Читать книгу Эпоха перемен (рассказ свидетеля Великого Распада) - Александр Александрович Малькевич, Александр Александрович Винниченко, Александр Александрович Носов - Страница 5

Настал трагический для меня 1979 год. Фархад и Меджнун окончили школу и поступили в Первый Московский медицинский институт. Я упрашивал Зухру оставить свой хлопкоуборочный комбайн и остаться дома. В крайнем случае, я пристроил бы её в свою клинику уборщицей. Она просила ещё годик, поставив себе цель побить рекорд Турсуной Ахуновой и стать дважды Героем Социалистического Труда, чтобы в родном кишлаке установили её бронзовый бюст.

Скрепя сердце, я согласился ещё на один сезон. Радостная, полная надежд, уехала она в свой кишлак. Сёстры старались вовсю и писали на её счёт не четверть, а половину собранного ими хлопка, и Зухра достигла результатов невиданных, неслыханных и невозможных. Но, так как результаты были зафиксированы на бумаге, а хлопок действительно лежал на складах, Зухре Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание дважды Героя Социалистического Труда с установкой бронзового бюста на родине героини.

И вот мы с ней летим в Москву. И вот она обычной человеческой походкой подходит к Леониду Ильичу Брежневу. Он прикалывает ей вторую Звезду Серп и Молот и Орден Ленина и трижды целует в обжаренные среднеазиатским солнцем щёки. И всё это снимает телевидение – программа «Время».

Через день мы вчетвером с Фархадом и Меджнуном, которым ради такого случая предоставили в институте недельный отпуск, возвратились домой. Нас встречал весь Таджикистан. Приём в ЦК, праздничный обед в Совмине. На следующий день мы поехали в родной кишлак Зухры. А там в центре кишлака, на площади перед конторой – вот он – бронзовый бюст. На постаменте сидит Зухра – красавица, с двумя звёздочками на груди.

Народ гулял три дня. Только на плов ушло 132 курдючных барана. Играли на народных инструментах. Девушки танцевали в национальных костюмах. В последний день вышла в круг и Зухра. Так и поплыла по кругу, как лебёдушка. Потом подпрыгнула, притопнула, прихлопнула ножка о ножку… И вдруг из-под каблуков её чудесных туфелек вырвался столб огня, треск и гул заглушил испуганные возгласы, и в одну секунду Зухра взмыла ввысь и исчезла в синем небе. Никто ничего не мог понять. Вопли, плачь, паника, мечущиеся люди. Я не мог поверить в то, что случилось только что на моих глазах. Никогда не забуду заплаканных глаз моих сыновей, устремлённых в небо, и дикий визг их одиннадцати тёток. Долго мы ждали нашу милую Зухру, но на Землю она больше не вернулась.

Через неделю меня вызвали в КГБ и сообщили, что башмачник из Старого Ташкента оказался агентом ЦРУ и давно охотился за конструкцией нашего новейшего хлопкоуборочного комбайна. Он получил задание переправить Зухру в Пакистан, но не рассчитал и заложил в её реактивные туфельки слишком много топлива, и вместо Пакистана она улетела в космос. Негодяй уже задержан и даёт признательные показания.

Ещё через месяц ко мне пришёл представитель Академии Наук, и официально заявил, что Зухру следует считать погибшей. Она или сгорела в плотных слоях атмосферы, или разбилась, упав из космоса без парашюта, или приземлилась, по расчетам баллистиков, в районе Северного полюса, а сейчас, в ноябре, температура там настолько низка, что в шароварах и шёлковом халате, в которых она улетела, не замёрзнуть просто невозможно.

Мы совершили обряд похорон, сыновья мои уехали обратно в Москву, я вновь остался один одинёшенек. Единственное, что у меня было – работа.

Я считался лучшим хирургом Таджикской ССР, и жил бы спокойно в Душанбе до самой смерти. Но… Всё бы хорошо, да что-то нехорошо, как сказано у дедушки Гайдара. Что-то тёмное вползало в нашу жизнь и принимало форму видений и слухов.

В начале 1980 года я увидел вещий сон. Мне снилась толпа вопящих людей, бегущих кто в тапочках, кто босиком по глубокому снегу через перевал. «Духи! Духи! Вовчики!3» – проносилось по толпе, и тогда люди метались в панике и бежали ещё быстрее на обмороженных ногах, прижимая к себе плачущих детей.

Я проснулся. Конечно, я ещё не знал, кто такие вовчики, но понял одно: через двенадцать лет в Таджикистане нас, русских, будут убивать. К русским я относил, конечно, и себя – советского немца. Я понял, что надо уезжать в Россию пока не поздно, и стал собираться.

