Читать книгу Морские рассказы - Александр Альберт - Страница 2

Рейс подходил к концу. Три с половиной месяца, проведенные в Северной Атлантике на борту среднего рыболовного траулера (СРТ) «Рига», оставили в памяти неизгладимый облик спокойного и бушующего океана, постоянную сырость, хлюпанье воды по палубе кубрика, редкие выходные – это когда шторм был выше девяти баллов, и когда наш кораблик подходил к плавбазе сдавать пойманную рыбу.

Мы вышли в рейс 10 ноября 1958 года из порта Рига. Экипаж 21 человек, судно маленькое – 39 метров длиной и 7 метров шириной, зато осадка три с половиной метра, что обеспечивает нам устойчивость на волне.

Мой кубрик на баке, под палубой, вход по трапу через носовой кап. Здесь два кубрика, мой расположен по правому борту. В маленьком помещении две двухярусные койки, моя справа, нижняя, место надо мной не занято – одного члена экипажа нет. Я матрос первого класса, выпускник мореходки по специальности штурман дальнего плавания, но мне для получения рабочего диплома, позволяющего занять штурманскую должность, не хватает одного месяца морской практики. Поэтому я здесь.

Отход в 10 часов. Я на руле, отходом командует капитан. Перед отходом экипаж прощается с родными и близкими. Некоторых приходится выводить с судна под руки. Большинство команды в лёгком подпитии. Мне нельзя, я – будущий член командного состава судна, поэтому я стою за штурвалом, рядом стоит капитан и дирижирует отходом, одновременно отдавая команды морякам на палубе, в машинное отделение и мне.

Мы стоим правым бортом к причалу, после отдачи кормового швартова следуют команды:

– Право на борт! – это мне, и,

– Малый вперёд! – это в машину.

Корма потихоньку отваливает от причала.

– Руль прямо! – это мне,

– Малый назад! – в машину, – Отдать носовой! – морякам на палубе.

Последняя пуповина, связывающая нас с землёй, сбрасывается с причального кнехта в воду. Боцман быстро, чтобы сизаль каната не сильно промок, выбирает его на палубу, наматывая змейкой на судовой кнехт.

Корма ползёт на чистую воду.

– Стоп машина! Малый вперёд! – в машину,

– Лево на борт! – мне.

– Одерживай! – снова мне.

Я слежу, чтобы нос не рыскнул влево от линии выхода из маленькой бухты в Вецмилгрависе, это было бы позором для экипажа.

– Полный вперёд! – в машину.

Всё! Мы начинаем путь в океан, в зимнюю Северную Атлантику, в самый суровый район мирового океана, поэтому недаром самая нижняя марка осадки на наших судах, обозначается тремя буквами ЗСА, зимой в Северной Атлантике; судовладелец не имеет права загружать судно выше этой марки в это время года.

День хмурый, изредка налетает мелкий холодный дождик.

Прошлой ночью стоял на вахте и видел, как в свете палубного прожектора по носовому швартову на берег, бесстрашно перепрыгивая через антикрысиные щиты на нём, убегают крысы. Одна сорвалась в воду, но бодро вынырнула и быстро поплыла к берегу.

Плохой признак, однако.

Судно, хотя и носит гордое название столицы Латвии, пожилое. В льялах постоянно накапливается вода, особенно много собирается в носовом отсеке, где наш кубрик, здесь она начинает выступать на полу. Следовательно, где-то в носовой части корпуса есть трещина.

Кончилась спокойная Даугава, мелкий Рижский залив встретил неприятной резкой волной, бьющей в правый борт. Вода грязная от взбаламученного ила.

По мере удаления от устья Даугавы волна увеличивается, барашки на гребнях показывают, что на море шторм не менее семи баллов.

Началась неприятная бортовая качка, резкая из-за мелкой, двух-трёх метровой высоты, волны.

Качка вызывает приступы тошноты – это обычное дело после длительного пребывания на берегу. Мне тоже не совсем приятно, но я на работе, мне некогда переживать качку. На палубу потянулись первые желающие отдать съеденный завтрак Нептуну. Появились и первые страждущие у принайтованной на спардеке бочки с солёной капустой. Капуста помогает, мне это известно из предыдущих выходов в рейсы.

