Читать книгу Похищение - Александр Арсаньев - Страница 2

Начать, пожалуй, следует с января 1859 года…

Этот сезон обещался быть крайне интересным. Совсем недавно на нашей саратовской сцене дебютировал Николай Карлович Милославский, прекрасно игравший характерных героев и героев-любовников, а чуть позже вступил на сцену и Петр Михайлович Медведев.

В городе поговаривали, что новая постановка с двумя этими замечательными актерами в главных ролях, автора Сухово-Кобылина, превосходит все ожидания. Пьеса называлась «Свадьба Кречинского», Милославский играл самого Кречинского, а Медведев выступал в роли Расплюева.

К моему стыду, я эту пьесу еще не видела. Но, тут же хочу оправдаться – я собиралась посмотреть ее нынче, т. е. в этом сезоне. Дело в том, что я пролежала добрую часть осени и зиму в лихорадке, которую подхватила еще в деревне. Получилось, что я провела все эти дни до Рождества дома и лишь на Святки смогла появиться в обществе.

К превеликому моему сожалению и Шурочка, и Петр решили провести эту зиму в столице, и я пребывала долгие дни в совершенном одиночестве. Пока болезнь прогрессировала, я, в принципе, об этом не жалела – не слишком мне хотелось, чтобы меня наблюдал кто-то в таком не авантажном виде, но после, когда я пошла на поправку, мне, признаться, очень не хватало их общества. Некоторое разнообразие вносили частые их письма из Санкт-Петербурга, но вот описания столичных увеселений больше вызывали во мне чувства не совсем подобающие. Я скучала в своем заточении, а оттого порой и завидовала моим друзьям…

Рождество в этом году выпало на понедельник, и Дворянское собрание, как всегда, расстаралось и устраивало балы едва ли не каждый день. Еще бы, время, когда их можно было бы устраивать, достаточно ограничено – всего несколько недель и придет Масленица, а после нее и Великий пост. А это означает, что на семь недель никаких развлечений, по крайней мере, общественных. Останутся только частные вечера, но на них, как правило, и народу поменьше, да и веселья такого не предвидится.

Десятого числа, в четверг, я наконец-то собралась с духом и, критически осмотрев себя в зеркале, решилась посетить городской бал. Приглашение пришло еще позавчера, причем, князь Владимир Алексеевич Щербатов, наш предводитель дворянства, прислал начертанную собственноручно записку, в которой просил меня непременно быть. Человек он был воспитанный и приятный во всех отношениях, водил дружбу с моим покойным мужем и у меня, право слово, совсем не было повода отказывать ему, тем более что и самочувствие мое вполне позволяло поехать. К тому же в своей записке Владимир Алексеевич сообщил, что приехал из столицы его кузен, генерал Селезнев, со всем своим семейством.

Этого генерала, теперь уже в отставке, знавала некогда еще моя матушка, поскольку человек он был в возрасте, сейчас ему, по моим подсчетам, было около пятидесяти лет. Родился Валерий Никифорович здесь, в Саратове, а, как только вошел в сознательный возраст, лет десять ему тогда, наверное, исполнилось, все семейство переехало в столицу. Папенька господина Селезнева был военным и дослужился до полковника, да и сын пошел по его стопам. В первую же Турецкую компанию пошел на фронт, отличился, а затем и стал продвигаться по службе. За последнюю компанию, что была в пятьдесят третьем – пятьдесят шестом годах, получил орден Св. Анны 2-й степени, Императорскою Короною украшенного, с мечами над орденом, как и полагается. Затем медали: за обе Турецкие войны, взятие приступом Варшавы, Польский знак 4-й степени за военное достоинство и знак отличия беспорочной службы за ХХ лет. После этого Валерий Никифорович благополучно вышел в отставку.

Произошло сие знаменательное событие в прошлом году, наш предводитель дворянского собрания даже ездил погостить к своему кузену в те дни. Познакомился с его семьей и, думается, пригласил его в Саратов с ответным визитом.

