Читать книгу Братишки - Александр Афанасьев - Страница 4

На таком расстоянии бой был совсем не страшным…

Противник – это не более чем фигурки в прицеле. Ма-а-аленькие такие. Примерно с ноготь. Они не стараются долго удержаться в поле твоего зрения, они всё прекрасно понимают. Это не обдолбанные анашой моджахеды, которые прут напролом в надежде получить одно из двух – победу или шахаду. Это опытное племенное ополчение, поднятое по тревоге, чтобы найти двоих кяфиров, двоих шурави, которые забрели на неправильную сторону границы и оказались совсем не теми, за кого себя выдавали. И пролили кровь на земле пуштунов. И пусть люди, кровь которых они пролили, были не лучшими людьми под этим небом, но они были гостями, и пуштуны обязаны были защищать их даже ценой собственной жизни, если потребуется. Потому что этого требует Пуштун-Валлай, кодекс чести пуштуна. Гость неприкосновенен. И если гость все же убит, только кровь его убийц может смыть нанесенное оскорбление…

Но это все ерунда. Фигня полная. Красивые слова, призванные скрыть неприглядную правду: начальник станции ЦРУ в Пешаваре, разъяренный исключительно успешной акцией советской военной разведки в пакистанском приграничье, пообещал десять новеньких полноприводных пикапов «Тойота» тем, кто принесет ему голову тех, кто это сделал.

Что сделал?

Выстрел гулко пошел по ущелью, и один из людей в грубой мешковатой одежде с накинутым поверх плеч одеялом из некрашеной верблюжьей шерсти, сливающейся с цветом гор лучше, чем любая другая ткань мира, споткнулся, выронил винтовку, перевалился за спину – и застыл, остановившимся взглядом смотря в бездонное синее небо.

– Нет бога, кроме Аллаха… – пробормотал полевой командир моджахедов из группы непримиримых, сидя за огромным валуном и даже не пытаясь оттащить труп с открытого места. – наш друг Залмай теперь шахид инша’Аллагъ, и это высший успех. Да примет Аллах его шахаду, да повысит его степень и да введет в высшие пределы рая.

– Омен… – другие моджахеды синхронно провели ладонями по бородатым лицам, совершая ритуал вуду, сухого омовения.

Боевики, идущие по следу шурави вот уже несколько часов, не относились ни к местному племенному ополчению, которое в Зоне племен заменяло и полицию, и армию, ни к одной из семи известных группировок моджахедов, ведущих борьбу с советской оккупацией Афганистана и известных в мире как «Пешавар-семь», пешаварская семерка. Это был отряд, сформированный из тех, кто прошел специальную религиозную подготовку в медресе, открытых при лагерях беженцев в Афганистане на средства короля Саудовской Аравии, и принял ваххабизм – совершенно чуждую афганцам крайне экстремистскую версию ислама, в которой другой мусульманин, исповедующий другую версию ислама, хуже неверного, и его надо немедленно убить. В знак того, что они прошли религиозную подготовку, они носили черные чалмы, тоже нетипичные для арабского мира – люди носят белые чалмы, чтобы уберечь голову от палящего солнца. Советские солдаты называли их «черные аисты», а сами себя они называли «талиб», что в переводе означает «студент медресе», а свою организацию – «Талибаном».

Один из моджахедов, сидящих за другим валуном, трижды, раз за разом выстрелил из снайперской винтовки NDM Драгунова китайского производства.

– Попал?

– Нет.

Ни один из моджахедов не тронулся с места.

– В чем дело? – спросил человек, сидящий вместе с моджахедами. Он был одет, как пуштун, – широкие брюки, теплая безрукавка, рубаха с длинным рукавом, чалма, отличался он только дорогими, очень ценными в этих местах ботинками армейского образца. Рядом с ним был человек в сине-серой форме бригады коммандос с винтовкой G3 и рацией армейского образца на спине. На его загорелом лице красовались усы – неотъемлемый признак любого пакистанского армейского офицера, пожелание сбрить усы там воспринимается как тяжкое оскорбление. Мода на усы возникла потому, что пакистанские офицеры желали подражать британским и ощущать себя цивилизованными людьми, для которых не имеют значения запреты и слова из Корана: «сбривайте усы и позволяйте бороде расти»…

…

– Почему они не идут вперед. Почему вы не идете вперед?

Пакистанец коротко переговорил с амиром моджахедов.