Капитан спускается в свою каюту и возвращается через пять минут, жуя дольку лимона. От него исходит лёгкий приятный аромат коньяка.

На мостике мы остались вдвоём, старпом, худенький азербайджанец, бывший штурман на подводной лодке, второй и третий штурманы, попросив разрешения, рулевую рубку покинули, очевидно, по причине плохого самочувствия.

Выходим из Рижского залива, слева, на низком, невидимом за волнами берегу, торчит маяк. Прошли Ирбенский пролив и сразу почувствовали Балтику. Волне простор, она разгоняется от Ботнического залива. Крутые, четырёх – пятиметровые волны, бьют в корму – мы повернули к зюйду.

Спардек начинает заливать догоняющими волнами, они прогнали вниз, в кубрики, лечившуюся здесь публику.

В двенадцать тридцать, на обед, меня подменяет второй штурман, принявший вахту у капитана.

В кают-компании никого. Через кормовой иллюминатор видны серые валы волн с белыми пенными гребнями, судно проваливается во впадины между ними, казалось бы, навсегда. Но нет, кораблик поднимается на гребень, переходит через него, нос ныряет, и тогда слышно как вибрирует в воздухе гребной винт, спеша вновь окунуться в солёную воду.

Во время проваливаний где-то внизу живота что-то подсасывает, видно животу неприятно лететь вниз, он остро чувствует возникновение невесомости.

Стучу в раздаточное окно. Серый от морской болезни кок, объясняет, что первого нет, вылилось на палубу при крутом крене.

– Вы ж там, – намекая на меня, – не смотрите, куда править, прёте напролом, а волну надо обходить аккуратненько, умеючи…

Я молчу, оправдываться бессмысленно. Кок не понимает, что судно почти не нагружено, в трюме только пустые бочки, поэтому его и швыряет из стороны в сторону.

Кок наваливает полную миску любимой гречневой каши с тушёнкой, предлагает, если захочу, добавки «от пуза». Каша слегка недоварена, миску надо держать рукой, иначе улетит. На третье – сладкое, до приторности, какао, то же от пуза.

Поднимаюсь в рулевую рубку, там, кроме второго штурмана, стоит заметно повеселевший капитан, жуёт очередную дольку лимона.

Прошу разрешения встать за штурвал, второй, передавая, говорит – сколько держать.

В 16–00 второго меняет третий помощник, высокий, худой молодой парень.

В команде его – то ли не любят, то ли не уважают. В рейс его провожала «жена», в два с лишним раза старше его, худая, с дряблым телом. Как и чем заарканила она его? Она явно имела над ним власть и мужики, видя эту неестественность, сторонились его.

Второй, уходя, попросил меня постоять до шести вечера, потом меня сменит боцман.

Спустя некоторое время с мостика уходит и капитан. Третий уходит в рубку, колдует там какое-то время, выходит.

– Слушай, Брынцев, ты хорошо определяешься? По солнцу, там, по луне?

– Хорошо, у меня все пятёрки были, – не отрываясь от горизонта, отвечаю.

– А у меня ни хрена не получается! Еле-еле навигацию сдал! Помоги, а? – Он смотрит на меня с явной надеждой.

– Без проблем! Проблема только в одном: – смогу ли я найти их сейчас? – я огляделся, склонившись к стеклу иллюминатора.

Солнце временно появлялось из-за облаков, других ориентиров не было.

Решил определиться только по солнцу. Сейчас и через полтора часа, перед окончанием вахты. Третий с любопытством наблюдал за моими манипуляциями.

– Всё? – спросил он, увидев, что я окончил расчёты.

– Нет, не всё. Всё будет чуть позже. Надо, чтобы солнышко повернулось.

Третий промолчал. Понял он, или не понял, я не знаю, но уточнять не стал, не желая унизить его.

За пятнадцать минут до 18–00 сделал второй замер и определил точку, где мы находимся. Линии пересеклись под острым углом, ошибка в определении места в этом случае больше.

Ветер стихал. Мы были уже в южной части Балтики, скоро нужно будет менять курс на запад, к Датским проливам.

