Читать книгу Сталинизм. Книга 2. Тотальная Родина - Александр Афанасьев - Страница 4

Ora pro nobis

Молитесь за нас…

Немного в сторону от основного повествования. Едва ли не главной отличительной особенностью сталинского правления – была крайняя жестокость функционеров и постоянно предпринимаемые акты насилия для того чтобы заставить события идти так а не иначе. В иерархической пирамиде режима жестокость проявляли все, и не было никого, кто был бы совершенно точно неприкосновенен. Сталин проявлял жестокость к министрам и полководцам, министры и полководцы проявляли жестокость к своим подчиненным – и так далее, до последнего председателя колхоза, который заставлял работать голодных крестьян за трудодни, и лишал земельного надела (огорода) тех, кто не вырабатывал норму. Надо отметить, что хотя Сталин вносил немалую лепту в распространение жестокости вниз по системе – все же отнюдь не он один являлся ее продуцентом. Придя к власти в США или Великобритании, он просто не смог бы править так, как он правил в России. И надо понять причины всего этого.

Часть из этих причин – это конечно привычка к насилию, оставшаяся после Первой мировой и Гражданской войн. Но преувеличивать значение этого фактора тоже не стоит. В 1937 и последующих годах насилия – все большее участие принимали те кто в Гражданскую были детьми и подростками и могли запомнить только голод и страдания. Однако и они с энтузиазмом включились в сталинскую систему насилия… почему? Помимо прочего, это говорит о том, что система эта имеет куда более глубокие корни, она не произрастает из трагедии одного поколения.

Большевики – в конечном итоге пришли к построению СССР по типу хорошо знакомого крестьянам общества – семьи. Не просто так Ленина называли неонародником и обвиняли его в отходе от классического марксизма. Но надо понимать, что это такое – общество-семья. Крестьянская большая семья – это несколько поколений одного рода под одной крышей. Во главе старший рода – большак. В такой семье – ни у кого нет никаких прав. Еще раз – никаких, большак все решает сам, остальные должны безоговорочно подчиняться. Сын, даже если имеет свою жену и детей, – тоже не имеет никаких прав и слушается отца. В семье не может быть никакой защиты от действий отца (по крайней мере, в то время и при том уровне правосознания). Большевистское государство выступало в роли жестокого, тиранического отца, выжимающего из семьи все соки ради того, чтобы выбраться из нищеты.

Но были у сталинского террора и отличия от ленинского. Причем – большие.

Террор первых лет советской власти – если это были не эксцессы на местах – имел в своей основе классовую ненависть. Большевики – как садовники сад, «пропалывали» Россию, уничтожая тех, кого они считали сорняками и человеческими отбросами. Конечно же, большевики были вынуждены отступать и делать исключения под давлением обстоятельств – взять например, набор царских офицеров в РККА. Но конечная цель оставалась неизменной – однородное социалистическое общество без «классовых врагов». Сталинский террор чаще всего носил прикладной, а не классовый характер. Он обрушивался на тех кто был по каким-то причинам опасен, или не справлялся с порученной работой, он был средством страха и принуждения, и главными его жертвами были коммунисты. Члены партии. Сталинский террор был направлен на самое себя, палачи сами то и дело становились жертвами. Во-вторых – Сталин при осуществлении террора все-таки на первое место ставил пользу и признавал перевоспитание, хотя и очень специфическое. ГУЛАГ не был местом, где просто уничтожали людей – в отличие от ленинской чрезвычайки или гитлеровского концлагеря. Во-первых – режим пытался получить пользу от их рабского труда. Во-вторых – ГУЛАГ был создан все же для перековки людей методом тотального унижения и низведения до скотского существования. ГУЛАГ должен был взять человека с мыслями и чувством собственного достоинства и превратить в рабочую скотину, готовую повиноваться командам и по команде отдать все, что у него есть. Но это все же не лагерь смерти, по крайней мере, физической. Для Сталина террор был средством не ленинской очистки общества, а просто экстремальным средством управления.

