Читать книгу Поле синих васильков. История дружбы, изменившая его мир - Мария Георгиевна Малева, Александр Анатольевич Широков, Дмитрий Алексеевич Макаров - Страница 4

Лес. В тени раскинутой от пышных дубов и высоких густых сосен по узкой слабо вытоптанной тропе несется карета в упряжке из четырех уставших лошадей. Их гнали уже третий день и почти не кормили, лишь по вечерам давали половину ведра овса и воды. И дураку ясно, что с такой пойкой лошади долго не протянут, тем более что перед отъездом им даже не удосужились проверить подковы и одна из бедолаг уже второй день мучается от нарывающей занозы.

Дорога была настолько не объезженной, что кучер с трудом справлялся с повозкой. Редко кто скакал прямо через лес, обычно из-за страха разбойников или историй о нечисти, живущей в лесу, его объезжали стороной. Этой дорогой пользовались в редких случаях, только когда кто-то очень спешил и видно это был тот самый случай.

Разбивая подковами слабо протоптанную тропу, лошади оставляли за собой клуб дыма, закрывающий весь лес. Карета вылетела из леса и поехала мимо кукурузного поля, на каждом чучеле которого отдыхали уставшие вороны. Вдалеке же виднелось что-то похожее на город, видно туда и спешили гости.

Внутри, за закрытыми шторами окнами, через которые просачивался свет ярко-желтой лампы, находилось четыре человека. Уставшая от долгой поездки девочка пыталась уснуть, уложив голову на мягкие как одуванчики мамины колени, но яркий свет от висевшей на окне лампы резал ей глаза и не давал сделать этого. Ее отец сидел напротив с вечно хмурыми и сведенными от размышления бровями, постоянно занятой и почти не уделявший внимания своей дочери. Даже собственной жене он уделял внимания меньше, чем ей хотелось бы, а хотелось ей совсем не много.

Одной рукой женщина не спеша поглаживала дочь по волосам, создавая у девочки легкие мурашки, а другой держала спящего еще, совсем крошечного и закутанного в пеленку младенца – единственного кому было все равно, куда они едут и зачем.

А планы были просты, мужчина собирался разобраться с делами своего брата на тот момент короля. Их отношения были далеко не братские, поэтому, как только появился намек на то, что король может лишиться своего места, младший брат уже мчался на всех порах как голодавший весь день пес, которому наложили покушать. Конечно, никто не собирался убирать короля с трона, это были обычные светские размышления, споры о том, что стоит делать, а что нет, но этот мужчина в карете воспринял все слишком серьезно.

От наскочившей на кочку повозки все внутри буквально подлетели до потолка и чуть не попадали со своих мест. Мужчина как озверевший пес в ярости прикрикнул на кучера, чтобы тот понял, кого он везет и тем самым разбудил ребенка. Малыш заплакал от папиного крика, и как бы женщина его не баюкала, он не хотел замолкать. Звон в ушах от младенца стоял уже так долго, что женщина даже начала бояться, что ее муж вновь сорвется на ней, как это было не раз за то, что она не может успокоить ребенка. Чтобы этого не произошло, ее дочь попыталась успокоить брата, она поводила у его лица одной из держащих в руке ромашек, и малыш засмеялся, через минуту он притих, а чуть позже вновь уснул.

Так как в город был только один вход, каждому кто приезжал сюда, было необходимо проехать по старому, почти разрушенному, каменному мосту. В этом городе много чему требовался ремонт, но больше всего в нем нуждался именно этот, почти развалившийся мост. Иногда даже казалось, что он вот-вот рухнет и погубит ничего неподозревающих гостей.

Под мостом неслась ледяная сносящая все на своем пути река. За последние 10 лет ее бурное течение забрало жизнь не одного десятка рыбаков, поэтому уже третий год к ней никто не приближался, даже когда она ненадолго успокаивалась и была тише голубой ваты, медленно плывущей над ней.

