Читать книгу Мать всех грехов - Александр Александрович Габиев - Страница 1

ПРОЛОГ

Олег неподвижно сидел на узкой железной кровати, ножки которой были намертво прикручены к полу и не отрываясь смотрел на массивную бледно-желтую дверь. Он ждал. В зарешеченном окне за его спиной расстилалась черная пелена ночи, а сердце бешено колотилось в предвкушении того, что должно было произойти с минуты на минуту.

Олег не входил в число тех счастливчиков, которые вспоминают свое детство с неизменной теплотой и любовью, желая порой хоть на несколько часов вернуться в этот прекрасный райский уголок их жизни. Его детские годы напоминали скорее один большой, невыносимый, нескончаемый кошмарный сон, в котором не было место бабушкиным пирожкам, родительской любви, подаркам на Новый Год и день рождение, уютным посиделкам за столом перед телевизором, поездкам за город, сказкам на ночь, а также многим другим радостям, доступным его сверстникам. Семья Олега жила на окраине маленького городка. Когда он был еще совсем ребенком, его мать, Варвара, сбежала из дома с молодым любовником; одни говорили, что во всем виновата ее цыганская кровь, другие обвиняли ее мужа Петра, угрюмого, жестокого и очень ревнивого человека, третьи называли саму Варвару бессердечной тварью без стыда и совести, которая без раздумий бросила и тем самым предала родное дитя. Опозоренный супруг крепко и беспробудно пил и довольно часто избивал сына, вымещая на нем свою досаду. Замкнутый, тихий, с исхудалым тельцем и легкой сутулостью, почти всегда молчаливый, Олег неизменно становился предметом злобных шуток и травли дворовой детворы и одноклассников, и потому едва ли не каждый день пребывания в школе был для него пыткой. В этом отвратительном квадратном аду с темно-коричневыми коридорами, где каждая перемена сулила новые издевки или затрещины, он смог найти лишь одно убежище, в котором укрывался до начала следующего урока. Этим убежищем стала для него школьная библиотека. Именно там он от нечего делать стал читать книги, в изобилии стоящие на полках, и в результате сам не заметил, как постепенно пристрастился к этому, как он выяснил, весьма интересному занятию. Он поглощал все без разбора: от художественных произведений русских и зарубежных классиков, до научно-популярной литературы и старых потертых учебников по разным предметам. Если бы у него был выбор, он сидел бы там целыми днями, будто бы снаружи неожиданно наступил конец света, и ничего хорошего во внешнем мире уже давно нет. Здесь же он чувствовал себя в полной безопасности, блуждая по сотням миров, образов и историй, как реальных, так и порожденных богатой фантазией авторов их создавших и наслаждался своим таким недолгим, но таким желанным уединением. Сама школа считалась одной из худших в городе и располагалась на самой окраине. Ученики школы, преимущественно дети из бедных и неблагополучных семей, не имели особой тяги к знаниям, а учителя, в свою очередь, не горели желанием что-то менять, понимая всю тщетность таких попыток. Вместо этого, педагоги практиковали железную дисциплину и нередко перекладывали определенные функции управления классами на старост, которые, однако, весьма скверно справлялись со своими обязанностями и воспринимались остальными не иначе как стукачи и лизоблюды. В результате неформальными лидерами как правило становились самые сильные и жестокие мальчики или девочки, способные подчинить себе остальных. Такое положение дел приводило к тому, что почти каждый класс представлял из себя своего рода стаю во главе с вожаком и его свитой, состоящей из трех-пяти самых близких приятелей. Не удивительно, что участь Олега, являвшего собой яркий пример белой вороны, была незавидной.

И все же, в безотрадной череде серых, безрадостных дней своего существования, Олег, тем не менее, мог с уверенностью выделить три по-настоящему ярких и значимых события, каждое из которых по-своему изменило его жизнь. Первое такое событие до сих пор откликалось в его сердце ужасом и жгучей ненавистью, но в то же самое время было сопряжено с первыми, по-настоящему сильными чувствами и эмоциями. Когда Олегу было двенадцать, в их классе появилась Мила, она приехала с родителями из соседнего города и была, пожалуй, единственной, кто общался с ним и при этом не старался унизить или оскорбить при первом же случае, единственной, кто относился к нему с добротой и теплом, единственной, кто видел в нем просто мальчишку, с которым можно дружить, а не объект для насмешек. Милу сразу привлекли его задумчивость, молчаливость и абсолютная непохожесть на разудалых и глуповатых сверстников. Она очень сильно обрадовалась, когда узнала, что он тоже любит читать книги и, к ее удивлению, знает огромное количество разнообразных произведений, о которых даже она не имела ни малейшего представления. Им было весело и по-настоящему интересно друг с другом, во время своих прогулок они могли болтать часами и надолго пропадали в переулках узких городских улочек, начисто забывая обо всем на свете, и мир, казалось, забывал о них, и теперь даже ругань и побои отца не были так страшны Олегу как раньше. Во многом Мила и Олег были очень похожи: та же романтичность, то же ярое, неизвестно откуда взявшееся стремление к познанию всего нового и необычного, то же богатое воображение и какая-то невероятная, инопланетная оторванность от грешного земного бытия. Их излюбленным местом встреч был огромный парк, находящийся недалеко от школы. Больше всего их привлекало в нем то, что многие сочли бы, скорее, недостатком, чем достоинством: его абсолютная заброшенность и запущенность, разросшийся повсюду непролазный колючий кустарник, покрытые мхом каменные тропинки, скрывавшиеся в густой траве, и могучие деревья с толстенными стволами и раскидистыми кронами, через которые с трудом проникал солнечный свет. В их воображении парк являл собой дремучий сказочный лес, полный волшебства и неразгаданных тайн, бережно хранимых им от посторонних глаз. Но самой главной изюминкой было полуразвалившееся здание старой усадьбы, которую они излазили вдоль и поперек, досконально исследовав каждый ее уголок. Мила мечтала поступить в театральный институт, она не раз читала Олегу отрывки из разных пьес, обожала танцевать и учила танцевать его, что, однако, давалось ему с большим трудом. На этом забытом Богом и людьми клочке земли, будто созданном, чтобы стать для них их собственным театром под открытым небом, они часто разыгрывали сценки из любимой сказки Милы «Красавица и чудовище», где Мила конечно же была смелой девушкой, попавшей в сумрачные владения заколдованного принца, роль которого, само собой, доставалась Олегу. Сама же усадьба была замком принца, где Олег и Мила не раз кружились в слегка неуклюжем подобии вальса под израненными беспощадным временем сводами белого потолка с огромными зияющими дырами, словно в роскошной тронной зале, а вокруг не было ни души, и ничто постороннее не проникало в созданный ими удивительный мир, и давно мертвая усадьба будто оживала, на короткий срок вновь обретая смысл своего существования. Но в их печальной сказке не было и не могло быть счастливого конца. Произошла история, омерзительная и ужасная в своей банальности и обыденности: они были слишком не похожи на остальных, чтобы не вызвать ненависть. Стая должна была наказать двух нелепых, непонятных и оттого еще более ненавистных ей паршивых овец, которые имели неслыханную дерзость просто радоваться жизни и быть счастливыми, позабыв свое место в негласной иерархии, она должна была сожрать их с потрохами и обглодать их кости. Когда Олега поймали двое и затащили его в одну из подворотен, он едва ли успел сообразить, что происходит. Он еще отчаянно брыкался и пытался вырваться, когда к нему подошел третий. На нем, как и на остальных, была черная балаклава, но Олег узнал его по голосу: это был Славик, член местной подростковой банды, вожак и непререкаемый авторитет их класса. Он был полон решимости проучить того, кто посмел отнять у него его добычу. Славику нравилась Мила и ее прогулки с Олегом, с этим мерзким убогим лягушонком, были настоящим оскорблением, которое нельзя было прощать. «Я слышал, ты у нас любишь изображать чудовище, – с ехидной усмешкой произнес Славик, – что-то ты не очень похож на чудовище, недоумок. Но ничего, мы это сейчас поправим.» С этими словами он разбил пустую пивную бутылку о кирпичную стену дома и со всей силы полоснул свою жертву по лицу. С тех самых пор лицо Олега было обезображено огромным глубоким шрамом, тянущимся от края левого глаза и до самого подбородка. Но месть стаи была бы не полной, если бы она не наказала и Милу, посмевшую сделать неправильный выбор, посмевшую жалеть изгоя, достойного лишь презрения. Ее стали травить и унижать так же, как травили и унижали Олега, не давая ей прохода. Увы, ей не хватило сил сопротивляться, в ней будто что-то надломилось, она стала замкнутой и молчаливой и уже не была той прежней веселой и жизнерадостной девчонкой, какой Олег узнал ее почти год назад. Родители вскоре забрали Милу из школы, не раз прокляв это ужасное место, и переехали в другой район, а Олег остался наедине со своей судьбой и своим приобретённым уродством лишь усугубившим и без того жестокие издевательства, которые теперь стали куда изощреннее. В добавок ко всему, отец стал еще чаще колотить его, называя трусом и слабаком, не способным даже постоять за себя. Именно тогда вездесущая и мудрая тьма, улучив самый подходящий момент, впервые лизнула своим черным языком его детское сердце. Красавица не смола спасти своего принца, и он превратился в чудовище. Когда Олегу исполнилось четырнадцать, он понял, что устал от постоянных унизительных побоев и оскорблений, незаметно выкрал ключи от гаража, где стоял старенький отцовский москвич и сделал их копию. Олег знал, что отец часто копался по вечерам в своей машине и как правило в одно и тоже время, с обреченным упорством Сизифа стараясь продлить жизнь этой древней развалюхе, которая явно вызывала в его душе куда более теплые чувства, чем собственный сын. В один из таких вечеров Олег заблаговременно проник в гараж, захватив с собой пачку сигарет, достал из багажника канистру с бензином и облил машину, пол и стены, после чего быстро вышел и спрятался неподалеку, а когда пришел отец, незаметно последовал за ним. Войдя в гараж, Петр быстро учуял запах бензина и тут же почувствовал, как ему в спину плеснули чем-то жидким и маслянистым. Он инстинктивно обернулся и увидел стоящего перед ним Олега, держащего в одной руке дымящуюся сигарету, а в другой – канистру. В тот самый миг он все понял, но предпринять что-то уже не успел. Он лишь в изумлении взирал на сына, не в силах поверить в его намерения и, кажется, не осознавая свой близкий конец. Этот взгляд, наполненный животным страхом, растерянностью и отчаянием, стал для Олега своеобразной компенсацией за причиненные страдания. Отшвырнув пустую канистру, он бросил сигарету под ноги отцу и весь гараж в считанные секунды заполыхал ярким пламенем. Наблюдая как истошно кричащий огненный шар выбежал из гаража и рухнул на землю, Олег с трудом сдерживал гомерический хохот, вырывавшийся у него из груди, а все его тело сотрясали сильнейшие судороги.

Принимая во внимание личность погибшего, пожар сочли несчастным случаем и не стали особо разбираться в обстоятельствах произошедшего. Что же до его осиротевшего сына, то ему теперь надлежало отправиться в детский дом, поскольку родственников, желающих взять над ним опеку, не нашлось. Жестокая расправа над собственным отцом стала для Олега вторым переломным моментом, своеобразной точкой невозврата, после которой уже ничто не могло быть как прежде, а цепь последовавших за этим происшествий неумолимо привела его к третьему и самому главному событию в его жизни, к той невероятной, таинственной и мрачной встрече, что окончательно определила его дальнейшую судьбу.

ГЛАВА 1

Свет полуденного солнца заливал просторную комнату, Максим стоял у

мольберта, нанося на холст один мазок за другим. Все свободное пространство вокруг было завалено ворохом эскизов и карандашных набросков, а также огромным количеством готовых работ абсолютно разных жанров и направлений, среди которых попадались зарисовки из литературных произведений, городские и деревенские пейзажи, портреты и даже натюрморты. Реалистичные работы, изображавшие то худого нищего мальчика, будто сошедшего со страниц романов Достоевского и Диккенса, то усталого прохожего на автобусной остановке, соседствовали с пестрыми картинами площадей и переулков, написанных в стиле импрессионизма.

Четверо детей в семье Агаты и Эдгара Розенбергов, включая Максима, были невероятно одаренными. Сосредоточенный и вечно погруженный в себя Марк виртуозно владел скрипкой, его учителя наперебой прочили мальчику большое будущее. Самый младший, Виктор, проявлял в детстве весьма впечатляющие математические способности, однако в конце концов тоже выбрал своей стезей музыку и к своим шестнадцати годам уже успел собрать огромное количество призов на всевозможных музыкальных конкурсах молодых пианистов. Елена, единственная дочь, прекрасное хрупкое создание с большими, невообразимой красоты зелеными глазами и густыми волнистыми черными волосами, ниспадающими почти до пояса, была студенткой второго курса училища имени Гнесиных по направлению художественного вокала, ее великолепное сопрано не раз приводило в восторг как педагогов, так и однокурсников. Лишь один Илья, пятый и самый старший из детей, не проявлял каких-то особых неординарных талантов, что несказанно расстраивало его родителей. Все пятеро с самого детства воспитывались в жестких, почти спартанских условиях, где авторитет отца и матери был непререкаем, а времени на игры и развлечения почти не оставалось. И тем не менее, многие, кто знал эту семью, искренне недоумевали, каким образом удалось добиться столь впечатляющих результатов. Всем казалось, что есть еще какой-то секрет, который родители просто не хотели выдавать, что неизбежно порождало огромное количество слухов и домыслов, включая самые дикие и неправдоподобные: будто бы Розенберги не брезгуют давать своим детям специальные стимулирующие препараты, в несколько раз повышающие их работоспособность, и что этими самыми препаратами семью тайно снабжает знакомый врач.

Максим также мог бы связать свою судьбу с музыкой, поскольку по мнению многих, как и Виктор, был великолепным пианистом и вовсе не уступал брату в искусстве владения инструментом, однако в конце концов твердо решил, что станет художником. Трудно было сказать, что повлияло на его окончательное решение, было ли это осознанное понимание, что писать картины ему нравится больше, или же он просто хотел слегка позлить родителей, особенно мать, которая очень гордилась наличием в роду своего мужа талантливых музыкантов и надеялась, что все дети в их семье достигнут вершин именно в этой области. Сам Эдгар, хоть и весьма неплохо музицировал, не обладал по-настоящему выдающимися способностями, и Агата видела свою миссию в том, чтобы развить таковые у их детей. Максима несказанно раздражали невероятное упрямство и эгоизм матери, ее стремление делать все так, как хочет она, не особо считаясь с чужим мнением. Так или иначе, он был в равной степени одарен как в музыке, так и в живописи, и еще ни разу не пожалел о сделанном выборе.

Елена вошла в комнату брата несколько секунд назад и безмолвно наблюдала за его работой.

– Ну, что скажешь, сестренка? Взгляни-ка, по-моему, неплохо получилось, – неожиданно спросил Максим, отойдя от холста, на котором была изображена темноволосая девушка, сидящая в вагоне поезда, ее рука в черной лайковой перчатке лежала на деревянной ручке громоздкого бежевого зонта, упиравшегося железным наконечником в пол. На девушке был элегантный пиджак из черного бархата, наброшенный поверх белой шелковой блузки, и весьма экстравагантная длинная клетчатая юбка, из-под которой были едва видны мыски коричневых полусапожек.

– А я думала, ты меня не заметил. Отец был прав, когда говорил, что у тебя глаза на затылке. И ты конечно же опять не спал всю ночь, – на лице Елены появилась слабая улыбка. Из всех четверых своих братьев она больше всего любила именно Максима. Они были близнецами и с самого детства невероятно тонко чувствовали и хорошо понимали друг друга. Максим всегда поддерживал ее, старался развеселить, с какой-то легкой непринужденностью находя нужные слова, после которых даже самые сложные проблемы уже не казались таковыми. Молодой, энергичный, общительный, всегда улыбчивый парень, он никогда не лез за словом в карман, был грозой однокурсниц и вечной головной болью для своих строгих родителей.

