Читать книгу Падение с яблони - Александр Алексеев - Страница 26

Выспался, как младенец. То ли атмосфера здесь такая, то ли свобода благотворно повлияла на мою истрепанную психику. Но так сладко я давно не спал. Встал в десять – и никакого идиотского волнения перед свиданием. Только приятное щекотание в груди.

Спокойно позавтракали с Мишкой, поиграли в карты. Потом он не без зависти, конечно, пожелал мне удачи, и я отправился туда, куда дети обычно не ходят.

Без минуты двенадцать я был на стадионе. Ее не было.

Я не удивился и не огорчился особо. Просто не хотелось разочаровывать Мишку. Наверно, поэтому целых пятнадцать минут исправно караулил киноплощадку. И, уже уходя, оглянулся.

Она стояла у высокого забора и улыбалась. Было похоже, что все это время она пряталась за этим забором и наблюдала за мной.

– Нехорошо опаздывать, – сказал я, тщательно пряча свою радость.

– А я давно уже тут, – сказала она.

– Я знаю, – сказал я.

– Ты что, видел меня?

– Нет, достаточно сейчас тебя увидеть.

– Такой проницательный?

– Нет, это ты такая открытая.

– А почему я к тебе не подходила, знаешь?

– Пусть это останется еще одним твоим секретом, – закончил я. И чтобы не дать ей времени придумать очередную глупость, спросил: – Так ты идешь со мной?

– Ну конечно, если пришла.

Мы вышли за стадион и по главной молчановской дороге направились прямо. Прямо – значит, в лес. Впрочем, если бы влево или вправо – все равно в лес. Но мы пошли прямо. Наверно, потому что не задумывались, куда идти. В голове у каждого было свое. Я думал о том, с чего начать приступ и как свои грязные замыслы превратить в красивую лесную сказку. Задачка, надо признаться, не для среднего образования. Ну а какие секреты прятались в ее светленькой головке, для меня было таким же темным лесом, как и тот, в который мы шли.

Мои карты путались. Совершенно не к месту она казалась озабоченной. И к окружающей красоте была глуха, как тетерев. Заводил ли я речь о березах и елочках – она отвечала коротко и однозначно. Предпринимал ли я попытку взять ее за руку, чтобы помочь переступить через ямку – она отстранялась, делая вид, что не нуждается в помощи. Она никак не хотела быть женщиной! Несмотря на то что перед встречей совершила все, что совершает женщина, – и глазки подкрасила, и губки, и духами прыснулась. И даже волосы ее блестели свежей вымытостью.

Я чувствовал себя как борец, которого в решающий момент оторвали от земли и который в поисках опоры беспомощно размахивал руками в воздухе. Она не позволяла насладиться ни собой, ни лесом. В своем ярком платьице она выступила на первый план, оттеснила дикую природу. Ее запах напрочь убивал все многосложное соединение лесных ароматов. И я не таращился по сторонам, а косился на ситцевые цветочки, которые маленькими букетиками гнездились на ее груди.

Я три раза останавливал ее в подходящих местах и предлагал отдохнуть. И при этом так выразительно смотрел ей в глаза! Только женщина из очень твердой древесины могла после этого идти куда-то дальше.

Через два часа она наконец устала. Ножки стали заплетаться, и она согласилась присесть на лужайке под елью в зарослях папоротника. Собралась в комочек, обхватила руками колени, надежно спрятав свои прелести, спружинилась, застыла, готовая к обороне. А в глазах – насмешка и любопытство.

Я не стал угадывать ее мысли. Повалился грудью на ее плечо и лицом уткнулся в пахнущие волосы. Потом очень естественно прошептал:

– Галя, мне хочется тебя целовать.

Она словно этого только ждала. Совершенно спокойно, не вздрогнув, не охнув, вонзила в меня короткое и острое слово:

– Нет!

И не шелохнулась. Будто я спросил, не знает ли она, сколько времени!

Я проглотил ком соли и мужественно продолжал:

– Но это же противоестественно, Галя. Почему ты не хочешь?

– А зачем?

И мои глаза полезли из орбит. Однако я собрался весь, вздохнул глубоко, затем взял в руку ее хорошие волосы и, перебирая их пальцами, очень нежно прошептал:

– Чтобы было хорошо.

