Читать книгу Одесса на кону - Александр Афанасьев, Александр Николаевич Афанасьев, А. Н. Афанасьев - Страница 3

Стокгольм, Швеция. Знакомые кривые улицы и знакомая брусчатка. Знакомые паромы в порту и знакомые холмы. Знакомая буржуазная размеренность бытия…

Я допил чашку кофе (пятую за день) и посмотрел на часы. Шестнадцать ноль-ноль…

Время ехать домой. Я открываю лавочку в девять ноль-ноль по местному и закрываю в шестнадцать ноль-ноль. Почему так? Потому что так работает здание, в котором я снимаю офисное помещение. А здание так работает, потому что так работают профсоюзы[1].

Сложил ноутбук, сунул в сумку на плече. Отключил кондиционер. Ничего не забыл? Если нет, то можно идти.

Перед тем как уходить, я вывел маркером на белой доске справа от двери большую букву «О». Или цифру «0». Это – количество клиентов у меня. Цифра – не меняется уже довольно долго, даже слишком долго.

Внизу – универсал «Вольво», семилетний, типично бюргерский – приветливо мигает фарами, снимаясь с сигнализации.

Это мой curriculum vitae. В дословном переводе – сумма жизни. В плюсе – семилетний «Вольво», этот офис и квартира, довольно приличная, за которую я не плачу ни кроны. Плюс – наладившаяся личная жизнь. В минусе – все более невыносимая легкость бытия в Швеции, стране, которая для многих стала чем-то вроде града на холме…

Я – российский разведчик. Разведчик с неопределенным статусом. Если раньше во всех странах мира работали советские, а потом и российские нелегалы под прикрытием, то сейчас эта программа в основном свернута. Стоит ли рисковать судьбами десятков людей, если один подонок типа Потеева[2] способен разом все перечеркнуть. И что такого может узнать нелегал, чего либо нет в Интернете, либо нельзя узнать путем спутникового шпионажа?

Да практически ничего.

В поисках новых методов и форм работы за рубежом в Скандинавию заслали меня. Мне уже за сорок, есть опыт участия в боевых действиях. Переехал в Скандинавию я открыто – сначала получил вид на жительство в одной из прибалтийских стран в обмен на инвестиции – сейчас это происходит часто, паспорт с Шенгеном в обмен на инвестиции в экономику страны. Уже из Прибалтики я перебрался сюда, в Швецию, выучил язык и получил «позитив», то есть вид на жительство. Тоже пришлось немного заплатить. Если бы кто-то начал копаться в моем прошлом в России, то обнаружил бы там два уголовных дела, сейчас закрытых. Это может объяснить, почему я решил покинуть родину.

Мое главное отличие от классического агента-нелегала – это то, что я способен не только наблюдать, но и действовать. У меня даже есть легальный статус частного детектива с регистрацией в полиции. Ценность агента-нелегала, который просто отслеживает ситуацию и передает информацию, после появления Интернета резко упала. Сейчас информация идет такими потоками, что не надо больше встречаться в темных аллеях, достаточно просто зайти в интернет-бар и отправить кому-нибудь сообщение, зашифрованное в фотографию методом стеганографии[3]. Или просто форумы почитать.

А вот агент, который находится в той или иной стране и способен предпринять какие-то силовые действия, – это то, что нужно. Как в случае с захватом нашего судна, нелегально доставлявшего в Сирию большое количество военного снаряжения. Его захватил брат Хабиба Фараха Ахмеда, того еще ублюдка, вышедшего из пиратского бизнеса сукина сына, перебравшегося в Швецию на халявные хлеба. Как потом оказалось, судно он захватил по сговору с американцами, чтобы таким образом пресечь наши поставки военного снаряжения в Сирию. Мы – я и несколько спешно посланных морских пехотинцев – схватили Хабиба Фараха Ахмеда прямо на улице Стокгольма, вывезли на один из островов и потребовали у него позвонить своему братцу и сказать, чтобы тот убирался на хрен с захваченного судна. Брат, кстати, так и сделал – вот только американцы в тот день были настроены решительно и не хотели допустить нашей победы любой ценой.