Ее берег был усыпан старыми, уже хорошо проработанными термитами лодками и порванными рыболовными сетями. Ее называли бешеный ручей. Не самое подходящее название для реки как мне кажется, я не в курсе кто и зачем дал ей такое прозвище, но оно почему-то прижилось. Может сначала на месте этой реки был ручей, не знаю, но название мне казалось глупым.

Карета подъехала к городу и остановилась у огромных железных ворот, снаружи которых, облокотившись друг на друга, стояли двое сонных и уставших после ночной смены стражников. Один из них подошел к кучеру и взял из его рук письмо, а прочитав его, он решил заглянуть в карету, чтобы проверить, кто в ней находится.

– Открыть ворота, – тут же высунув голову из кареты и с растопыренными, словно подсолнухи глазами, крикнул стражник.

В эту же минуту за воротами что-то закряхтело и застучало, и стоило им открыться, первое, что возникло перед глазами это огромный черный замок вдалеке, с зазубренной и уходящей в черные тучи крышей.

Карета въехала в город. Хоть было и лето, погода в городе больше напоминала осень. Красные листья застелили улицы, и невозможно было понять то ли время здесь шло по своим часам, то ли просто погода издевается. В этот день ветер был необычайно силен, он слепил прохожих поднятой с земли пылью и уже успел разбить ставнями пару окон.

Чуть не сбив пару детей по дороге, карета пронеслась по узким улицам и остановилась у замка. Первым из нее вышел богато одетый бородатый мужчина, после него светловолосая молодая женщина, а последней со стопкой свежесобранных ромашек вылезла маленькая 11-ти летняя девочка.

Сонный кучер, заморившийся в дороге и постоянно так сильно кашляющий в свой носовой платок, сшитый его мамой, будто у него начинается холера, спрыгнул с повозки и угодил прямо в совсем новую и ароматную кучу местного дерьма, оставленную лошадями, отдыхающими здесь пару минут назад. Он запачкал себя с ног до головы и в особенности свои новые отполированные до блеска ботинки – подарок жены на годовщину. Он не стал даже пытаться очистить их о траву, уж слишком смачно он вляпался, он просто привязал лошадей к небольшому деревянному столбу со специальной выемкой для еды и воды, и дал две монеты местному пареньку, стоявшему рядом в серой кепке, как плату за корм и пойло. Он велел ему обслужить лошадей, а сам пошел отмывать от себя дерьмо.

Мальчишка забежал в старый амбар своего дяди за мешком овса, который для гостей они продавали втридорога и, судя по тому, сколько заплатил кучер, было ясно, что они не местные. Это заведение называлось золотой подковой, но над дверью у входа висела никакая не золотая, а уже все почерневшее от пыли и совсем сгнившее подобие подковы. Как подшучивали жители этого города золотым оно называлось из-за цвета дерьма окружающего все это место, а в каждой шутке, как известно не один пахучий килограмм правды.

Парнишка высыпал «убитым» лошадям большой мешок корма и немного залил водой, чтобы они не давились всухомятку. Те были так голодны, что мгновенно воткнули свои носы в зерно как дротики в доску для Darts и, позабивав свои огромные, пылающие огнем ноздри, стали жадно молоть корм, не думая не о чем, в особенности о том, как дышать.

Как здесь несло думаю и говорить не стоит, представьте себе место без туалета с тучами прожорливых толстых мух, раздувшихся до такой степени что уже и летать не могли, и где набивают брюхо четырехсот килограммовые животные которые, как и все должны ходить в туалет, и, конечно же, сходить лучше здесь и сейчас в прохладном теньке, отбрасываемом от крыши этого амбара, чем справлять нужду на ходу, в пыльной и пытающейся вырваться из-под ног, дороге.