– По этому ущелью есть только одна тропа. И до ее конца, где сидит кяфир, не дойдет ни один из нас. Мы подождем, пока кяфир не уйдет, и пойдем дальше за ним. А ночью будем атаковать. У нас хороший следопыт, и мы не потеряем его след. А до границы он не успеет дойти, да и на той стороне мы не будем чужими.

У американского инструктора – в отличие от своего пакистанского коллеги – взгляд на будущее был намного более мрачным. Русские могут выслать вертолет даже на пакистанскую сторону границы – один такой факт уже был. А как только они войдут в зону досягаемости обстрела с русских артиллерийских баз, будет еще хуже. Русские в последнее время часто обстреливали приграничье, в том числе очень мощными ракетами, вместо вертолетных вылазок спецназа, которые стали слишком опасны из-за «стингеров».

– Надо идти вперед. Передайте ему – надо идти вперед.

– Это бесполезно, сэр. Люди из племен очень тупые, если им что-то втемяшится в голову, переубеждать бесполезно. Они лучше знают, как тут действовать – это их горы, они в них живут и умирают…

Амир моджахедов еще что-то сказал.

– Что он сказал? Переводите!

– Он говорит, что русские хорошие воины, их непросто будет убить. Их учил стрелять один из пуштунов…

Несколькими днями ранее

Горы…

Почти весь север и восток Афганистана – это горы. Горы Афганистана становятся горами Пакистана, потому что почти никакой границы нет, если не считать редких погранзастав, солдаты на которых стараются ни во что не вмешиваться. Но разница все же есть…

Горы к югу – это сплошная цепь пыльных и мертвых холмов и ущелий, снова холмов и снова ущелий. Мертвые серые краски, разных оттенков бурый, желтый, серый, зеленого почти нет. В выжигаемых горячими ветрами пустыни Регистан-горах не растет ничего и почти никто не живет. Даже отчаянный советский спецназ туда не заходит, а торговцы ведут свои караваны раскаленной пустыней, потому что горы еще хуже…

Севернее, в Хосте, – горы уже другие. Они покрыты лесом, низкорослым хвойным лесом, и их жители неплохо зарабатывают, поставляя растопку в безлесые Джелалабад и Кабул. Поскольку горы не дают возможности вести полноценное наблюдение – они кишат моджахедами. Которые, в общем-то, представляют собой обычных крестьян, взявших в руки оружие, но не уходящих далеко от дома и вступающих в бой, только если советская или афганская армия начинает очередную операцию. Под условным контролем центрального правительства в Кабуле находится только центральный город – столица провинции Хост, дорога к нему перерезана моджахедами, все снабжение осуществляется по воздуху. Пятерок в уездах почти нет, а там, где и есть, они давно на стороне моджахедов. Особенно опасен Парачинарский выступ – он вдается в территорию Афганистана, и там лагеря подготовки моджахедов. Ситуация в провинции настолько плоха, что ожидается штурм объединенными силами моджахедов города Хост с целью его захвата, объявления его столицей Афганистана и формирования там альтернативного правительства. Вообще-то Хост – один из самых нищих и убогих городов, несколько улиц с жмущимися друг к другу примитивными домами в тени высоких гор – совсем не подходит для исполнения столичных функций. Это не Кабул, афганский перекресток миров с более чем миллионным населением. Но никого это особо волновать не будет. Война, жуткая и кровавая, движется к своему бесславному финалу, в Женеве заседает согласительная комиссия – и для большей весомости своих претензий афганским моджахедам вовсе не помешает отвоевать хоть одну провинцию и организовать там свое правительство…

В горы не суется даже спецназ, потому что организовать десантирование и эвакуацию очень сложно: поросшие растительностью высокие горы, отсутствие надежных аэродромов подскока, и Пакистан рядом – оттуда и ракету пустить могут. Получившие F16 пакистанские асы не раз хамили на нашей стороне границы. Но пройти все же можно было.

Так, на одной из троп, ведущих в Пакистан, – может быть, еще в Афганистане, а может, уже в Пакистане – шли двое. Выглядели они не лучшим образом: головного убора не было, советская военная форма – грязная и рваная. На одном были кеды с рваным носком, из которого торчал большой палец, на другом – десантные сапоги, старые, но пока целые. Оружия у них не было, только два небольших заплечных мешка.