Сталинский террор носил строго государственный характер, попытки со стороны отдельных лиц или общества присвоить право на террор (тот же Леонид Николаев) пресекались с невиданной жестокостью. Если в 1918 году всякие тройки и чрезвычайки действовали в меру собственной жестокости, распущенности и сдобренного водкой и кокаином революционного правосознания – то в 1937 году террор был строго централизован, распланирован и при выходе из-под контроля немедленно и жестоко пресекался – Ежов и сотоварищи при попытке выйти из под контроля были поголовно уничтожены. Террор уже ни коем случае не мог быть способом социальной мести – он предназначался для решения строго государственных задач.

В конечном итоге – жестокость сопровождала все русское общество, начиная с начала века, то прорываясь кровавыми вспышками, то утихая. Такое перманентное состояние жестокости – есть в первую очередь признак скрытой гражданской войны, ведущейся в обществе – и она действительно велась весь девятнадцатый век. В открытых боях, бойнях и катаклизмах, начиная с революции 1905 года и заканчивая взятием Берлина сорок лет спустя – мы потеряли только прямыми потерями не менее пятидесяти миллионов человек убитыми, такие потери за такой короткий исторический срок имеют немного прецедентов в человеческой истории. И за большую часть этих гор трупов – несут ответственность большевики. И лично – И.В. Сталин.

Репрессии конца 20-х – начала 30-х

«Ша́хтинское дело»

«Ша́хтинское дело» – судебно-политический процесс, проходивший с 18 мая по 6 июля 1928 года в московском Доме Союзов. В рамках процесса группа из 53-х руководителей и специалистов угольной промышленности СССР, входившая как в ВСНХ и трест «Донуголь», так и в управляющие органы ряда шахт Донбасса, обвинялась во вредительстве и саботаже. Кроме того, участников процесса, являвшихся преимущественно представителями старой (дореволюционной) технической интеллигенции, обвиняли в создании подпольной контрреволюционной организации, связанной с зарубежными антисоветскими центрами, в частности, с «парижским центром». Первые аресты отдельных участников произошли в июне-июле 1927 года, в марте 1928 года. После того, как Политбюро ЦК приняло версию о «заговоре», дело стало политическим.

По мнению профессора Сергея Красильникова, в действиях чекистов по «расследованию» «Шахтинского дела» прослеживались три основные стадии: шахтинский, «дополитический» этап, продолжавшийся с июня по октябрь 1927 года, в рамках которого основные следственные мероприятия осуществлялись сотрудниками Шахтинско-Донецкого оперативного сектора Полномочного представительства ОГПУ по Северо-Кавказскому краю лишь при незначительном участии ростовских коллег; ростовский этап, длившийся с октября 1927 года по февраль 1928 года; и завершающий, ростовско-украинский этап (с марта по апрель 1928 года), в рамках которого к следствию подключились, а затем и стали доминировать, украинские и ряд московских чекистов.

Демонстрация в городе Шахты

При этом небольшой поселок Шахты, входивший с 1920 по 1924 год в состав Украинской ССР, привлёк внимание ОГПУ задолго до самого процесса: ещё в 1923 году горняки Власовско-Парамоновского рудника, измотанные голодом и безденежьем, выдвинули петицию из двенадцати пунктов, в которой требовали улучшения условий труда на руднике, повышения зарплаты, соблюдения техники безопасности и развития местного самоуправления; в посёлке прошла манифестация, в которой приняли участие около 10 тысяч шахтёров, двинувшихся к зданию местного ГПУ – а также началась забастовка. Манифестанты были встречены отрядом вооружённых солдат, открывших огонь: несколько человек были ранены, об убитых в те дни не сообщалось. В результате, организаторов протестов и активистов арестовали, а сами волнения стихли только после смены руководства шахтоуправления и изменения административной принадлежности всего Шахтинского района, ставшего частью Северо-Кавказского края РСФСР. При этом, в мае 1927 года массовые выражения недовольства повторились – по мнению заместителя секретаря Шахтинско-Донского окружного комитета партии Ивана Кравцова, высказанному 20 мая в письме в ЦК, теперь это произошло из-за введения на шахтах нового коллективного договора, повышавшего нормы выработки и понижавшего расценки на труд, в результате чего реальная заработная плата горняков упала почти вдвое.