Девочка подходила к грустным прохожим и дарила им по цветку, тем самым улучшая их настроение. Трудно было оставаться хмурым, видя перед собой настолько прелестное создание с ангельским личиком и глазами переполненными счастьем. Казалось, что даже если взять всю радость, которая была в этом городе за последние сто лет, ее все равно будет меньше, чем есть сейчас в этом ребенке. Подбегая к прохожим и даря каждому по цветку, она носилась от одного края улицы к другому, пока случайно не врезалась во что-то и не упала. Она бегала от одного края улицы к другому, подбегая к прохожим и даря каждому по цветку, пока случайно не врезалась во что-то и не упала. Из-за жесткого и глухого удара ей показалось, что она ударилась о столб, но это был не он.

Под судорожным весельем девочка и не заметила, как налетела на спину самого огромного человека, которого она когда-либо встречала. Этот человек повернулся и им оказался местный палач. В руках у него был невероятных размеров топор, на ногах ботинки шестидесятого размера, сшитые на заказ местной портнихой, а на голове черный мешок с криво прорезанными дырами для глаз. Внешне он представлял собой чудовище, монстра не человеческих размеров с раздутыми, как змеи венами, и только его грустные, ярко-голубые глаза выдавали человека под этой маской.

Любой оказавшийся на ее месте в страхе бы рванул подальше от великана, но только не эта девочка. Хоть она была и не самой смелой, почему-то именно в этот момент ей ни капли не было страшно. У нее было такое чувство, что перед ней стоит ее старый друг, которого она знает уже много лет и с которым у нее связано много веселых воспоминаний. Девочка протянула ему руку с цветком, но встречной руки от палача не последовало. Он просто стоял и молча смотрел на девочку, даже не понимая, что сейчас происходит.

Палач смотрел в ее глаза и не видел даже намека на страх. Обычно незнакомцы, увидев его, забываю собственное имя, все силы они тратят на сдерживание мочевого пузыря, не говоря уже о том, чтобы просто стоять напротив и смотреть ему в глаза. Но девочка не придавала значения его внешности, ей было все равно так же как и всем нам в ее возрасте. Но в ее взгляде было что-то, что пронизывало палача до самых его гранитных пяток. Не понятное чувство, которое он никогда раньше не испытывал. Это были не муравьиные мурашки, пробирающие нас во время страха, не чувство беспокойства, долга, или волнения, это был даже не пилящий мандраж, нет, пугающе безмятежное спокойствие, перекати поле или полный штиль в душе – вот что это было.

Мама девочки, увидев, как ее дочь стоит рядом с палачом тут же подбежала и оттащила девочку от громилы.

– Что ты делаешь? С ума сошла, это же палач, больше никогда не подходи к нему, – взволнованно сказала ее мама и увела девочку.

А палач все так же стоял и не подвижно смотрел на цветок, лежащий на земле. Он наклонился, поднял его, и аккуратно протер от пыли своими толстыми пальцами. Боясь испортить, он не сжимал его в кулаке, а положил на черствую и мозолистую ладонь, размер которой идеально подходил цветку.

В замке на третьем этаже как обычно у окна стоял король и любовался городом. Среднего роста мужчина с холодным взглядом и вечным чувством недовольства. Корону он никогда не носил, считая ее бесполезной побрякушкой, все и так знали кто он и на что способен. Жителям не повезло с королем, он был жестокий не ставящий ни во что чужую жизнь, тиран. Все в этом городе принадлежало ему и это его пьянило. Хоть он и был тот еще тип, он никогда не показывал свою жестокость на публике, опасаясь за свою репутацию. И то какой он на самом деле знал лишь его личный стражник бегающий за ним как собачонка и выполняющий за него всю грязную работу.

Вид из окон открывался на площадь – большое пустое пространство, по кругу окруженное домами, словно гладиаторская арена, с невысокой деревянной конструкцией посередине. Именно здесь происходит казнь – любимое развлечение короля. В этот момент в ожидании очередного зрелища как раз скопилась любопытная публика.