В июле приехали на каникулы Фархад и Меджнун.

–Правильно, отец! Мы ведь из Москвы тоже не вернёмся. – Что-то зловещее послышалось в этих словах, но я отогнал от глаз смертное виденье и немедленно забыл его.

Втроём поехали мы в кишлак попрощаться с роднёй. Отец Зухры – дедушка моих сыновей – не перенёс гибели дочки и измену друга – башмачника из Старого Ташкента. Он не узнавал нас, постоянно плакал и звал Зухру. Дни его были сочтены. Он угасал на глазах и на руках одиннадцати дочерей.

После обеда, оставив старика под присмотром старшей дочери, всею роднёю пошли мы к бюсту Зухры. К постаменту был привязан грязный ишак. Завидев нас, он стал хрипло орать, выставляя жёлтые зубы, жалуясь на горькую ишачью жизнь. В ту же минуту вывалил он под постамент содержимое своего кишечника. Сёстры закричали, застрекотали, одна схватила ишака за уши, другая пыталась отвязать верёвку. Ишак мотал головой, не понимая, в чём он провинился. Вдруг из конторы вышел его хозяин и, молча, не обращая на нас никакого внимания, отвязал ишака, вскочил ему на спину и ускакал так быстро, как только позволяли тонкие ишачьи ноги.

Одна из сестёр-хлопкоробш пошла в контору ругаться с председателем Хамидом Каримовичем, Фархад и Меджнун побежали домой за метлой и лопатой. Прощания не получилось.

Я пришёл к Зухре вечером один: «Прощай, больше я тебя на этом свете не увижу», – сказал я, обнял бронзовую голову своей жены и последний раз поцеловал её в губы. Странно, но и от бронзы одуряющее пахло лавровым листом и укропом.

Тихо-тихо вышли из аллеи Фархад и Меджнун и вместе со мной обняли бронзовое тело своей матери. Долго стояли мы вчетвером, слившись воедино – трое мужчин во плоти и бронзовая женщина, нагретая дневным азиатским зноем. В последний раз мы были вместе и были живы. Но чем глубже становилась ночь, тем быстрее остывала бронза, и она стала уходить от нас. Мы оставались тёплыми и живыми, а она стыла, стыла… Но, отчаянно борясь со смертью, она стала высасывать тепло из нас. О, как она не хотела уходить!

–Ну вот и всё, – сказал я, отрываясь от бюста, и уводя Фархада и Меджнуна. – Вот и всё!

Мы пошли по сонному кишлаку куда глаза глядят.

Я дрожал как в лихорадке и не только от бронзового холода. Какие-то слова рвались наружу. Я должен был что-то сказать своим сыновьям. Это что-то было ужасно важно, но в то же время страшно, может даже губительно для моих сыновей. «Молчи, молчи!» – приказывал я себе. Но не в моих силах было противиться судьбе. Я не выдержал, и уста мои отверзлись.

–Пройдёт совсем немного времени, – сказал я, – и вы услышите много скверного о вашей матери и о вашей Родине. И много горьких минут придётся вам испытать, потому что всё, что вы услышите, слишком уж будет похожим на правду. Только, заклинаю вас, что бы вы ни узнали, не отрекайтесь, любите и будьте верными. Легко любить мать уважаемую, хорошую во мнении людей, но только сильные люди любят мать любую, что бы о ней ни говорили. Вам скажут, что ваша мать обманщица, все свои награды и почёт добыла обманом, и приведут в подтверждение много несомненных фактов. А вы верьте только ей, и знайте, что она настоящая героиня. Глубоко лежит её правда – не всегда можно её предъявить – но в неё надо верить. И также скажу я вам, что легко любить Родину хорошую, чистую и добродетельную, но только лучшие умеют любить Родину любую, даже когда все называют её плохой и преступной, и быть верными ей и только ей.

–Отец, но разве наша мать обманщица, а наша Родина преступная?

–И ваша мать не обманщица, и наша Родина не преступная. Но как не поверить в ложь, когда все её утверждают! Как оставаться верными, когда все предали? Сможете?

–Сможем! – ответили Фархад и Меджнун.

На следующий день я проводил сыновей в Москву. А ещё через день сам сидел на остановке, ожидая автобус до Ташкента. Подошёл пожилой азербайджанец:

–Разрешите присесть?

–Пожалуйста, пожалуйста.

–Аликпер Алиевич Гумбатов, – представился он.

–Вы бывший строитель из Баку и едете в Комсомолабад на заработки, – огорошил я его.

–Откуда вы знаете? – испугался он.