Кстати, о семье немолодого генерала следует сказать отдельно. Он, судя по салонным разговорам, мужчина еще очень крепкий, женился поздно, девять лет назад, т. е. в возрасте сорока лет. Супругу взял моложе себя на двадцать один год, девушка из хорошей семьи, как говорили, молода, красива, с ангельским характером. Елизавета Михайловна родила Селезневу дочь, а три года назад подарила и сына. В целом о них говорили, что люди они приятные, воспитанные и гостеприимные. Честно говоря, мне хотелось с ними познакомиться.

Я позвала Алену и приказала приготовить мне платье. За время болезни я изрядно похудела и побледнела, а потому решила, что лучше всего надеть что-нибудь светлое, иначе моя нездоровая бледность будет слишком явно свидетельствовать о недавней болезни. А это, само собой, повлечет различные пересуды, от которых мне, честно признаться, хотелось бы уклониться. И так не обойдется без вопросов о моем здоровье. Словом, остановилась на бледно-розовом платье с только что вошедшим в моду кринолином, расшитым миленькими алыми розочками и с не слишком глубоким декольте, дабы не смущать мужчин чересчур выпирающими ключицами и, снова повторюсь – не вызывать пересудов у дам.

К пяти часам платье было готово, прическа уже уложена и, одевшись, я села в сани. Дворянское собрание, в котором и проводился нынешний бал, располагалось недалеко – в центральной части Саратова, на улице Московской, – и, когда Степан остановил сани у подъезда, я поняла, что прибыла далеко не первой. Здесь уже был, судя по стоящим тут же крытым возкам с гербами на дверцах, сам губернатор, Алексей Дмитриевич Игнатьев, а также вице-губернатор Василий Павлович Александровский. Сие означало, что нынешний вечер обещался быть очень насыщенным, поскольку любое появление наших губернских начальников сопровождалось ажиацией, такие уж они были люди…

Я вздохнула, вышла из саней и направилась к особняку. В просторной прихожей меня встретили два новых лакея в расшитых золотом зеленых ливреях. Я оставила им свою песцовую ротонду и, осмотрев свое отражение в настенном зеркале в резной раме, поправила локоны и проследовала по направлению к бальной зале.

Бальная зала была украшена весьма мило: еловыми лапами и гирляндами, а в центре стояла наряженная высокая ель. Я вошла, обменялась кивками с несколькими знакомыми, отметила, что нынче губернатор выглядит молодцом и о чем-то оживленно беседует со своим помощником, чиновником особых поручений, надворным советником Ананием Дмитриевичем Волоховым и предводителем дворянства – Владимиром Алексеевичем.

Дамы нашего общества, как всегда, блистали, я перемолвилась несколькими словами с некоторыми из них и тут же попала в поле зрения Михаила Дмитриевича Позднякова, занимавшего должность старшего полицмейстера. С ним мы были в теплых, дружеских отношениях, он весьма уважал моего покойного супруга и нередко составлял мне компанию на таких вот вечерах, с тех пор, как я овдовела, поскольку сам танцевал редко и предпочитал посидеть в уголке и побеседовать. Ему нужен был благодарный слушатель, коим я нередко и являлась.

Мы поздоровались и Михаил Дмитриевич, человек редкого такта, даже не спросил ничего о моей болезни, однако заметил, что я хорошо выгляжу, за что получил от меня благосклонную улыбку. Танцевать я не собиралась, поэтому мы прошли с ним к одному из диванов и сели.

– Ну, как у вас дела? – спросила я Позднякова. – Что нового произошло в городе за время моего вынужденного «заточения»?

– Ох, Екатерина Алексеевна, – театрально вздохнул Михаил Дмитриевич, – да разве ж у нас может произойти что-то, что было бы достойно вашего интереса? Никак нет-с… Все по-прежнему. Начальство, – тут он понизил голос почти до шепота, – гуляет, берет взятки, делает нагоняй подчиненным и неугодным, по театрам ходят… А так, – он пожал плечами и стал говорить в своей обычной манере, – боле ничего. Pardon, и по своей части хвастать ничем не могу, – Михаил Дмитриевич сделал печальные глаза. – Поверите ли, Екатерина Алексеевна, никакой занятной истории в запасе не имею…

– Не может быть! – вскинула я брови в притворном изумлении. – Как это, подполковник, вы – и вдруг не имеете, что рассказать?!