Зал напоминал, что то среднее между музеем и комнатой пыток. Длинный широкий коридор, блестящий пол из черного мрамора, а у стены как экспонаты стоят различные орудия пыток, начиная от «Испанского осла» (деревянного треугольного бревна) заканчивая «Колесом Екатерины». Здесь было много всего интересного «Ругательная уздечка», «Грудные когти», «Колыбель Иуды», «Дробилка головы» и т.д., но самым его любимым экспонатом были «Дыбы» (деревянная рама, растягивающая конечности в противоположные стороны и в конечном итоге разрывающая жертву на части). Они были первым, что он поставил у той покрытой маленькими трещинами стены, и благодаря ей и пошла вся эта выстроенная в ряд коллекция. Все это стояло напротив пяти огромных окон, и постоянно блестело от светившего на них солнца. На входе обычные двери были заменены на огромные. Они не были тяжелыми и открывались так же легко, только лишь придавали пафосный вид.

Двери распахнулись, в зал забежал немного запыхавшийся стражник и сказал:

– Мой король он прибыл.

Тут же следом зашел мужчина. Чеканя шаг, он подошел к королю и, улыбаясь во весь рот вытянул:

– Ваше величество.

– Брось к чему это лизоблюдство, – перебил король, – проходи, рассказывай, с чем пришел.

– Ну, точно не с пустыми руками.

После этих слов за дверьми последовал небольшой грохот и в зал закатили черный стоячий саркофаг, по виду и размерам напоминавший человека. Это была железная дева – средневековое орудие пыток, представляющее собой черный сделанный из железа шкаф, внутренняя сторона которого была усажена длинными и острыми как бритва кольями. Из-за того что она казалась слишком жестокой ею уже давно не пользовались и теперь она стала исключительно предметом созерцания. Ее черное подобие женского лица с мелкими впадинами и выпуклостями не выдавало никаких эмоций. И хоть внутри нее распрощалась с жизнью не одна сотня человек, ее блестевшие от солнечных лучей серебряные колья были по-прежнему невероятно остры. Внутри были видны расцарапанные пальцами стены, и если прислушаться, можно было расслышать как шепчет воздух, напоминая последние вздохи несчастных.

– Что это? – спросил король.

– Я слышал, тебе нравятся подобные вещи, – ответил мужчина.

Король открыл ее и увидел внутри торчащие острые колья.

– Необычно, – подметил он.

– У меня есть к тебе маленькая просьба.

– Вот, теперь я тебя узнаю. Говори что нужно.

– Найдется ли в твоем городе местечко для брата и его семьи?

– У тебя дети? Надо же. Конечно, приютим, где только пожелаешь.

Король подбежал к окну и, улыбаясь, сказал:

– Покажи пальцем на любой понравившийся дом, и я тут же прикажу его освободить.

– Спасибо, – засмеялся мужчина. – Ладно, я немного устал, сам понимаешь, дорога была не близкой, так что…

– А казнь? Тебе нужно на это взглянуть. У меня есть один палач настоящий Da Vinci с топором.

– Нет, такие шоу больше не по мне.

– Ну что ж, на нет как говорится и суда нет… Стража, – выкрикнул король, – отведите брата в его покои.

Сразу после того как мужчину вывели из зала, к королю подошел его личный стражник. По размерам он был больше короля и всех остальных в этом замке. Он остановился напротив и направил на него свой пустой взгляд.

– Не выпускай его из виду, – озлобленно и, сведя брови, сказал король.

Стражник молча вышел из зала и тихо закрыл за собой огромные двери. Король подошел к окну и бросил свой взгляд на площадь. Собралась невероятная толпа, казалось, что весь город пришел посмотреть на казнь. Как одно целое толпа орет и чего-то требует. Она испытывает ненависть к заключенному, просит его смерти, хотя даже не знает, что он натворил. Да и виновен ли он? Им это не важно. Главное – это посмотреть на его страдания и получить довольствие. Увидеть, как голова заключенного будет отделена от туловища, как она упадет в корзину, словно переспелый плод с дерева – это единственное что нужно толпе.