– Вот эта особа не давала мне заснуть, – Максим подошел к портрету и, деловито скрестив руки на груди, оглядел его, – но оно того стоило, из всех написанных мной портретов, этот, пожалуй, лучший. Невероятно цельный образ, ты же знаешь, как я люблю такие, она будто явилась из другого времени. Это одна из причин, по которой я обожаю ездить в общественном транспорте, хоть наши с тобой чопорные предки этого и не одобряют, только там можно встретить столь богатое разнообразие типажей. Возьмем, к примеру, метро, это же настоящий Вавилон, причудливое переплетение всего и вся, люди разных слоев, религий, разного уровня достатка и образования, запертые в узком ограниченном пространстве, это ли не сбывшаяся мечта о вселенском равенстве! Быть художником – трудное дело, скажу я тебе. Нет, с одной стороны, конечно, гораздо проще вызвать к себе интерес у женского пола, но с другой – каждая твоя пассия непременно ждет от тебя, чтобы ты написал ее портрет. Каждая мнит себя Мадонной или по меньшей мере Марией Каэтаной де Сильва. Помнишь Наташку Минину? В ее глупом смазливом личике не было ничего интересного, ни капли поэзии! Как же я намучился с тем, чтобы перенести этот пресный образ на холст. А эта дамочка совсем другое дело, настоящая находка. Кстати, ты, я смотрю, тоже не выспалась.

– Виктор сказал, что ты собираешься уехать от нас.

– Вот ведь негодник, а клялся, что никому не расскажет. Да, сестренка, решение принято и обжалованию не подлежит, муторно мне здесь, и я надеюсь, что рано или поздно ты поступишь точно так же. – Максим отбросил в сторону кисть и устало рухнул на диван. Он терпеть не мог родительский особняк, это угрюмое каменное чудовище, с его строгими линиями и каким-то неестественным мрачным величием. Этот дом скорее подходил для пейзажей туманной Англии, нежели для пригорода Москвы. Максим всей душей обожал город с его безумным ритмом, в то время как безмолвное, обволакивающее умиротворение здешних мест угнетало его до крайности.

– Может быть, но уж точно не сейчас, и я ума не приложу, с чего ты, вдруг, решил уехать. Конечно, мне тоже не особо нравится наш дом, но зато он большой и просторный, даже по-своему красивый, у каждого из нас есть своя комната, не то, что в нашей прошлой московской квартире. Да, конечно, он слегка мрачноват, но за эти пять лет, что мы здесь живем, я, кажется, уже привыкла к нему. По крайней мере, я не настолько скучаю по городской жизни, чтобы бежать отсюда, хотя наше детство и прошло в столице.

– Детство? А было ли оно у нас? Мы ведь Розенберги. Как там всегда говорила наша мама: «Это большая ответственность и честь!». В сущности, каждый из нас – прежде всего предмет для гордости и повод для зависти окружающих, одаренные дети благородного семейства. Иногда мне кажется, что наша фамилия столь же монолитна и тяжеловесна, как и этот особняк, тащить ее на своих плечах – дело весьма трудное, всегда боишься быть погребенным под этой махиной. Все наше детство – это подъем по расписанию, обед и ужин по расписанию, бесконечные репетиторы и учителя, строгий надзор за каждым нашим шагом, тренировки и еще раз тренировки, бессонные ночи и так каждый день. В нашей семье никогда не было настоящего тепла, которое есть в обычных семьях. Никогда, понимаешь? Здесь все напоказ, все для дела, а я художник, я просто хочу на волю. Сестренка, мы с тобой творческие люди, нам нужна свобода, вдохновение, полет! А наш дом – это так, вишенка на торте. И ты это знаешь лучше меня, тебе здесь неуютно и холодно так же, как и мне, хоть ты и упорно пытаешься убедить себя в обратном. Другие молчат, но я уверен, что думают то же самое. Так что не обманывай себя.

– Прекрати нести чушь, что бы там ни было, но наши родители всегда…

– Заботились о всех нас, делали для нас все возможное. Ты ведь это хотела сказать? Я много раз это слышал. Может и так. Они гордятся нами, считают нас своим лучшим достижением, как будто мы не живые люди, а медали или кубки у них на полке. Ну да не будем о грустном, ты ведь не за этим сюда пришла, я же вижу, что ты хотела о чем-то поговорить.

– Да, хотела… – Елена слегка замялась. – Даже не знаю, с чего начать… Ты понимаешь, Лешка куда-то пропал.

– Твой Ромео? Вы что, поссорились?

– Как тебе сказать… Он в последнее время стал каким-то раздражительным, даже скрытным. Я пыталась узнать, что случилось, но ты же его знаешь, он все равно не скажет. Мне даже стало казаться, что он избегает меня. Несколько дней назад он позвонил мне, сказал, что срочно должен уехать по делам дня на два на три, что это очень важно, что не может пока ничего объяснить. Я сдуру вспылила, сказала, что устала от его скрытности, наговорила много лишнего, он тоже завелся, заявил, будто я ничего не понимаю и бросил трубку. С того дня мы больше не общались, прошла почти неделя, а он ни разу мне не позвонил.

– Ну так позвони ты ему, в чем проблема?

– Я пыталась, но его телефон недоступен. До меня только сейчас дошло, что я, оказывается, не знаю его домашнего номера.

– Да брось, Лешка отходчивый, куда он денется.

– Нет, я боюсь, что с ним что-то случилось, у меня какое-то нехорошее предчувствие. Еще этот Родион вечно крутится под ногами, опять звонил сегодня, с чего он вообще взял, что я должна бежать на его очередную вечеринку, будто я ему чем-то обязана!

– Ну это как раз не удивительно, я просто уверен, что этот барчук такой же нарцисс, как и его дорогая сестренка, считает, что все вокруг ему обязаны и только и ждут момента, чтобы выразить свое глубочайшее восхищение его персоной. Скажи спасибо, что наша мамуля по понятным причинам не рассматривает его как твоего будущего мужа, хотя и мечтает породниться с Мезенцевыми. Но для этой цели у нее есть Илья. Наш братишка, конечно, тот еще зануда, но мне его искренне жаль, такой жены как Лара Мезенцева я бы даже врагу не пожелал. К счастью, для родителей гораздо важнее твоя учеба и твое будущее; надо отдать им должное, они понимают, что ты не создана для раннего замужества. Ты знаешь, я сначала был даже удивлен, что они так благосклонно отнеслись к вашему с Лешкой роману, особенно мама, но потом мне все стало ясно: она заметила, что в твоем голосе появилась какая-то удивительная чувственность, по-настоящему подлинные, неподдельные эмоции, и конечно же она не могла не понять, что стало этому причиной. К тому же многие твои педагоги отметили то же самое и не преминули сообщить об этом нашей матери, что безусловно изрядно польстило ее самолюбию. Но это, пожалуй, и к лучшему, если бы мама решила, что ваши отношения плохо влияют на твою успеваемость в академии или мешают тебе заниматься, то постаралась сделать все, чтобы вы с ним больше никогда не общались, ты же ее знаешь.

– Брось, Макс, мама, конечно, сложный человек, с ней порой бывает очень нелегко, но у нас все же двадцать первый век на дворе, а не девятнадцатый. А что касается Ильи, то он, я думаю, в состоянии сам решать, на ком ему жениться, он все-таки не маленький мальчик.

– Ленка, очнись, в таких семьях как наша партнеров для будущей семейной жизни подбирают заранее, прямо как у заводчиков породистых сучек и кобельков, по крайней мере для наших родителей такая схема очевидна. Илья никогда и ничего не был способен решать самостоятельно, в этом его большая беда, иногда мне кажется, что он просто смирился с таким положением дел.

– Не знаю, может ты и прав. Так или иначе, мне сейчас не до маминых выкрутасов. Господи, зачем в я тот день вообще затеяла эту идиотскую ссору, может сейчас все было бы по-другому, – Елена закрыла глаза и потерла лоб пальцами, головная боль, появившаяся еще утром, нарастала с каждой минутой, не давая сосредоточиться.

Ссора с Алексеем и его неожиданное исчезновение окончательно выбили ее из колеи, став последней каплей в череде странных событий, произошедших с ней за последнее время. Она не решалась рассказать о них даже Максиму, вернее просто-напросто не могла, поскольку испытывала какой-то глубокий, непонятный, почти сакральный страх, преследовавший ее с тех пор. Порой даже ей самой казалось, что все случившееся – лишь жуткий нелепый кошмар.

Это было где-то месяц назад, может чуть больше. Возвращаясь из училища, Елена уже подходила к дому, когда заметила какой-то небольшой белесый предмет, лежащий на крыльце прямо под дверью. Нагнувшись, она разглядела небольшую фарфоровую фигурку балерины, похожую на тех, что можно увидеть в музыкальных шкатулках. Елена быстро подобрала фигурку и машинально положила в сумочку. Тому, что произошло потом, она до сих пор не могла найти нормального объяснения. Вечером того же дня Елена показала свою странную находку отцу. Когда он взглянул на нее, то буквально побелел, девушка никогда не видела отца таким: в его глазах читался неподдельный ужас. Сказав, что это, возможно, чей-то глупый розыгрыш, он резко швырнул фигурку на стол, словно она обожгла ему руку, и быстро вышел из кабинета.

Второй странный случай произошел спустя пару недель. Елена как раз собиралась ложиться спать, когда услышала странный шорох, доносившийся со стороны сада. Она подошла к окну и с ужасом отпрянула назад, заметив рядом с одним из деревьев едва различимую тощую фигуру: незнакомец, не отрываясь, смотрел на нее. Из-за темноты ничего толком разглядеть было невозможно, и тем не менее Елена буквально ощутила на себе его пристальный взгляд. Она быстро задернула занавески и села на кровать, обхватив колени руками, словно испуганный ребенок, и еще долго не могла прейти в себя. Лишь через час ей удалось преодолеть страх и украдкой выглянуть в окно, осторожно приоткрыв одну занавеску, ей казалось, что он до сих пор там, пялится на ее комнату из этой густой черной пустоты. Однако, к невероятному облегчению Елены, во дворе дома было пусто.

Но больше всего настораживали ее те изменения, которые неожиданно произошли с ее родителями. Она стала замечать, что мать и отец, которые всегда были строгими, уверенными в себе людьми, в последнее время вели себя как-то странно, постоянно были чем-то очень обеспокоены или даже напуганы. Да, именно напуганы. Елена не знала одного – она была не единственная, кого озадачили такие разительные перемены в поведении родителей. Ее братья тоже заметили это и были обеспокоены происходящим не меньше, чем она.

ГЛАВА 2

Осень упала на Москву неожиданно, молниеносно подавив упорное сопротивление тепла, так долго не желавшего покидать город.

Вадим подошел к открытому окну и втянул носом сырой прохладный воздух. Во дворе было безлюдно, ветер гонял по пустынной детской площадке желто-зеленые листья и беспощадно терзал синий целлофановый пакет, зацепившийся за ветку разросшегося под окном каштана, достававшего своей макушкой почти до седьмого этажа.

Часы показывали половину восьмого, учитывая расстояние до работы, у Вадима было достаточно времени, чтобы окончательно проснуться, запихнуть в себя пару бутербродов и нырнуть из своей теплой уютной квартиры в промозглый сумрак утреннего мегаполиса. В такие минуты он с невероятным чувством ностальгии вспоминал свои студенческие годы, когда мог запросто не прийти на занятия по причине сильного дождя или снега и снова завалиться спать. Тогда он мог себе такое позволить, учеба давалась ему легко, и пропуск пары занятий не играл никакой роли.

Звонок телефона вырвал его из задумчивого оцепенения. Он узнал бы этот громовой баритон из тысячи, это был Юрий.

– С добрым утром! Судя по всему, вы, дорогой товарищ Петровский, еще и не думал просыпаться. Смотри не опоздай. Как твое самочувствие?

– Уже лучше, так что готов преступить к работе.

– Отлично, потому что, судя по всему, работы будет много, – в голосе Юрия был слышен азарт. – Мне звонил шеф, сказал, что намечается новое дело.

– Что на этот раз?

– Убийство, ты же знаешь, шеф не занимается мелочевкой, дело должно его чем-то заинтересовать, иначе он просто за него не возьмется. Как я понял, наш клиент чертовски мнителен, он не доверяет полиции и убежден, что без вмешательства со стороны убийце удастся уйти от наказания. Там вроде как замешаны очень влиятельные люди ну или что-то вроде того, я сам еще толком ничего не знаю. Имя жертвы, кажется, Алексей.

– Алексей Самойлов?

– О, а ты-то откуда знаешь?

– Тот мнительный гражданин, о котором ты мне сказал – это давний знакомый моего отца, Дмитрий Рокотов. Отец хорошо знает Чернова, поэтому-то и посоветовал Рокотову обратиться в наше агентство.

– А этот Алексей он что, сын Рокотова?

– Нет, он его крестник, сын его друга, погибшего в Чечне. Ладно, я скоро выезжаю.

– Смотри не опаздывай, встретимся в офисе.

Работа помощника частного детектива была довольно интересным занятием. Едва ли Вадим мечтал о подобной карьере с детства, точнее сказать, он просто об этом не думал, тем не менее это было намного лучше протирания штанов в очередном безликом аквариуме для офисного планктона. Кроме того, дела, как правило, попадались по-настоящему интересные. Его начальник, Николай Чернов, был человеком по-своему уникальным, в свои 36 он считался одним из лучших частных детективов Москвы. Отец Вадима, устав от его вечных исканий и бесконечных подработок, упросил Чернова, чтобы тот взял его непутевое чадо к себе в агентство, так сказать, на поруки. Поначалу, Вадим отнесся к данной идее без особого энтузиазма, но уже через некоторое время с воодушевлением постигал азы своей новой профессии. Он работал в агентстве чуть больше семи месяцев и не переставал удивляться, с каким изяществом его шефу удавалось распутывать порой весьма сложные дела. У Чернова была хорошо отлаженная, разветвленная сеть осведомителей, которой могла бы, пожалуй, позавидовать даже московская полиция, со многими из них он работал исключительно лично, не доверяя это дело даже своим помощникам, он имел выход на довольно известных и влиятельных людей города, а некоторые из них были в свое время его непосредственными клиентами. Его живой острый ум, эрудиция, вкрадчивый и спокойный голос, делали Чернова невероятно притягательной личностью; казалось, он мог поговорить с кем угодно и о чем угодно, от простого грузчика или водителя такси до высокопоставленного чиновника. Чернов не был эталонным красавцем, но определенно обладал природным обаянием: тонкие губы, благородное треугольное лицо, высокий лоб и длинный прямой нос придавали его внешности своеобразный французский шарм. Для своих подчиненных Чернов был фигурой чрезвычайно интересной, но в то же время абсолютно загадочной, в его глазах, пытливых и проницательных, будто пытающихся заглянуть тебе прямо в душу, невозможно было не заметить какую-то невероятно глубокую, пронзительную печаль, причину которой Вадим не знал, да и не мог знать.

Выйдя из подъезда, Вадим быстро зашагал в сторону метро, настроение у него было скверное. Утренняя Москва, как всегда, была наполнена спешащими по своим делам не выспавшимися горожанами, застигнутыми врасплох резкой сменой погоды. Серое осеннее небо вот-вот готово было обрушить на городские улицы потоки ледяного дождя; Вадим вспомнил, что забыл дома зонтик и прибавил шаг, до подземки оставалось совсем немного. Он люто ненавидел этого гигантского московского Кракена, распластавшего свои многокилометровые щупальца во все концы города, ежесекундно всасывающего и отрыгивающего бесконечные толпы, беспорядочно копошащиеся в его душном чреве. Картина была всегда примерно одинаковой: на станции уже стояла толпа людей, больше похожих на спортсменов перед стартом в крупном соревновании, которое ни больше ни меньше должно было решить судьбу всей их дальнейшей жизни. Осознание того факта, что сейчас придется штурмовать переполненный вагон, продираясь сквозь ряды прытких старушек, праздных студентов, угрюмых работников офисов, туповатых молодчиков с пустым взглядом, беспрестанно шатающихся по столице в поисках дешевого жилья и легкого заработка, и прочей разношерстной толпы, каждый раз вызывало у Вадима непреодолимое чувство глубочайшего уныния.

