Читать книгу Убийство на дуэли - Александр Арсаньев - Страница 3

Глава вторая

Оглавление

Итак, я открыла дверь, ведущую к комнату, где, по словам Остапа, лежал его покойный барин. Первое, что я увидела, – это сдвинутый набок мягкий ковер на полу, а на нем что-то темное, опутанное водорослями и тиной. Это было тело князя Волевского. Странно, может быть, это будет звучать неприлично в устах молодой образованной дамы, но я ожидала, что комната будет наполнена вонью и смрадом, какой обычно испускают утопленники. Откуда я знаю такие подробности? Но ведь у меня во владении было не менее шести тысяч душ крестьян, в жизни которых постоянно случались подобные инциденты: то крестьянин спьяну в реку упадет да утонет, то весной на половодье заберется кто-нибудь на льдину и свалится в воду, а найдут его только после того, как весь лед сойдет. Так что на своем веку утопленников мне все-таки удалось повидать.

При первом же взгляде на покойного князя Волевского я поняла, что умер он совсем недавно, так как не успел принять подобающего утопленнику облика, а попросту говоря, не успел распухнуть. Может быть, читателя шокируют подобные подробности. Но как же еще по-другому можно описать внешность утонувшего человека? Поверьте, в моей жизни бывали случаи и пострашнее. Хотя лицо князя на самом деле было безобразно: посиневшая кожа придавала князю какой-то демонический облик, изо рта торчал распухший язык. Не могу до сих пор объяснить своего чувства при первом же взгляде на мертвое тело Волевского, но что-то мне показалось странным во всем его облике.

Как бы мне того ни хотелось, хорошенько осмотреть тело я не успела. Во дворе усадьбы послышался цокот копыт и скрип колес.

– Полиция приехала, – опередил меня догадкой Остап.

Мы поспешили навстречу приехавшим полицейским. Когда я вслед за Остапом вышла на крыльцо, дверь подъехавшей полицейской кареты открылась, и из нее вылезла мощная фигура здоровенного мужчины в полицейском мундире. Это был новый начальник уголовной полиции – Арсений Васильевич Лепехов, который был назначен на эту должность как раз после ареста Михаила Федоровича Алсуфьева, прежнего следователя губернской полиции, который оставил самые что ни на есть неприятные воспоминания о своей особе в моей душе.

Прежний начальник был человеком, прошу прощения у читателя, мерзким и наглым. Связавшись с преступниками и следуя у них на поводу, он как-то даже умудрился засадить меня в тюрьму. К счастью, все обошлось благополучно. Но с тех пор я с большим недоверием относилась ко всему полицейскому штату, хотя мой покойный муж и занимал должность старшего следователя полиции.

Остап тем временем, подобострастно кланяясь и бормоча приветствия, кинулся помогать следователю выйти из кареты, а я все это время продолжала наблюдать за ними, стоя на крыльце усадьбы. Вслед за Лепеховым из кареты показались еще двое полицейских.

– Где погибший? – сразу приступив к делу, суровым басом осведомился Арсений Васильевич у Остапа.

– Там, – Остап махнул рукой в направлении барского дома. – Мы его в комнате уложили и ничего больше не трогали, – доложил он.

Лепехов повернулся к стоящим за его спиной полицейским и вполголоса отдал им какое-то приказание. Те тотчас же поспешили в усадьбу, вытаскивая на ходу какие-то бумаги и другие непонятные инструменты для осмотра трупа и фиксирования факта смерти. Арсений Васильевич тем временем не спеша последовал за ними. Подойдя к крыльцу, он встретился взглядом со мною, поклонился и только после этого произнес:

– Доброго здоровья, сударыня. Могу я узнать, с кем имею честь беседовать?

Я представилась, внимательно оглядывая всю статную фигуру Лепехова. Похоже, такое пристальное внимание не слишком понравилось следователю.

– Могу узнать, что делает здесь такая дама, как вы? – с недовольным выражением на рябом лице проговорил он. – Кем, извольте объяснить, вы приходитесь покойному?