Непонятно почему, но в отличие от остальных городов, где казнь служила чем-то вроде устрашения, здесь она являлась только развлечением. И те ужасы, происходившие на эшафоте (помост для проведения казни), от которых у нормального человека должна стыть кровь в жилах и цепенеть сознание, вызывали у публики лишь непринуждённую улыбку.

В середине «сцены» на пне склонился очередной смертник, ожидающий казни. Его пока еще прикрепленная к телу голова лежала на холодном пеньке, пропахшем давно стухшей кровью, а крошечные останки волос и засохшей кожи между трещин напоминали, что сейчас произойдет, хотя забыть и так было невозможно. Над ним как бетонная статуя стоял палач. Его два с половиной метра роста, для заключенного казались бесконечностью уходящей в небо, и похожий на могучий ствол дерева он поднимался вверх до самых облаков. Гигант смотрел в окно замка и ждал приказа. Крики толпы не затихали ни на секунду, они были оглушительны, но, не смотря на это, в ушах палача стаяла полная тишина. Он смотрел в окно на короля, который вот-вот должен был отдать приказ и ждал. Через мгновение король кивнул головой и в туже секунду палач обернулся и молниеносным движением отсек преступнику голову.

Во время казни у всех смертников была одна общая черта, перед самым концом, услышав звук замаха топора, они делали глубокий вдох и задерживали дыхание. Поэтому когда их голова отпадала, раздавался слабый свист, напоминающий сдувающийся шарик. Это воздух покидал их раздутые и наполненные страхом легкие. Звук был настолько тихий, что слышать его мог только палач. Выкинуть его из головы было невозможно, это одна из тех вещей, которая всегда с тобой и любой похожий звук, например, такой как тихий свист ветра ночью, хлопанье крыльев стрекоз или скрип прожорливых комаров напоминал ему об этом, и заставлял вздрагивать в холодном поту. Кошмары, иногда снившиеся обычным людям, для палача были обыденностью, но к таким вещам какими бы частыми они небыли, невозможно привыкнуть и каждую ночь, ложась спать, он знал, что даже сон не позволит ему забыться.

Были случаи, когда смертники так дрожали от страха, что прямо на эшафоте, склонив голову перед палачом и на глазах десятка глазеющих на него людей, ходили прямо под себя. И вы представить не можете как запах мочи и дерьма вперемешку с кровью веселил народ.

– Посмотрите, этот трус обделался, – кричали они и тыкали на него пальцем как избалованные дети.

Но на сегодняшней казни ничего подобного не было, а свист скользящего воздуха по заточенному до блеска лезвию топора и глухой удар в конце означали только одно – представление окончено.

Удовлетворенная и улыбающаяся друг другу толпа стала медленно расходиться и заумно обсуждать, как прошла сегодняшняя казнь, будто они что-то в этом понимали. Они искали недочеты в действиях палача, мелкие ошибки, неотточенные движения и, конечно же, не обходили и самого казненного. Даже то, что секунду назад он лишился жизни и сполна ответил за все совершенные им поступки, вид его окаменелой словно после игры в гляделки с Медузой Горгоной головы, в уже пропитанной на сквозь кровью корзине, все еще вызывал у толпы раздражение. Они считали, что просто отрубить голову – мало, сначала нужно было переломать ему все кости, вырвать щипцами все его зубы и медленно прижечь каждый сантиметр его обездвиженного, но все еще чувствующего боль тела, в общем, замучить до такой степени пока тот не упадет на колени и в слезах не начнет молить избавить его от страданий.

Хоть представление прекратилось, и все уже разошлись, у палача работа только начиналась. Ему еще предстояло завернуть тело в мешок, отнести на кладбище, похоронить и еще много всего.

Для преступников и обычных жителей здесь были отдельные кладбища. Никто не желал, чтобы их хоронили рядом. Все считали, что убийцы этого не заслуживали и что те на чьих руках кровь не должны порочить могилы натерпевшихся от их же зверства родственников, отдыхая неподалеку. Люди считали не правильным когда погибший и его же убийца похоронены рядом, поэтому кладбища так и делились, на убитых и убийц.