Шахтинский этап

Первые аресты нескольких инженеров, техников и управленцев Донецко-Грушевского рудоуправления «Донугля» произошли в период с июня по июль 1927 года: только трое из арестованных в дальнейшем оказались среди подсудимых на процессе, ставшем одним из первых политических процессов в СССР, направленных на искоренение «классовых врагов»; остальные были репрессированы Коллегией ОГПУ. Следующая серия арестов, в рамках которой были арестованы пять человек, состоялась в период с 9 по 11 ноября, а ещё один арест произошёл 3 декабря. В 1928 году ещё пять человек были арестованы в течение двух месяцев – с января по февраль. В итоге, к началу марта 1928 года – к моменту информирования членов Политбюро ЦК ВКП(б) о «раскрытии заговора»– под арестом находилось около четверти из будущих подсудимых; дополнительные обвиняемые «добирались» в рамках последующих «форсированных» следственных мероприятий. Так, с 3 по 10 марта харьковскими чекистами были задержаны 19 человек, а затем – в течение месяца – были взяты под стражу ещё два десятка человек; последние ордеры на арест были датированы 15 апреля 1928 года.

Причиной начала самого следствия стала гибель шахтёра в руководимом Беленко забое. В начале мая Беленко был отпущен под подписку о невыезде при поручительстве профсоюзной организации; при этом, он был снят со своей должности и переведён техником на другую шахту. После этого в Шахтинский отдел ОГПУ поступило сразу несколько заявлений от местных рабочих, в которых они указывали на «многочисленные нарушения», допущенные их бывшим начальником в работе: на одно заявление от 23 июля начальник окружного отдела ОГПУ Финаков наложил резолюцию о создании технико-экспертной комиссии для проверки фактов и об открытии в отношении Беленко нового дела, которое должно было быть «увязано» с делом № 267 в отношении нескольких других инженеров и техников ДГРУ, арестованных в июне по статье 58-й (пункт 7, «экономическая контрреволюция»)

Краевой этап

9 сентября 1927 года следствие по делу против тринадцати человек перешло в ведение Экономического отдела ПП ОГПУ по Северо-Кавказскому краю: на начальном этапе в качестве ключевых фигур чекисты рассматривали заведующих шахтами Николая Гавришенко и Беленко. В тот период в деле появились несколько заявлений от рабочих, сообщавших о недоплате (позже многие шахтеры на допросах сообщали о тяжелых условиях труда, неправильном начислении заработной платы и бюрократизме инженерно-технического персонала) и обвинявших Беленко во враждебном отношении к советской власти. Летом 1927 года к местным чекистам из города Шахты прибыли их ростовские коллеги: Евгений Еленевич, Михаил Яхонтов и Борисевич-Луцик, что позволило ускорить ход дела. Арестованным стали организовывать очные ставки с бывшими сотрудниками и агентами «белогвардейской» контрразведки, которые давали «стереотипные» показания о причастности арестованных к репрессиям в отношении рабочих.

Постепенно изменилось и поведение самих арестованных: в конце августа 1927 года Беленко и Гавришенко, практически одновременно, изменили свою прежнюю линию поведения – они начали давать показания о наличии в ДГРУ целой группы управленцев и техников, настроенных антисоветски. 24 августа 1927 года Беленко сообщил следователям, что на производстве была задействована группа, родственно связанная между собой, а также связанная между собой деловыми дореволюционными связями во главе с Емельяном Колодубом, в прошлом известным шахтовладельцем.

В тот же день Беленко впервые озвучил и конкретные обвинения, заключавшиеся в сокрытии данных о богатых угольных месторождениях, разведанных ещё до 1917 года и, одновременно, в разработке бесперспективных угольных пластов. После этого уже Гавришенко в своих показаниях «солидаризировался» с коллегой. Красильников считал неизбежным, что после подобных признаний технико-экспертные комиссии начали давать «нужные чекистам заключения».

