Читать книгу Бог с нами, братья! - Александр Архипов - Страница 5

Звёзд ещё не было видно, но где-то за высоким склоном горной вершины уже пробился матово белый лунный свет. И небольшие пятна снега, на теневых сторонах склонов, заиграли вдруг, заискрили, соскучившись по вниманию.

– Гвоздь, я Зелёный, приём, – чуть слышно выдали наушники портативной радиостанции.

– На связи, – ответил я, отлично понимая, что «просто поболтать» снайпер вызывать не будет.

– Чуть ниже нас идут три «духа». По всему – разведка. Идут очень осторожно, через каждые пятьдесят метров останавливаются и осматриваются в бинокли. Сейчас дистанция – пятьсот метров. Мои действия? – практически одним словом-скороговоркой выпалил Зелёный, видно не отрываясь от оптики своего прицела.

– Зелёный, держи на прицеле первого духа, вторым и третьим займутся. Стрелять по моей команде и наверняка. Как понял? – отдаю команду, быстро соображая, что делать с этими разведчиками.

Наверняка это разведка идущего каравана, о котором предупредил наш сосед Рыба. О, как начали воевать пастухи! А разведка то «глубокая». Караван, когда ещё пойдёт, только к утру ждём, а эти уже шарятся. Учат их пиндосы, учат себе на голову.

– Боцман, слышал? Скрытно продвигаешься к Донцу, он ближе всех к тропе. После того, как отработает по первому духу Зелёный, тихо берёте второго и третьего. Точнее мне нужен живым второй. Как понял, морячок?

– Уже вижу Донца. Сделаем в лучшем виде, командир, – уже прерывисто сопел Боцман, по-собачьи на четвереньках перебегая от камня к камню.

Больше всего я волновался за снайпера. Быстро темнело. Увидит ли в нужный момент цель? Такого чуда техники, как ночной прицел для СВД, мы ещё не видели, хотя запросы делали каждый месяц. Обещали в первую очередь! Мои снайпера на это зло ухмылялись, внятно матерились и открыли негласную охоту на «импортных» снайперов-инструкторов, «упакованных» по последнему слову.

– На месте. Басмачей видим. Дистанция – сто пятьдесят, – шипит в микрофон Боцман.

– Понял. У кого из басмачей видишь рацию? – тоже шиплю я.

– У второго, только что с кем-то калякал. Тебя понял, Васильич, его оставляем. Ждём Зелёного, – выговаривая каждую буковку, шептал мне в наушники Боцман.

– Щёлкнешь, когда будут под вами, – кручу громкость рации на максимум, чтобы было слышно.

А дальше… А дальше целых десять минут ожидания. Стоят «духи»! Стоят и совещаются. Куда пойдут? Назад? Как там, Зелёный? Видит ещё хоть что-то? Молчит… Рация громко щёлкает… Ору в микрофон:

– Зелёный!!!

Дук! Хлёсткий, одиночный выстрел СВД. Дук-дук-дук… – повторяет эхо, отбрасывая звук от горы к горе, от склона к склону, уходя за поворот. Всё стихло. Как они там? Охотнички! Через десять минут слышу звук осыпающихся камней и громкий голос Боцмана:

– Шевели копытами, потерпевший! Чего смотришь? Я тебя тащить не нанимался, вставай, вонючка!

По еле заметной в сумерках тропе шли трое. Впереди Донец с тремя автоматами за плечами, за ним шатаясь, бесконечно падая и воя от боли, шёл чернобородый дух в тёплой пакистанской куртке с капюшоном. А замыкал группу Боцман. В руках он держал наш родной трофейный СКС (скорострельный карабин), прикладом которого подгонял пленного. У духа плетью болталась правая рука и из-под чёрной чалмы тонкой струйкой по шее текла кровь.

– Боцман, я же тебе говорил человеческим языком, – он живой нужен! – психанул я, встав во весь рост.