ГЛАВА 3

– Вы должны найти этого подонка, – голос Дмитрия Рокотова звучал жестко и отрывисто. – Я знаю местных, которые ведут расследование, эти болваны коз должны пасти в деревне, а не работать в полиции! К тому же я просто уверен, что дело попытаются спустить на тормозах. Так что вы, можно сказать, моя единственная надежда на справедливый исход дела. Я хорошо знал Лешкиного отца, Михаила Самойлова, это был настоящий мужик, отличный друг, таких сейчас все меньше, да и парень у него золотой вырос. Однажды Алексей спас моего сына, если бы не он, Сергея не было бы сейчас в живых. Поймите, я боевой офицер, мне пришлось поучаствовать во многих войнах, видеть много смертей, побывать там, где многие не захотели бы оказаться даже во сне, но я привык знать врага в лицо, а тут… Этот удар исподтишка, я ведь Лешку с пеленок помню. Я уже о Даше, матери его, не говорю, как ей теперь жить? Она сейчас в больнице, понятия не имею как она перенесет все это, Алексей ее единственный сын, единственный мужчина в доме. Миша погиб в Чечне, у меня на руках, а Даша с тех пор замуж так и не вышла. Он ведь тогда просил меня позаботиться о сыне, а я вот его не уберег. Не уберег, понимаете! Хотя обещал, ведь обещал! – с этими словами Рокотов ударил своим увесистым кулаком по столу с такой силой, что несчастный предмет мебели, казалось, готов был разломиться надвое.

Окно в кабинете было открыто, с улицы тянуло сыростью, звук начавшегося недавно ливня смешивался с гулом проносящихся мимо машин и навязчивым тарахтением, издаваемым двигателем желтого грузовичка коммунальной службы, стоящего в соседнем дворе. Чернов внимательно слушал своего собеседника, высокого подтянутого седовласого мужчину с волевыми чертами лица, изредка записывая что-то в небольшой синий блокнот. Рядом с Рокотовым сидел его сын Сергей, неподалеку расположились Юрий и Вадим, который попал под дождь при подходе к офису и теперь старался держаться поближе к батарее, чтобы поскорее обсохнуть. Детективное агентство Чернова находилось в Мерзляковском переулке, недалеко от музыкальной школы. Это тихое неприметное место, пропитанное уютной стариной московских улочек, надежно укрылось от раздражающей толчеи и гвалта, вызываемых бесконечным броуновским движением Нового Арбата, а при подходе к офису можно было без труда расслышать непрерывную какофонию струнных, клавишных и духовых музыкальных инструментов, то и дело перебиваемую отрывками из разнообразных оперных партий, исполняемых учениками школы.

– Отец сказал чистую правду, – вмешался в разговор Сергей. – Если бы не Лешка, я действительно не сидел бы сейчас здесь. Наши семьи всегда очень близко дружили, мы с ним были почти как братья, он меня всегда защищал, сперва перед пацанами во дворе, потом в армии. Это случилось как раз во время нашей службы, в казарме был пожар, я надышался дыма и потерял сознание, а он вытащил меня, хотя сам получил сильные ожоги, у него на руке и спине до сих пор шрамы остались. Так что можно считать, что у меня с тех пор два дня рождения. Лешка спас мне жизнь, тогда он чуть не пожертвовал своей собственной, и теперь я обязан найти его убийцу. Отец сказал мне, что вы один из лучших в своем деле, мы очень надеемся на вашу помощь, в противном случае, боюсь, что нам придется действовать самостоятельно.

– Я почти уверен, что этот гаденыш причастен к его смерти, – продолжал Рокотов, его гнев нарастал с каждой минутой, – чертов папенькин сынок! А его ведь почти поймали за жабры, но он выкрутился. Нашел каких-то липовых свидетелей, наверняка им заплатил, да и без папочкиной помощи, я думаю, не обошлось.

– Кого вы имеете в виду? – спросил Чернов.

– Да Родиона этого. Его фамилия Мезенцев. Считает себя хозяином жизни, а по сути – редкая сволочь. Он злился, что Алексей отбил у него девушку, угрожал ему постоянно, обещал устроить большие проблемы, однажды даже подговорил своих шестерок подкараулить Алексея у подъезда. Леха не робкого десятка был, накостылял им будь здоров, но и самому досталось, конечно. Была бы моя воля, я бы всю эту сволочь к стенке поставил вместе с их ворами-папашами, которые воспитали такую мразь.

– Я понимаю ваше состояние, Дмитрий Валентинович, – спокойно проговорил Чернов, – но я все же попросил бы вас не горячиться. Безусловно, я не могу назвать ваши подозрения беспочвенными, особенно в свете того, что вы мне только что рассказали, но все же с выводами я бы не торопился. Так что если вы хотите, чтобы я вам помог, то мне бы в свою очередь хотелось обговорить несколько важных моментов. Больше всего на свете я ненавижу самодеятельность, так что если уж я возьмусь за это дело, то прошу вас не пытаться действовать параллельно со мной, такие дела не терпят дилетантства. Я также понимаю, что вами движет желание отомстить за смерть близкого вам человека. Поверьте, я могу вас понять, однако требую, чтобы вы не пытались самостоятельно вести расследование и уж тем более самостоятельно вершить правосудие, поскольку все это может привести к самым плачевным последствиям прежде всего для вас.

– Ну что ж, вы как детектив, конечно, должны рассматривать и отрабатывать все версии, а мне как никому другому важна истина, и я готов положиться на ваш профессионализм, к тому же ваш послужной список позволяет мне надеяться, что вы сможете довести дело до конца, – Рокотов немного успокоился, однак речь его была все такой же суровой и жесткой, – и все же я прошу, нет, я настаиваю, чтобы ваши люди установили слежку за Родионом Мезенцевым, у Лешки кроме него врагов не было, по крайней мере я таких не знаю.

– Безусловно, мы примем все необходимые меры, – ответил Чернов, – насчет этого можете не беспокоиться. Теперь я бы хотел знать, как был убит Алексей?

– Это произошло поздно вечером, в него выстрелили несколько раз, первые две пули попали в бедро и бок, две в грудь и еще одна в голову. За два квартала от места преступления нашли автомобиль, его угнали как потом выяснилось, причем именно в день убийства. В полиции мне сказали, что убийца приехал на этом автомобиле и, вероятно, ждал, когда Алексей выйдет из дома. Очевидцы говорят, что слышали несколько выстрелов. Больше мне ничего не известно. Вообще Лешка в последнее время скрытный был, нервный какой-то, он вроде даже с девушкой своей поссорился. Я, по правде сказать, в его дела не лез особо. Ему в последнее время трудно было, приходилось работать и учиться.

– А кто его девушка?

– Елена Розенберг.

– Вы имеете в виду…

– Да, это те самые Розенберги. Я вижу, вы тоже их знаете.

– Я видел несколько репортажей про них. Весьма интересное семейство.

– Да, действительно, – подтвердил Сергей, – в их семье четверо одаренных детей, и Елена одна из них. Она просто невероятная девушка, а какой шикарный голос! В интернете есть довольно много видеороликов, где она выступает вместе с двумя своими братьями. Вы, возможно, даже могли видеть одно из таких выступлений: Марк аккомпанирует ей на скрипке, Виктор – на рояле, а сама Елена поет. Вместе они творят что-то невообразимое. Кстати, недавно по телевизору был репортаж о них.

– Я, по правде сказать, был не в восторге от того, что происходит, да и его мать тоже, – раздраженно произнес Рокотов, – она, видимо, чувствовала, что все это общение с богемой не доведет до добра. Я, конечно, понимаю, молодой парень, а тут такая красавица, да еще и вроде как будущая звезда оперной сцены, но неужели попроще девчонку найти не мог, к тому же эти Розенберги те еще снобы, сейчас каждый богатей мнит себя аристократом. Эта Агата в каждом интервью похваляется родословной своего дражайшего муженька; он вроде как какой-то там потомок немецких баронов, которые несколько столетий назад перебрались в Россию. В общем, если бы Алешка не полез в это поганое болото, может и не пересекся с этим мерзавцем Мезенцевым, и был бы сейчас жив. Но сейчас уже поздно о чем-то рассуждать. Единственное, что мне осталось, это найти убийцу и позаботиться о том, чтобы он не ушел от наказания, и я искренне надеюсь, что с вашей помощью мне это удастся сделать как можно скорее.

После ухода Рокотовых Чернов откинулся на спинку кресла, задумчиво опустив глаза и пытаясь суммировать полученную только что информацию. Почти всегда подобные мыслительные процессы сопровождались тем, что Чернов неизменно вращал между пальцев какой-нибудь предмет, будь то монетка, карандаш или ластик. На сей раз это был колпачок от шариковой ручки, которой он недавно заносил записи в свой блокнот.

– А что, вполне правдоподобная версия, – нарушил тишину Вадим, – способ убийства вполне похож на действия киллера. Сперва Мезенцев попытался избить соперника, а потом, когда угрозы не подействовали, перешел к более решительным мерам.

– Я тоже так думаю, – согласился Юрий, – дерзко, нахально, к тому же не удивлюсь, если стреляли прямо из автомобиля, прицельно. Вполне похоже на действия наемного убийцы.

– Да, слишком дерзко, – Чернов встал с кресла и подошел к окну, устремив свой взгляд в сырую прохладную дымку. На его лице явно читалось определенное замешательство, было видно, что он пытается что-то понять, но не может. Дождь все усиливался, барабанная дробь тяжелых капель по железной крыше то и дело прерывалась гулкими раскатами грома. – И слишком шумно, по-гангстерски, без глушителя, да еще и на угнанной в этот же день машине. К тому же, как сказал сам Рокотов, первые пули попали Алексею в бедро и в бок, значит убийца не сразу смог точно прицелиться. Так что насчет профессионала я бы поспорил.

– А может быть это сам Родион? Он же ненавидел Алексея, вот и решил убрать его собственными руками, так сказать, испытать всю радость отмщения, вероятно был уверен в своей безнаказанности.

– Вот только как ему удалось угнать чужую машину? Она же наверняка была на сигнализации, к тому же замок надо вскрыть, причем сделать это по возможности быстро. Откуда у сына богатого бизнесмена такие специфические навыки? – неожиданно возразил Вадим – Нет, все-таки я думаю, что он нанял кого-то, причем этот кто-то скорее неплохой угонщик, а вот стрелок из него и правда неважный.

– Подумаешь, может у Мезенцева был дружок-подельник, который и угнал машину, а стрелял, как я уже сказал, сам Мезенцев.

– В любом случае это все пока предположения, домыслы и бессмысленное сотрясание воздуха, – подытожил Чернов, – у нас слишком мало информации, чтобы утверждать что-то наверняка, тем не менее нам нужно с чего-то начинать. Юра, я дам тебе пару ребят в помощь, организуете наблюдение за Родионом, выясните, где он бывает, с кем и о чем разговаривает и как себя ведет. Надо будет связаться с Логиновым и попросить проверить всю переписку Алексея в интернете, а заодно и переписку Мезенцева. Вадим, твоя задача – заняться телефонными звонками убитого, может удастся что-нибудь выудить оттуда. А я пока позвоню кое-кому, сдается мне, здесь все не так просто, как кажется.

ГЛАВА 4

Марк сидел в такси, держа в левой руке листы с нотами и ритмично постукивая правой по колену. Ряды черных значков то резво устремлялись вверх, то падали вниз, то бежали друг за другом, обрушивая на него каскады слышимой только ему одному музыки.

Эта симфония давалась ему особенно трудно, он понимал, что истощился, что ему нужен отдых, но не мог себя заставить расслабиться ни на минуту. Он должен был продолжать, даже когда под рукой не было инструмента. Таков был его характер – ничего не оставлять на потом, решать все здесь и сейчас, до конца, до полной потери сил. Марк знал, что даже если бы он попытался отдохнуть, то все равно ничего бы не вышло, он все равно думал бы об этой симфонии, желая довести ее до совершенства, она звучала бы в его голове, такая неприступная и жестокая, не желающая раскрыть ему свой секрет. В определенные моменты ему казалось, что он подобрался совсем близко и смог бы, наконец, исполнить ее так, как это, по его мнению, было нужно, так, как задумал ее автор, но вскоре разочаровывался, находя в звучании огрехи и неточности. Это приводило Марка в ярость, иногда у него возникало непреодолимое желание разбить ненавистную скрипку об стену, будто бы она одна являлась виновницей его очередной неудачи.

Единственное, что могло спасти его от гнетущих мыслей – это предстоящий музыкальный вечер в его училище, который должен был состояться уже скоро, и которого он ждал и боялся одновременно. Его педагог, Римма Алексеевна как-то сказала ему: «Это абсолютное счастье, Марик, когда ты выходишь на сцену и чувствуешь на себе сотни или даже тысячи взглядов. Это воистину потрясающее, ни с чем не сравнимое ощущение абсолютной власти над зрителем, который смотрит на тебя, завороженный твоей музыкой, и душа которого в эти волшебные минуты всецело принадлежит тебе.» Марк готов был подписаться под каждым ее словом, однако вечная неудовлетворенность собой и какая-то навязчивая неуверенность заставляли его усомниться в своих силах. Каждый раз, стоя за кулисами и ожидая своей очереди, он трясся как осиновый лист, вспоминая еще одну фразу, сказанную его педагогом: «Артисту, который не нервничает и не испытывает волнения перед выходом, следует подумать, правильно ли он выбрал себе профессию.» Но как только он оказывался на сцене и прислонял скрипку к плечу, все волнение уходило прочь, оставалась лишь музыка, которая подхватывала и накрывала его с головой словно огромная волна. Худощавый высокий юноша с густой гривой черных волос, узким бледным лицом и выразительными карими глазами с густыми ресницами – этот романтический байроновский образ придавал ему какую-то особую загадочность, он не знал полумер и всегда играл так, будто это было в последний раз, приводя слушателей в неописуемый восторг. И тем не менее Марк едва ли когда-либо был абсолютно доволен собой, поскольку ему все время казалось, что играть нужно было гораздо лучше. Сомнение, вечный спутник гениальности, постоянно одолевало его и не позволяло расслабиться ни на минуту.

Однако было еще кое-что, что мешало ему сосредоточиться – необычный сон, который преследовал его уже давно и от которого было невозможно избавиться. Марку снилась небольшая комната с бело-синими обоями и хрустальной люстрой, на небольшом журнальном столике стояла красная стеклянная ваза, окно всегда было открыто, а на подоконнике за прозрачной занавеской можно было разглядеть горшок с каким-то цветком. Марк прекрасно помнил, что никогда не видел подобной комнаты в реальности и не мог понять, откуда все это взялось в его голове. Странный сон, такой пугающий, и одновременно такой притягательный, не давал ему покоя. Марк никогда и никому не рассказывал о нем, это была его тайна, которую он скрывал от всех.

Подняв покрасневшие от усталости глаза, Марк заметил, что такси уже подъехало к дому. Он быстро расплатился, подхватил футляр со скрипкой и вышел из машины. Ему хотелось поскорее достать скрипку и снова попробовать сыграть, во что бы то ни стало сыграть, в данный момент ни о чем другом он просто не мог думать и был почти уверен, что именно сейчас у него есть пусть крохотный, но все-таки шанс на то, что на этот раз все получится. Азарт подогревал его уверенность, вбежав в свою комнату, он вынул из футляра подаренную отцом скрипку и спустя несколько секунд весь дом наполнился ее мелодичным, надрывным звучанием. Он был так увлечен, что даже не заметил настойчивый оклик матери. Суровое выражение ее лица говорило о том, что она явно недовольна происходящим.

– Марк! Ну сколько можно тебя звать. – ее речь, как всегда, была спокойной, но в то же время крайне требовательной. – Мы с отцом, конечно, ценим твое усердие и трудолюбие, но всему свое время. Тебе и самому должно быть понятно, что это уже переходит все границы. Ты почти не отрываешься от скрипки, даже ночью. Вот и сейчас ты влетел в дом и даже не удосужился переодеться и снять обувь.