Отставая на несколько шагов, шел третий. Этот был одет, как пуштун, в штаны, рубаху и безрукавку, на ногах – кожаные сандалии без задника, на плече – автомат. Он был усат и бородат, на голову ниже тех, кого он гнал, постоянно осматривался настороженно, а в руках у него был длинный, двухметровый пастушеский посох. За спиной был довольно большой рюкзак. Ему было лет сорок – хотя возраст горцев трудно определить с виду. В бороде проглядывала седина.

Навстречу им вышел отряд моджахедов… хотя вряд ли это можно было так назвать. Полтора десятка молодых моджахедов, которые стали моджахедами только для того, чтобы поддержать свои семьи в лагерях беженцев: если один из твоих детей или муж не моджахед, то тебе не будут давать гуманитарную помощь, а если кто-то из твоих погиб на джихаде против неверных, тебе будут платить небольшую, но пенсию. Так что это были молодые парни, которые только что получили свое первое оружие – китайские «АК» и «СКС» и шли, вероятно, в базовый лагерь для прохождения подготовки. Их вел более пожилой и опытный моджахед, у него была черная повязка на голове и не китайский, а советский «АКС-74», оружие, которое у моджахедов считалось элитным, его не каждому давали. Во-первых, дальность прямого выстрела на сто метров больше, во-вторых, боеприпасы в полтора раза легче, в-третьих, такие же автоматы у русских, и можно пополнить боезапас с убитых шурави, а не покупать на базаре. Этот моджахед тоже вряд ли был особо верующим – просто набрал себе джамаат, и теперь он уже амир и получать будет больше. Встретившись, оба отряда остановились…

– Ас саламу алейкум… – поприветствовали моджахеды встретившегося путника. – Да поможет тебе Аллах.

– Ва алейкум ас салам, – степенно ответил путник, поправляя на плече ремень старенького «АКМ», – и вам да поможет Аллах, и да приведет он в порядок дела ваши.

Пленные ничего не сказали, они просто тупо смотрели перед собой, радуясь выпавшей возможности немного отдохнуть.

– Как твое имя и куда ты держишь путь? – спросил командир моджахедов.

– Мое имя Юнус, – пояснил путник, – а моего отца зовут Пир-Али, мы из клана мани, племени африди. Я держу путь домой…

Командиру моджахедов что-то не нравилось, но он пока не мог понять, что именно. Племя африди действительно существовало, но они мало принимали участие в джихаде, будучи искусными оружейниками и торговцами. Говорили, что, по крайней мере, часть этого племени – не настоящие пуштуны, а потомки пришедших из Индии цыган. Впрочем, на базарах много что говорили.

– А этих ты за сколько купил? – командир моджахедов показал на пленных. – Продай их нам, нам носильщики нужны.

– Я их не купил, а получил как часть оплаты за товар, – сказал Юнус, – и гоню их домой. Я их не продам, потому что они мне нужнее. Я и мой сын давно ходим с караванами и почти не бываем дома, а нужно, чтобы кто-то ходил за овцами и помогал по хозяйству. У меня две отары овец, и отец слишком стар, чтобы их пасти, а нанимать дорого. Вот они и будут пасти.

Командир моджахедов почувствовал раздражение – перед ним был торговец, наживавшийся на войне и явно с военных доходов купивший аж две отары овец. Но их предупредили, что с местными связываться нельзя: того, кто убьет местного, будут судить по законам шариата. Потому что иначе пуштуны могут опять взбунтоваться и будет очень плохо.

– Эти… – презрительно сказал командир моджахедов. – Да с такими пастухами ты лишишься всех овец…

– Если они будут не нужны, я продам их амрикаи. Они покупают пленных шурави и платят долларами.

– Ты говоришь, что ты торговец и ходишь с караванами. Тогда где твои ослы?

– Они остались с сыном в лагере, – пояснил торговец, – он ждет окончательного расчета за товар. Там опять нет денег…

– Мы ведем джихад на пути Аллаха, пока ты торгуешь. Мог бы и сделать свой амаль на этом угодном Аллаху пути.

– Я веду торговлю честно и плачу закят и саадаку, сколько положено. А что касается торговли – разве не сказано в шариате: честный, справедливый продавец в Судный день будет рядом с пророками, сиддикинами и шахидами?

Командир моджахедов понял, что дальше говорить о чем-то нет смысла.

– Аллаху Акбар. Смотри, чтобы твои пленные не разбежались по дороге. И пусть Аллах облегчит твой путь и щедро вознаградит твои усилия.