В итоге корабль взорвался, а я – провернул ответную операцию, после чего пришлось скрываться от мести американцев в самой Сирии. Меня нашла – вы не поверите – агент СЕПО, шведской разведслужбы, журналистка по имени Абаль и попросила найти ее подругу (близкую подругу), шведскую журналистку чеченского происхождения по имени Сана Ахмад. Как оказалось, ее отправили в Косово с тем, чтобы разнюхать, что происходит, – но американцы, которые в тот момент готовили в Косове серьезную спецоперацию, убрали ее руками албанских бандитов. И мы, прибыв на место, обнаружили труп Саны Ахмад в яме вместе с еще тремя десятками трупов. Спасти ее мы не смогли, но смогли серьезно отомстить, убрав одного американца и завербовав другого. Кроме того, как оказалось, в шведской СЕПО на самом верху сидит человек, который сильно разочаровался во всем и потерял веру. Именно благодаря ему я снова оказался в Швеции и до сих пор не арестован.

Еще у меня появилась женщина. Та самая Абаль, журналистка и по совместительству агент шведской спецслужбы. Вообще-то она сама себя считает лесбиянкой и до встречи со мной жила с Саной Ахмад, они даже хотели вступить в гражданское партнерство, то есть заключить однополый брак. Но теперь она живет со мной в нормальном, пусть и гражданском браке. Как сказал по этому поводу мой куратор и сослуживец Жека, в миру Слон, нет никаких лесбиянок, а есть женщины, которые не встретили достойного мужчину. Но это говорит его заскорузлая гомофобия, а я-то знаю, как все на самом деле. На самом деле все сложнее. И страшнее. Швеция действительно дошла до того, что однополые отношения в людском сознании приравнены к нормальным, и поколение Абаль (а она мне почти в дочери годится) запросто переходит из нормальных отношений в однополые и обратно. Есть немало людей, которые вдруг в тридцать, в сорок, в пятьдесят лет понимают, что они «не такие, как все», расторгают нормальный брак и находят себя в браке гомосексуальном, этому даже посвящена детская песенка «Два папы». Спросите, а откуда дети? А ниоткуда! Детей делают такие вот подонки, как Хабиб Фарах Ахмед – у него было несколько жен, с которыми он состоял в никяхе, то есть исламском незарегистрированном браке, делал им детей. А каждая его жена встала на учет как нуждающаяся многодетная мать-одиночка и получала пособие, с каждым новым ребенком – все большее. Все мусульмане, которым повезло получить «позитив», то есть вид на жительство, так делают. Потому самое популярное в Швеции имя для новорожденного – Мухаммед, а в городах есть кварталы, в которые не суется полиция и которые давно живут по законам шариата. Немало шведов – в том числе и нормальных шведов – принимают радикальный ислам и отправляются в Сирию воевать за ИГ. Есть даже такая разновидность ислама сейчас – ислам викингов[4].

Впрочем, хватит уже об исламе викингов. Не к ночи он будет помянут…

Завожу «Вольво» и выкатываюсь на улицу. Движение тут совсем не похоже на московское, оно размеренное и какое-то сонное, а многие, в том числе миллионеры, ездят на велосипедах, обычных или электрических. Просматриваю новости… Кажется, экономический кризис добрался до Китая, очередное заявление по Украине, бессмысленное переливание из пустого в порожнее, как и все предыдущие. Стокгольм светит огнями витрин, по улице идут люди – никто и не подозревает, что в эту минуту, например, не так уж и далеко отсюда кого-то разрывает снарядом «Града». Кого-то, кто просто пошел за водой.

Украинцы все-таки добились своего. У меня было немало друзей-украинцев, и в спорах они любили использовать аргумент: зато у нас войны нет, как у вас в Чечне. Что ж, вот она у вас и есть, украинцы. И не мы в этом виноваты. А вы.

Набираю номер. Машина старая, в новых мобильный телефон встроен в коммуникационную систему машины, а тут просто «хэндс-фри».

– Привет.

– Привет.

Это Абаль.

– Скоро освободишься?

– Еще час.

– Тогда я столик резервирую.

– Давай. А где?

– Найди. Ты же журналист.