И услышал ломовой вопрос:

– Кому?

– Нам, Галя. И мне, и тебе.

– А ты уверен, что мне будет хорошо? – совсем уже по-свински сказала она.

– Эх, Галя!..

Это был последний выдох мой растоптанной нежности.

Стало очень грустно. Я не чувствовал даже злости. Внутри похолодело и потяжелело. Я упал на траву. И, умирая, сказал:

– Извини. Просто очень хотелось тебя поцеловать. Ты была такая хорошенькая. Я думал, это нормально, когда молодому человеку хочется поцеловать девушку. Наверно, было бы хуже, если бы ему этого не хотелось. Вот как сейчас. Мне уже не хочется – и мне плохо. Я бы сейчас чего-нибудь поел.

В ответ она брызнула ядом:

– Ты всем такое говоришь?

– Нет, – отвечал я мертвым голосом, – брюнеткам я говорю другое.

– Интересно, что же?

– Тебе, чтобы узнать, как минимум придется перекрасить волосы.

Корабли мои пошли ко дну. Но я вовремя ухватился за спасательный круг – за равнодушие. И теперь уже на все было плевать. Я решил больше не разговаривать. И даже был готов нагрубить.

Галя потихоньку исчезала. На ее месте появлялся лес. Все-таки мы были в лесу.

С минуту она молчала. О чем-то напряженно думала, что-то хотела спросить. Она кусала губы, сопела носом и руками щипала травку. И наконец спросила:

– А ты с Мишкой переписываешься?

– Иногда, – ответил я лениво. И механически добавил: – А что?

– Да так… А в прошлом году ты ему писал письмо, большое такое?..

Я вмиг почуял все недоброе, что только мог нести в себе поставленный вопрос. Об этом письме я спросил у Мишки в первый же день. Он сказал, что ничего не получал. И я даже успокоился, сочтя свою брехню навсегда утерянной.

– А он тебе что, давал его читать?

– Да он и сам его не читал!

Я вскинул бровь и вопросительно посмотрел на нее. И она пояснила:

– Со мной в классе учится одна девчонка, его однофамилица. У них даже инициалы одинаковые. Так что сам понимаешь…

– А я что, не написал адрес?

– Да нет, адрес был… Но почтальон почему-то принес ей.

– Скотина ваш почтальон! А эта девочка ваша тоже хороша. Ну и что дальше? Она принесла мое письмо в школу, вы устроили коллективное чтение…

– Нет, я, конечно, понимаю, что читать чужие письма нехорошо. Но письмо уж больно было интересное.

– Очень рад, что доставил вам удовольствие.

– Ой, и правда, мы его зачитали до дыр! Ты хорошо так пишешь. Ты, наверно, будешь писателем?

– Нет, художником.

– Так ты еще и рисуешь?

– Да, но только голых баб.

– Боже, сколько достоинств! И, конечно же, с натуры?

– И с натуры. Но очень редко.

– А что ж такое? Не хотят раздеваться?

– Не интересно раздевать. Мало красивых. Перевелась красота. Все больше попадаются страшилки.

И я выразительно взглянул на Галю. И у нее отпала охота состязаться в остроумии.

Минуту мы молчали. Было противно. Такое чувство, что тебя застали в тот момент, когда ты переодеваешь трусы.

Ей, видно, тоже сделалось неуютно. Она мялась с явным желанием завязать разговор. А я закрыл глаза и потянулся. В животе при этом громко заурчало. Уж кому действительно было плевать на все переживания и половые неувязки, так это моему желудку. Урчание повторилось и сделалось озлобленным.

А Галя заговорила:

– Это правда, что ты такой развратный?

Я без особого удовольствия ответил:

– Да, правда. Только еще не весь развратился, остались кое-какие внутренности. Сейчас вот подошла очередь желудка. Слышишь?

– Нет, я серьезно!

– И я серьезно. Разве можно серьезней ответить на такой идиотский вопрос! – отрубил я резко в надежде, что она обидится и перестанет приставать или вообще уйдет.

Но она оставалась под наркозом своего любопытства.