– Мама, пожалуйста, не сейчас. Ты же видишь, что я занят, мне очень важно повторить этот кусок. Мне кажется, я нащупал правильную интонацию, я не могу ее потерять, у меня только начало получаться!

– Это может подождать. Скоро мы садимся ужинать. И ради Бога, приведи себя в порядок.

– Мама, я же сказал, что не могу! – не унимался Марк. – Ужинайте сегодня без меня, мне сейчас совсем…

– Ничего не хочу слышать! – металл в голосе матери, так хорошо знакомый всем детям этой семьи, не оставлял шансов на возражение. – Ты же знаешь, как отец относится к подобным выходкам. Я повторяю, приведи себя в порядок и спускайся вниз.

Многие отмечали, что Агата была невероятно красивой и умной женщиной, но в то же время очень строгой и чопорной. В ее крупных синих глазах, всегда присутствовала какая-то удивительная сила и решительность, но не было ни капли тепла. Даже собственные дети порой воспринимали ее, скорее, как строгого и требовательного преподавателя, нежели как мать.

Марк раздраженно бросил скрипку и смычок на кровать и быстро вышел из комнаты. Он ненавидел эту глупую традицию – ужинать в одно и тоже время и обязательно всей семьей, традицию, которую неукоснительно требовалось соблюдать. Агата и Эдгар с самого рождения приучали своих детей к строжайшей дисциплине, которая, по их мнению, являлась фундаментом построения идеальной семьи. Марк уже давно стал тяготиться всеми этими правилами и предписаниями. Тем не менее в последнее время было заметно, что железная хватка родителей стала хоть и незаметно, но все же ослабевать, это весьма неожиданное наблюдение, сделанное Марком, изрядно удивило его. Даже сейчас он услышал в уверенном голосе своей матери едва заметные нотки какой-то неестественной нервозности. Такое поведение было по меньшей мере странным, и объяснения всему происходящему он не находил.

ГЛАВА 5

В столовой уже давно собрались все члены семьи, не было только Елены и Максима. Домработница Светлана уже суетилась вокруг большого круглого стола из маренного дуба, покрытого белоснежной накрахмаленной скатертью, разливая наваристый грибной суп по тарелкам. Максим вбежал как раз в тот момент, когда массивные напольные часы, стоящие рядом с входной дверью, пробили девять часов, с грохотом отодвинул тяжелый стул с высокой резной спинкой и буквально плюхнулся на него, после чего с едва заметной ухмылкой бросил взгляд в сторону дальней стены, где находился большой деревянный камин. Над камином возвышался огромный, почти упиравшийся рамкой в высоченный потолок, портрет всего семейства Розенбергов: в центре были изображены Агата и Эдгар; Агата, на которой было длинное атласное бирюзовое платье, сидела на обитом бархатом кресле, держа на коленях маленьких Марка и Виктора, Эдгар стоял чуть позади, положив руку на плечо супруги, справа от отца стоял пятилетний Борис, рядом с Агатой на небольших пуфиках, покрытых темно-красной велюровой тканью, расположились близнецы Максим и Елена. Этот портрет был заказан у одного московского художника четыре года назад и являлся по сути перерисовкой со старой семейной фотографии. Как только работа была закончена, картину сразу же доставили в особняк и по распоряжению Агаты повесили в столовой. Сама столовая представляла собой огромную залу, стены которой были оклеены дорогими бордовыми тканевыми обоями с золотым теснением и обложены на треть матовыми деревянными панелями, а по углам стояли изысканные мраморные подставки с водруженными на них фарфоровыми вазами. Максим в очередной раз поймал себя на мысли, что его родители питают какую-то болезненную, граничащую с помешательством страсть ко всему громоздкому, старинному и помпезному, с маниакальной точностью и невероятным упорством воссоздавая в мельчайших деталях обитель своей мечты: мрачный, величественный родовой замок, в котором, и у Максима, кажется, уже не было в этом сомнений, они рано или поздно вознамерятся соорудить даже собственный фамильный склеп. Осознание и одновременное неприятие всей нелепости, нарочитости и патологической искусственности происходящего, не раз заставляло его поежиться от неприятного холодка, пробегавшего по спине.

– Ради Бога, научись, наконец, нормально садиться за стол! – Агата была вне себя от злости, предполагая, что от подобного поведения не стоит ждать ничего хорошего; этот несносный мальчишка словно специально дразнил ее своими дурацкими выходками. – Что за вид у тебя? Мог бы к ужину одеться поприличнее. Хотя кому я это говорю. Да, и где Елена? Я же просила тебя позвать ее.

– Мама, у нее парня убили, – раздраженно ответил Максим, – прояви хоть каплю сострадания, ну или на худой конец вид сделай, что тебе не все равно. Можно ей хотя бы сегодня пропустить ваши светские посиделки?

– Чепуха, они были не настолько близки, чтобы так горевать. Я, конечно, понимаю: первое серьезное увлечение, первые чувства, но это не повод запереться в своей комнате и бесконечно терзать себя. Не скрою, я по началу очень настороженно относилась к их отношениям, но, как ни странно, они даже пошли Елене на пользу, по крайней мере я так думала, но это чертово убийство! Боже, как же оно не кстати! Кому вообще понадобился этот ее Алексей? Теперь я вообще не уверена, а был ли он таким уж простым и приличным молодым человеком, каким мы его считали. Кто знает, может он вообще занимался чем-нибудь криминальным, может торговал наркотиками или еще что похуже. Одному Богу известно в какую грязь нас самих теперь втянут, начнутся неудобные вопросы журналистов, обсуждения в интернете, а имя моей дочери, чего доброго, станут трепать в желтой прессе.

– Мама, ради всего святого, не пори чушь, ты говоришь так, будто Лена уже звезда мировой величины, и всем только и дело есть до того, что происходит в нашей семье. И вообще, Алешка был отличным парнем, а не каким-то там бандитом с большой дороги, у него нормальная семья, отец был военным, героем России, между прочим.

– Можно подумать, что сын военного не может быть мошенником или связаться с бандитами.

– Браво, мама, ты, как обычно, в своем репертуаре.

– Прекрати, – сухо потребовал отец, – прекрати так разговаривать с матерью, и давай хотя бы сегодня обойдемся без твоего фиглярства. Если Елена не хочет быть сегодня с нами, пусть будет так, ей надо успокоиться. Со временем это пройдет.

– Вот именно, – раздраженно сказала Агата, – не хватало еще, чтобы ее нынешнее состояние повлияло на успеваемость в училище. С меня вполне хватило визита полицейских в наш дом и их идиотских вопросов, которые они задавали Елене. У нее скоро выступление, меня от одной мысли в дрожь бросает, что ей взбредет в голову все отменить.

– Не бойся, мама, Елена упорная девушка, она справится, если только ты со своей непомерной манией величия не доведешь ее до психушки постоянным давлением. – Снова встрял Максим. Вечное кичливое самодовольство матери порой приводило его в бешенство, для него была непостижима ее холодность и вечные менторские нотки в голосе. Он буквально кожей чувствовал, как плохо сейчас его сестре и ясно осознавал, что родители уж точно не бросятся ее утешать. Это было бы вполне естественно для других семей, но только не тогда, когда ты Розенберг.

– Отец же просил тебя! То же мне, изобличитель нашелся, вечно цепляешься ко всем, отпускаешь свои идиотские шуточки, лучше бы занялся чем-нибудь полезным, ты даже художником стал наперекор родителям, ведешь себя как грудной капризный ребенок. – Борис попытался утихомирить брата, однако попытка была явно неудачной и возымела обратный эффект.

– Чем полезным, братишка? Сидеть в офисе и горбатиться на папочкиного начальника? – с явным сарказмом в голосе ответил Максим. – Это скорее твоя задача и обязанность, раз уж у тебя в отличии от всех остальных детей в нашей семье нет других талантов. А нам, знаешь ли, некогда. Нет, серьезно, я же вижу, тебе самому до одури противно работать в этой компании, но ты ведь никогда об этом не заикнешься, верно? В этом доме принято беспрекословно подчиняться родительской воле, но ты просто чемпион, тебе в скором времени даже жениться придется по их приказу, не зря же ты окучиваешь эту богатую курочку. Я, конечно, понимаю, браки по расчёту самые крепкие, к тому же папа Лидии человек весьма небедный, но неужели это того стоит? Я хорошо знаю этого зверька, она привыкла, что ей достаточно попросить, чтобы у нее было все, что только может пожелать смертный. Скажи мне честно, братишка, тебе что, в серьез хочется стать ее игрушкой? И все ради того, чтобы мамуля и папуля погладили тебя по головке и потрепали за щечку как провинившегося щенка, который наконец-то сделал хоть что-то для них полезное. Бедный братик, все еще надеешься, что они оценят твои старания?

– А чем гордишься ты? Коллекцией своих девок? А, ну да, ты же у нас великий художник! – Лицо Ильи побагровело от злости, было видно, что он едва сдерживается, чтобы не встать и не зарядить своему обидчику между глаз. – Только больно ты кому нужен со своими паршивыми картинами!

Помимо прочих талантов у Максима был еще один – он мог кого угодно довести до белого каления.

– Довольно, – голос отца прозвучал спокойно, но в этом спокойствии было что-то такое, от чего даже Максиму на несколько секунд стало не по себе. Он, вдруг, отчетливо осознал, что Елена была права: отец стал невероятно нервным и раздражительным, хотя раньше ничего подобного за ним заметить было просто невозможно, – прекратите, вы оба, на вас противно смотреть! Максим, мне надоел этот балаган, еще одно слово и можешь убираться из-за стола.

Марк и Виктор молча наблюдали за происходящим и были явно не в восторге от возникшей перепалки.

– Да ладно вам, я ведь сказал правду и ничего кроме правды, стоит ли на это обижаться в самом-то деле? Хотя если вам так не нравится то, что я говорю, то я могу и удалиться. – Максим получал искреннее удовольствие, видя раздражение своих родителей и брата. Он быстро встал и, отвесив фиглярский поклон, вышел из столовой.

Елена сидела в своей комнате и безучастно смотрела в окно. О смерти Алексея ей сообщил Максим. Она помнила этот момент очень хорошо, ей казалось, что все это сон и она вот-вот должна проснуться, но по какой-то непонятной причине этого не происходит. Будучи домашней, спокойной девочкой, она всю жизнь пребывала в ощущении некоей оторванности от мира, словно беззащитное комнатное растение, нежный миловидный ангел не от мира сего, принцесса, заточенная в башню, возведенную ее же собственными родителями. Алексей появился жизни девушки как стремительный, неожиданный порыв ветра. Он был на два года старше ее. Сильный, решительный, полный энергии, он похитил ее из этой башни, наполнив жизнь Елены новыми, удивительными, не ведомыми ей эмоциями и ощущением пьянящего, непонятного, но такого притягательного чувства абсолютной свободы, открыв ей новый прекрасный мир. И вот теперь его нет рядом, и не будет больше никогда. Земля уходила у нее из-под ног, ей захотелось выбежать из дома и кричать что есть мочи, во весь голос, кричать пока хватит сил. Сырая осенняя погода за окном лишь усиливала ее гнетущее состояние, смириться с тем, что случилось было невозможно, стены этого угрюмого дома будто давили на нее с утроенной силой, а беспощадный стук в висках, казалось, вот-вот сведет ее с ума.

ГЛАВА 6

Чернов уже целый час внимательно изучал распечатку с билингами звонков, сделанных Алексеем за последние несколько недель, и уже собирался немного передохнуть, когда в кабинет ввалился запыхавшийся Вадим.

– Погода в Москве окончательно сошла с ума. Сперва дождь лил как из ведра, теперь вот опять, кажется, теплеет, – Вадим налил из кулера полный стакан ледяной воды и осушил его несколькими быстрыми глотками. Весь день он носился по городу, выполняя поручение Чернова, общался с друзьями и знакомыми убитого Алексея Самойлова, выяснял подробности его личной жизни и события последних дней, предшествовавших убийству. – Как же я забегался сегодня, да еще народец попался не разговорчивый, пока липовую полицейскую корочку в физиономию не тыкнешь, начисто отказываются общаться.

– Ты с этой корочкой поаккуратнее, могут и проверить, потом хлопот не оберемся. Я так понял тебе удалось что-то узнать? Причем, как я вижу, что-то весьма интересное, – Чернов оторвал глаза от распечатки и внимательно посмотрел на Вадима.

– Есть немного, – с улыбкой ответил Вадим, – ничего-то от вас не скроешь. Так вот, этот наш Алексей и вправду был довольно шустрый малый, я бы даже сказал отчаянный, любил адреналин, экстрим, не мудрено, что такая красотка как Елена Розенберг им увлеклась. Учился в институте и параллельно подрабатывал барменом. Правда, многие из его друзей отмечают, что уж больно он любопытный был, обожал всякие там тайны, загадки, приключенческие и детективные романы, не раз говорил друзьям, что и сам бы с удовольствием пережил что-то подобное.

– Вот оно что, – задумчиво протянул Чернов, – так, ладно, давай дальше.

– Как я понял последний, кто видел Алексея до исчезновения, это его коллега по работе, Арсен, так вот он утверждает, что Алексей был чем-то крайне взволнован и рассеян и куда-то очень торопился. А его однокурсники поведали мне, что за день до этого он не пришел на занятия, хотя у них был очень важный экзамен. Более того, на работе он тоже не появился, да и вообще в последние дни его поведение можно было назвать настораживающим. Одна тетка, завсегдатая в баре, где работал Алексей, пожаловалась, что он приготовил ей не тот коктейль, который она просила. Кстати, в своей альма-матер он тоже отличился: схватил пару неудов на семинарских занятиях, да и вообще на лекциях был весьма невнимателен.

– Хм, занятно.

– Вот и я о том же. Получается, что у него были какие-то проблемы, причем довольно серьезные. Иначе с чего вдруг дисциплинированный парень ни с того ни с сего начнет вести себя подобным образом. Может я, конечно, не прав, и все можно объяснить простым переутомлением или срывом, но судя по его характеру это вряд ли возможно, парнишка он был волевой. И крепкий, кстати. В той драке, про которую нам говорил Рокотов, на него, как я выяснил, четверо человек напало, так он их всех раскидал, да еще как, двое с переломами ребер, один даже в больницу угодил. Да и все, кто знал Алексея в один голос утверждают, что не боялся он этого Родиона, наоборот, презирал, называл трусом и папенькиным сынком. Значит получается, что его беспокоило что-то еще. А вдруг его убийство с этим как-то связано. Я понимаю, все почти стопроцентно указывает на Родиона, но…

– Отлично, дружище, никогда не упирайся лбом в одну версию, ведь риск проглядеть что-то важное очень велик. В конце концов, кто знает, может самая невероятная догадка и окажется в результате правильной. Я рад, что когда-то взял на работу именно тебя. Ты можешь сомневаться, анализировать, и это прекрасно, в наше время трудно найти увлеченных людей, способных шевелить извилинами, постоянно тренировать свой мозг, не позволять ему скучать и простаивать в бездействии. Сомнение – это вовсе не порок, а необходимое качества любого мыслящего человека. Может все просто, и вскоре мы убедимся в правдивости подозрений Рокотова. А может все гораздо сложнее, и тогда, как я думаю, нас ждут куда более интересны события.

– Вы говорите так, будто знаете Мезенцева-младшего и не верите в его причастность. Но ведь факты говорят об обратном. У него был мотив, к тому же такие как он не любят проигрывать.

– Да нет, я этого не утверждаю, избалованный мальчишка может пойти на любую гнусность, однако убить сможет далеко не каждый, к тому же есть один маленький нюанс – едва ли он имел желание совершать подобное преступление, поскольку у него просто-напросто нет мотива, по крайней мере мне он пока что неизвестен. А мотив ревности для меня в высшей степени не очевиден, скорее я бы его исключил.

– Вот как! Так значит вы все-таки что-то узнали?