Ровно в 18–00 в рубке появляется боцман Володя, лёгкий, подвижный мужичок, до того проплававший полтора десятка лет на торговых судах по всему миру. Знает сотни историй, но почему попал в истинные моряки – рыбаки, не говорит. Намекает что-то про органы.

С органами я познакомился на одной из практик.

Мы ловили морского окуня на банке Джорджес, расположенную в сотне миль от Нью-Иорка. Наше судно, большой морозильный траулер (БМРТ) «Некрасов», из серии «писателей», построенных в Германии, было прекрасным. Кормовое траление, собственная переработка, большой экипаж. Поэтому, очевидно, и в связи с близостью врага – Америки, на судне в штате находился первый помощник капитана, помполит, или «помпа», как мы его называли. Это был бывший майор с семиклассным образованием, эти семь классов у него были написаны на лице. Моряки раскусили его очень быстро и, на очередной политинформации, задали вопрос – правда ли, что партия намечает соединить каналом Балтийское море с рекой Курой? – на что «помпа» ответил, слегка подумав, – да, есть такая задумка. Ответ был встречен громовым хохотом, «помпа» растерялся, но, выяснив позже причину смеха, затаил на команду злую обиду.

Он спал у себя в отдельной каюте до обеда, потом до ночи слонялся по судну, выискивая врагов советской власти. Однажды, поздним вечером, на судне раздался сигнал тревоги. Выскочившим на палубу морякам «помпа» объявил, что на судне находится диверсант, который пытался вывести корабль из строя. В доказательство подвёл к слипу, по которому свисал стальной канат:

– Видите? Канат намотается на винт и мы будем вынуждены идти или в Америку, или в Канаду, а там – прыг в воду и – здрасьте вам! – уже перебежчик! Кто это сделал? – он возбуждённо оглядывал удивлённо смотревших на него моряков, – признайся, гад, или хуже будет!

Признаваться никто не стал, боцман, молча, вытащил лежавший на слипе канат, который не доставал даже до воды, намотал его на вьюшку и, скрестив на груди руки, смотрел на разъярившегося политработника.

В итоге команда получила злобного врага, следившего за всеми, и докладывавшего по своим каналам обо всём, чего не было, но домысливалось. Пострадали: капитан, обвинённый в связи с работницей цеха переработки, стармех, в ведомстве которого научились гнать самогон, используя один из теплообменников. Пострадал и боцман, лишённый возможности ходить в загранплавания.

На нашем судне «помпы» не было, и боцман свободно рассказывал антисоветские анекдоты, о своих похождениях в заграничных рейсах, что для большинства команды было в новинку – нас на берег не отпускали, за исключением столицы Фарер Торксхавна, где была наша база.

Мы шлёпали девятиузловым ходом к проливам Каттегат и Скагеррак чтобы, пройдя Северное море, и, оставив слева Шетландские острова, выйти на просторы Атлантики, где, греясь в тёплых водах Гольфстрима, гуляла зимняя, очень жирная селёдка.

В проливах было тихо, дул лёгкий ветерок, потом и он стих. Море стало стеклом, в котором отражалось низкое серое небо.

Во время перехода команда готовится к промыслу. Нужно связать в порядок 80 сетей, каждая из которых длиной 30 метров, приготовить и замаркировать поводцы, надуть и уложить в «авоську» кухтыли – метрового диаметра резиновые буйки, на которых сеть будет висеть в океанской толще.

Особая работа – срастить из отдельных кусков и промаркировать вожак – толстый, почти в руку, трос из сизаля, доведя его длину до трёх километров, – он является основой порядка, к нему вяжутся и им вытаскиваются сети с рыбой из воды. Всей работой командует рыбмастер, второй, после капитана, человек. На промысле он становится главным на судне.

Рыбмастер – худой, болезненного вида человек, нервный и раздражительный, постоянно ругается со своим помощником – «зюзьгмейстером», работником зюзьги – лопаты, похожей на теннисную ракетку; ею он загружает селёдкой бочки во время засолки.

За проливами Северное море встречает небольшим штормом – пять-шесть баллов. В кают-компании хороший аппетит, кормят нас по экспедиционному рациону – это в два раза больше обычного для моряков довольствия. Стучат костяшки домино, взрывы удовольствия сопровождают высший выигрыш – дать соперникам «адмирала», закончив игру одновремённо двумя дуплями – шесть-шесть и пусто-пусто.