–Я вижу по рукам – в них навек въелся цемент.

–А-а, – он успокоился и через десять минут настолько проникся ко мне расположением, что стал рассказывать очень доверительно.

–Хотели строить здесь склад, но нас опередили армяне, – он почему-то оглянулся вокруг, будто проверяя, не подслушивает ли кто. – Эти армяне – я называю их вторые немцы. Нет, вы не подумайте, я куммунист. У нас в Баку выйдешь во двор – каких только детишек нет – белый, рыжий, чёрный; русские, армяне, азербайджанцы, лезгины, греки – сердце радуется, дружба народов! Сейчас едем в Комсомолабад. Я действительно бывший строитель, но на заработки еду не я, а два старших сына и три племянника. Я буду готовить еду, приглядывать, чтобы не делали разврат, ну и так, организовать что – туда, сюда. Я ведь уважаемый человек. Мне 68 лет, и я ни разу не был свидетелем! – Он сделал паузу, чтобы я по достоинству оценил этот факт. – У меня мама ещё жива. Ей 107 лет.

–А откуда вы знали, что я еду в Комсомолабад? – снова насторожился он.

–У вас в руках билет до Комсомолабада.

–А-а, у вас хорошее зрение! – а потом ни с того ни с сего, наклонился и сказал, понизив голос:

– Знаете, у нас ведь хотели убить товарища Алиева.

–Да вы что?!

–Да! Это знает вся республика! – он явно остался доволен, что не только мне его, но и ему меня удалось удивить.

–Да как же?

–Председатель Совета Министров, Генеральный Прокурор и Председатель Верховного Совета составили заговор. Они хотели убить товарища Алиева и захватить власть. Дааа! Они пошли к его повару и сказали: «Приготовь сегодня обед, и влей в борщ вот это», – и дали ему маленький флакончик. А повар был русский, – сказал Аликпер Алиевич с таким уважением, что сомнений не осталось: русский повар не предаст. И действительно, повар отнёс флакончик самому Алиеву и всё рассказал.

«Ты получил задание от вышестоящих товарищей и должен его выполнить», – сказал Алиев. «Но как же так?» – «Делай, что тебе сказано, а остальное предоставь мне».

На другой день товарищ Алиев после заседания ЦК сказал: «Мы с вами, товарищи, хорошо поработали, окажите мне честь, останьтесь со мной обедать».

Накрыли стол, товарищ Алиев сказал тост, выпили коньяку. «А теперь, товарищи, закусывайте, закусывайте, ешьте борщ!» И все стали есть, только трое тех да товарищ Алиев не прикасались к еде. «А что же вы не едите?» – «Спасибо, спасибо, мы не хотим, мы сыты». – Но ведь всё так вкусно, и товарищи едят». – «Спасибо, Гейдар Алиевич, что-то нет аппетита». – «А может у кошки есть аппетит?» – сказал Гейдар Алиевич. Открылась дверь, и в столовую вошла кошка.

«Ну-ка, попробуй борща, – сказал товарищ Алиев кошке и подал ей свою тарелку, – неужели товарищи правы, и повар приготовил невкусно?» Кошка поела из тарелки Гейдара Алиевича, тут же упала и сдохла. – «Так вот в чём дело! Председатель КГБ! Арестуйте этих негодяев!»

–А как же остальные члены ЦК? Съели отравленный борщ?! – ужаснулся я.

–Да! Но ведь в коньяке, что они выпили перед едой, было противоядие. Это чистая правда. Их потом судили. Всех приговорили к расстрелу. Вся республика знает!

Я не стал расстраивать старика и не сказал ему, что слышал точно такие же истории о первых секретарях узбекской, таджикской, туркменской, киргизской компартий. Разница была только в должностях заговорщиков, да в такой маленькой детали, как противоядие в коньяке.

Подошли сыновья и племянники Алиевича, встали рядом с ним скромно. Смущались то ли его, то ли меня. Алиевич посмотрел на них вопросительно.

–Это город в Киргизии4, – сказал старший по виду.

–Да!? – удивился Алиевич, – и далеко отсюда?

–Не очень.

–Гм, – Алиевич задумчиво посмотрел перед собой на приближающийся автобус.

–Это какой автобус? – спросил он. – Наш?

– Нет, ташкентский, – тихо ответил сын или племянник.

– Это мой автобус. Прощайте, – сказал я Алиевичу, от сердца пожимая руку симпатичному старику, – и не переживайте – ваш младший сын вернётся из Джелалабада живым и здоровым! – автобус рванул с места, а старик с сыновьями и племянниками остались стоять с открытыми ртами.