Я была несколько обескуражена этим вопросом. Да и что я на самом деле могла здесь делать, если с покойным я не только не находилась в родстве, но даже почти не знала его? Но, по крайней мере, мне казалось, что мы хотя бы должны были войти в дом, прежде чем начинать разговор, соблюдая элементарную вежливость. Однако Лепехов, по всей видимости, не собирался разделять моего мнения и продолжал допрашивать меня, стоя на крыльце. Что ж, раз уж дело обернулась так, то я поспешила принять его правила игры и с готовностью принялась объяснять мое пребывание в Синодском в столь печальный момент:

– Я сопровождающая своей подруги, которая с недавних пор являлась невестой князя Волевского. Две недели назад князь уехал в имение и обещал вернуться через несколько дней. Однако после того как он долго не появлялся, Александра – его невеста – очень забеспокоилась и поспешила сюда, уговорив меня поехать с ней. Мы прибыли только сегодня утром и сразу же узнали эту страшную новость о смерти князя.

На лице Лепехова появилось недоверчивое выражение, однако тут в разговор встрял все тот же везде поспевающий Остап.

– Не извольте гневаться, барин, но барыня говорит истинную правду, – он поклонился в мою сторону. – Они с молодой невестой хозяина только сегодня утром прибыли-с. А тут такое известие-с. С барышней-то сразу дурно сделалось, и мы ее в верхние комнаты отнесли. Еле в себя она пришла, – скороговоркой доложил он.

Лепехов внимательно выслушал бурмистра, затем снова посмотрел на меня, кивнул и, ни слова не говоря, отправился в дом. Мне же ничего больше не оставалось, как последовать за ним. В комнату, где лежал покойник, по вполне понятным причинам меня не впустили. Пришлось вернуться наверх, к Шурочке.

Подругу я застала стоящей возле самого окна. Она с испугом выглядывала во двор, надеясь увидеть хоть что-нибудь происходящее на улице. При звуке открывающейся двери Сашенька вздрогнула и обернулась.

– Ах, Катенька, – она с беспокойством на лице кинулась ко мне. – Кто это там приехал? Полиция?

– Полиция, – кивнула я. – Сейчас осмотрят тело…

Я осеклась, так как хотела сказать про тело князя, но подумала, что подруге будет больно слышать об этом, и решила не продолжать. Чего доброго, она еще начала бы расспрашивать, до какой степени смерть обезобразила ее жениха, а о таких подробностях мне и вовсе не хотелось рассказывать. Но, к счастью, мои переживания для Сашеньки прошли совершенно незамеченными.

– Господи, я не переживу этого, – Шурочка всхлипнула.

– Сашенька, милая, – я обняла ее за плечи. – Тебе надо быть сильной. Теперь уже ничего не изменишь.

Подруга кивнула, но продолжала утирать капавшие из глаз слезы.

– Ах, но почему именно Владимир, – стонала она. – Я хочу знать, как это случилось?

– Узнаем, – попыталась я ее успокоить, хотя сама очень сомневалась в собственных словах.

Тут в дверь постучались, а через минуту на пороге появился Лепехов. Мельком взглянув на меня, он обратил свой взор на плачущую Шурочку.

– Как я понимаю, вы и есть невеста покойного? – вкрадчиво проговорил он.

Подруга кивнула и быстро смахнула с лица кружевным платочком крупные слезы. Лепехов заметил этот жест, и лицо его несколько смягчилось. Я подумала, что этот человек многим отличается от своего предшественника, по крайней мере, в выражении его лица проглядывали хоть какие-то проблески сострадания и сочувствия к стоящей перед ним женщине.

– Позвольте выразить вам мои соболезнования, – произнес он. – Очень сожалею о безвременной кончине князя. Но, что поделаешь. На все воля божья, – он быстро перекрестился.

Мы тоже последовали его примеру и осенили себя крестами.

– Почему он утонул? – немного успокоившись, вопрошала Шурочка.

– Вот об этом-то я пришел доложить, – осторожно начал Лепехов. – Дело в том, что жених ваш не утонул, а был убит.

– У-убит? – это известие повергло мою подругу в шок, впрочем, так же, как и меня саму.

– Убит-с, – с бесстрастным лицом подтвердил следователь. – Пулей в лоб из пистолета, а потом, по всей видимости, сброшен в реку, где его и нашли. Я послал своих людей немедленно осмотреть окрестности, вдруг и найдется какая-нибудь улика, по которой можно найти убийцу.