Во второй половине января 1928 года в ходе следствия произошёл «принципиальный перелом»: через полтора месяца после ареста начал давать «признательные» показания инженер Абрам Башкин (Башнин), длительное время работавший в ДГРУ. Красильников считал, что Башкин представлял «особый интерес» для следствия, поскольку имел брата, проживавшего в Берлине, с которым состоял в переписке и от которого получал посылки. 21 января, ознакомившись с предъявленными ему обвинениями сразу по нескольким пунктам 58-й статьи, включая и «шпионский», Башкин написал: …Быстрое развитие каменноугольной промышленности и укрепление ея с большими достижениями срывались врагами и буржуазией, диктовавшей свою борьбу и методы ведения ея через приезжавших внутрь страны иностранцев и организованных в центре Управления Донугля лиц, принимавших эти задания и передававших их дальше, через главных инженеров или путем выезда выезжавших на места, то есть в Рудоуправления[,] иностранцев.

После этого, с 21 января по 23 марта 1928 года, следователи допросили Башкина 48 раз – больше, чем кого-либо из других арестованных; протоколы его допросов заняли около 280 машинописных страниц. В результате, на признаниях Башкина ростовские чекисты составили свои первые обзоры по «Шахтинскому делу», направленные ими в центральный аппарат ОГПУ. Кроме того, данные показания послужили толчком для аналогичных признаний целого ряда других арестованных и позволили развиться делу, послужившему своеобразным сигналом к окончанию относительного «гражданского мира» в советской стране. В частности, Гавришенко после ознакомления с признаниями Башкина также решил дать признательные показания, однако у него вскоре произошёл «психологический слом», и он начал давать «ложные и противоречивые» показания. 30 января Гавришенко выбросился из окна четвёртого этажа: следователь Константин Зонов, «благодаря чрезвычайно умелому допросу» ответственный за основные показания Гавришенко, «имевшие решающее значение в деле», был представлен к боевому ордену.

После того, как Политбюро приняло версию «заговора», в регионе началась полоса массовых арестов по делу. Группа следователей под руководством Иосифа Блата, состоявшего начальником экономического управления ГПУ УССР, развернула интенсивные действия в отношении арестованных инженеров и управленцев. Активность чекистов вывела дело на требуемый Москвой уровень: из собранных материалов следовало, что в регионе существовала и действовала подпольная организация, являвшаяся разветвлённой и связанной с зарубежьем. Украинские чекисты получили признательные показания от целого ряда арестованных руководителей «Донуголя»: в частности, от Юрия Матова и Дмитрия Сущевского, работавших в управлении нового строительства треста. Преимущественно на основании показаний Матова, рукописный подлинник протокола только одного из допросов которого занял 53 листа с оборотами, и Сущевского республиканское ГПУ подготовило к 1 апреля 60-страничный обзор, озаглавленный «Экономическая контр-революция в Донбассе. Следственное дело „Донуголь“», а 11 апреля Политбюро приняло решение объединить следственное дело «Донугля» с «Шахтинским». 24 апреля появился 95-страничный доклад под названием: «Экономическая контр-революция в Донбассе», имевший двадцать три раздела, в котором была «предвосхищена» схема обвинительного заключения по делу.

Предварительное следствие вёл следователь по важнейшим делам при прокуроре РСФСР Эммануил Левентон. Красильников считал, что само предварительное следствие по «Шахтинскому делу» показало «невысокий» уровень работы органов ОГПУ, перед которыми встала задача доказать наличие несуществующей заговорщицкой организации. Кроме того, в деле проявилась и недостаточная компетентность самих чекистов, входивших в экономические подразделения: поскольку в течение нескольких месяцев следственный аппарат не мог «сломать» ряд арестованных руководителей шахт, «закалённых в хозяйственных конфликтах» и «уверенно опровергавших обвинения», следствие не укладывалось в нормативами сроки и неоднократно продлевалось. Особенно «скандальными» оказались действия чекистов в отношении арестованных немецких специалистов.