– Скажем так, о Мезенцеве мне было многое известно еще до всей этой истории с убийством. Но теперь, когда я целенаправленно стал собирать о нем информацию, сомнений в его виновности у меня только прибавилось. Мезенцев невероятный чистоплюй и, как мне кажется, ни при каких условиях не ввяжется во что-то подобное. Да, его едва ли можно назвать образцом порядочности и благонравия, в свои юные годы он успел попробовать много чего: алкоголь, наркотики, азартные игры, он фаталист и прожигатель жизни, любит дорогие машины и не чужд разнообразных и весьма сомнительных развлечений, но это не делает его автоматически способным на убийство. Так или иначе, мне нужно уточнить некоторые детали, и чем скорее, тем лучше. В конце концов, я не слишком хорошо знаю Мезенцева, чтобы полностью быть уверенным в его непричастности. Информация, которую я получил требует абсолютного подтверждения, и дать мне его может лишь один человек.

– Постойте, вы сказали, что почти исключаете мотив ревности, но почему?

– Родион не способен заводить нормальные отношения с женщинами, он просто не испытывает к ним сексуального влечения.

– То есть он гомосексуалист?

– Нет, здесь все гораздо сложнее. Он, как бы это сказать, чрезвычайно брезглив и абсолютно не приемлет физической близости, одна мысль об этом вызывает у него омерзение. Нет, он, конечно, может оценить красоту женщины, ее ум, талант, эрудицию, но не более того. К тому же есть еще один очень важный нюанс – Мезенцев болен ангедонией, он в принципе не в состоянии испытывать радость и удовольствие от чего-либо, как это делают обычные здоровые люди, будь то секс, еда, путешествия, общение с близкими ну и прочие приятные вещи. Приятные для других, но не для него. Я полагаю, что всему виной гипертрофированный нарциссизм Мезенцева, такие люди довольно часто подвержены ангедонии, им кажется, что они постоянно должны получать от окружающего их мира все больше и больше, и только самое лучшее, в один прекрасный момент у такого человека в мозгах что-то щелкает, и он вообще перестает радоваться жизни. Один из моих осведомителей, кстати, весьма незаурядный человек, часто вращается в среде золотой молодежи нашего города. В первый раз о Мезенцеве я услышал именно от него. Он рассказал мне, что Родион довольно известная личность в клубной тусовке Москвы, о нем уже давно ходят легенды, весьма примечательный персонаж, эстетствующий скучающий инфант, утонченный, пресыщенный и эгоистичный, любит дорого и элегантно одеваться, классическую музыку и помешан на английской литературе, особенно ему импонирует Оскар Уайльд, увлекается эстетикой темного романтизма. Не удивлюсь, если его любимое произведение – «Портрет Дориана Грея», я почти уверен, что он находит себя если не во всем, то во многом похожим на главного героя, причем это касается как внешности, так и внутреннего мира. В следствии своей пресыщенности Мезенцев не чужд разного рода экзотических, а порой и весьма жестоких развлечений. Ему нравится все нетривиальное, что-то, что могло бы пробудить в нем хоть какой-то интерес к жизни. И когда Рокотов рассказал мне эту историю о ревности, я понял, что тут что-то не так. Больше всего на свете Мезенцев любит себя, этот парень сам для себя альфа и омега, свой личный идол и божество, поэтому ревновать кого-то он бы просто посчитал ниже своего достоинства. Он вполне способен напакостить кому угодно, если сочтет, что это может его развлечь, однако, чтобы такой человек как он смог совершить убийство, нужен мотив посерьезнее, а я такого пока что не вижу.

– Может мы просто не знаем о нем? Иначе с чего, вдруг, Мезенцев взялся угрожать Алексею? Просто так, ради забавы? Зачем организовал нападение?

– Ради забавы? – Чернов слабо улыбнулся. – А это интересная версия, между прочим.

– Только не говорите, что вы это сейчас серьезно.

– Да нет, я вполне такое допускаю, просто ты до сих пор не совсем понял, что это за человек. Ну да ладно, оставим измышления для более благоприятного момента. Да, кстати, с нападением все тоже не так просто. Мезенцев действительно одолевал Алексея звонками, издевался над ним, угрожал, требовал оставить Елену, но доказать его причастности к нападению я пока не могу. Я распорядился просмотреть все его сообщения, включая удаленные, все звонки, что-то должно было остаться, хоть какая-то связь Родиона с налетчиками, но пока что результат нулевой. Сегодня мне звонил мой информатор, который работает в полиции, он утверждает, что нападавшие видели заказчиков только один раз, при передаче денег, правда, описать их они не смогли, поскольку те были в масках. Похоже, Рокотов был прав, раздувать это дело там не хотят и в общем-то их можно понять, ведь по сути доказательств против Мезенцева у них нет, как, собственно, и у меня.

– А ведь эти двое в масках могли быть знакомыми Родиона, или вообще одним из них был сам Родион.

– Звучит может и логично, но пока что бездоказательно. Полиция проверила номер телефона, по которому заказчики связывались с исполнителями, но он теперь недоступен, а сам телефон скорее всего уже давно выкинули.

– Прекрасно! Снова тупик.

– Лично я бы не стал расстраиваться на этот счет, чем больше тупиков, тем интереснее лабиринт, тем приятнее будет из него выйти в конце.

– Мне бы ваш оптимизм. Ну а как все-таки быть с самим убийством?

– Пока не знаю. С одной стороны, все вроде бы весьма тривиально, даже слишком, и вполне может выглядеть как убийство из мести, и тем не менее у меня все же складывается устойчивое впечатление, что мы пытаемся найти черную кошку в темной комнате. Так или иначе, нужно продолжить наблюдение за Мезенцевым.

– Вот именно, слишком многое говорит в пользу версии Рокотова, хотя после всего, что вы мне тут рассказали, я и сам начинаю думать, что все куда сложнее, чем кажется.

– Выше голову, коллега, думаю, что сегодняшний день принесет нам удачу. Мы сейчас отправимся к тому человеку, о котором я тебе говорил.

– Это к тому, который рассказал вам о Мезенцеве?

– Да. Если кто-то и может прояснить ситуацию, то это именно он. Если Мезенцев и правда решил убить Самойлова, то мне нужно знать почему.

– Хотелось бы верить, что вас таинственный знакомый нам действительно поможет.

– Привет всем! Николай Павлович, я наконец-то починил ваш ноутбук, честно признаться, запустили вы его, – Юрий Розанов не умел входить в помещение, он в него влетал, неуемная энергия буквально сочилась из каждой клеточки его тела. Рослый упитанный детина почти двухметрового роста с круглым лицом и пухлыми губами, он был похож на доброго сказочного великана. Тихо говорить он тоже не умел, его зычный, хорошо поставленный голос, казалось, можно было расслышать и за два квартала. Своей неостановимой болтовней Розанов мог утомить кого угодно, когда он что-то рассказывал, то почти всегда активно жестикулировал, причем с такой амплитудой, что любые предметы, которым не посчастливилось оказаться рядом с ним, постоянно летели на пол. В технических вопросах Чернов полностью полагался на Юрия, зная, что тот его не подведет.

– Отлично, – сказал Чернов, – кстати, нам скоро понадобится весь твой арсенал, включая жучки и скрытые камеры. Нужно будет еще кое-за-кем понаблюдать. Логинов прислал тебе несколько новых игрушек, можешь их опробовать.

– Обожаю этого парня! – радостно воскликнул Юрий. – Хотя и почти ничего о нем не знаю. Его техника просто великолепна.

Василий Логинов, больше известный в сети под ником Чубакка был для Чернова настоящей находкой. Помимо того, что Логинов собственными руками создавал отличную аппаратуру для слежки, он был талантливым хакером, способным оперативно доставать уникальную информацию из различных засекреченных источников. К тому же в его арсенале было невероятное количество программ, включая те, которые позволяли его шефу в реальном времени контролировать компьютеры нужных ему людей и получать все необходимые сведения так быстро, как это только было возможно. Ни Юрий, ни Вадим не имели ни малейшего понятия, откуда этот загадочный человек появился в команде Чернова. Чубакка был натурой свободолюбивой и анархичной, и для Вадима до сих пор оставалось загадкой, как Чернову удается управлять этим загадочным нигилистом. О самом Логинове мало что было известно, обычно он выходил на связь только с шефом, и почти никогда не появлялся в конторе, пропадая в своей трехкомнатной квартире, которая представляла собой нечто, одновременно напоминающее научную лабораторию и миниатюрный центр управления полетами.

– Вы с ним в чем-то похожи, – усмехнулся Вадим, – ты настоящий технический маньяк, как и он.

– И горжусь этим. Я, знаешь ли, убежденный адепт кибернетической революции. Я принимаю ее и жду с нетерпением, когда она развернется во всю мощь, а не будет проходить так мучительно медленно, как сейчас.

– Вот-вот, и я о том же, тебе только дай волю, ты бы с превеликим удовольствием напичкал себя кучей электронных чипов и срастил свой разум с интернетом, – иронично заметил Вадим.

– А я и не спорю, прогресс неостановим и прекрасен, он дает человечеству безграничные возможности, о которых раньше можно было только мечтать. Я искренне надеюсь застать как можно больше различных технических новшеств за свою жизнь, а там, кто знает, может удастся изобрести бессмертие, и я смогу увидеть далекое будущее. Хотя до Чубакки мне далеко, у меня, к сожалению, вряд ли бы получилось изготовить такие гениальные игрушки. Я всегда немного завидовал талантливым изобретателям, чрезвычайно интересно было бы проникнуть к ним голову, понять, как работает их мозг, какие механизмы позволяют им мыслить нестандартно и пытаться создавать то, что до них никто еще не создавал. Я не знаю, где вы его откапали, шеф, но этот парень настоящий гений, он должен гордиться, что обладает столь ценным даром. А вообще все эти доисторические поделки, которыми мы пользуемся – всего лишь малая часть того истинного великолепия, которое вскоре будет доступно всем и каждому. И я рад, что в нашей команде есть тот, кто понимает это так же отчетливо, как и я.

– Да, Чубакка знает свое дело, – согласился Чернов, – то, что он способен состряпать своими руками – настоящий эксклюзив, хотя как-то раз он мне пожаловался, что его домашняя лаборатория – это не силиконовая долина, и что возможностей для импровизации маловато. Ну да это все лирика. Ты мне лучше скажи, что удалось узнать про Мезенцева?

– Как сказать, мы следили за ним постоянно, но ничего особо подозрительного в его поведении нет, обычный мажор каких тысячи. Правда вчера он имел какой-то странный разговор со своими друзьями, которые обвиняли его в трусости и нежелании играть честно и доводить дела до конца, обещали, что ему придется столкнуться с последствиями своих действий, в общем непонятная пока история.

– А вот это уже интересно, – задумчиво протянул Чернов, по обыкновению откинувшись на спинку кресла. – Я так думаю, что мы скоро многое сможем понять. Может не все, но многое. Ладно, Вадим, пора ехать, наш сегодняшний визави не любит, когда к нему опаздывают.

ГЛАВА 7

Елена свернулась калачиком на диване, положив голову Максиму на колени и изредка шмыгая носом, ее ярко зеленые глаза были влажными от слез. Ей нужно было выговориться, рассказать обо всем, что так долго тревожило и пугало ее: о том жутком ночном госте, о странной фигурке балерины и столь же странном поведении отца, обо всех своих страхах, как бы безумны они ни были, и пусть брат сочтет ее сумасшедшей шизофреничкой, ей было все равно, держать это в себе и просто молчать сил больше не было.

– Я ничего не понимаю, – сказала она слабым голосом, – в последнее время вокруг меня творится что-то очень плохое, словно это какой-то кошмар наяву. Я не могу так больше, мне кажется, что все это происходит не со мной. А теперь вот еще и Лешка…

Елена не смогла договорить, ее сердце будто сжали в кулак, а из глаз снова потекли слезы.

– Поплачь, сестренка, я понимаю, тебе сейчас очень тяжело, – Максим нежно погладил сестру по голове, – просто плохие вещи случаются с хорошими людьми. К сожалению, такое бывает очень часто. Может быть я не прав, но иногда мне кажется, что чем человек лучше, тем больше на него наваливается всякой дряни.

– Это несправедливо.

– Может и так, и тем не менее это факт, с которым нужно просто смириться. А справедливость… Каждый понимает ее по-своему, многие вообще не верят в ее существование, и у них, увы, есть на то веские причины.

– Мама говорит, что я должна быть сильной, что не имею права позволять эмоциям брать над собой верх.

– Ну тут как раз удивляться особо не чему, было бы странно, если бы она говорила по-другому. Порой у меня создается впечатление, что единственный человек, которого мать любит по-настоящему, это наш отец. Не знаю, может, потому что они оба рано потеряли родителей, может причина в чем-то еще, но они всегда были по-настоящему единым целым. Про таких говорят – идеальная пара. Ты знаешь, я даже не припомню ни одного раза, когда бы они ссорились.

– Я тоже. Мама и папа сильные и целеустремленные люди, но если говорить откровенно, то мне и правда всегда не хватало их заботы, ну ты понимаешь, настоящей родительской заботы. Я много думала о твоих словах, когда ты сказал, что в нашем доме никогда не было истинного домашнего тепла. Знаешь, пожалуй, ты прав, это действительно так. Они всегда были такими: сдержанными, строгими, рассудительными. Именно поэтому я испытала настоящий шок, когда отец мгновенно потерял свое неизменное хладнокровие, просто увидев обыкновенную фарфоровую фигурку.

– Да, действительно странно. Хотел бы я на это посмотреть хоть одним глазком. Вообще-то я и сам заметил, что с родителями в последнее время что-то не так, особенно с отцом, вот только не знал, что все настолько серьезно.

– Я и сама не представляю, что вообще происходит, голова раскалывается, не могу ни о чем думать, ничего делать, хочется просто тупо лечь и пялиться в потолок. Мама постоянно твердит мне, как важно для меня выступить на концерте, а я не хочу даже думать об этом.

– Ну прежде всего это нужно ей. Концерт пройдет при поддержке фонда юных талантов, мать хочет угодить Мезенцевым, к тому же там будет пресса, камеры, и конечно же куча всяких важных персон, без которых такие мероприятия почти никогда не обходятся. Ты же знаешь, как она обожает все это. Можно подумать, что выступать будет она, а не ты.

– Не знаю, может и так. Мне все равно, что она там любит или не любит. Я ужасно устала, внутри какая-то отвратительная пустота.

– Тебе нужно отдохнуть, сестренка, на какое-то время отрешиться от всего. Иногда бывает полезно очистить мозги и просто послать весь мир к чертям.

– Да, наверное. Иначе я просто сойду с ума.

ГЛАВА 8

Чернов остановил машину возле огромного жилого комплекса. Сорокаэтажный многоквартирный комплекс «Бастион», построенный в форме гигантской раскрытой книжки и освещенный светом сотен окон, ночью выглядел еще более величественно и помпезно.

– Ого, ничего так домишко! – невольно вырвалось у Вадима.

– Да, внушительное здание, – подтвердил Чернов, – здесь живут не самые бедные люди. Того, к кому мы идем, зовут Евгений Прист, хотя имен у него много, такова специфика его, как бы это сказать, деятельности, он всегда старался жить на широкую ногу, причем ничего за это не платя, сами деньги для него – это прежде всего способ самовыражения, инструмент удовлетворения желаний, порой довольно экстравагантных. Есть люди, которые любят копить, а есть те, которые обожают тратить, он как раз из последней категории, правда тратить он предпочитает чужие деньги. Это настоящий транжира, гуляка и завсегдатай самых модных тусовок Москвы. Однако его истинная страсть – отнюдь не деньги, они скорее являются приятным бонусом. Кто-то считает его мошенником, позером, шутом и даже психом, кто-то видит в нем сумасбродного провокатора и отъявленного анархиста. Я думаю, что отчасти все они в чем-то правы, но никто из них не знает о нем и половины того, что знаю я.

– И что же он представляет из себя на самом деле? – с интересом спросил Вадим.