– Ты не так меня понял… Вернее, я не так выразилась. Я хотела сказать… Хотела спросить, это все правда, что ты там писал?

– Я много чего писал. Единственное, чего не писал, так это неправды. Что ты имеешь в виду?

– Ну… Ты был где-то в пионерском лагере… И там занимался развратом с пионервожатыми…

– Галя, какой это разврат – с пионервожатыми? Вот если бы с пионерами, был бы разврат. О чем ты говоришь!

Она почему-то смутилась и примолкла. У меня поднялось настроение. Вспомнил, что после всех порнографических сцен в том письме я поместил еще пошлейший анекдот с такими выражениями, от которых у скромной девочки должен был случиться обморок. Но вот она сидит, живая недотрога, до дыр зачитавшая письмо, и продолжает что-то выспрашивать! И мне тоже стало любопытно.

– Знаешь, Галя, – сказал я, задумчиво глядя в облака, – я ведь не такой, каким ты вообразила меня после того дурацкого письма. Я от Мишки ничем не отличаюсь. Но среда формирует человека! У нас совсем другая атмосфера. Таганрог не Молчаново. Таганрог – город барыг и проституток. Наши девочки уже с восьмого класса ведут половую жизнь. И неужели ты думаешь, мальчики будут от них отставать! Наш брат всегда впереди, а уж тут – тем более! Конечно, не все одинаковы. Но в основном народ испорчен. Это вы здесь, в своем райском лесном уголке живете и не представляете, что такое власть денег! Как выжить там, где все продается и покупается!

И девственность ваша тоже. Я знаю таких мамочек, которые за деньги предлагают своих дочек! У нас каждый день кого-то убивают и насилуют. Недавно одному моему знакомому по кличке Череп дали «вышку». Знаешь за что?.. Сидели на хате, бухали. Потом что-то не поделили. Устроили разборки. Пошли в скверик и одного убили. Стали его жечь на костре, чтобы замести следы. Но пошел дождь. Тогда они порубили его на куски и тут же бросили. Потому что опять принялись бухать. Утром одного взяли в канаве, рядом с кусками трупа. Черепа повязали дома, тоже спящего, в грязи и в крови…

Да что там говорить! Мастера в училище избивают учащихся. А те не могут даже пожаловаться – бесполезно! Такая система. Нам ничего не остается, как пить и гулять. Быстрей схватить удовольствие – и в тюрьму. Жизнь везде пропащая, Галя! Это здесь вам ничего не видно… Наверно, поэтому меня так и тянет в лес. Подышу немного здоровым воздухом… Может, это даст силы. Может, на год больше протяну.

Заметив, что Галя перестала дышать, я загнул еще пару жутких историй, какие у нас обычно в ходу, – с насилием, кровью и расчленением. Добавил немного своих красок, усилил эффектом присутствия. Сама обстановка вдохновляла меня – лес, уединение, тишина. Не хватало только темноты и зловещего крика совы. И я бы тогда заговорил о вампирах.

Галя смотрела на меня, как на выходца с того света. А я лежал, изображая Печорина, который слишком хорошо познал жизнь, чтобы еще реагировать на женщину. И мне уже стало казаться, что ничего не соврал о Таганроге, что все оно так и есть. А я и в самом деле безвозвратно разбит жизнью.

Подумаешь, захотелось поцеловать девочку в девственном лесу! Туман рассеялся, и наваждение ушло. Герой лермонтовского времени, зачарованный красотами Кавказа, тоже влюбился в Бэлу. У меня поцелуй не удался, у него любовь прошла – считай, одно и то же. Ничто уже не в силах взволновать хладеющую кровь.

И я легко расстался с Галей. На том же стадионе. Она спросила, чем я собираюсь заняться завтра. И я равнодушно пожал плечами. Было уже не до нее. Страшно хотелось жрать.

Мишка ни о чем меня не расспрашивал. Мне это в нем нравится – редкое качество. И о письме я ему ничего не сказал. Не было его – и все.

Решаем вопрос, когда ехать на сенокос и на рыбалку. Впереди столько интересного! Меня, наверно, потому и к девочкам так болезненно тянет, что в жизни ничего интересного не видел.

И ну их всех к чертям! С ними обязательно влезешь в грязь.