собственно говоря, скитания его и начались.

Он помнил, где они шли и как, в какую сторону смотрят двери и окна, которые из них принадлежат харчевне, как стоят торговые палатки. Он помнил и то, что за его спиной – что-то вроде склада, в отличие от палаток – с капитальными стенами.

– А? Чего? Не понимаю, любезный.

И с места, рыбкой, как учил его дядя Коля Робинзон, спившийся циркач из той же самой ярмарки, на которой держал палатку его отец – он прыгнул, руками безошибочно нащупав край дорогой, из металлического настила крыши. Напрягся, вспоминая все уроки суплеса[27] старого циркового артиста. И, движением, которое не смог бы повторить никто из присутствующих – без раскачки, с одной руки он забросил тело на крышу.

Изумленная толпа рашидов взревела, когда он был уже на крыше. Подалась вперед – и осадила, почитай на полном скаку. Две револьверные пули – ударили людям прямо под ноги…

– Ша! Назад, ша!

Его слов – никто не понимал. Но все отлично понимали язык пуль – как никакой другой. Можно сказать – это эсперанто в таких местах, как Аден.

– Лезь на крышу! Быстро!

Митрий – хоть тут не оказался идиотом. Полез – и даже умудрился забраться быстро. Все-таки – не вахлак.

– Пистоль есть?

Митрий – достал из кармана табельный Орел, старый, с дешевыми солдатскими пластмассовыми рукоятками. Он еще жил той жизнью, жизнью станицы, парного молока, конного ухарства и обжигающих взглядов молодух. Не дошло еще до казака, что здесь прав тот, кто выстрелит первым – и никак иначе.

– Двигай за мной. Не отставай.

Они пробежали по крыше, Митрий примерился – и перепрыгнул на другую, такую же. Митяй, немного поколебавшись, тоже прыгнул.

– Поперек батьки не лезь.

– Какой ты мне батька…

– Самый обыкновенный. Не будь меня, ты бы кишки свои собирал. Давай за мной, сюда.