– Васильич, полуживой – тоже не мёртвый, – гоготнул этот костолом, – обученный оказался, падла. Вон смотри, – и боцман показал ровный, пропитанный кровью, длинный разрез на своей афганке от плеча до локтя, – пришлось руку вместе с ножиком того… отломать.

– Ладно, – успокоился я, – Донец, а что там с другими?

– Так всё нормально, командир. Первого Зелёный прямо в ухо… мы сначала с Боцманом и не поняли, куда он его… А потом увидели кровь из другого уха. А пока Боцман со вторым церемонился, я третьего успокоил. Вот автоматики китайские, даже по прикладам видно, что не родные «калаши». А СКС – наш, выпуска 1943 года ещё, грех было оставлять. А на Боцмана не ругайтесь, Васильич. Басмач говорящий и рация в целости и сохранности. Он вам за обезболивающий укол что хошь расскажет и сделает, – спокойно так, рассудительно доложил прапорщик Донцов. Вот попробуй, не зауважай его после этого.

– И ничего я не церемонился, – вдруг начал возмущаться Боцман, за шиворот затаскивая духа в моё «гнездо», – говорю ж, обученный попался, собака. Ну, что? Али Ивановича звать?

– Зови, Гриша, конечно, зови, – приготовился я «чинить» допрос с пристрастием, доставая из аптечки шприц-тюбик промедола, – надеюсь, тех двоих похоронили?

– Как учили, командир. Правда, без оркестра, – мрачно ответил Донец, выгружая в нишу под скалой «вязанку военного железа».

Увидев в моих руках обезболивающее и, поняв, что я здесь тот, кто принимает решение, басмач что-то быстро заговорил, не сводя измученного взгляда со шприца. Через несколько минут Боцман привёл Хрущёва и, как-то по-детски улыбнувшись, сказал:

– Командир, я Хрущёву позывной придумал. «Али-баба»! И на ухо хорошо ложится и не обидный. И Али не против. Скажи, Али?

– Ну да. Не против, – улыбнулся прапорщик Хрущёв.

– Али-баба так Али-баба, – согласился и я, увидев, как все по-доброму заулыбались.

Один только дух, непонимающе смотрел на нас, морщась от боли. Я подозвал поближе Хрущёва и сказал:

– Али, я сейчас…

– Командир, Али-баба, мы ж договаривались, – перебил меня Боцман.

– Ну да! Али-баба, мы сейчас начнём допрашивать этого бабая, а ты постарайся перевести нам, как можно точнее всю информацию.

– Я понял, товарищ майор. Я всё сделаю, – с готовностью студента-первокурсника ответил Али-баба.

– Скажи ему, что мы знаем, что они – разведчики каравана с грузом РПГ (реактивные противотанковые гранатомёты), который будет здесь утром. Спроси о количестве охраны и куда караван идёт?

Али-баба начал переводить, но моджахед постоянно хватал его за руки своей уцелевшей левой рукой и перебивал, что-то крича и мотая головой. Прапор повернул ко мне недоумённое лицо и растерянно сказал:

– Товарищ командир, Ахмет, так его зовут, сказал, что пока ему не сделают перевязку и не уколят промедол, он ничего не скажет.

Помолчав, Али-баба добавил:

– Вы просили переводить точнее… он сказал, что этим русским собакам он ничего не скажет.

Боцман тяжело вздохнул, молча, не торопясь отстегнул от своего ранца в палец толщиной капроновый фал и начал медленно, как на конкурсе морских узлов, вязать «испанскую удавку». Мы молча, с деланным безразличием, курили, давно зная концовку этого фокуса. И только две пары глаз, почему-то с одинаковым ужасом, наблюдали за руками Боцмана. Это были глаза Ахмета, потому что он понимал, что это предназначено ему. И глаза Али-бабы, потому что он пока всё воспринимал за чистую монету. «Испанка» получилась красивой. Ровная такая, симметричная. Ну, прям, как в фильмах про ковбоев и индейцев. Боцман ещё раза три затянул её с разными усилиями перед мордой душмана. Удавка ещё не нашла шею «своего героя», а Ахмет уже что-то кричал, страшно вращая белками глаз и еле ворочая пересохшим языком.