Несмотря на это, 9 февраля ОГПУ всё же доложило председателю Совнаркома Алексею Рыкову о раскрытии контрреволюционной организации, которая в течение ряда лет занималась «вредительством» в горнорудной промышленности. Для тщательной подготовки процесса Политбюро создало специальную комиссию в составе Рыкова, Сталина, Григория Орджоникидзе, Вячеслава Молотова, Валериана Куйбышева и (с марта) Климента Ворошилова; 2 марта Молотов и Сталин разослали членам Политбюро письмо, в котором утверждалось о связях шахтинских специалистов с русскими контрреволюционными элементами в эмиграции, а также – с немецкими капиталистами и контрреволюционерами.

Ход процесса

Судебные заседания, проходившие в колонном зале Дома Союзов, начались 18 мая 1928 года и продолжались сорок один день. Председательствовал в суде ректор Московского государственного университета Андрей Вышинский, до этого являвшийся государственным обвинителем в целом ряде громких процессов, включая дело «Гукон» (1923), дело ленинградских судебных работников (1924) и дело Консервтреста (1924), а в число судей входил Владимир Антонов-Саратовский. Сторону обвинения представляли два государственных обвинителя: Николай Крыленко, на которого Политбюро 15 марта возложило обязанности главного обвинителя и поручило ознакомиться со всеми материалами дела, и Григорий Рогинский. Кроме того, в заседаниях принимали участие и сорок два общественных обвинителя. Обвиняемых защищали пятнадцать адвокатов, состоявших членами московской губернской коллегии защитников: На суде присутствовали несколько сотен журналистов и многочисленные зрители. Двадцать три из пятидесяти трех обвиняемых отказались признать себя виновными, а десять – признали свою вину лишь частично.

Сталин выступил против расстрела шахтинских «вредителей», но Бухарин настоял на расстреле:

6 июля 1928 года было вынесено решение суда, согласно которому одиннадцать обвиняемых были приговорены к «высшей мере социальной защиты» – расстрелу; через три дня, 9 июля, пять человек – инженеры Н. Н. Горлецкий, Н. А. Бояринов, Н. К. Кржижановский, А. Я. Юсевич и служащий С. 3. Будный – были расстреляны. Для шести остальных приговоренных – Н. Н. Березовского, С. П. Братановского, А. И. Казаринова, Ю. Н. Матова, Г. А. Шадлуна и Н. П. Бояршинова – расстрел был заменён десятью годами заключения, поскольку суд счёл нужным довести до сведения Президиума ЦИК, что ряд осуждённых к расстрелу признали свою вину и «стремились раскрыть преступную деятельность организации», а также относились к числу высококвалифицированных специалистов.

Четверо обвиняемых, в том числе двое граждан Германии, были оправданы, ещё четверо, в том числе гражданин Германии Бадштибер, были приговорены к условным срокам наказания. Остальные фигуранты дела получили различные сроки лишения свободы, составлявшие от одного года до десяти лет, с поражением в правах на срок от трех до пяти лет: 10 подсудимых – от 1 до 3 лет; 21 – от 4 до 8 лет; троих подсудимых – 10 лет

***

Дело вредителей в Шахтах – это одно из первых дел общесоюзного уровня о вредительстве и первое, где удалось придать ошибочным, своекорыстным, а порой и глупым действиям хозяйствующих субъектов политический подтекст. Это было первое дело, в котором советская власть открыто выступила против «технократов» – профессионалов реальной экономики, руководителей и инженеров.

В чем подоплека этого дела? Думаю в том, что обвиняемые вели себя изначально, так как ведут себя хозяева в капстранах – то есть выжимают из пролетариев все что можно. На это на все видимо наложился не слишком высокий технический уровень специалистов, оборачивающийся авариями и ошибками. А откуда взят высокий? Те или были иностранцами или эмигрировали.

Но в этот раз обвинения вдруг резко стали политическими, причем и международными. Дело вышло на конфликт с веймаровской Германией, к которой советское руководство испытывало особую «любовь» ввиду срыва мировой революции.