Чем выше мы поднимаемся к северу, тем короче становится день. Впереди, в районе промысла, нас ожидала полярная ночь.

Угасающим днём мы минули чёрные скалы последнего из Шетландских островов и вошли в Норвежское море – северную часть Атлантического океана.

Капитан и рыбмастер находятся постоянно в рубке у фишлупы, ищут сельдь, обмениваются по радио на этот предмет с находящимися на промысле нашими судами. Мы уже в зоне полярной ночи, свет на палубе горит почти круглосуточно.

Команда на палубе раз за разом отрабатывает элементы постановки порядка, самого ответственного момента на промысле.

И вот объявляется – завтра будем ставить порядок.

Подъём в шесть утра, завтрак – ломоть хлеба с маслом, какао, всё – сколько кому хочется.

Я бегу в кубрик, надеваю рокан, зюйдвестку на шапку, кожаные бахилы. На пояс вешаю шкерочный нож, вещь обязательная, так как при выметке порядка возможны зацепы за что-нибудь в одежде, такие случаи бывали и рыбаки оказывались в воде, поэтому зацеп отрезается острым, как бритва, шкерочным ножом.

На палубе сложены в особом порядке сети, этим, задолго до подъёма, занимались рыбмастер с помощником. На рейке нанизаны смотанные в бухточки поводцы, в «авоське» с кухтылями сидит моряк – он будет подавать их по мере надобности.

Конец вожака заносится на левый борт, к нему присоединяют нижний подбор первой сети и металлический буй с горящей электрической лампочкой, он будет означать конец порядка – предупреждение для соседей, чтобы не пересекли, не дай Бог, наши сети.

Сети новые, нейлоновые, страшно дорогие – пугает рыбмастер.

За штурвалом капитан, иллюминатор рулевой рубки открыт, он слушает команды рыбмастера, следит за выметом, выдерживая скорость и курс. Порядок должен быть поставлен поперёк хода косяка сельди.

Летит за борт концевая сеть с буем, за ней поползли остальные. Моряки, по нескольку раз ранее репетировавшие свои действия при постановке порядка, отлично справляются с работой.

Рыбмастер поднимается в рубку, осветив прожектором ряд прыгающих на волнах кухтылей, даёт команду чуть-чуть подработать ходом растянуть порядок.

Всё!

Вожак крепится за становой стальной трос и уходит в глубину. Теперь мы болтаемся, закрепившись, как за плавучий якорь, за сети, с мостика команда – «отбой!».

На фок-мачту поднимается чёрный шар, чтобы соседи знали – мы стоим на порядке, и включается топовый огонь.

Все довольны, начинаются подколы, шутки. Команда собирается в кают-компании, запускается кинопроектор, на боковом столике у раздаточного окна стучат костяшки домино. Кино мы смотрим в полуха, главное – разговоры, мнения – будет или не будет рыба.

Так проходит день.

А дальше потянулись ежедневные, без выходных, рабочие будни.

Первое утро.

Я соскакиваю с койки, натягиваю флотские шерстяные брюки, чёрную форменку, на ноги – портянки, натягиваю просторные бахилы, ватник. Поднимаюсь по трапу в кап, открываю дверь, высовываю нос, слушаю шум ветра в снастях. По нему определяю, сколько сейчас баллов на море. Затем слежу за волной – заливает или не заливает палубу. Выбрав момент, бегу в кормовую рубку. Справа гальюны, слева умывальник и, по совместительству, баня. Справив надобности на чаше «генуя», заскакиваю в умывальник. Умываюсь очень холодной забортной водой, ею же поласкаю рот, чистка зубов невозможна.

После завтрака пробежка до капа, одевание униформы – рокана, зюйдвестки, и – на палубу, на своё рабочее место. Мне определено – ловить специальным багориком, подтягиваемые к борту, кухтыли, за поводец вытягивать сеть и подавать её на рол сетеподборщика. Моряки – три-четыре человека с каждой стороны, трясут её одновременно, высвобождая сеть от рыбы. Сельдь падает на палубу, помрыбмастера зюзьгой грузит её в очередную бочку, а рыбмастер ковшом засыпает её солью.