И хоть название «Кладбище убийц» говорило само за себя, и сразу же становилось ясно, что здесь зарыты только жестокие преступники и одичавшие отбросы общества, другое же названое кладбищем убитых было не совсем верным и имело не большие нестыковки. Да здесь лежали убитые и не в чем неповинные люди, но кроме того тут еще были обычные граждане: дедушки и бабушки спокойно уснувшие во сне в своих теплых кроватях, погибшие от несчастного случая работяги, слишком рано оставившие свои молодые семьи, рожденные в горе бездыханные дети, и случайные утопленники, в общем все остальные, а не только силой лишенные жизни.

Палач знал, что когда он умрет, его, конечно же, похоронят на этом самом кладбище убийц. Его могила станет таким же заросшим густой травой безымянным клочком земли без историй и воспоминаний. Она будет только мозолить прохожим глаза, и занимать лишнее место. Никто никогда не вспомнит о нем, не придёт навестить и не положит даже засохших и не источающих запаха цветов. Возможно, никто даже не будет знать, кто здесь зарыт, ведь кому какая разница.

В обязанности палача входило только проведение казни, но он копил монеты на кое-что очень важное для себя, поэтому цеплялся за любую работу, одной из которых являлась сопровождение священника по подземелью.

Подземелье представляло собой длинный коридор, по бокам которого в клетках держали заключенных, ожидающих своей смерти. Оно находилось прямо под замком, и с разных краев имело две крученые ведущие наверх лестницы, и только один прямой выход на улицу, по которому в последний путь и выводили заключенных. Это была не тюрьма, настоящая тюрьма находилась в северо-восточной части города, здесь же держали тех, кто был приговорен к смерти.

Всего в подземелье находилось 24 камеры, которые были разделены поровну на 4 секции, то есть по 6 в каждой. Секции делились на детей, тихих, буйных и особо буйных. Почему на буйных и тихих не делилась детская секция? Да потому что каждый из них вел себя одинаково. Они забивались в угол своей камеры и выплакивали все слезы без остатка до тех пор, пока жжение в горле не мешало им дышать. Считаете казнить детей жестоко? Тогда я даже не буду приводить примеры их преступлений, чтобы вас ненароком не вырвало.

Трудно представить, что они чувствовали, зная до минуты точное время своей смерти. Они не могли ни есть, ни спать, в секции буйных даже появилась шутливая присказка на этот счет, «я не могу ни есть, ни спать, ведь мне скоро помирать». Охрана так, часто подшучивала над заключенными, за что иногда получала плевок в лицо, а те в свою очередь выбивали им за это зубы. Здесь это называлось круговорот зубов и шуток. Говоря простым языком, правила здесь были просты, хочешь остаться целым и выйти самостоятельно, а, не опираясь на стражу из-за сломанных ног, тогда веди себя тихо. И не стоит их жалеть, каждый здесь заслуживал смерти, а некоторые даже не одной.

Так как казнь была представлением, делали все, чтобы смертник дожил до дня казни, ведь если этого не случалось и заключенный, от ночных кошмаров либо вечных мук ожидания, пытался убить себя раньше положенного срока, это лишало публику представления, а за одно и не слабо злило короля.

Люди с улиц называли заключенных ждавших смерти – смертники, но здесь же в месте, насквозь пропитанном безумием и чужими страхами, их назвали только заключенными или вовсе никак не называли.

Здесь вообще не произносили никаких слов как-то похожих на смерть, ведь стоило заключенному только вспомнить о ней, как страх и ужас вновь сковывал его и начинал заживо съедать. Заключенные начинали кричать и молить выпустить их, кто-то бился в припадках, кто-то пытался перегрызть себе вены на руках, некоторые даже выкалывали себе пальцами глаза и откусывали языки. Они делали все, чтобы не дожить до представления, и в такие моменты остановить их было практически невозможно.