Видимо, Лепехов решил, что этим он сказал все, о чем мог доложить, и хотел уже выйти из комнаты, как вдруг вспомнил о каком-то деле и остановился.

– Сударыня, – снова повернулся он к Шурочке. – Ввиду того, что у покойного, кроме вас, не было больше никаких близких родственников или друзей, думаю, что вещи покойного, найденные у него, я должен передать вам, если вы, конечно не против.

– Нет, нет. Я не против, – поспешила заверить полицейского Шурочка. – Вы без зазрения совести можете передать все мне.

– Тогда прошу следовать за мной, – махнув рукой, промолвил Арсений Васильевич и вышел из комнаты.

Мы с Шурочкой переглянулись. В глазах подруги я заметила некоторую нерешительность, поэтому поспешила подтолкнуть ее к двери, пообещав, что все время буду находиться подле нее.

Вместе мы проследовали на нижний этаж. Однако не успели мы спуститься, как Лепехов возле самой лестницы преградил нам дорогу и пригласил в кабинет покойного князя Волевского.

– Пройдемте туда, – указал он рукой вглубь коридора. – Это, по-моему, единственная комната в доме, где можно спокойно поговорить.

Мы миновали гостевую, где полицейские уже осмотрели мертвое тело, при этом Шурочка испуганно покосилась на запертую дверь, откуда доносились приглушенные голоса.

– Это там? – шепотом обратилась она ко мне.

– Да, – кивнула я и, взяв подругу под руку, поспешила провести ее мимо страшной комнаты.

Кабинет князя Волевского был большим и просторным, впрочем, так же, как и все остальные комнаты в этом богатом доме. Вольготно расположившись в кресле за большим красного дерева столом, Лепехов выложил перед собой тряпицу, в которую, как я сразу догадалась, были завернуты те трогательные мелочи, которые обычно находят в карманах одежды убитых.

– Присаживайтесь, сударыни, – указал начальник полиции на стулья, стоявшие по другую сторону стола.

Мы с Шурочкой уселись напротив полицейского и, как подобало траурной обстановке момента, чинно сложили руки на коленях и приготовились внимательно слушать.

Старший следователь тем временем развернул тряпицу, откашлялся, внимательно посмотрел на нас и проговорил:

– Вот эти вещи мои люди нашли у покойного. Прошу посмотреть, нет ли в них ничего подозрительного.

Шурочка наклонилась немного вперед. Обычные для мужчины нашего круга безделушки: брегет на серебряной цепочке, носовой платок, какие-то записки – это все, что было в тряпице. Ничего вызывающего какие-либо подозрения подруга там не нашла.

– Нет, я не вижу здесь ничего странного, – призналась Шурочка. – Обычные для мужчины безделушки.

– Прекрасно, – отчего-то обрадовался Лепехов. – Мы тоже ничего особенного не нашли. Ну а раз такое дело, то вы можете забрать эти вещи, как говориться, на память о дорогом вам человеке.

Он свернул тряпицу и передал ее моей подруге, которая с великой осторожностью приняла дорогую ей память о погибшем возлюбленном.

– Теперь мы можем идти? – спросила я, так как заметила, что подруга моя, получив столь трогательный узелок, того и гляди снова заплачет.

– Конечно, конечно, – пробормотал Арсений Васильевич. – Не смею вас больше задерживать. Прошу, – он выбрался из-за стола и, пройдя по кабинету, открыл нам дверь.

Не успел Лепехов проделать это, как на пороге появился один из полицейских, которых следователь послал на осмотр окрестностей. Ворот мундира на прибывшем неподобающим образом был расстегнут на целых три пуговицы, и весь вид его свидетельствовал о недавней борьбе с кем-то. Но самым впечатляющим обстоятельством послужило то, что полицейский держал в руках пистолет, рукоятка которого была завернута в тонкий батистовый носовой платок.

– Господин начальник, извольте доложить, найдено орудие убийства, – с ходу выпалил полицейский. – Мы уже все сверили. Именно из него был застрелен князь Волевский, – он ткнул грязным пальцем в пистолет.

– Тише ты, дурак. Чего орешь-то? – одернул его следователь. – Пройди ко мне. А вас, милые барышни, пока покорнейше порошу выйти, – он с поклоном и со сладчайшей улыбкой на лоснящемся лице повернулся ко мне и Шурочке.