– Он патологически презирает общество с его устоями и правилами, считает его лживым, лицемерным, тупым и не достойным жалости. И тем не менее, он на всю катушку пользуется этим самым обществом, наслаждаясь чужим невежеством, тщеславием и глупостью. С юных лет он с легкостью проникал в самые роскошные заведения города, не имея ни гроша в кармане, всегда действовал напористо, нагло и уверенно, так что мало кто мог усомниться в правдивости его слов, без труда втирался в доверие к богатым и влиятельным особам, вешал им такую лапшу на уши, что узнай они об этом, то сожрали бы его с потрохами, особенно если бы услышали, что он о них потом говорил и как высмеивал. Это по истине гремучая смесь Остапа Бендера и Хлестакова, талантливый актер и психолог, отлично знающий чужие слабости. Он всегда мог сыграть кого угодно, причем подходил к созданию очередного персонажа невероятно тщательно и с завидной выдумкой, но по этой же причине, как мне кажется, давно потерял собственное лицо, став, по сути, сборной солянкой из созданных им же образов. А ведь ему всего-то 24 года. За свою в общем-то недолгую жизнь, этот парень успел попробовать себя в разных амплуа. Кем он только не был: успешным блогером, членом молодежной организации юных патриотов, членом молодежной организации юных либералов, сыном итальянского миллионера, сыном американского миллионера, племянником видного московского чиновника, адептом сакральных знаний и даже перспективным молодым ученым, будущим членом-корреспондентом Российской Академии Наук. Мир для него – это одна большая сцена, где он единственный, кто сам выбирает себе роль, конечно же главную. Все остальные довольствовались в его спектакле теми ролями, которые он для них уготовил. И вот в один прекрасный день ему удалось плотно втереться в ряды золотой молодежи Москвы, быстро смекнув, что перед ним открылся мир по истине безграничных возможностей. Так что теперь на какое-то время это стало его новой забавой, новой интересной ролью, он создал вокруг себя ореол настоящей таинственности, какое-то время его считали чуть ли не наследником одного из российских олигархов. Иногда даже я не в силах понять, как ему удается проворачивать такое, как вообще люди могут быть столь доверчивы. Сколько раз убеждаюсь, что природа человеческой наивности иногда абсолютно не поддается логике и здравому смыслу. Воистину великая сила слухов и сплетен неистребима, главное знать как их правильно состряпать и преподнести, а Прист в этом мастер, он лишь запустил небольшую легенду о таинственном московском принце, в которую его новые друзья охотно поверили. Вскоре он стал вести свой собственный блог в интернете о жизни московских мажоров, многие вскоре стали даже платить ему, чтобы их видео появлялись на его страничке, ну а потом уже всем было наплевать, кто он на самом деле, он очень быстро освоился, завел нужные знакомства и стал неотъемлемой частью той касты, к которой не имел ни малейшего отношения. И вроде бы стоило успокоиться и тихо ловить падающие на него денежные знаки, но Прист не таков, он постоянно жаждет новых острых ощущений, глубокое презрение к человечеству вкупе с постоянной адреналиновой зависимостью вызывают в нем неистребимое и безотчетное желание рисковать и устраивать какие-нибудь невероятные каверзы, причем обставлять их с такой помпой и пафосом, что разговоры и слухи о его очередной проделке еще долго будоражат Москву, однако в этом случае сам Прист всегда остается в тени, наслаждаясь произведенным эффектом. Его последней выходкой была организацией липовых курсов тренинга по личностному росту, если подобные курсы вообще могут быть не липовыми. Естественно, что на сей раз он нанял одного приезжего актеришку-авантюриста из провинциального театра, которого и назначил руководителем данных занятий. И вот представь себе: собравшиеся заплатили деньги, пришли в назначенный день, заняли места в зале и стали ждать откровения, но вместо этого на огромном экране появилось изображение одиноко стоящего на дороге осла и надпись: «Господи, благослови идиотов!» Но на этом дело не кончилось, через несколько секунд на экране появилась новая надпись: «А теперь достаньте конверты из-под ваших кресел.» В конвертах все присутствующие обнаружили небольшие листовки с текстом следующего содержания: «Недоделанным олухам от благодарного лектора. Вы хотели знать секрет быстрого обогащения и успеха? Так вот, найдите достаточное количество глупых людей, соберите с них деньги и поскорее скройтесь, предварительно поиздевавшись над теми дурнями, которые вам поверили.» Потом наш довольный собой мистификатор расплатился с тем актеришкой и попросил его, чтобы тот быстренько и по-тихому смылся из первопрестольной куда-нибудь подальше. Когда он рассказывал мне об этом, то хохотал как ребенок.

– Невероятно, как вам вообще удалось получить в агенты такого субъекта?

– Ну, скажем так, я помог ему в весьма затруднительной ситуации. Его кипучая деятельность едва не привела его к печальному финалу, а я позаботился о том, чтобы этого не произошло. Как я уже сказал, для него характерна неуемная жажда самоутверждения, постоянное желание испытывать свою удачу на прочность. Как раз это желание чуть не стоило ему жизни. Как-то раз он задумал провернуть весьма дерзкую аферу и вознамерился содрать деньжат с одной, скажем так, очень влиятельной и богатой международной религиозной секты, действующей на просторах нашей необъятной родины. Он, видишь ли, посчитал, что будет, как он сам выразился, прикольно облапошить тех, кто так искусно дурит головы граждан всего мира. Решил, видите ли, потягаться с достойным противником. Вот только не учел, дурашка, что жизнь не похожа на приключенческий роман, и одно дело – обмануть парочку туповатых детей московских чинушей или убедить в чисто хлестаковском стиле толстопузых чиновников какого-нибудь уездного городишки, что ты фигура вселенского масштаба, и уже совсем другое – попытаться шутить подобным образом с признанными мастерами промывки чужих мозгов, могущественными людьми, которые, как ты понимаешь, не привыкли прощать такую наглость. В общем, его намерения были раскрыты несмотря на все предосторожности, и, если бы не я, то едва ли он вообще был бы сейчас в живых. Тогда мне удалось его спасти, без моей помощи эти господа быстро бы вычислили его скромную персону и скорее всего проделали бы в его бренном теле пару лишних дырок в сугубо назидательных целях, дабы другим наглецам было неповадно столь дерзким образом шутить с ними. Прист очень сложный человек, я бы даже сказал жестокий, настоящий социопат, его неизменно благодушная и милая физиономия – всего лишь одна из многочисленных масок, но одного у него не отнять – он умеет быть благодарным, и если уж ты попал в список его друзей, то можешь быть уверенным, что тебе ни при каких условиях не вонзят нож в спину.

За разговором Вадим не заметил, как они с Черновым поднялись на пятнадцатый этаж. Звонка не было, поэтому Чернов несколько раз стукнул мыском ноги в массивную железную дверь, покрытую дорогущим дубовым шпоном. Через несколько секунд на пороге появился субтильный молодой человек лет двадцати пяти, показавшийся Вадиму весьма невзрачным на первый взгляд, однако при ближайшем рассмотрении становилось понятно, почему этому субъекту удавалось проделывать все то, о чем говорил Чернов. В его облике прослеживалось какое-то невероятное обаяние, а глубоко посаженные глаза, казалось, были созданы для того, чтобы их обладатель избрал для себя профессию гипнотизера или по крайней мере вербовщика.

– Добрый вечер, Николай Павлович, давненько вы ко мне не заглядывали. А что это за товарищ с вами, который так пристально на меня смотрит? – с неподдельным интересом спросил Прист и расплылся в широкой добродушной улыбке. – А, догадываюсь, это ваш помощник. Вы, вероятно, уже рассказал ему обо мне и о моих подвигах, и он, скорее всего, подумал, что я не соответствую тому образу, который он себе представлял. Да-да, парень, не удивляйся, я умею читать мысли не хуже какого-нибудь Месинга. Увы, наши ожидания не всегда совпадают с реальностью. Ну так или иначе я рад, что теперь еще один человек знает о моих скромных деяниях, ибо я бесстыдно тщеславен и самолюбив, но, к сожалению, специфика этих самых деяний такова, что я не могу поведать о них широким массам, по крайней мере пока. Чернов, вероятно, тебе доверяет, приятель, раз притащил сюда. Ну что ж, друг человека, которому я многим обязан, для меня желанный гость. Прошу вас, господа.

Прист проводил гостей в довольно уютную просторную гостиную, соединенную с кухней, и усадил их за белый овальный стол, а сам, достав из полки позолоченную ручную кофемолку, засыпал в нее черные ароматные кофейные зерна из небольшого бумажного пакетика, стоявшего на столе, и стал с каким-то отеческим благодушием крутить изящную ручку с деревянным набалдашником.

– Твои словесные тирады всегда были объемны. А ты, я вижу, неплохо здесь устроился! – сказал Чернов, оглядывая гостиную, пол которой был выложен бежевой плиткой, а стены покрывала дорогая итальянская штукатурка. Посередине комнаты стоял черный журнальный столик, а на стене справа, напротив массивного дивана из белой кожи, висела огромная плазменная панель.

– О, разве это тирады, если бы вы видели, как я в свое время выступал на митингах, какие речи толкал, а как проникновенно произносил каждое слово! Ветер дул мне в лицо и десятки глаз смотрели на меня с восхищением. И ведь они верили мне, как они мне верили! Воистину, я был прекрасным оратором. Помнится, я даже мечтал о создании собственной партии. Хотя, кто знает, может когда-нибудь я и вернусь к этой мысли. Правда, с некоторых пор у меня поубавилось желания лезть на рожон, особенно когда пришлось взглянуть в лицо смерти. Я, вдруг, с удивлением обнаружил, что как-то пока не готов расстаться с жизнью. Да-да, можно сколько угодно презирать костлявую, ровно до того момента, пока ее холодная рука не ухватит тебя за филейную часть. Тогда-то мы с вами и встретились, Николай Павлович. Мне не зря говорили, что вы способны решить любую проблему. И все же я не унываю. Нет, дорогие мои, не унываю, ибо неудачи лишь придают мне сил жить дальше. Любой опыт есть благо для человека мыслящего. – ответил Прист, засыпая полученный порошок в серебристый кофейник с кипящей водой. Весь этот процесс выполнялся им чрезвычайно церемониально и явно доставлял ему неподдельное удовольствие. – Но даже если бы тогда эти парни достали меня и упрятали в узилище, или недолго думая шлепнули где-нибудь в грязной подворотне, я бы все равно не жалел, потому что это была потрясающе сыгранная партия, хотя и провальная.

– В которой ты чуть не проиграл свою жизнь, да к тому же чуть не угробил своих приятелей, которые имели неосторожность тебе довериться, – ехидно заметил Чернов, – как же я намучался тогда, чтобы вывести вас из-под удара.

– Да уж, нелегко было. Но вы же знаете, я привык ходить по лезвию бритвы, так интереснее. К тому же и в финансовом плане я не особо пострадал, правда, ничего и не получил. По-крупному у меня тогда сыграть не вышло. Зато теперь вот живу и не печалюсь, даже появилась возможность снимать вот эту прекрасную квартирку, мои богатенькие приятели щедро платят мне за возможность потешить свое эго и явить свои бесчинства миру в моем блоге. Вы же знаете, Николай Павлович, я имею страсть к девушкам модельной внешности, особенно к охотницам за богатыми холостяками. Это жилище я обычно представляю им как мое московское гнездышко для уединенных встреч. Знаете, это порой бывает весьма забавно, когда тебя считают жертвой, когда женщина думает, что ты всецело находишься в ее власти и уже строит на тебя планы, не подозревая, что на самом деле это ее в данный момент дурят самым наглым образом. А квартирка очаровательная, не находите? Кстати, заранее прошу прощения, что не могу предложить вам кофе с молоком. Молока дома не держу, не переношу лактозу. Хотя лично я считаю, что пить кофе нужно только так, без всяких посторонних примесей, особенно этот. Абсолютно не понимаю тех, кто старается разбавить этот великолепный напиток чем-либо, кроме воды и сахара. Прошу к столу, господа.

Прист разлил кофе по чашечкам и, отставив кофейник в сторону, с невероятным наслаждением сделал небольшой глоток.

– Да, превосходно. Я предпочитаю только зерновой, все эти порошки и гранулы – настоящее оскорбление для истинного ценителя. Говорят, мой прадед обожал хороший кофе. Он был англичанин, родом из дважды благословенной деревни.

– Из дважды благословенной деревни? – с интересом переспросил Вадим.

– Да. Это такая деревня, все мужчины которой вернулись живыми после двух мировых войн.

– И как же интересно вашего прадеда занесло в Россию?

– Будучи авантюристом и романтиком, он был очарован идеями коммунизма и всеобщего равенства, поэтому-то и перебрался в СССР строить светлое будущее. Бабушка рассказывала, что он вечно хотел спасти все человечество, а о себе вспоминал в последнюю очередь. Кто знает, может он считал, что смерть не просто так обошла его стороной и ему нужно, так сказать, оправдать кредит доверия. А вот я, наоборот, законченный и неисправимый эгоист. Стараюсь жить с комфортом и ни в чем себе не отказывать.

– А вы и вправду неплохо здесь устроились, весьма неплохо. Ради этого стоило посвятить себя такой редкой в наши карьере блогера.

– Вот только давайте обойдемся без фарисейства, пожалуйста. Я, можно сказать, летописец современности, – с наигранным пафосом произнес Прист, после чего быстро подошел к столу и с ловкостью опытного официанта раздал своим собеседникам изящные фарфоровые чашечки на не менее изящных блюдцах. – В конце концов я веду записи будней нашей будущей элиты, все их славные подвиги на благо страны и мира я записываю и делаю достоянием гласности, словно бродячий бард, воспевающий деяния средневековых героев. Разве это не стоит небольшого гонорара? И они не против, знаете ли, пока еще никто не отказывался. Я продаю тщеславие по сходной цене, это куда безобиднее того, что я вытворял, когда был чуть помоложе. Вот зараза, а красиво сказал, а? Ну что ж, дорогие гости, испробуем, наконец, этот прекрасный напиток.

– Ты как обычно в своем репертуаре, – усмехнулся Чернов, – истинный король сарказма. Ни единого слова не скажешь в простоте.

– Ну разве это плохо, я хотя бы не меняюсь и всего-навсего стараюсь разнообразить свою жизнь в и без того скучном и до отвращения и сером обществе. В сущности, мои преступления ничто, по сравнению с преступлениями некоторых господ, которых считают весьма порядочными людьми и даже ставят другим в пример их бесчисленные добродетели. «Маскарад! Кривляние!», – скажете вы. Может и так, я не спорю. Все вокруг лицемерят и обманывают, понимаете, все. Даже сильные мира сего для достижения иллюзорных целей без особых колебаний отнимают чужие жизни, трусливо прячась за свои тухлые идеалы, придуманные ими же для оправдания своих делишек. Я лишь жалкий маленький шкодливый котенок по сравнению с ними. Но вы ведь пришли не бичевать меня за мои маленькие шалости и отнюдь не просто так удостоили меня своим визитом, Николай Павлович, я прав?

– Да, мне нужна кое-какая информация о Родионе Мезенцеве.

– Мезенцев? С чего это вы, вдруг, им заинтересовались? Хотя можете не отвечать, я сам попробую догадаться. Я так понимаю он ввязался в какую-то грязную историю, не так ли?

– Именно так, я бы даже сказал в очень грязную.

– Скажите, он способен на убийство? – неожиданно спросил Вадим.

– Нет, не думаю. Я неплохо разбираюсь в людях, едва ли он может кого-то убить.

– Нам сказали, что он был влюблен в Елену Розенберг.

