Читать книгу Три плута - Александр Апраксин - Страница 3

В ожидании того, за кем он послал слугу, Мустафетов продолжал жадными глазами впиваться в портрет Ольги Николаевны. Он мысленно дополнял фотографию, и постепенно пред ним все ярче, нагляднее, почти до осязаемости обрисовывался образ стройной, видной и красивой девушки.

Сам Назар Назарович уже несколько лет продолжал давать себе сорок первый год, хотя был много старше. На людях он довольно удачно подбадривался и предпочитал показываться при вечернем освещении, нежели днем, так как яркое солнце чересчур явно выдавало сомнительность цвета его черных волос, усов и бороды. Одевался же он всегда безукоризненно и держался в обществе с высоко поднятой головой. Но в одиночестве, в стороне от каких-либо наблюдений, он уже часто сознавал себя стареющим и по временам начинал ошущать упадок перерасходованных сил. Впрочем, и было же им пожито!

Устал он в особенности за последний год, с момента увлечения Ольгой Николаевной.

Эту девушку – продукт современной избалованности и полнейшей беспринципности – Мустафетов ревновал со всею страстью своей крайне безнравственной натуры, опасающейся измены, вероятно, вследствие все приближавшейся старости. Он мог целыми днями мечтать об обладании ею, хотя полной близости между ними еще не существовало.

На сей раз эти мечты были прерваны в сладчайшие минуты их течения приходом посетителя. Это был Роман Егорович Рогов.

– А, пришел! – радостно обратился к нему Мустафетов. – Вот и отлично! Садись и слушай!

Рогову было тоже уже лет за сорок пять. Среднего роста, с поредевшими волосами на макушке, но с густой бородой и юркими глазами, он производил впечатление энергичного и весьма живого человека. Голос у него был несколько резкий, речь скорая и манеры торопливые, нервные. Он сел в указанное кресло, а Назар Назарович принял свою любимую позу, полулежа на огромном диване, и беседа началась.

– Или дельце подвернулось? – спросил Рогов.

– Не только дельце, а целое дело! – ответил на это Назар Назарович и, не приступая к сути, спросил: – Твои фонды как? Все еще плохи или успел где-нибудь раздобыться?

– Хоть шаром покати! – воскликнул Роман Егорович и широко заулыбался, точно это было чрезвычайно весело. – Сегодня старьевщику-татарину продал брюки за два с четвертаком. Обедал весьма скромно, папирос купил, чая восьмушку и сахара фунт.

– Стало быть, если бы сейчас случай представился, ты и за работу не прочь бы приняться? – спросил Мустафетов.

– С увлечением! – живо ответил Рогов и вдруг серьезно сказал: – За себя я не унываю: видел я и похуже виды! А вот что плохо: ровно месяц, как не могу собраться отправить домой хоть четвертной билет. Такие письма мне, брат, пишут жена да дочка, ой-ой! – Его лицо омрачилось, впрочем, только на минуту: он сейчас же снова весело заулыбался и заключил свою речь, следующим: – А все-таки раскуси ты и объясни толком бабий рассудок. Ведь пока я полтора года отсиживал, они мне туда, в предварительное, носили и жареное и пареное, а вот как вышел, так и не могут без моей помощи обойтись.

– Неужели ты им с момента твоего оправдания так ничего и не посылаешь? – поинтересовался Мустафетов.

– Ну вот еще! – воскликнул Рогов. – Твои же деньги, которые ты мне дал, я с ними пополам разделил. Да ошибка моя главная в том, что я своих преждевременно в Москву отправил. Новое-то мое дельце сорвалось, вот они и застряли; не то тут вместе жили бы, все полегче было бы.

– Интересно, чем бы они здесь тебе помогли? Для настоящего дела только связали бы! – решил Мустафетов. – Ну, впрочем, этот вопрос мы пока оставим. Вот в чем суть: мне требуется твое искусство. Гравер ты идеальный, и это даже эксперты на последнем твоем судьбище признали.

– Оценка без лести!

– И хорошую ты придумал шутку такое мастерство изучить!

– У меня, видно, от рождения талант уже был! – веселее и словоохотливее прежнего ответил Рогов. – А всякому свое: музыкант ли, художник, поэт – каждый совершенствуется до возможных пределов по-своему. У меня, например, дар подражать чужим почеркам сказался еще в детстве: я уже в школе подмахивал под руку любого учителя так, что ни один из них отпереться не мог. И по каллиграфии я всегда был первый. Пишу я двадцатью различными почерками. А когда я с жизнью столкнулся, то понял, что на свете чем больше у кого денег, тем тому лучше; раскинул я умом и решил так: применять свои способности к тому, чтобы самому других каллиграфии обучать да на суде в качестве эксперта выступать по делам о подлогах, – выгоды мало, этот труд плохо оплачивается. Лучше дойти до настоящей виртуозности по граверной части да самому подлогами заняться.

– Похвально! – одобрил Мустафетов, несколько гордившийся тем, что всегда под рукою держал такого виртуоза. – А вот чтобы поощрить тебя, не угодно ли с завтрашнего же вечера за работу сесть?

– Рад стараться! Только почему же завтра, а не сегодня? Так ведь ленивцы говорят.

– Постой, не дури, а слушай. Я должен предупредить тебя, что дело очень сложно и далеко не легко.

– Тем для меня интереснее, тем занятнее и лучше! Ведь ты мне, Мустафа-паша, давно говорил, что готовишь нечто грандиозное. Я давно жду. Пора, пора! Ну, рассказывай же!