– Но я имею полное право присутствовать при этом разговоре, – внезапно воспротивилась моя подруга. – Мы тоже хотим знать про найденное оружие.

Однако Лепехов ни под каким предлогом не собирался уступать.

– Это дело следствия. Не могу-с позволить вам присутствовать. Никак не могу-с, – он с деланным сожалением повел руками в стороны.

Нам ничего другого не оставалось, как повиноваться приказу начальника полиции и выйти, хотя я так же, как и Шурочка, придерживалась того мнения, что мы вполне можем присутствовать при докладе полицейского своему начальнику.

Вот тут, уважаемый читатель, я просто не могу не вмешаться в общий ход повествования. Дело в том, что мне хотелось бы не согласиться со своей родственницей. Естественно, Шурочка имела право знать о ходе следствия. Но, с другой стороны, вполне можно понять и самого господина Лепехова, который по долгу службы просто обязан был соблюдать полную конфиденциальность в отношении поступающей к нему информации и не выставлять эту информацию на всеобщее обозрение до полной ее обработки. Так что тетушкино негодование можно рассматривать как сугубо субъективный взгляд на положение вещей.

Прошу простить меня за столь бесцеремонное вмешательство, и с вашего разрешения я продолжу повествование.

Исполнив пожелание Арсения Васильевича и удалившись из кабинета, мы, охваченные волнением и тревогой, поднялись в верхние комнаты. Говорить ни о чем не хотелось, возможно, потому, что мы с минуты на минуту ожидали появления Лепехова и вестей, которые он принесет с собой. Однако долго скучать нам не пришлось. Через несколько минут нас обеих привлек какой-то шум во дворе усадьбы, и мы, не сговариваясь, подбежали к окну.

Ничего особенного нашим любопытным взорам не представилось, хотя это смотря что называть особенным. В трех шагах от крыльца барской усадьбы стояли четверо крестьян. Судя по оборванному виду и по глупым страдальческим выражениям на сизых лицах, они были или пьяны, или жестоко страдали от мучившего их похмелья. Переминаясь с ноги на ногу, они тупо смотрели на полицейского, который, стоя напротив, держал всех четверых под прицелом пистолета. Остап же находился позади пленников с вилами наперевес, которые, судя по всему, он намеревался пустить в ход, если кто-то из крестьян вдруг вздумает бежать. Крестьяне то и дело кидали какие-то реплики, но мы не могли их расслышать. Зато полицейский, держащий пистолет, грозно рявкал на пленников и махал у них перед носом своим оружием.

– Да их-то зачем на прицеле держат? – удивилась Шурочка. – Судя по всему, они что-то натворили. Как ты думаешь, Катенька?

– Пока не знаю, – честно призналась я. – Тихо, думаю, что сейчас нам все станет понятно.

Вскоре на пороге дома появился Лепехов. Остановившись на крыльце, он что-то начал громко говорить крестьянам. Ну, тут уж мое терпение кончилось, я решила, что довольно нам находиться в неведении и сидеть в комнате, словно мыши в клетке.

– Пойдем, Сашенька, – я схватила подругу за руку и буквально потащила ее за собой к двери.

– Куда мы? – удивилась Сашенька.

– Вниз, послушаем, о чем они говорят, – отвечала я. – Не все же нам здесь сидеть. Так мы уж точно ничего не сможем узнать.

Мы спустились вниз, осторожно пробрались по коридору, ведущему к выходу из усадьбы, и спрятались в маленькой каморке рядом в выходной дверью. Я еще с самого начала нашего пребывания в Синодском заприметила эту комнатку. Отсюда можно было прекрасно слышать все, что происходило во дворе. Мало того, в комнатушке имелось маленькое слегка закопченное окошко, и мы могли не только слышать, но и видеть и следователя, и крестьян.

– И куда же вы направились? – услышали мы звучный голос Лепехова, обращенный к испуганным мужикам.

– Д-к, не помним, барин, – отвечал один из мужиков, потупив взор. – Ей-же-ей, ничего не помним.

– Не помнишь, говоришь? – лицо следователя постепенно наливалось кровью от переполнявшего его гнева. – Ничего, на суде все вспомнишь.

– Помилуйте, барин, – загалдели мужики. – Бес попутал.

Все расскажем. Только не гневайтесь на нас.