– Ха-ха-ха! – Прист рассмеялся и повернулся к Чернову. – а ваш друг шутник. Да нет, конечно. Он, знаете ли, не по этой части. Чертов евнух с вечно постной физиономией, совсем потерял вкус к жизни. Он действительно восхищается Еленой, но лишь как певицей, обладательницей прекрасного голоса, считает ее чистым ангелом. Музыка – это то немногое, что способно хоть что-то расшевелить в его полудохлой душонке. Мезенцевы и Розенберги дружат семьями, поэтому Родион и Елена знают друг друга довольно давно. Но я повторяю, что романтических отношений меду ними не было, да и не могло быть. Вообще Родион чем-то похож на отца. Аркадий Мезенцев – типичный нувориш, основатель фонда юных талантов «Древо», человек хоть и состоятельный, но в общем-то абсолютно заурядный, однако вместе с тем довольно тщеславный, любит примазаться к чужой популярности, ему и его дорогой женушке льстит дружба со столь неординарной семьей, в которой так много талантливых детей. Это ведь он в свое время устроил мать и отца Елены к себе в фонд, чем очень серьезно поправил их финансовое положение, а сейчас там работает еще и ее брат Илья. В общем, с тех пор дала у семьи пошли в гору: они завели знакомства с политиками и бизнесменами, стали посещать светские мероприятия, в общем, не растерялись и взяли быка за рога. Но я вам так скажу, эти Розенберги странные люди, зацикленные на собственной значимости. Вы бы видели их скромный домик. Это что-то с чем-то! Потянуть такой роскошный особняк не каждый сможет. Я ума не приложу, как они вообще его содержат, поскольку по моим подсчетам даже при их денежных средствах, им такая ноша выливается в неоправданные траты. Я сам люблю пожить на широкую ногу, но это явный перебор. Но я отвлекся. Так вот, я повторяю, что ни о каких серьезных чувствах Родиона к Елене и речи быть не может.

– Тем не менее нам стало известно, что он заказал избиение одного молодого человека, его зовут Алексей Самойлова. И причиной как раз стала Елена. Мезенцев требовал, чтобы тот с ней расстался. А вскоре Алексей был убит – продолжал Чернов.

– И вы решили, что это сделал Родион? Да нет, это бред полнейший. Точнее сказать, он хотел кое-что сделать, даже был обязан… В общем так, начну по порядку. Прошел тут как-то один весьма занятный слушок. Этот случай сейчас обсуждают многие, кто знает Мезенцева лично и даже те, кто с ним не особо знаком. Все дело в одном необычном пари, которое он заключил с несколькими своими друзьями.

– Пари! Ну конечно, это же очевидно, – пробормотал Чернов с явным удовольствием в голосе, – значит я все понял правильно, мотив поступков Родиона вовсе не ревность или ненависть, истинная причина сложнее. А ты, как я погляжу, по-прежнему в курсе всего.

– Ну естественно, – самодовольно протянул Прист, расплывшись в широченной улыбке, заставившей Вадима вспомнить Чеширского Кота из «Алисы в стране чудес». – Вы, кстати сказать, абсолютно правильно мыслите. Какая там ненависть и уж тем более ревность. Я ведь, помнится, уже говорил вам, что он очень редко способен испытывать такие сильные чувства, в душе у него уже давно образовалась бескрайняя ледяная пустыня. Единственный человек, которого он действительно люто ненавидит – это его сестра, у них давняя вражда. Они оба редкие эгоисты, оба считают себя центром мироздания, постоянно грызутся как кошка с собакой и терпеть друг друга не могут. Дайте угадаю, зная это вы пытались понять, какого лешего наш снежный принц вдруг решился на подобные странноватые выходки с угрозами и избиениями? Судя по всему, вы все же почти добрались до правильного ответа. А правильный ответ на самом деле очень прост, если знать Мезенцева. Итак, уважаемые господа сыщики, каково же будет ваше предположение?

– Вакуум, полагаю, – задумчиво ответил Чернов, – абсолютный вакуум. Его нужно чем-то заполнять, иначе можно и умом тронуться. Думаю, что Родиону все надоело, он и так серьезно болен, его изощренные шалости перестали приносить ему хоть какую-то радость, если вообще приносили когда-либо, и он решил заполнить эту болезненную пустоту, уж как сумел. Одним из таких вот способов разбавить скуку стало увлечение искусством. Весьма безобидное увлечение, и даже похвальное. Вот только безобидным оно было до поры до времени, пока не начало надоедать Родиону так же, как и все предыдущие. Елена Розенберг и вправду невероятно талантлива, уверен, что ее ждет большое будущее, поэтому я в общем-то не удивлен, что даже такой как Мезенцев не остался равнодушен к ее пению. И вдруг он узнает, что у Елены, ангела с великолепным голосом, появился парень, какой-то там Алексей, человек не их круга и вообще неизвестно кто. Уверен, что Родион презирал его и не считал достойной парой для такой девушки как она, именно поэтому он выбрал Алексея мишенью для своих жестоких игр, расценив всю эту ситуацию как отличный шанс позабавиться и заодно поиздеваться над жалким зарвавшимся нищебродом. Так что в определенной степени это и вправду была ревность, только несколько иного порядка. Но все же главная причина – это именно скука, плюс бесконечный бессознательный поиск новых ощущений и эмоций, а все остальное вторично. Это пари, о котором ты упомянул, оно, как я понимаю, заключалось в том, что Родион сможет заставить Алексея Расстаться с Еленой, я ведь прав?

– Да, именно так. Между прочим, Мезенцев является членом довольно известного и закрытого клуба, который был создан по примеру старинных студенческих сообществ США и Англии. Его основатели – отпрыски весьма богатых и влиятельных родителей, пытающиеся разбавить свою скуку чем-нибудь новеньким. Для них это своеобразная игрушка, еще один способ развлечь себя. К тому же это помогает им выделиться среди остальных богатых детей, которых они считают неотёсанным быдлом, не способным на более утонченные и изощренные развлечения. Все эти гонки на автомобилях и кутежи в модных клубах им уже давно не интересны, они мнят себя избранными среди избранных. Сейчас главой клуба является Артур Мирский, сын алюминиевого магната Аркадия Мирского. Так вот, между членами клуба довольно часто заключаются всевозможные пари. Мне об этом поведал мой знакомый, который тоже состоит в этом сообществе. Недавно он рассказал мне, что однажды во время очередной пространной беседы Мезенцев снова заговорил о Елене и ее невероятном таланте, а потом с сожалением добавил, что она зачем-то связалась с нищим мужланом, который не способен по достоинству оценить ее талант, что таким как он нужны лишь деньги и ощущение собственной значимости, что этот Алексей скорее всего трус, и если бы его как следует запугали, то он без раздумий бросил бы Елену и сбежал поджав хвост, и что он, Родион Мезенцев, готов заключить пари с кем угодно и на что угодно, что именно так бы и произошло.

– И члены клуба, естественно, с удовольствием зацепились за эту идею. Хотя, сдается мне, что и со стороны Мезенцева это было чем-то вроде сознательной провокации. Этот спор, вероятно, был частью своеобразной игры и привнес в его жизнь что-то в определенной степени новое, необычное, о чем он так давно мечтал. По крайней мере ему бы так хотелось. Но что-то пошло не так, верно?

– Абсолютно так. Я тоже склоняюсь к тому, что Родион не просто так начал этот разговор, он ведь явно знал, что в клубе то и дело заключаются пари по тому или иному поводу. Собственно, вы верно подметили, этот парень постоянно хочет заполнить внутреннюю пустоту, представить себя эдаким литературным героем, развращенным повесой, утонченным ценителем искусства, играющим людскими жизнями без их ведома. Ведь что может быть интереснее, чем пари на живого человека. Ну и естественно нашлись те, кто с готовностью принял его вызов. Подобное пари в клубе считается особым шиком, они называют его «пари на объект». Вся его прелесть в том, что происходит оно довольно редко и в большинстве случаев спонтанно, а значит не приедается и гораздо больше щекочет нервы. Главная фишка такого вот спора заключается в том, чтобы предугадать поведение того или иного человека в определенной стрессовой ситуации. Они называют этого человека «объект». Один, допустим, говорит, что объект поведет себя таким-то образом, другой спорит с ним и утверждает, что поведение будет совсем иным. Потом они искусственно создают эту самую ситуацию и смотрят, что будет. Побеждает тот, кто правильно предугадал поведение объекта. Причем вмешиваться в ход событий нельзя, все вмешательство ограничено лишь созданием условий, оговоренных заранее, так называемых раздражающих факторов, которые провоцируют объект на необходимые спорщикам действия. Такое пари обычно заключается во время очередной философской беседы между членами клуба. Ну допустим, речь заходит о том, что абсолютно любая женщина потенциально способна на измену, дело лишь в искусстве соблазнения. Если с этим соглашаются все, то беседа продолжается. Но представим, что находится тот, который говорит, что знает, например, девушку, которая на все сто процентов верна своему мужу и ни при каких условиях ему не изменит. Скорее всего после такого смелого утверждения кто-то точно спросит его, готов ли он на это поспорить. Естественно, тот первый соглашается, поскольку понимает, что упускать такой потрясающий шанс поразвлечься нельзя. Таким образом возникает спор. Обе стороны заключают пари, после чего начинается игра. Девушку, о которой один из спорщиков рассказал остальным, начинают провоцировать. Ей подсылают опытного соблазнителя, причем параллельно пытаются подстроить ситуацию так, чтобы она перестала доверять своему мужу. Если она не устоит и поддастся соблазну, тогда тот, который был уверен в ее непогрешимости, считается проигравшим. Кстати, после этого они могут поспорить и на самого мужа, относительно того, как он поведет себя после ее измены. Для того, чтобы узнать это, им просто нужно подбросить ему фото с доказательствами измены жены и ждать результата.

– Это чудовищно! – воскликнул Вадим. – Они просто больные. Все это время он с нескрываемым любопытством следил за разговором Чернова и Приста. Было ясно, что эти двое с необычайным удовольствием и каким-то поистине медицинским интересом упражнялись в изучении болезненного внутреннего мира Мезенцева, тщательно препарируя его личность словно лягушку во время лабораторной работы по биологии.

– Все мы немного чокнутые, друг мой, – спокойно ответил Прист, – кто-то больше, кто-то меньше, вопрос лишь в градусе безумия. Хотя не скрою, эти ребята и вправду те еще извращенцы. Тот пример, который я привел вам, в сущности, еще весьма безобидный. Бывают провокации и пожестче. Так вот, в нашем случае провокацией занимался сам Мезенцев. Не исключаю, что он надеялся выиграть пари. Видимо, паршивый из него знаток человеческих душ. В последнее время он сильно отупел от праздности, решил, что все вокруг трусливы и продажны, а ведь был неглупым парнем, положа руку на сердце, мне его даже где-то жаль. Я слышал, что Алексей послал его куда подальше, когда тот начал ему названивать. Но вот то, что произошло дальше, куда интереснее. У меня есть веские причины полагать, что дальше звонков дело не дошло! А знаете почему? Наш дорогой Мезенцев впал в очередную депрессию, а потом и вовсе решил, что все, что он делает ерунда и не имеет смысла; перепады настроения для таких как он – обычное дело. Мне сказали, что он явился к своим сотоварищам по клубу, наорал на них, заявил, что отказывается от пари и в весьма грубой форме высказался о всех членах клуба. Родиона тогда накрыла жесточайшая апатия, он не вылезал из дома и не выходил на связь с друзьями, так что я не только не уверен в том, что он убил этого вашего Алексея, а даже в том, что он организовал попытку его избить.

– С чего вы так решили? – раздраженно возразил Максим. Доводы Приста показались ему не особо убедительными. – Вам не кажется, что причин делать подобные выводы, мягко говоря, недостаточно? Мезенцев мог быть уязвлен поражением, ведь его звонки, как вы сами сказали, не возымели действия.

– Просто я неплохо знаю этого парня, достаточно для того, чтобы понимать, на что он способен, а на что нет. Мог ли он быть уязвлен? Да, вполне. Но он никаким образом не мог хоть что-то предпринять в том состоянии, в котором находился в тот момент, когда было совершено нападение. Это я могу сказать определенно. Да и зачем он тогда, по-вашему, сунулся в клуб и разорвал пари? Вообще, история презабавная. Я и сам толком ничего не понял. Ведь в конце концов кто-то же организовал нападение. И все же в то, что Мезенцев убийца, я не верю. Золотой мальчик может сбить человека на своей дорогой тачке, а потом побежать звонить папочке, напиться до чертиков и устроить пожар в каком-нибудь клубе, после чего погибнут несколько человек, но это еще не значит, что он в состоянии совершить обдуманное, заранее спланированное убийство, для этого нужно иметь особый склад характера. Между прочим, члены клуба вполне могут рассуждать так же, как вы и подумать, что Мезенцев просто-напросто заказал избиение, а потом и вовсе убил объекта, дабы не проиграть спор, а все его выходки с отказом от пари примут за тухлые отговорки и попытку уйти от поражения в споре. А ведь они, весьма вероятно, не захотят оставить такую наглость без ответа. Мой приятель утверждает, что за нарушение условий у них предусмотрено весьма жесткое и унизительное наказание.

– И все же я бы хотел проверить все до конца, – сказал Чернов, – я до сих пор не смог выяснить, где был Мезенцев в день убийства, так что сомнения, сам понимаешь, остаются. Именно поэтому мне нужна твоя помощь. Кстати, согласно моей информации, друзья Мезенцева как раз-таки решили, что убийца он.

– Тогда ему не позавидуешь, они отыграются на нем от души. Эти парни могут быть чрезвычайно жестокими, так что я не хотел бы сейчас оказаться на месте Родиона. Хотя он сам виноват, жаждал острых ощущений, вот и получил их сполна. А что до того, где он был во время убийства, то я это выясню, не проблема. В последнее время он злоупотребляет посещением всевозможных злачных нор, коих в нашем щедром городе превеликое множество, так что, скорее всего, и в тот день он тоже зависал в одной из них и как обычно вдыхал какую-нибудь запрещенную дрянь. Так что если Родион и в самом деле шлепнул этого вашего Алексея, то только в порыве наркотического угара.

– Ну что ж, надеюсь получить от тебя информацию как можно скорее, поскольку в ближайшее время с Мезенцевым захочет посчитаться еще кое-кто, правда, боюсь, что в данном случае унижением дело не ограничится.

– Полковник Рокотов? – встревоженно спросил Вадим.

– Да. Какое-то время Рокотов еще будет ждать, но если мы затянем с расследованием, то он начнет действовать, – Чернов говорил с явным раздражением в голосе, – этот человек слишком горяч и едва ли способен сейчас мыслить рационально, так что нам придется следить за ним, дабы он не натворил лишнего. Я бы не хотел, чтобы мой клиент попал в тюрьму, пытаясь отомстить Мезенцеву за то, что тот, скорее всего, вообще не совершал.

Когда Чернов и Вадим вышли на улицу, то было уже за полночь. Осень окончательно вступила в свои права, на улице было холодно и сыро, сильные порывы ветра, пробиравшего буквально до костей, заставили Вадима пожалеть, что он не внял призывам внутреннего голоса и не надел что-нибудь потеплее легкой твидовой куртки.

– Обожаю осенние ночи, – Чернов сделал глубокий вдох, и, на секунду закрыв глаза, подставил лицо колючим крупинкам моросящего дождя.

– Не знаю, по мне так чересчур мрачно, – поеживаясь от холода ответил Вадим. – В такое время у меня начисто пропадает работоспособность. А сейчас это совсем некстати. Как я понял, вы окончательно решили, что Родион не причастен к убийству.

– В общем и целом да, мне нужно лишь формальное подтверждение. Так что придется начинать все с начала. А что ты обо всем этом думаешь?

– Прошу прощения, но я не особо разделяю вашу уверенность, вы же сами сказали, что Мезенцев считал Алексея недостойным Елены. И, опять-таки, по вашим же словам это тоже в каком-то смысле ревность. И мне думается, что такая ревность может быть весьма сильной.

– Да, наверное, и если бы Родион имел другой характер, то я, возможно, и рассмотрел бы эту версию. Но, повторяю, главной его целью была все же не месть, а желание поразвлечься. Этот парень способен зайти довольно далеко в поиске таких вот жутковатых развлечений, но не дальше той черты, которая отделяет простого негодяя и пакостника от убийцы. Вообще убить человека целенаправленно не так-то просто, для этого нужен особый склад характера. К тому же Мезенцев, и теперь я почти убежден в этом, даже не причастен к попытке нападения на Алексея. Раньше я мог лишь догадываться и строить предположения, поэтому-то мне и нужно было узнать мнение человека, который хорошо знает Мезенцева.