Но этот процесс не идет пока ни в какое сравнение с процессами тридцатых. В частности – нет прямой связи с внутренними политическими разногласиями, еще никого не обвиняют в «троцкизме». Расстреляна лишь небольшая часть обвиняемых.

Однако это пока только проба сил. Впервые на сцене Андрей Вышинский. Впервые локальное в общем то дело приобретает общесоюзный характер. Впервые процесс приобретает театральный характер, массово освещается прессой, проводятся митинги «смерть вредителям!».

Следующим шагом было дело Промпартии.

Дело Промпартии

Дело Промпартии— организованный властью СССР крупный судебный процесс по сфабрикованным материалам по делу о вредительстве в 1925—1930 годах в промышленности и на транспорте, состоявшийся 25 ноября – 7 декабря 1930 года.

Весной 1930 года, после ряда забастовок рабочих на шахтах, была арестована большая группа инженеров и научно-технической интеллигенции. По материалам дела они обвинялись в создании антисоветской подпольной организации, известной под названиями: «Союз инженерных организаций», «Совет Союза инженерных организаций», «Промышленная партия». По данным следствия, эта антисоветская организация в 1925—1930 годах занималась вредительством в различных отраслях промышленности и на транспорте. Кроме того, согласно обвинению, она была связана с «Торгпромом» («Торгово-промышленным комитетом»), объединением бывших русских промышленников в Париже и французским генеральным штабом и подготавливала иностранную интервенцию в СССР и свержение советской власти.

По данным следствия, в состав ЦК Промпартии входили инженеры П. И. Пальчинский (расстрелян до показательного процесса «Промпартии» по приговору коллегии ОГПУ по делу о «совете Союза инженерных организаций»), Л. Г. Рабинович (осуждён по «шахтинскому процессу»), С. А. Хренников (умер во время следствия), А. А. Федотов, С. В. Куприянов, В. А. Ларичев, профессор Н. Ф. Чарновский.

Хотя в обвинительном заключении было указано, что в подпольной Промпартии состояло 2 тыс. человек, перед судом предстали всего восемь её членов; главой «Промпартии» был объявлен профессор Леонид Константинович Рамзин – директор Всесоюзного теплотехнического института, член Госплана и ВСНХ.

Процесс начался 7 декабря 1930 года. Дело рассматривало Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР под председательством А. Я. Вышинского, государственное обвинение представляли прокуроры Н. В. Крыленко и В. И. Фридберг, защитниками были И. Д. Брауде и М. А. Оцеп.

В обвинительном заключении по делу Промпартии указывалось:

Преступная антигосударственная деятельность ЦК Промпартии выражалась:

а) во вредительстве для создания расстройства хозяйственной жизни,

б) вредительской работе по срыву планового строительства путём создания кризисов в топливоснабжении, металлоснабжении, энергохозяйстве, текстильной промышленности и других отраслях,

в) в шпионской работе по заданиям французского генерального штаба и находящегося во Франции «Торгпрома» по сообщению данных об экономике нашей страны и секретных сведений касающихся обороны в целях облегчения иностранной военной интервенции,

г) в военной работе, направленной к дезорганизации Красной армии и подготовке изменнических действий со стороны отдельных частей и командного состава – в тех же целях облегчения иностранной интервенции,

д) в диверсионной работе, направленной на разрушение производительных сил советской промышленности, тыла Красной армии уже непосредственно в момент интервенции.

В ходе процесса обвиняемые признались, что в случае прихода к власти они намеревались сформировать контрреволюционное правительство. Его премьер-министром должен был стать П. А. Пальчинский (осуждённый и расстрелянный ещё до начала суда), министром внутренних дел – бывший промышленник П. П. Рябушинский, а министром иностранных дел – академик Е. В. Тарле (позднее на Западе выяснилось, что Рябушинский умер в эмиграции ещё до того, как якобы создавалась эта организация).