– Рассказывайте, – кивнул Лепехов. – Иначе…

Он не договорил, что могло бы быть иначе, так как крестьяне вдруг, как по команде, попадали на землю и принялись долбить лбами сухую землю.

– Ох, не хотели мы того, – подняв, наконец, голову, проговорил один из мужиков.

Телосложения он был хилого, но глаза так и блестели хитростью и умом, что практически невозможно встретить среди низшего крестьянского населения.

– Услыхали мы, что крестьяне у княгини Ливен бунт подняли и порешили, чем мы хуже их. Стали уговаривать народ тоже бунт поднять, да ничего у нас и не получилось. Не хотят нонче мужики против барина выступать. А тут слух прошел, что сам барин едет, чтобы нас, грешных, наказать. Испугалися мы да побегли в соседнюю деревню, от гнева барского спасаться. Там напились горькой и решили возвращаться на поклон к хозяину, прощения вымаливать. По дороге пистолет энтот нашли, думали, пригодится, а то и самому князю хотели отдать. Пришли мы сюда утречком раненько, а Остапка говорит, что нет еще барина-то. Как утром, говорит, вчерась спозаранок уехал, так и не было его до сих пор, – он указал на бурмистра, который кивнул головой, подтверждая слова мужика.

– А дальше что было? – с нетерпением вопрошал Лепехов.

– Так, ничего больше и не было. Раз барина нет, то порешили мы пойти и отоспаться в ближайшем стогу, где нас спящими-то и нашли. Истинную правду говорю, барин, – крестьянин с мольбой посмотрел на следователя.

– Да, чего тут думать. Убили, небось, барина, да пистолет с собой забрали! – выкрикнул тот полицейский, в руках которого был пистолет. – Господин начальник, забирать их надо, и все тут!

На крестьян после этих слов стало жалко смотреть. Они чуть не в голос начали реветь и стонать на все голоса, словно маленькие дети.

– Не верьте, не верьте! – запричитали мужики. – Да чтобы мы кормильца нашего и порешили, никогда такого не было и быть не могло! А что бунт хотели поднять, так это нечистый нас побрал! Не убивали мы! – одновременно заголосили они.

Лепехов минуты две послушал эти душещипательные вопли, затем откашлялся, помялся, а потом вдруг резко гаркнул:

– Молчать!

Гул крестьян в мгновение ока смолк, мужики испуганно таращились на начальника полиции. Лепехов же уже более спокойным тоном продолжал свою речь.

– Можете вы, чертовы дети, доказать, что не убивали? – скорее для успокоения собственной совести, нежели для помощи делу, спросил он.

Крестьяне молча переглянулись и опустили головы. Один из них хотел было что-то сказать, но сосед этого крестьянина толкнул его в бок, заставляя тем самым молчать.

– Не могем, барин. Оттого, что сами не знаем, может, и было чего, да спьяну вспомнить не могем.

– Ясно, – рявкнул Лепехов, решив, что дело можно на том и закончить.

Затем он повернулся к подчиненным и приказал:

– Забрать их, а там суд разберется, кто здесь чего помнит, а кто не помнит.

Полицейские вскинули оружие, а Остап тем временем принялся по приказу Лепехова связывать за спиной руки своим односельчанам. Мужики даже и не думали сопротивляться, покорно подставляя руки под веревки и продолжая то и дело всхлипывать и причитать.

– В карету их, – скомандовал следователь, обращаясь к полицейским. – Ждите меня здесь.

Приказ начальника полиции был немедленно исполнен. Крестьян запихали в карету с решетками на окнах. Лепехов же в это время, удостоверившись, что все делается по его усмотрению, развернулся и направился к усадьбе.

Как только мы увидели, что Арсений Васильевич собирается вернуться в дом, тут же кинулись вон из каморки. Добежав до середины лестницы, мы развернулись и принялись как ни в чем не бывало с невозмутимым видом спускаться по ней, как будто только что вышли из своих покоев. Сделали мы это как раз вовремя, потому что на пороге уже появился Лепехов собственной персоной.

– Вот-с, сударыни, хорошо, что вы уже спустились, – со сладчайшей улыбкой на лице проговорил полицейский. – Спешу сообщить об обнаружении убийц князя Волевского.