– И тебе Аллах пусть дарует победу и видеть унижение неверных…

Когда моджахеды прошли, честный торговец Юнус негромко сказал на русском:

– Можно идти дальше…

Пройдя еще сколько-то по тропе, трое – честный торговец и двое пленных, которых он гнал к себе в селение, – устроились на ужин. У торговца в рюкзаке оказались котелок и мясо, что по меркам гор большая роскошь, мясо тут редкость и стоит дорого. Воды набрали в ближайшем горном ручье.

– Юнус…

…

– А зачем ты с нами?

Юнус помешал варево в котелке, смотря на звезды.

– Зачем это тебе, шурави? Ты мужчина, и я мужчина. У каждого из нас свой путь – и скоро они разойдутся…

– Я хочу понять, почему твой народ воюет против нас. Разве мы не дали вам землю, не освободили от власти феодалов?

Юнус покачал головой:

– Ты ничего не знаешь о нас, шурави. Давай… подставляй котелок. Мясо уже уварилось…

Мясо и в самом деле было вкусным. Какое-то время все сосредоточенно ели, потом Юнус, не доев свою порцию, отставил свой котелок и заговорил. В голосе его были боль и сдержанная ярость:

– Мой народ не воюет против вас, шурави. Ты не знаешь ничего о нас – а мы плохо знаем тебя. Аллах да простит нам наше невежество…

А с небосклона бесшумным дождем падали звезды. Падали куда-то вдаль, за зубчатые пики гор, стена которых почти слилась с накрывшим землю саваном ночи.

– Мой народ уже давно не имеет собственного государства, шурави. Он разделен надвое проклятой границей на протяжении вот уже трех поколений. Когда вы пришли на землю Афганистана, мы стали сражаться с вами, потому что так велел нам наш долг. Когда чужаки приходят в твой дом, надо сражаться…

– Мы пришли помочь народам Афганистана обрести свободу.

– Это не имеет значения. Вы неверные, и вы запрещали ислам. Я сражался с вами. Но со спины у нас тоже были враги. Проклятый уль-Хак, палач моего народа, сын свиньи и шакала, да покарает его Аллах огненным рвом. Он всегда ненавидел нас, пуштунов! Когда мы достаточно ослабли, когда многие из наших стали шахидами, он напал на нас, чтобы уничтожить. Его бандиты вырезали наши деревни, не щадили никого – ни женщин, ни стариков, ни детей. Но мы хорошие воины, шурави. За оружие взялись женщины, кто-то из мужчин вернулся с джихада – и эти проклятые шакалы начали терпеть одно поражение за другим. Ты видишь, где мы живем, шурави, – один хороший снайпер может остановить роту. Каждое наше поселение – крепость. Когда он понял, что не сможет победить воинов африди, то он приказал бомбить нас бомбами, в которых был газ. Газ, от которого ртом и носом идет кровь. Когда его шакалы не смогли нас победить, он победил нас этим. Мало кто остался в живых – а тот, кто остался, претерпевает великие унижения. После того, что произошло, большая часть пуштунов отказалась воевать против вас, многие воюют только за деньги, а это совсем другое. Уль-Хак впустил в страну всяких бандитов, и они расположились теперь на наших землях, бесчинствуют. Они говорят, что они правоверные мусульмане, а мы – бидаатчики и мунафики, лицемеры и отступники. Я ушел в Афганистан со своих родных мест и теперь веду вас, шурави, потому что знаю: Мулло Модад – в числе тех, кто толкнул наш народ на войну, а потом оправдал то, что сделали с афридиями, и приказал сражаться до последнего с вами – вместо того чтобы встать против нечестивой, ненавистной Аллаху власти в Исламабаде. Я верю в Аллаха, шурави, и верю в его всемогущество. Даже рукой кяфира может управлять Аллах.

– А почему ты сам не убил этого Модада? – в лоб спросил один из шурави.

Юнус поцокал языком:

– Не так просто это сделать. Я не трус, шурави, но Модад, каким бы негодяем он ни был, – он один из нас, пуштун. И он правоверный, даже в Египте учился… Если пуштуны начнут убивать друг друга – будет бойня… если мусульманин поднимет руку на мусульманина – Аллах накажет. Мой иман мне дорог, я стараюсь не совершать грехов. Лучше, если это сделаете вы.

Логика, конечно, абсолютная…