– Вы доверяете мнению Приста?

– Да, безусловно, в вопросах человеческой психологии Прист настоящий мастер.

– Прошу прощения, но я думаю, что ваш драгоценный Прист слишком самоуверен. Он, конечно, первоклассный пройдоха, не лишен определенного обаяния и даже может быть весьма убедителен, но как по мне, так его эго страдает явным гигантизмом, а после нашего сегодняшнего визита оно, кажется, раздулось еще больше, если это вообще возможно. Знаете, я бы даже сказал, что они с Мезенцевым в чем-то даже похожи, оба помешаны на своей весьма мнимой исключительности, да еще и пытаются оправдать свою порочность несовершенством общества.

– Хм, интересный вердикт. В чем-то ты может и прав, вот только у Мезенцева нет и десятой доли того чутья и той проницательности, которые есть у Приста. Этот парень действительно не является примером добродетели, скорее, наоборот: то, чем он промышлял долгое время и чем занимается сейчас вряд ли можно назвать достойным занятием достойного человека. И тем не менее он мне необходим, и меня в данном случае не особо интересует моральная сторона его личности, достаточно того, что я абсолютно уверен в его способностях, которые являются для меня очень ценными. Он единственный, кто сможет оперативно и точно выяснить, где был Мезенцев в день убийства. Во-первых, как я уже сказал, это нужно мне, чтобы окончательно доказать, или, чего также нельзя полностью исключать, подтвердить виновность Родиона. А во-вторых, если он все же невиновен, то доказательства этого нужно как можно скорее представить Рокотову, чтобы тот не вздумал устроить суд Линча.

– И все же, мне кажется, вы слегка переоцениваете способности Приста. Может я и не прав, но, по-моему, он просто очень хитрый, заносчивый и крайне самолюбивый жулик, придающий своей персоне излишне значение. Я бы на вашем месте так безгранично ему не доверял.

Чернов ничего не ответил, он лишь улыбнулся и посмотрел на своего собеседника с какой-то добродушной, отеческой снисходительностью, которая, тем не менее, слегка разозлила Вадима, заставив его пожалеть, что он вообще ввязался в этот бесполезный спор с предсказуемым финалом. Шеф уже сделал для себя определенный выводы и после разговора с Пристом лишь еще больше укрепился том, что они верны, а посему любая попытка его переубедить была сравнима в своем безрассудстве с попыткой пробить лбом бетонную стену. Одного Вадим не мог понять: какого лешего Чернов вообще поинтересовался его мнением, если и так уже все для себя решил. Возможно, он все же сомневался в верности своих догадок, или же, что было более вероятным, просто ни с того ни с сего решил устроить своему подчиненному что-то вроде теста на сообразительность.

– Я понимаю, что наши с Пристом рассуждения, возможно, показались тебе чересчур претенциозными и лишенными более весомых аргументов, – Чернов, казалось, прочитал мысли Вадима, – но поверь мне, скоро ты и сам убедишься, что мы были правы. Я попытался узнать твое мнение, потому что оно было мне действительно интересно. Понимаешь, нельзя полностью и безоговорочно доверять только себе, ибо все мы ошибаемся, иногда необходим свежий, незамутненный взгляд со стороны, это здорово помогает еще раз взвесить все за и против, взглянуть на проблему под разными углами и с разных точек зрения.

Вадим хмыкнул и покачал головой, он в очередной раз убедился, что думать о чем-то про себя, когда рядом находится Чернов – дело абсолютно бесполезное; он будто видел тебя насквозь, и ничто не могло ускользнуть от его пытливого, пронзительного взгляда. Этот человек, казалось, был способен, проникнуть в самые потаенные глубины твоего сознания и вытащить оттуда все, что ему будет нужно.

ГЛАВА 9

Руки Виктора легко и резво летали по клавишам, звонкая и порывистая музыка Второго концерта для фортепиано с оркестром до минор Рахманинова заливала мрачный особняк, разбавляя его суровый полумрак чарующим, завораживающим звучанием. Сегодня он был в приподнятом настроении, сегодня ему все удавалось, сегодня он ликовал. Если кто-то в их семье и мог сравниться в рабочем фанатизме с Марком, то это был Виктор. С детства он привык побеждать и буквально физически страдал от каждого поражения, он обязан был стать лучшим во всем, так считали его родители, так в скором времени стал считать и он сам, ведь даже его собственное имя не оставляло ему шансов думать по-другому. Девиз «главное не победа, а участие» для него не подошел бы ни при каких условиях, Виктор готовил себя только к победам и только к первым местам. Второе или тем более третье место на любом музыкальном конкурсе стали бы для него горьким поражением. Победителем может быть только один, и он это понимал. Он также понимал, что для этого нужно забыть об отдыхе, забыть о личном времени и о многом, что доступно простым смертным, но он ни секунды не сомневался, что все вышеперечисленное не стоит и десятой доли тех фантастических ощущений, того единственного, короткого и прекрасного мига, когда он осознавал, что снова стал первым.

Виктор не сразу решил, чем хочет заниматься больше, выбирая между музыкой и математикой, поскольку мир цифр и сложных алгебраических уравнений завораживал его ничуть не меньше, чем мир нот и звуков. К своим тринадцати годам он окончательно понял, что музыка его интересует куда больше, что несказанно обрадовало его мать, которая всеми силами подталкивала сына именно к такому решению. Вскоре победы на математических олимпиадах сменились победами на музыкальных конкурсах, однако не все и не всегда шло так гладко, как бы ему хотелось. Виктор до сих пор помнил то досадное третье место, которое он занял в девятом классе, помнил, как пришел домой, не чуя под собой ног от стыда и отчаяния; то, что для многих других было бы весьма радостным событием, для него означало горькое поражение. В тот день он понял, что расслабился, беспричинно уверовал в свою непобедимость, что и привело его к столь плачевному для него результату. Именно тогда он твердо решил для себя, что больше никогда не повторит такой непростительной ошибки, сосредоточится на тренировках и увеличить их количество в разы, будет оттачивать свое мастерство, пока не достигнет нужного результата, потому что по-другому он уже просто не мог, потому что только это, как ему казалось, и есть истинное счастье. После того злополучного дня уже никто не смел оспаривать его первенство, победы снова шли одна за другой, а за ними следовали восторженные комментарии о молодом таланте, который вскоре покорит публику не только в Москве и России, но и в других городах по всему миру. Его стали приглашать известные пианисты из Франции и Германии, в своем юном возрасте он побывал в Париже, Токио, Берлине, Брюсселе и Лондоне, ему посчастливилось выступать в таких залах, о которых его сверстники могли только мечтать, вся эта буря событий подхватила его и понесла за собой, не давая перевести дух, наполняя его жизнь яркими красками и эмоциями, беспощадно поглощая все свободное время. С тех пор Виктор уже не принадлежал себе, он принадлежал своему, как ему казалось, предназначению. И вот сегодня он понял, что ему все удалось, все получилось, победа снова была так близка и ощутима, от этого состояния нельзя было устать, к нему нельзя было привыкнуть, он был полностью доволен собой, его вечный соперник, Борис Громов, остался с носом, на конкурс в Милан поедет он, Виктор, и уже ничто не сможет этому помешать, просто потому, что он лучший, потому что ему нет равных, и через два месяца он это докажет, как и доказывал раньше. Это радостное событие придавало ему сил и было как нельзя кстати, поскольку в последнее время он чувствовал некую опустошенность и невероятный упадок сил, однако упрямство в достижении цели непрестанно гнало его вперед, лишь усугубляя приступы безграничной депрессии, которые все чаще стали посещать его. Он гнал от себя это странное, омерзительное, гнетущее ощущение душевной слабости, объясняя все происходящее с ним обычным переутомлением.

Виктор уже давно мечтал уехать и хоть на время покинуть родительский дом. В последнее время ему казалось, что атмосфера в доме стала невероятно тягостной и напряженной, а мать и отец были какими-то непривычно рассеянными, хотя и старались делать вид, что все в порядке. К тому же, его весьма озадачил тот странный случай, который произошел несколько дней тому назад. В тот день он как обычно поздно вернулся из училища и как раз снимал одежду в прихожей, когда в дом неожиданно влетел его отец. На нем буквально не было лица, словно его что-то очень сильно напугало, ничего и никого не замечая, он быстро прошел наверх. Неожиданно Виктор заметил скомканный листок бумаги, который отец, вероятно, выронил из кармана. Любопытство взяло верх, Виктор поднял и развернул его, но к своему удивлению не увидел ничего особенного. Это был карандашный рисунок комнаты: с потолка свисала вычурная хрустальная люстра, неподалеку от окна стоял небольшой столик с какой-то странной круглой вазой, а на подоконнике можно было заметить слегка выглядывающий из-за занавески горшочек с цветком. Все произошедшее крайне смутило Виктора, он подумал, что отец может обнаружить пропажу и вернуться, поэтому снова скомкал рисунок и положил его примерно туда же, где взял, после чего быстро поднялся к себе в комнату. На следующий день отец выглядел так, будто ничего особенного не случилось, однако его страх, едва различимый, загнанный глубоко внутрь, все-таки изредка мелькал у него глазах. И не только у него. Виктор заметил, что и у матери он тоже был, пусть столь же незаметный, но был.

Иногда детям Розенбергов казалось, что главой семейства по сути является их мать, Агата. Отец, широкоплечий блондин с правильными тевтонскими чертами лица, придающими его образу еще большую суровость, был человеком строгим, вечно погруженным в себя, немногословным и скупым на эмоции, словно гранитный памятник самому себе, неизвестно по какой причине сошедший с постамента, и тем не менее волевые качества его жены были куда сильнее. Безусловно, она искренне гордилась своим Эдгаром и его благородным происхождением, не упуская возможности подчеркнуть это при первом же удобном случае, и перед всеми вела себя так, будто именно он является столпом и основой их дома, а она лишь беспрекословно подчиняется его воле. Однако на самом деле все обстояло несколько иначе. Агата была тенью мужа, его серым кардиналом, верным спутником и советчиком. На первый взгляд в отношениях супругов Розенбергов царило относительное равноправие, но первенствовала все же именно Агата, а не Эдгар. И вдруг, ни с того ни с сего, эта несгибаемая железная дама, поддалась какому-то неизвестному страху, столь сильному, что была не в силах его скрывать.

Все эти мысли о странном поведении родителей не давали Виктору покоя, однако подготовка к предстоящей поездке и напряженная учеба не давали ему возможности как следует поразмыслить над всем происходящим, слишком многое нужно было сделать, и времени на что-то другое просто не оставалось. И тем не менее, мысль о том странном рисунке постоянно преследовала его: что за комната была на нем изображена, как он оказался у отца и почему так сильно испугал его?

ГЛАВА 10

Едва переступив порог офиса, Вадим тут же натолкнулся на расхаживающего взад-вперед шефа, который сосредоточенно о чем-то размышлял и, как показалось Максиму, в первые секунды даже не заметил, что кто-то вошел.

– Ты только посмотри, что мне прислал Чубакка! – Чернов произнес это так, будто только что получил долгожданный новогодний подарок, после чего быстро подошел к компьютеру и открыл последнее присланное сообщение. Текст сообщения был следующим: «Николай Павлович, я проверил всю недавнюю переписку Алексея Самойлова, ничего особо подозрительного лично я не нашел, однако на всякий случай высылаю вам ее на почту для повторной проверки. Сайты и страницы в социальных сетях, которые он посещал, так же не содержат почти ничего интересного. Я сказал почти, потому что есть кое-что, что лично мне показалось странным. Незадолго до убийства, Алексей зачем-то активно интересовался одной психиатрической лечебницей, расположенной в Нижнем Новгороде. Точнее, никакой лечебницы там уже давно нет, она полностью сгорела много лет назад, но это не суть. Весь полученный мною материал я также высылаю вам. Думаю, что он будет вам интересен.»

– Ну, и как тебе это нравится? – спросил Чернов. – Зачем, по-твоему, молодому парню интересоваться какой-то там клиникой, да еще и столь специфической направленности?

– Да, действительно странно. Понятия не имею.

– Вот и я тоже. А я должен знать, причем как можно скорее.

– Думаете нам это поможет?

– Я думаю, что мне нужно ехать в Нижний и узнать об этой лечебнице побольше.

– Вы это серьезно? Может все-таки отработать версию с Мезенцевым до конца?

– Ах да, я тебе не сказал. Я получил вчера весточку от Приста. Как он и говорил, в день убийства Мезенцев был совсем в другом месте.

– Это точно?

– Точнее некуда. Прист либо выполняет поручение до конца, либо не выполняет его вовсе. Так что обвинить Родиона можно лишь в идиотских играх, которые будут, видимо, стоить ему членства в столь обожаемом им ранее, а теперь столь же ненавистном ему клубе. Думаю, его это не особо расстроит. Кстати, остальные члены клуба, вероятно, окончательно решили для себя, что это он убил Алексея. Хотя в данном случае меня это уже не интересует, и у меня нет особого желания тратить свое время на то, чтобы разубедить их в этом. Я получил подтверждение его непричастности, и теперь могу сосредоточиться на более важных вещах. Единственное, что нужно сделать, это немедленно оповестить Рокотова о результатах расследования. Хотя… – Чернов вдруг резко остановился на полуслове, было видно, что он чем-то очень обеспокоен. – Я не уверен, что мои соображения убедят нашего клиента окончательно.

– В смысле?

– Согласно сведениям, полученным мною от Приста, Мезенцев в тот день посещал одну закрытую вечеринку. Вся прелесть в том, что ее участники, как я понял, были связаны обязательным кодексом молчания. Именно поэтому, когда у полиции появились вопросы к Родиону, он отделался от них липовым алиби, состряпанным на скорую руку. В этом же кроется и причина того, что он не может опровергнуть обвинения своих приятелей. В его придуманную версию они, естественно, не верят, а рассказать правду он не может. Видимо, необдуманное разглашение того, что происходило на том мероприятии, карается куда более жестоко, возможно даже, что наказание предполагает смерть болтуна. Так что Родион, судя по всему, счел лучшим для себя вариантом смириться с издевками и позорным исключением из клуба, нежели рассказать, где он был на самом деле, тем более, что серьезного вреда его бывшие друзья ему нанести не смогут, а с клубом он и так порвал, поскольку тот ему, как мы недавно выяснили, изрядно опротивел.

– Невероятно! Он просто притягивает к себе неприятности! Во истину, скука и поиск экзотических развлечений однажды его погубят. В какую еще дрянную авантюру ввязался этот идиот?

– Прист сказал мне, что подобные мероприятия устраиваются не часто и что там происходят вещи, о которых слабонервным гражданам лучше не знать, начиная от оргий содомского масштаба, до жестоких гладиаторских боев и самой настоящей охоты на живых людей. Я ума не приложу, как Присту вообще удалось раздобыть такую информацию. Хотя, зная его, мне бы не стоило удивляться. Этот человек способен пробраться даже в ад и стащить вилы у самого хозяина преисподней, не исключаю, что он и сам частенько бывал на подобных сборищах. Так вот, порой там присутствуют люди весьма известные, которым огласка совсем ни к чему, так что уровень конфиденциальности наивысший.

– Ну и приятели у вас, Николай Павлович, – выдохнул Вадим.

– Есть лишь одна проблема – прямых доказательств непричастности Мезенцева и уж тем более свидетелей у меня нет, так что Рокотову придется поверить мне на слово. Надеюсь, мне удастся его убедить в том, что тот, кого он обвиняет, не имеет никакого отношения к смерти Алексея.

– А если он вам все-таки не поверит? Что тогда? Я бы, наверное, тоже засомневался, уж больно все запутано и не очевидно. Ненависть слепа, он вполне может подумать, что и вы, так сказать, продались отцу Мезенцева и начнет действовать сам.

– Не знаю, вообще-то он человек вполне разумный, хотя и упрямый. В любом случае моя задача – остановить его от опрометчивого поступка.

– А этот Родион все-таки ценит свою шкурку, раз так боится проболтаться о своих ночных похождениях. Видимо, не совсем разочаровался в жизни, раз так за нее трясется.