– Правда? – Шурочка поспешила сделать удивленное лицо, хотя это у нее получилось довольно неудачно. – И кто же это?

– Мужики-с, а именно, крепостные вашего жениха. Попытка устроить бунт против него провалилась, и они, видимо, вздумали сами порешить своего хозяина, собственными, как говорится, руками.

– Какой ужас, – пробормотала подруга. – Вы арестовали их?

– Да, – кивнул Лепехов, – и увозим их с собой. Преступление налицо, да и пистолет, который при них был найден, именно тот, из которого князя Волевского и убили. А теперь, желаю здравствовать, милые барышни. Мне пора-с. Служба, знаете ли, она промедлений не терпит, – с этими словами он поклонился и поспешил к выходу.

Вскоре во дворе все стихло. Крестьян увезли, а мы остались одни в доме, если, конечно, не считать то и дело появлявшегося в поле нашего зрения Остапа. Через час из деревни прибыли женщины, которые тихо отправились на кухню, нагрели там воды и принялись обмывать покойника. Закончив свое дело, они положили тело князя на стол и накрыли его белой простыней.

Мне бы хотелось вернуться к тому моменту, при котором полиция отбыла в Саратов, забрав с собой арестованных крестьян. Возможно, читателя удивит такой, я бы сказал, примитивный подход полиции к распознаванию преступлений. Но в те далекие времена не особенно углублялись в особенности и тонкости находимых улик. А тут тем более. У крестьян найден пистолет, из которого был убит князь, к тому же мужики никак не могли доказать своей невиновности. Следовательно, по нехитрым размышлениям господина Лепехова, именно крестьяне и убили своего барина, особенно если учесть предшествующую попытку поднять бунт. Вот и весь, как говорится, сказ. Крестьян немедленно арестовали и увезли, решив, что именно они и являются единственными и неоспоримыми убийцами князя Волевского.

В который раз прошу прощения за это вмешательство. Но я должен был обрисовать всю обстановку судопроизводства середины прошлого века, для того чтобы читатель мог понять всю скоропалительность решений судебных дел в те далекие времена. Однако не следует заблуждаться, так как быстро суд решался только над низшими слоями российского населения, то есть обыкновенными крестьянами. Но это ни в коей мере не относилось к дворянскому сословию, дела которого решались с великой тщательностью и обстоятельностью, продолжаясь иногда по нескольку лет. Итак, продолжим.

Как бы ни складывались обстоятельства против несчастных крестьян, и как я себя ни заставляла, но мне так и не удалось убедить себя в их виновности. Только сейчас, по прошествии стольких лет после тех событий, я вполне могу объяснить это чувство, которое, как оказалось впоследствии, все-таки меня не обмануло. Во-первых, мне показалось странным то обстоятельство, что крестьяне помнили, где и куда ходили, а значит, они были не так уж и пьяны, но в то же время не помнили, погиб ли князь от их рук или от чьих-либо других. Если человек не сильно пьян и помнит, где он пил, то должен помнить и то, что он делал в таком состоянии. Более же всего поразила меня та покорность, с которой мужики приняли свою горькую участь, хотя и пытались объяснить свою непричастность к убийству. Словом, мой настырный мозг не удовлетворили действия полиции, и я решила сама попытаться раскрыть это преступление.

Много раз после этого я спрашивала себя, зачем, собственно, взялась за это дело. Но, кроме простого объяснения, что хотела помочь своей подруге узнать о смерти жениха, больше ничего разумного мне на ум не приходило.

Такие мысли посещали мою голову, когда я сидела в своей комнате возле окошка, словно заправская купчиха. Однако вскоре мне надоело такое бесполезное занятие, и я решила разыскать Шурочку и рассказать ей о своих измышлениях.

В соседней комнате подруги не было, и я спустилась вниз. Первой комнатой, которая попалась на моем пути, оказался кабинет, тот самый, где вел с нами беседу следователь полиции. Первое, что я увидела, заглянув в дверь, была плачущая Шурочка. Склонившись над столом, она тихонько перебирала мелкие вещицы своего покойного жениха, что отдал ей ранее Лепехов.

– Сашенька, вот ты где, – обрадовалась я. – Никак не могла тебя разыскать, весь дом обошла.

Подруга подняла на меня заплаканные глаза и попыталась улыбнуться. Однако улыбка получилась какой-то жалкой.