Я сдыхаю, с непривычки, после двадцати поводцов, прошу подмены. Рыбмастеру это не нравится, он прогоняет меня на укладку вожака. Словесная перепалка перерастает в конфликт, я хватаюсь за шкерочный нож.

После выборки порядка мы – я, капитан и рыбмастер стоим в рубке, последний требует перевода меня в помощники коку. Я категорически не согласен, если не нужен на судне – пусть ссаживают на плавбазу. Капитан оглядывает меня.

– Петрович, – это он рыбмастеру, – ты что хочешь от парня? Чтобы он сразу силачём стал после курсантских хлебов? Он от работы отлынивает?

Рыбмастер смотрит в окно рубки, кивает отрицательно:

– Нет. Он на меня с ножом пошёл.

– Довёл, значит. И всё, хватит на эту тему! Пусть пока на вожаке посидит, мускулы нарастит. Брынцев останется на судне. – И мне:

– Свободен, Брынцев, отдыхай!

Мне хватило пары недель, чтобы стать равноценным членом экипажа. Морской воздух, отличное питание, добавляемое дарами моря, и прекрасный аппетит скоро округлили моё лицо, нарастили мускулатуру. Я, играючи, одной рукой, мог перевернуть и поставить «на попа» полную бочку.

Тело привыкло к качке, и я ходил по палубе как у себя дома, не хватаясь руками за дополнительные опоры.

Впереди – сто суток промысла, сто суток ежедневной, порой изматывающей работы, сто суток непросыхающей, постоянно влажной одежды, хлюпанья воды в кубрике, голоса ветра в снастях. Сто суток суровой мужской работы с постоянным риском быть смытым волной за борт, или погибнуть вместе с нашим судёнышком.

Новый год мы встречаем на подветренной стороне Фарер, ожидая захода на базу в Торксхавне, столице островов, чтобы очистить гребной винт от намотанных на него чьих-то обрывков сетей. По этому случаю первое января получилось выходным. 31-го мы выгрузили пойманную селёдку на плавбазу, получили привезенную ею корреспонденцию и затарились деликатесом; я, например, купил целый ящик апельсин. Вечером кок смастерил праздничный ужин, даже смог изготовить примитивный торт. Капитан выставил к ужину пять бутылок шампанского, его хватило ровно на то, чтобы шумно и весело, с лёгким опьянением, выскочить на палубу в начале первого ночи и понаблюдать, как люди празднуют наступление нового года. В тёмное небо летели ракеты, в том числе и с нашего судна.

Только второго нам разрешили заход. Мы прошли узким фиордом в довольно большую бухту. Первое, что бросилось в глаза – необыкновенно чистая вода в ней, чего у нас в Союзе нигде не было. В наших бухтах обычно столько мазута, грязи, фекалий, что были случаи, когда выброшенные за борт угли из камбузной плиты зажигали эту дрянь, вызывая пожар на стоящих у причала в пять – семь рядов судах.

Бухту окружают высокие сопки, похожие на египетские пирамиды, их склоны сложены террасами. Ни одного деревца, ни кустика, зато лужайки покрыты, несмотря на зиму, зелёной травой.

Пришвартовавшись, мы с любопытством осматриваем маленькие, не выше двух этажей, выкрашенные разноцветными, весёлыми красками, домики.

На улицах никого.

Подошёл буксир с водолазами, на пожилого мужика в толстом свитере двое помощников натягивают, по команде, водолазный костюм, надевают на торчащую голову помятый медный шлём, привинчивают его к костюму. Сразу же эти помощники начинают крутить шкив водолазной помпы, подавая в костюм воздух. Водолаз, еле передвигая ноги, обутые в свинцовые башмаки, подходит к опущенному в воду металлическому трапу, поворачивается к нему задом и, также задом, опускается по ступенькам в воду. Ему подают пилу, над коленом, в ножнах, прикреплен большой кинжал. Водолаз скрывается под водой, его, заранее переданным на нашу корму концом, подтягивают под кормовую оконечность, к винту.

С водолазом есть связь по телефону.

Капитан интересуется:

– Ну что там?

Старшой, после переговоров, поднимает голову:

– Ругается. Матом. Дня на два работы.