Дело в том, что Михаил Дмитриевич слыл изрядным рассказчиком, у него была преотличнейшая память, и он мог развлекать историями из собственной практики не один час. Правда, справедливости ради, следует заметить, что далеко не все из этих историй были приличными и не многие из наших дам выражали желание их послушать, но я, да и моя подруга Шурочка, слушали Михаила Дмитриевича с интересом.

– Eh, bien, – вздохнул он. – Хорошо, дорогая моя Екатерина Алексеевна, только из уважения к вам, – он лукаво стрельнул глазами. – Только прошу, ente nous, обещаете?

– Конечно, – ответила я, – это останется между нами…

– Итак… – начал было он, я приготовилась слушать, но увы…

Здесь в дверях залы появился, надо полагать, сам генерал Селезнев с супругою, поэтому мое внимание незамедлительно переключилось на эту блистательную, не побоюсь этого слова, пару.

Валерий Никифорович и вправду оказался мужчиной представительным и, по всей видимости, действительно довольно крепким, как и говорила молва. Об этом, по крайне мере, весьма красноречиво свидетельствовала его высокая, крупная фигура с военной выправкой и гордо посаженная голова. Черты лица его были приятными, хотя несколько резковатыми – большой прямой нос, круглые светло-ореховые глаза, яркие губы под шикарными усами с редкой проседью, с подусниками и густыми бакенбардами. Чем-то он походил на императора, и из этого я сделала вывод, что генерал по своим убеждениям не иначе, как поклонник императора. Он был в расшитом золотом мундире и при всех своих регалиях. Держался бодро и производил впечатление внушительное.

Его супруга, Елизавета Михайловна, довольно высокая для женщины, обладала завидной статью. Светлые густые волосы причесаны на парижский манер, платье замечательного цвета пармских фиалок, с декольте, с широким кринолином. Оно прекрасно сочеталось с ее васильковыми глазами. На белоснежной шее Елизаветы Михайловны было надето прекрасное бриллиантовое колье, в центре которого сияли и переливались в свете люстр два больших изумруда и три, не меньшего размера, сапфира. Должно быть, такое украшение стоило целое состояние.

Черты ее спокойного и красивого лица были мягкими – небольшой аккуратный носик уточкой, пухлые губы, легкий румянец на нежных щеках, высокий чистый лоб. Она и вправду была чудо как хороша. Я подумала о том, что мы с Елизаветой Михайловной почти ровесницы, но, глядя на ее стройную фигуру и беззаботное выражение лица, даже как-то не верилось, что она – почтенная дама и мать семейства, так она была непосредственна и по юному свежа.

– Михаил Дмитриевич, – обратилась я к Позднякову, дождавшись паузы в его рассказе, – а ведь это, должно быть и есть Селезневы, в честь которых, неофициально, конечно, и устроен этот бал. Не так ли?

Поздняков проследил за моим взглядом. Генерала с супругой уже приветствовал князь Щербатов. Их окружили влиятельнейшие люди нашего города и, судя по всему, генералу пришлось по вкусу такое внимание. Он оживленно о чем-то говорил, улыбался, даже, похоже, шутил. Елизавета Михайловна так же была приветлива и мила. Михаил Дмитриевич согласно закивал головой.

– Да, это и есть главный гость нынешнего вечера. Вас еще не представили? – я качнула головой. – Ну, что ж, это вполне поправимо. Думаю, что Владимир Алексеевич непременно исправит это нынче же.

Я улыбнулась, вспомнив сопроводительную записку предводителя дворянства. В итоге так и оказалось. Господин Щербатов представил меня генералу и его супруге чуть позже. Генерал оказался шутником и весельчаком, супруга же, наоборот, дамой великосветской и сдержанной. Я была приглашена к ним на обед в субботу. Елизавета Михайловна, похоже, очень любила своих детей, поскольку настояла на том, чтобы ушли они с вечера немного раньше, сославшись на то, что дети одни. Селезнев благосклонно отнесся к пожеланию жены, и они отправились в числе первых.