Еще одна примета Западной Европы – тут редко готовят дома, ужинают обычно в общественных местах, поэтому полно кафе и ресторанов. Наверное, я все же никогда к этому не привыкну…

Абаль появилась, как и обещала, через час, я уже забронировал столик в рыбном ресторане недалеко от порта. У нее машина намного дороже моей – новейший «Volvo XC90», только недавно обновилась модель, и новая замахивается едва ли не на «Рендж Ровер». Это я ей купил. Зачем? Ну, у меня были деньги, и немалые, почему бы не порадовать девушку? Тем более что я живу в ее квартире, это называется «брак с совместным проживанием»[5], и за жилье не плачу ни кроны. А оно здесь дорогое…

– Привет…

– Привет.

– Заказал?

– Нет еще…

Абаль вообще-то мусульманка. Она дочь мигранта, шведка во втором поколении. Ислам не препятствует ей сожительствовать с женщинами и с мужчинами-христианами и российскими агентами. Какой-то странный ислам, но мне он нравится.

– Хочу медвежатину…

Ну, раз дама хочет…

Из ресторана мы плавно перемещаемся в квартиру Абаль… Ну и мою тоже, наверное. Как и все европейки, Абаль подходит к жизни очень рационально – работа, увлечения, секс. А вот что касается меня, то у меня все желание пропало. Вот пока ехали из ресторана, как раз оно и пропало…

И потому я переместился на кухню (ее площадь, чтобы вы понимали, тридцать два квадрата) пить кофе. И смотреть в наливающееся ночной чернотой окно.

Кофе тут хороший. Марки «Паулиг».

Когда я заканчивал с варкой кофе, вошла Абаль. Ничуть не стесняясь своего неглиже, налила себе кофе и уселась напротив меня.

– Что-то не так?

– Все нормально.

– Я понимаю, что я…

– Дело не в тебе.

– А в чем?

В чем…

– Понимаешь… все пустое.

– Отношения?

– Нет. Моя жизнь. Каждый день с девяти до четырех я просто просиживаю штаны. Понимаешь?

– Понимаю…

Я глотнул кофе… обжегся… зараза.

– Тебе нужна работа?

– Ну, она сейчас многим нужна, – попытался отшутиться.

– Работа есть.

– То есть?

– Работа. На правительство.

– Абаль. Ты одна из немногих, кто знает о том, кто я. Какое правительство?

– Наше, шведское. Видишь ли, есть один проект. Ты, думаю, можешь быть полезен. Ты ведь знаешь русский?

– Да.

– А украинский?

Я улыбнулся.

– Пойму. Он не сильно отличается.

– Я… я не знала, как тебе сказать… я уезжаю…

– …

– Но, думаю, ты можешь тоже поехать.

– Не понял.

– Ты что-нибудь слышал о международных полицейских силах?

– Если честно, ничего.

Абаль уселась напротив меня.

– Этот проект впервые был применен в бывшей Югославии. Иногда, когда страна разрушена войной, ей нужна помощь в виде восстановления законности, но если страна и ее общество расколоты, то полицейских, которые могли бы беспристрастно защищать закон и стоять над распрями, не найти. Можно понять – ведь любому полицейскому тоже приходится жить в обществе, в своей общине. Тогда придумали форму помощи в виде полной или частичной замены местных полицейских…

– Постой-ка. Ты говоришь о Югославии. И мне это не нравится.

– Дослушай. В бывшей Югославии эта модель, когда вместо или вместе с военными в регион входят и полицейские, и, пока военные обеспечивают безопасность, полицейские обеспечивают правопорядок, так вот, эта модель сработала. Сейчас есть подобный проект в рамках международных инициатив Евросоюза. Только на сей раз все немного проще – мы должны навести порядок в стране до того, как там началась полномасштабная война.

– Украина, – догадался я.