Водолазы постоянно меняются, из костюмов их извлекают потных, с мокрыми волосами. Работа, очевидно, не сахар.

Меня больше всего интересует жизнь городка, его жители и, в особенности, женская половина. Но никто на нас особенного внимания и не обращает. Прямо перед нами небольшой магазинчик. Редкий посетитель подходит, открывает дверь, звонит колокольчик. В бинокль через стекло витрины видно, что со второго этажа к нему спускается кто-нибудь из семьи – женщина или мужчина или молоденькая девушка, скорей девочка.

К вечеру подходит боцман:

– Санёк, не хочешь бахилами махнуться, на берегу клиент есть?

У меня кожаные бахилы, почти новые, тяжёлые, мы ими почти не пользуемся, только в большие шторма, обходясь обычными резиновыми сапогами, а у иностранцев лёгкие резиновые, с утеплением, в таких щеголяет наш рыбмастер. Я с радостью соглашаюсь.

Через полчаса Володя приходит с новыми блестящими импортными бахилами, я примеряю – великолепно!

В придачу даёт красивую бумажку, на которой написано 10 чего-то.

– А это что?

– Вот темнота! Это ж ихние деньги!

– И куда их? – я искренне недоумеваю.

– Да вон в магазин смотаемся, что-нибудь купим. Подойди к капитану, попросись на берег.

Я иду к каюте капитана, стучу в дверь.

– Разрешите, товарищ капитан?

– Входи, Брынцев, – капитан замечает мои сапоги. – Вова сподобил?

Я киваю головой.

– Дурак ты, Брынцев. Хочешь пораньше ревматизм заработать?

Я стою, опустив голову.

– Наверно валюту приобрёл? И сколько?

Я показываю бумажку.

– О, серьёзные деньги. Хватит на банку кока-колы и пачку жвачки. Смотри, не вздумай пива купить! Вернёшься, сразу ко мне! Скажи старпому, что я разрешил тебе на берег.

Проскочив мимо толи сторожа, толи полицейского, с которым Володя чинно поздоровался, мы минули портовые ворота.

Поразила, прежде всего, невиданная чистота улицы. Впечатление, что тротуар аборигены вылизывают.

– У них, что – вообще грязи нет? – спросил я, озираясь по сторонам.

– Так они ж тротуары моют. Ты обрати внимание – нигде невозможно грязь выковырнуть. Смотри – ни одной щелочки!

– Как моют? – представить это было выше моего понимания.

– А так и моют, мылом и щёткой.

Я покрутил у виска пальцем – чокнутые.

– Что ты крутишь, балда! Разве это плохо?

Я подумал, что это не плохо. Вспомнил, как, подъехав ранним утром на трамвае к конечной остановке в Риге, был несказанно удивлён, что она была чисто подметена, хотя находилась километрах в пяти от города.

На первой практике, на паруснике «Георгий Ратманов», по субботам полагалась большая приборка, и мы драили тиковую палубу кирпичами и швабрами, потом прямо на палубе обедали, и целый день ходили по ней босиком.

Мы вошли в магазинчик. Звякнул тронутый дверью колокольчик, сверху послышался детский голосок – «Э-ей» и дальше фраза на непонятном языке.

Я вопрошающе взглянул на боцмана.

– Подождать надо.

– А на каком языке это? – спросил я, не уловив хорошо знакомого английского.

– На датском.

В магазинчике было всё – продукты, хозтовары, напитки, тетради, книги, даже лекарства, всё понемножку.

Минуты через три со второго этажа по лестнице спустилась девочка – та, которую я видел в бинокль. Белокурая, с голубыми глазами, с веснушками на чистом белом лице, залопотала по своему.

Я заметил, что боцман внимательно вслушивается, но, видно, понимает не всё. Он подошёл к полке, обернулся.

– Пиво будешь? У них оно очень хорошее.

– Нет, – замотал я головой, не признаваясь, что капитан запретил мне пиво. – Какая-то кока-кола у них есть, вот её буду.

Но Вова снял две банки пива и засунул их к себе в карман, а для меня снял красную баночку.

– А жвачку можно? – я посмотрел на девочку, а она посмотрела на меня, пытаясь понять.

– Бубль-гумм, – подсказал Володя.