– Командир, не надо! – закричал Али-баба, – он всё расскажет. Всё!

– Удивительно, как все они верёвки боятся. Переводи Али-баба, – приказал я, – сколько охраны, куда идёт караван и когда связь с караваном?

Хрущёв успокоился, поняв, что инсценировка с удавкой – просто давление на психику. Оказалось, что вместе с ними, с разведчиками, охрана каравана – 29 человек. Караван ведут в соседнюю провинцию. Там его встречают, делят на три группы и оружие поставляют полевым командирам, заплатившим за него зелёными камешками, то есть изумрудами. А связь у него скоро, но он не знает когда точно, потому что у него отобрали часы.

Боцман что-то зло буркнул, нехотя полез во внутренний карман афганки, достал китайскую подделку часов «Rolex» и показал Ахмету циферблат. Ахмет посмотрел на уже не свои часы, кивнул и сказал через переводчика:

– Слава Аллаху, успели. Связь через семь минут.

Я укоризненно посмотрел на Боцмана. Понятное дело, боевые трофеи ещё никто не отменял, но иногда и думать надо. Приближался очередной важный этап нашей операции. Дезинформация называется. Отработать её нужно было аккуратно и умно. Отозвав нашего переводчика в сторону, я постарался доходчиво объяснить ему ситуацию:

– Слушай меня внимательно, Али-баба! Сейчас от тебя зависят жизни наших парней. Объясняю. Наша с тобой задача, чтобы «духи» поверили в дезу, которую мы с тобой будем им втюхивать через твоего друга Ахмета.

– Товарищ командир, он не мой…

– Дальше слушать, прапор! – гаркнул я так, что от неожиданности Боцман затянул свой узел на шее у Ахмета, – переводить чётко, ясно и зло. Понял меня? Мы будем стрелять в них, а они будут стрелять в нас. Наша цель – победить! И без соплей мне! Ты меня понял, военный?

Али-баба кивал своим круглым лицом после каждого знака препинания, а после крайнего вопроса даже зачем-то отдал честь. Краем глаза я заметил, как довольно ухмыляется Боцман. По-моему даже подмигнул Донцу, негодяй! Типа: «Чья школа!» Неожиданно зашипела импортная рация. Нас вызывали. То есть вызывали Ахмета. Басурманин понимал, от чего зависит его судьба. А, как тут не понять с петлёй на шее и стволом, приставленным к животу? Подошёл Али-баба с очень суровым выражением лица, от чего его глаза вообще превратились в два узких пунктира. Он что-то сказал Ахмету и тот, поёжившись, кивнул своей бритой головой. А суть диалога была, согласно переводу, примерно такой:

– Ахмет, как у вас обстановка?

– Хвала Всевышнему, у нас всё тихо, уважаемый Усман Хан.

– Позови Селима, с ним хочет поговорить брат.

– Не могу позвать. Я послал Селима вперёд, проверить верхнюю тропу, а Рашид проверяет обочину дороги. Растяжек нет. Извините командир, дольше говорить не могу, аккумулятор садится.

– Ахмет, дальше второго поворота не ходите, ждите нас. Там тихое место. Привал сделаем, плов покушаем.

– Слушаюсь, мой командир.