– Именно. Это самая коррумпированная страна на Европейском континенте. Уровень коррупции там намного превышает пятьдесят процентов, то есть вероятность столкнуться с нечестным человеком намного выше, чем с честным. Наши и украинские исследования показали, что украинской полиции доверяет менее пяти процентов населения. При таком уровне доверия работать нельзя. Мы не можем ни выделять деньги Украине, ни оказывать другое содействие, пока они не разберутся с этим, а они не могут разобраться, и время уходит. Поэтому в ЕС было принято решение направить в Украину группы полицейских из стран ЕС с двойной миссией. Обучение местных полицейских и непосредственно полицейская работа. В Украине создается своя патрульная полиция, но если их будут учить те самые, полностью потерявшие доверие полицейские, то ничего не изменится…

Украина…

Кровавая рана на теле Европы. Кровавые раны в душах людей, которые действительно считали их братьями…

Знаете, что больше всего потрясло меня? Один ролик по событиям в Одессе 2 мая. Прямо перед самым пожаром в Доме профсоюзов. Брали интервью у какого-то пацана – на вид не бандит, не правосек, обычный пацан. И он сказал, что не надо к нам лезть на Украину, а если вы пришли и устраиваете тут митинги, то придется все здесь сжечь.

После чего он ринулся из поля зрения камеры к Дому профсоюзов.

Жечь.

Я не идеалист, нельзя сказать, что я идеалист. Каждый народ должен защищать свою страну, ее территориальную целостность и неприкосновенность, как может и как умеет. Дело в другом. В том, как обыденно этот пацан – не бандит, не отморозок, обычный пацан, – как обыденно он сказал, что надо сжечь людей. И сжег. Его никто не учил жечь людей. Он даже вряд ли считал себя жестоким человеком до этого дня. Но он сжег. Несколько десятков человек. Заживо. А на следующий день десятки, если не сотни тысяч блогеров хихикали, глумились, поздравляли друг друга с массовым убийством. И это было едва ли не страшнее того, что произошло в Одессе. И за год ничего не изменилось. Того, кто убил журналиста Бузину, вынесли из следственного изолятора на руках и качали. Реакция на Одессу не была случайной. Она была ожидаемой.

За двадцать три года до этого Украина на референдуме высказалась за свою независимость. И тогда многое зависело даже не от Горбачева – господи, что вообще зависело от этого человека, – а от русского народа. От Советской армии и ее офицеров. Зависело – бросить на Киев войска или отпустить с миром. Ведь могла в той же Москве прийти к власти хунта, и кровавая хунта.

Но нет. Отпустили. Сказали – идите с Богом. И даже не потребовали назад Крым, хотя Крым всегда по праву принадлежал России. И не потребовали отдать русскоязычные области. Решили расходиться «как есть». Не бороться за единую страну.

Но двадцать три года спустя это все равно привело к войне между двумя народами. Русским и украинским. Потому что в обеих странах сменилось поколение. В одной стране вот такие вот очкарики решили, что ради сохранения Одессы украинским городом можно сжечь несколько десятков человек. В другой стране новое поколение уже не помнило то, как деды вместе брали Берлин. Ему было плевать и на это, и на триста лет совместного существования в единой стране. Зато они хорошо слышали доносящееся из Киева «москалей на ножи». И в отличие от отцов и от дедов, чувствовавших необходимость уживаться, они не намерены были терпеть…

Вопрос – кто и когда был прав? Кто и в чем оказался прав? Мы, советские люди, которые не стали спасать свою страну ценой сожженных заживо людей и разбомбленных городов, отказавшиеся от решения болезненных, но назревших вопросов и в конечном итоге все равно получившие войну и вражду, но уже в следующем поколении? Или вот эти вот украинские лыцари, ради спасения страны жгущие и убивающие, но при этом загнавшие страну в кровавый тупик и заложившие традиции ненависти и вражды на многие поколения вперед. Ведь неужели кто-то думает, что если даже удастся раздавить Донбасс военной силой, то после этого наступит прощение и мир? Понятное дело, что никто никого не простит в любом случае, и при первой же возможности вражда вспыхнет вновь. Армяне и азербайджанцы ненавидят друг друга вот уже четверть века, и четверть века на линии противостояния в Карабахе льется кровь и гибнут люди. И нет ни малейшей гарантии того, что этот конфликт в будущем снова не обернется полномасштабной войной двух стран на уничтожение. Точно так же ненавидят друг друга некогда жители одной страны – индусы и пакистанцы. Видимо, точно так же и мы, русские и украинцы, обречены ненавидеть.

Мы обречены на ненависть. Она – не наше достоинство. Наше наказание. Наш грех. Наш стыд…

– Ты кое в чем ошибаешься.

– …

– В Украине будет не проще, чем в Косове и бывшей Югославии. Там все будет намного сложнее…