Все восемь обвиняемых признали свою вину; пятеро из них (Рамзин, Ларичев, Чарновский, И. А. Калинников и А. А. Федотов) были приговорены Верховным судом СССР к расстрелу с конфискацией имущества, а трое (С. В. Куприянов, В. И. Очкин и К. В. Ситнин) – к 10 годам лишения свободы и поражению в правах на 5 лет, также с конфискацией имущества. Президиум ЦИК СССР по ходатайству осуждённых заменил расстрел 10-летним тюремным заключением с поражением в правах на 5 лет (оставив в силе конфискацию имущества) и снизил срок наказания другим осуждённым с 10 до 8 лет (оставив в силе конфискацию имущества и 5 лет поражения в правах).

В ходе процесса по делу Промпартии прямо в зале суда был арестован П. С. Осадчий (с 1921 по 1929 – первый заместитель Председателя Госплана; выступал одним из общественных обвинителей на «шахтинском процессе»). Его обвинили в том, что он был одним из руководителей «головного звена» этой партии и участвовал в её шпионской деятельности. 18 марта 1931 года Осадчий был приговорён к расстрелу, который позже был заменён десятью годам лишения свободы. Освобождён досрочно в 1935 году. В 1989 году посмертно реабилитирован.

Всего по делам, связанным с Промпартией, было арестовано более 2 тыс. человек.

Дело Промпартии – это следующий шаг после шахтинского дела, потому что в этот раз речь не просто про группу вредителей, речь про подпольную политическую партию, ставящую задачу свержения существующего строя через создание экономических трудностей. Впервые следователи придумали «теневое правительство» и впервые в числе обвинений – подготовка к иностранной интервенции. Впервые одно дело повлекло за собой множество других.

Все шло по нарастающей.

Но снова – нет обвинений в троцкизме, нет обвинений в подготовке террора против руководства партии. Расстреляны не все обвиняемые.

Очевидно, что власть постепенно училась использовать судебные процессы и обвинения во вредительстве. Цели в основном пропагандистские, это своего рода театр. Но с реальными смертями, сломанными судьбами и трагедиями. Зрители в нем – это и простые люди, которым предлагались простые ответы на сложные вопросы, и одновременно доказывалась дееспособность государства и его органов. И специалисты, инженеры, которых советская власть, таким образом, воспитывала, заставляя работать на себя.

Де́ло «Весна́»

Де́ло «Весна́» – репрессии в отношении офицеров Красной армии, служивших ранее в Русской Императорской армии, и гражданских лиц, в том числе бывших белых офицеров, организованные в 1930—1931 годах органами ОГПУ. Только в Ленинграде в мае 1931 года по этому делу было расстреляно свыше тысячи человек.

Организатором дела «Весна» был деятель ОГПУ Израиль Моисеевич Леплевский. При поддержке зампреда ОГПУ Ягоды он раздул масштабы «Весны» до масштабов «дела Промпартии»

Всего было арестовано по некоторым данным более 3 тыс. человек, среди них были А. Е. Снесарев, А. А. Свечин, П. П. Сытин, Ф. Ф. Новицкий, А. И. Верховский, Ю. К. Гравицкий, В. А. Ольдерогге, В. А. Яблочкин, Н. Соллогуб, А. А. Балтийский, М. Д. Бонч-Бруевич, Н. А. Морозов, А. Е. Гутор, А. Х. Базаревский, М. С. Матиясевич, В. Н. Гатовский и другие.

Кроме того, по различным делам арестовано свыше 300 морских офицеров (председатель Научно-технического комитета Балтфлота Н.И.Игнатьев, начальник Управления военно-морских сил РККА М.А.Петров, начальник штаба морских сил Балтийского моря А.А.Тошаков и другие). Всего по Г. д. в Ленинграде в мае 1931 расстреляны свыше 1 тысячи человек. Место захоронения казненных до сих пор не установлено.

***

Дело «Весна» – это первый этап чисток в армии, по нему расстреляно свыше тысячи человек. До этого в 1927-28 годах были репрессии среди бывших солдат и офицеров гвардейских полков, там пострадало около 800 человек. От дела Тухачевского Весна отличается тем что под репрессии попали явно классово чуждые, бывшие военспецы. В деле Тухачевского – удар пришелся на своих, на создателей Красной армии, на победителей Гражданской войны.