Девочка улыбнулась и пригласила меня к полке, с уложенными на ней разноцветными пакетиками. Что-то спросила.

Я вопросительно посмотрел на боцмана.

– Она спрашивает – какую тебе надо, – повернулся к девочке, – минт, плиз. Я попросил ментоловую, пойдёт? – он повернулся ко мне.

– Пойдёт! – уверенно сказал я, хотя мне было всё равно, жвачку я ещё не пробовал. А денег хватит? Очень не хотелось чувствовать себя неловким перед этой девочкой.

– Денег хватит? – шепнул я Володе, помня слова капитана, что моих денег как раз хватит только на колу и жвачку, а Вовик взял ещё и пиво.

– Хватит! – и повернулся к девочке, – хау мач?

Девочка ответила. Вова сделал глубокомысленное лицо, вынул мою бумажку, потом ещё, зелёные. Я знал – это доллары. Девочка взяла мою бумажку и ещё пять долларов. Дала сдачи. Володя галантно поблагодарил её, я кивнул головой, девочка присела – книксен.

Мы вышли из магазина на стерильную улицу.

– На корабль или прошвырнёмся? – предложил боцман.

Я оглядел улицу справа и слева. Красивые, чистенькие домики, никаких развалин, щербатых изгородей, – кто всё это делает? Вспомнил трущобы Мурманска, грязь и мазут в воде гавани, лениво колыхающиеся от небольших волн. Почему у них так чисто и уютно, а у нас нет?

Володя глядел на меня, усмехаясь.

– А, хочешь, я скажу тебе, о чём ты сейчас думаешь? О том, что у них чистота и порядок, а у нас всё по-другому? Так? Угадал?

Но я только молча посмотрел на него. А что говорить?

На промысле, да и на предыдущих практиках, я много раз встречал иностранные суда – покрашенные, чистенькие. И если встречается ржавое, с облезлой краской, то это либо польское, либо румынское, в общем – из стран народной демократии.

– Пошли на корабль! – почему то от этих мыслей мне стало паршиво на душе.

Нам предстояли ещё два месяца работы в Атлантике.

Подъём в шесть утра, отбой – пока не закончится выборка всего порядка. Однажды эта работа заняла трое суток, заканчивали мы её в условиях надвигавшегося шторма. Именно тогда я обнаружил, что можно спать стоя, обняв в трюме пиллерс, в ожидании подачи очередного груза.

Девять баллов для нас – рабочая погода, но именно в такую погоду легко оказаться за бортом во время работ на палубе. К счастью, нас миновала такая участь, если не считать случая со мной.

Я работал на палубе, смазывал сетевыборку. Рулевой пропустил бортовую волну, судно зачерпнуло правым бортом несколько тонн воды, которая подхватила меня и, с переменой крена, повлекла по палубе к левому борту, выкинула за планширь, за борт, вдобавок по голове ударила летевшая за мной пустая бочка. На палубу меня вернула очередная порция воды, зачерпнутая уже левым бортом. Мокрый до нитки, я был отправлен в кубрик, сушиться. В предвкушении отдыха я переоделся, переобулся, но согревшись, через десять минут вернулся на палубу.

Последнее не осталось незамеченным, мой авторитет среди команды рос.

Ещё более он вырос, когда Лёшка-боксёр, осуществлявший загрузку трюма, упустил грузовой трос и он, юркнув через шкив, закреплённый на штаге, соединявшем фок и грот мачты, упал на палубу. Всё, погрузочно-разгрузочные работы оказались парализованы. Назревал простой.

Заправить трос можно было только с помощью плавбазы, подняв их судовой стрелой человека в люльке, который заправил бы трос в шкив. Я предложил эту операцию сделать немедленно – всего-навсего проползти от фок-мачты по штагу шесть метров до блока и продеть в него привязанный к поясу грузовой трос. Боцман побежал к капитану получить «добро» на эту операцию, гибель моряка от падения с девятиметровой высоты могла стоить капитану должности, а то и свободы.

Капитан дал добро, увидев как ловко, заученными до автоматизма движениями, я изготовил беседочный узел, предназначенный для страховки от падения, влез в него, привязал к поясу грузовой трос и полез на мачту.