– Да, комбинация у меня грандиозная, и по смелости, и по верности удара, и по сумме, намеченной мною. Участников всего трое, и капитал мы разделим, стало быть, поровну, на три доли.

– Правильно. Кто третий?

– Помощник бухгалтера из «Валюты».

– Эва куда метнул!

– Да. И знаешь на сколько? Ровно на полмильончика! Какова штучка?

– Конфета аппетитная. И план у тебя уже весь обдуман, все подготовлено, только за мною дело? – спросил Рогов.

– Иначе я тебя не звал бы. К чему попусту тревожить? Но теперь попробуй умерить свои восторги и внимай. Тебе придется заготовить себе документ для свободного проживания во всех городах Российской империи на имя помощника присяжного поверенного. Называться ты будешь Борисом Петровичем Рудневым. Когда документ будет изготовлен, тебе придется выкупить заложенные вещички, конечно, на мои деньги. Затем приготовишь приличный сундучок багажа и поместишься где-нибудь в номерах, где, разумеется, так уж и пропишешься – помощником присяжного поверенного Борисом Петровичем Рудневым.

– Хорошо-с. А потом?

– Это нужно нам для получения тобой из участка удостоверения личности.

– Так не проще ли тогда прямо сфабриковать удостоверение личности? – предложил Роман Егорович.

– Нет, не лучше.

– Почему же? Объяснись – не понимаю.

– По самой простой причине, – со спокойной уверенностью ответил Мустафетов. – Ведь из участка выдаются удостоверения на особых печатных бланках, подделать которые без шрифта мудрено, а украсть еще труднее…

– Ты забыл, – перебил его опять Рогов, – что у нас нет формы вида на жительство помощника присяжного поверенного.

– Нет, не забыл. Я заготовил. Вот не угодно ли? Читай! – Мустафетов достал из среднего вытяжного ящика четвертушку бумаги и, пока Рогов пробегал ее глазами, пояснил: – Эту копию я сам собственноручно снял с подлинного документа.

– Где это тебя угораздило?

– Ничего нет проще! – засмеялся Назар Назарович. – Я поехал к одному знакомому помощнику присяжного поверенного, сказал ему, что мой племянник только что окончил курс в Казанском университете и хочет приписаться для практики к петербургскому судебному округу, и добавил: «Покажите или скажите, какие требуются документы, ну и, кстати, что же вам взамен их на руки за бумажку дают?»

– Ловко! Но ведь удостоверение-то тоже, вероятно, на бланке было выдано?

– Да, на бланке; но дело в том, что бланк простой, с одним заголовком сбоку, и ты его кое-как тушью от руки смастеришь, тогда как удостоверение из участка целиком напечатано в полтора десятка строк, и оставлены только промежутки для указания имени, отчества, фамилии, месяца и числа.

– Да, вот оно что! Ну, хорошо-с, допустим, что бланк мы составить сумеем не тушью, а литографской краской, – сказал Рогов. – Но что же на нем-то напечатано было?

– Все это у меня в точности обозначено на обороте. Переверни страницу и вникни.

– Ах да, на обороте! – и Рогов принялся знакомиться с копией.

– Ну, что же, берешься? – спросил Мустафетов, когда тот опустил руку с бумажкою.

– Ничего нет проще. Сейчас же домой схожу за своими орудиями. Только ведь для этого самого бланка нужно приобрести литографский камень. На нем я выведу печатные буквы литографской краской в таком совершенстве, что никому и в башку не взбредет заподозрить, никто никогда не отличит их от настоящих типографских.

В этот момент из передней донеслось дребезжание электрического звонка.

Мустафетов сразу сильно побледнел, вытянул вперед шею и стал прислушиваться с затаенным дыханием. По легкому трепету его губ было видно, что сердце у него учащенно забилось. Он угадывал, чувствовал, кто приехал, так как ясно расслышал не только отпирание входной двери слугою, но и легкое шелковое шуршание канаусовых юбок.

Поспешно, с ловкою поворотливостью, он встал с дивана и, подойдя близко к Рогову, сказал ему:

– Во всяком случае, сегодня начинать поздно; я уже говорил тебе: дело надо отложить до завтра. Извини, сейчас некогда; приходи завтра после десяти часов утра: мы с тобою займемся.

Не успел Роман Егорович ответить, как в кабинет заглянул слуга с докладом:

– Назар Назарович, тут по делам приехали, вас просят-с.

– Проводи туда… в маленькую гостиную… я сию минуту… Доложи, что я сейчас! – распорядился Мустафетов и снова обратился к Рогову: – Если пока тебе деньги нужны, так вот двадцать пять рублей. Купи камень и что нужно! – Он дрожащими от поспешности руками достал из пачки кредиток в бумажнике двадцатипятирублевку и, отдавая ее товарищу, сказал: – Ну, прощай! До завтра. Смотри не опоздай – ровно к десяти утра.

Но Рогов еще задерживал его.

– Всем ты хорош, Мустафа-паша, всем в деле профессор! Ты – умница, каких мало, изобретателен и находчив, смел до умопомрачения, выдержка у тебя во всяком деле просто-таки феноменальная, щедрость при расходах, честность в дележе, все есть. Одна сидит в тебе беда: бабник ты, вот что!

– Да отпусти ты меня, Христа ради! – взмолился, почти задыхаясь, Мустафетов и наконец имел удовольствие видеть, что Рогов ушел.