Здесь побывало много народу, большая текучка никогда не давала камерам пустовать, но, сколько себя помню, одна из них всегда оставалась свободной, и из-за этого палачу постоянно казалось, что она ждет именно его.

Каждого заключенного с момента прибытия держали здесь ровно неделю и спустя отведенное ему на примирение со своими демонами время, в полдень его казнили. По мнению священника именно столько требовалось человеку, чтобы он мог подумать о том, что совершил и раскаяться в своих грехах, поэтому он и попросил короля дать им это время, тот же, как глубоко верующий человек был не против.

Из-за этого, точного расписания казней, здесь никогда не было. Иногда всю неделю палач мог сидеть без дела, а иногда за день приходилось казнить более четырех человек, рекорд 9. С одной стороны прекрасно, не нужно никого убивать, но с другой монеты палачу платили за работу, а не безделье, поэтому нет голов, значит и не будет монет. Конечно, умереть от голода ему не грозило, ведь в конце каждого месяца платили фиксированное жалование.

Раньше на каждое преступление было свое наказание, за убийство отрубали голову, за кражу руку или палец, смотря, что украл, повесить могли за клевету или распутное поведение, что было здесь не редкостью, но в последнее время все перемешалось. Из-за того, что решение выдавал король, наступил полный хаос, теперь за воровство не редко рубили головы, а воровали в большей степени дети. В какой-то момент веревку вообще сняли, вид дергающегося тела перестал удовлетворять народ, им нужна была кровь, море крови брызжущее из артерий и заляпывающее их радостные лица.

В самом конце подземелья стояли запертые на засов железные двери. Когда они отворялись, а происходило это за пять минут до полудня, перед заключенными появлялась дорожка, ведущая через площадь к небольшой деревянной постройке, где их к тому времени уже ждал палач.

Сто пятьдесят шесть шагов, включая 4 скрипучие ступеньки, именно таким было расстояние от камеры до пенька, на который заключенные в последний раз клали свои уставшие думать головы, но каждый проходил этот путь с разной скоростью. Как только решетка открывалась, заключенный понимал, что эти самые сто пятьдесят шесть шагов ждут его, и пришло время, пройти этот невероятно долгий, как вся его жизнь, путь.

На ощущение приближающейся смерти все заключенные реагировали по-разному, но все их буйства и крики ограничивались железной решеткой и тремя кирпичными стенами. К палачу же они выходили абсолютно опустошённые, с потерянным взглядом, лишенные всех эмоций и прикованными к земле, как у провинившегося ребенка, глазами.

Хоть в подземелье не было окон, было очень светло. Факелы были приделаны сбоку от каждой решетки, специально на расстоянии чуть большем вытянутой руки, чтобы заключенные не могли дотянуться до них, и слепили всех, кто здесь находился.

Желтый от огня факелов пол, был больше похож на зеркало, он отбрасывал от себя свет и лишал заключенных тени, которая была им так нужна. Многие из-за этого его ненавидели, они мочились на него, плевали, но когда до них доходило, что это последнее по чему они пройдут в этой жизни, гадости тут-же прекращались. И так как в камерах не было окон с видами на прекрасные сады или водопады, им оставалось только сидеть и часами разглядывать этот переливающийся огненный пол.

Палач не проводил здесь много времени, но и без того знал абсолютно каждого заключенного в лицо, и то, что тот совершил чтобы попасть сюда. Конечно запоминать всех у него не получалось, да он и не пытался, но попадались персонажи которых было невозможно выкинуть из головы, уж слишком тяжелым было то, что они сделали. Как раз одним из таких и был пекарь. С виду добрый 40 летний мужчина, всю жизнь не отходивший от печи и пахавший в 3 пота чтобы прокормить семью. Его ароматные булочки были местным достоянием. Настоящий пекарь от бога – так его все называли.