В чем была суть обвинений?

Снесарев много общался со своими бывшими сослуживцами по царской армии. Среди его знакомых А. А. Свечин, А. А. Брусилов, С. Г. Лукирский, Н. Е. Какурин, Д. Н. Надёжный и др. В георгиевский праздник бывшие георгиевские кавалеры устраивали встречи, в которых принимал участие и Снесарев. Всех их, по словам Снесарева, преследовал некий страх возмездия со стороны интервентов и белоэмигрантов за службу Советской власти. Это чувство усиливалось к концу 1920-х годов, особенно в связи с «военной опасностью» и с ослаблением (по их оценкам) прочности ВКП(б), как основы существования режима, из-за раскола на «левых», «правых» и «центристов. В рамках группового дела «Весна» целый ряд бывших царских офицеров обвинили в создании контрреволюционной организации и планировании заговора. В число арестованных вошел и Снесарев, арест которого был произведен в ночь на 28 января 1930 года. Обвинительное заключение инкриминировало Снесареву принадлежность к московскому монархическому союзу РНС («Русский национальный союз»). 13 августа 1930 года Снесарев и другие обвиняемые предстали перед Коллегией ОГПУ. Более десяти человек были приговорены к расстрелу. Снесареву высшую меру наказания заменили на 10 лет лагерей. Но на этом злоключения Снесарева не кончились: к прежним обвинениям добавились покушение на свержении советской власти с помощью иностранных интервентов. Началу нового дела послужили аресты и показания помощника начальника 3-го управления перевозок штаба РККА Владимира Серебрянникова и бывшего капитана Генштаба Владимира Сергеева. По этому делу Снесарев повторно был приговорен к высшей мере наказания. По указанию Сталина расстрел был заменён на 10 лет ИТЛ.

Снесарев держал что-то вроде салона для своих, где каждый мог получить рюмку-другую водки. Видимо, изначально это и привлекло внимание ОГПУ – спаивание сослуживцев. Водка лилась рекой, и запьяневшие бывшие начинали крамольные речи. Суть речей была понятна – коллективизация, ругань советской власти, перспективы связанные с «военной опасностью». Конец 20-х – это перспективы войны последовательно с Польшей, Британией, Японией на КВЖД. Активизировались белогвардейцы – их структуры на Балканах сохранялись в боевом состоянии, были налажены даже кадетские корпуса для пополнения.

Этот процесс выделяется из ряда других тем, что он был совершенно не публичным, подсудимые были осуждены не судом, а коллегией ОГПУ. По-видимому, Сталин крайне опасался выносить на всеобщее обозрение проблемы в РККА. Кроме того – не заметно чтобы Сталин был заинтересован в крутых мерах по этому процессу – по его настоянию, дважды приговоренному к расстрелу Снесареву, меняют наказание на 10 лет.

Здесь есть два момента, которые надо бы осветить.

Первый – это противостояние «наступательных» и «оборонительных» группировок в РККА. Свечин возглавлял оборонительную, после дела Весна она была разгромлена, результат мы все знаем по 1941 году. Сталин видимо знал о грызне в РККА и попытался приостановить или смягчить дело, что для него нехарактерно.

Второй – предположения некоторых современных историков что заговор все-таки был.

Чтобы предполагать такое надо совершенно не знать, с какой ненавистью солдаты и краскомы – относились к бывшим в армии. Выступление против соввласти – да их бы растерзали! Если бы выступление возглавил человек типа Гамарника (даже не Тухачевского) – за ним реально могли бы пойти, он обладал огромным авторитетом в войсках. За Свечиным или Снесаревым или Брусиловым – не пошел бы никто.

Тем не менее – дело Весна нанесло сильный удар по подготовке командных кадров в РККА, парализовало нормальную передачу опыта, дискредитировало само понятие «оборона» – и сильно, не менее сильно, чем дело Тухачевского – сказалось на нашем поражении летом 1941 года…