Пока шёл этот недолгий диалог, узел удавки то затягивался, когда все слушали перевод слов Усман Хана, то чуть ослаблялся, когда нужно было говорить Ахмету. От внутреннего напряжения пот тёк с него ручьём, капая на ствол ручного пулемёта Донца, упирающегося в волосатый живот басмача. Даже Боцман расчувствовался. Он снял с ремня свою флягу и жестами показал Ахмету, что он должен запрокинуть голову и открыть рот. Тот с благодарностью кивнул головой, запрокинул её, обозначив зубастую воронку среди кустистых зарослей бороды. Но я-то заметил, как недобро прищурились хитрющие глаза Боцмана, как зло блеснула на солнце с утра надраенная зубным порошком «Мятный» железная фикса на правом клыке старшего прапорщика. По моим подсчётам, влито было грамм пятьдесят – семьдесят, а глотков сделано два… Теперь о том, что во фляге Боцман носит чистый этиловый спирт, выменянный на сгущёнку в санчасти, знали уже и моджахеды.

А уже через пятнадцать минут старший прапорщик Советской армии Боцман и лютый враг товарища Бабрака Кармаля моджахед Ахмет сидели в обнимку. Они пили спирт, закусывая его американской тушенкой «Буффало» и пели легендарную и несокрушимую «Катюшу». Без акцента! Да шучу я, шучу!!!

– Ты, Али-баба, пойми, – наставлял Хрущёва неугомонный Боцман, – попадись ты этому Ахметке в лапы, он же тебя не пожалеет и орать: «Командир, не надо!» будет некому. Всю обойму в живот выпустит, а потом ещё и горло перережет, падла. У нас с тобой и так «гнездо» – ноги не вытянуть, а тут ещё эту сволочь где-то прятать надо.

Через десять минут, порядком окосевший душманский разведчик Ахмет уже лежал связанный на позиции, ответственного за него, прапорщика Хрущёва Али Ивановича. Раненый, пьяный и живой. Он что-то бормотал бессвязно, дрыгал связанными ногами, даже улыбнулся пару раз Али-бабе. Потом затих, обоссался и уснул. Мы с Боцманом ещё раз, на ночь глядя, быстренько обошли наши позиции по обе стороны дороги. На «быстренько» у нас ушло часа полтора. Вернувшись, Боцман укрылся плащ-палаткой и нагрел на спиртовке наш ужин. На всякий случай, флягу со спиртом я у него отобрал ещё после пьяных воплей Ахмета, пообещав вернуть на обратном пути в вертушке.

– А ты знаешь, старина. Наши-то научились консервы делать. Вкусно, однако! – блаженно потягиваясь, сказал я Боцману после ужина.

– Ага, научились, – согласился Боцман, скребя алюминиевой ложкой по дну котелка, – только вот, если бы я в эту кашу с говядиной банку американской тушёнки не добавил, хрен бы они научились!

Вот, как так можно? Взял и испортил на ночь глядя всё впечатление о пищевой промышленности нашей могучей Родины. Опять эти пиндосы… Вот как их любить после этого?

Утро наступало медленно. Стрелки часов указывали на «подъём» и скорый завтрак, а темень не отступала. Где ты, солнышко? За гору зацепилось? Пора бы уже… Что значит горы. На той стороне склона уже утро, солнышко и припекать начинает, а у нас пока сумерки и холодрыга.

Что-то цокнуло. Звук похожий на медленное биение ложки о края эмалированной кружки. Прекратился. Видно что-то болталось, закрепили. Скосил глаза вправо. В двух шагах от меня скорчился радист – младший сержант Кореш (позывной). Он сидел вполоборота, развернувшись в сторону тропы с широко открытыми глазами и ртом. Слушал. Поймал себя на том, что тоже слушаю с открытым ртом. Интересно. Казалось, всё моё костлявое, почти неделю не мытое, в трёх местах загорелое тело превратилось в эхо-локатор.

И тут на тебе! Первый луч, как остро отточенный десантный нож, вошел в белое сало утреннего тумана. Чёрт! Кто так пишет? Захотелось… с чесночком… и чёрным хлебушком.

Туман есть, а росы нет. Странное дело. Всё здесь по-другому…не по-нашему.