– Вот, перебираю то, что осталось от Владимира, – как будто извиняясь, пробормотала она.

Я остановилась, не зная, что произнести в ответ. Вся эта обстановка немой скорби и грусти так растрогала мое сердце, что я сама едва не расплакалась. Однако, справившись с охватившей меня неловкостью, я подошла к столу, уселась на край стоящего рядом стула с витой спинкой и принялась тоже разглядывать мелочи, уложенные в тряпице. Почти сразу же мое внимание привлек носовой платок, отделанный по краю кружевом тонкой ручной работы.

– Как красиво, – мое восхищение было вполне искренним.

– Да, очень красиво, – согласилась Шурочка, взяв в руки платок. – Посмотри-ка, тут и монограмма есть – С. Д. Странно, но ведь это не инициалы Владимира.

– Может быть, это платок какой-нибудь дальней его родственницы? – осторожно предположила я, хотя меня не менее подруги озадачила вышитая надпись на платке.

– Бог мой, Катенька, о чем ты говоришь. У Владимира же не было никаких родственников, и все об этом знают, – тут же вскинулась Шурочка, а затем продолжила разглядывать витиеватую вышивку.

– Тогда это… – я встретилась глазами с подругой.

– Платок женщины, которая была очень дорога моему жениху, раз он везде носил с собою этот платок, – закончила начатую мной мысль Шурочка. – Я так и знала, здесь что-то нечисто.

– О чем ты говоришь? – осторожно осведомилась я.

– Да об убийстве же, – в нетерпении заломила руки подруга. – Яснее ясного, что крестьяне не убивали Владимира. Они этого никогда не осмелились бы сделать. Что ты на меня так смотришь? – обратилась она ко мне.

Видимо, выражение моего лица в тот момент настолько наглядно отражало все происходящее в моей голове, что Шурочка даже испугалась, или вернее, даже насторожилась.

– Сашенька, душенька, мы ведь мыслим с тобой совершенно одинаково. Я тоже думала о невиновности крестьян и хотела поделиться всем этим с тобой, – наконец, смогла я вымолвить.

Шурочка после этих слов впервые за день улыбнулась и кивнула.

– Но если не крестьяне, то кто мог убить князя? – продолжала тем временем размышлять подруга.

Я тоже задумалась, посмотрела на платок, и тут в голове моей возникла на первый взгляд совершенно несуразная мысль. А вдруг именно та женщина, которой принадлежит платок, как-то замешана в убийстве князя Волевского? Вполне возможно, но пока бездоказательно. В том, что платок принадлежит именно женщине, не приходилось сомневаться. В конце концов, не станет же нормальный мужчина повсюду носить с собой, как дорогой талисман, скажем так, пикантный предмет туалета, принадлежащий мужчине. Значит, платок принадлежал когда-то именно даме и никому другому.

После этого я поспешила поделиться мыслями, посетившими меня, с Шурочкой. Подруга без всяких оговорок согласилась со всеми моими доводами о причастности к этому делу таинственной незнакомки.

– Все это прекрасно, – выслушав меня, проговорила Сашенька. – Однако чтобы удостовериться в наших изысканиях, нужно найти эту самую женщину. Как это сделать?

– Пока еще не знаю, – откровенно призналась я. – Давай-ка сперва позовем Остапа и расспросим его как следует о последних днях жизни князя. Уж кому, как не ему, знать, чем занимался твой жених вплоть до самой своей смерти.

– Правильно, – согласилась подруга. – Иди, Кати. Я подожду тебя здесь.

Не успела я выйти из кабинета, как тут же передо мною возникла огромная плечистая фигура бурмистра. Он, понуро опустив голову, шагал по коридору взад и вперед, не зная, куда себя деть.

– Ага, Остап, тебя-то я и искала. Пойдем-ка в кабинет. Александра Саввишна с тобой поговорить желает, – я повернулась и отправилась в комнату, где нас дожидалась Шурочка.

Остап хотел что-то сказать, но так и не выговорил ни одного слова. Он молча подчинился моему приказу и, словно приговоренный, хмуро пошагал за мной.

А о чем мы говорили с Остапом, и что он нам поведал, читатель может узнать в следующей главе.

Убийство на дуэли

Подняться наверх