Я за весь вечер потанцевала только с Поздняковым, не потому, что кавалеров больше не нашлось, а потому что чувствовала еще небольшую слабость после болезни. Тем не менее, Елизавета Михайловна, прежде чем покинуть Дворянское собрание, успела станцевать несколько туров вальса. По всему было заметно, что она пришлась, как это говорится, ко двору и пользовалась большой популярностью среди наших кавалеров. Да и супруг ее тоже, надо сказать, на месте не сидел, не то, чтобы протанцевал весь вечер, но все же…

Я, пожалуй, обратила внимание только на графа Успенского, молодого и весьма привлекательного человека, одного из лучших наших женихов. Точнее, даже не на него, а на то, как переглядывались они с Селезневой. Не удивлюсь, подумала я, если Вадим Сергеевич, так звали Успенского, вскорости станет в генеральском доме частым гостем.

С бала я уехала сразу после Селезневых, сославшись на слабость. Владимир Алексеевич был очень мил и даже проводил меня, напомнив о том, что я обещала быть в субботу у его кузена на обеде. Мы попрощались, и я поехала домой, совершенно уставшая от непривычного шума, от музыки, лиц, освещения. Да, думала я, все же даже такой перерыв в светских развлечениях неминуемо сказывается на нашем восприятии…

Здесь, милый читатель, позвольте ненадолго возникнуть мне. Дело в том, что дальнейшие несколько страниц текста местами просто невозможно разобрать, во-первых, из-за того, что чернила выцвели, а во-вторых, из-за того, что писаны они на французском, а я, к моему великому сожалению, небольшой знаток французского языка. Но в целом, могу сказать, что говорится здесь о том самом обеде у Селезневых, причем с подробным описанием блюд. А я и тут не обладаю обширными познаниями и даже сам не могу понять, что обозначают те или иные названия. Посему прощу прощения и пропускаю несколько страниц, чтобы не утомлять вас дословным пересказом и перейти непосредственно к действиям, имеющим прямое отношение к сюжету повести.

* * *

Так прошло чуть больше месяца…

Выяснилось, что генерал, выйдя в отставку, решил не просто погостить в нашем городе несколько дней, а пожить здесь хотя бы два-три года, отдохнуть, как он выразился, от столичного шума и суеты.

Двадцать второго февраля я была приглашена к Селезневым на обед в честь маленького Николая Валерьевича. Мальчику исполнялось три годика и родители, не чаявшие души в своем малыше, решили устроить самый настоящий праздник. Среди приглашенных не было нашего губернатора, он уехал в столицу по каким-то там делам, и, несмотря на то, что всего приглашенных было человек тридцать – совсем немного, праздник удался на славу.

Ника, так звали в семье младшего Селезнева, от обилия подарков буквально светился. Мальчуган он был крепенький, сообразительный и шустрый. Я и сама его успела полюбить с тех пор, как впервые увидела, оказавшись на обеде у Селезневых. Ника был похож на отца – те же ореховые глаза и каштановые кудри, да и по характеру, скорее был в папеньку, нежели в маменьку. А его сестрица, моя тезка, наоборот, вела себя очень сдержанно и благообразно, особенно для девочки восьми лет. У нее были русые волосы и голубые глаза и, как мне подумалось, из нее могла получиться в будущем настоящая красавица, ничем не хуже маменьки.

Селезневы принимали просто, в доме у них царила атмосфера благодушия и искреннего гостеприимства, что было очень приятно. С детьми они не были строги, скорее даже наоборот. Дети имели практически полную свободу, проводили немало времени с родителями, что по нынешним временам все же редкость. В столице, как рассказали мне, за младшими Селезневыми приглядывала гувернантка, француженка по происхождению, как говорили, дама строгая. Сейчас мадемуазель Эттингер была отпущена к своим родным, обосновавшимся где-то на водах, и ее приезда ожидали на масленой, а пока за детьми присматривала горничная Глаша.

Глафира была обучена грамоте, в доме служила с самого детства, отличалась спокойным и ровным характером, сообразительностью, что так ценится в хороших слугах, и пользовалась у Елизаветы Михайловны доверием, к тому же, дети свою Глашу просто обожали. Внешности девушка была приятной и неброской, с длинной светло-русой косой, в теле, с широкоскулым лицом, большими серыми глазами и улыбчивым ртом.

За прошедшее время я уже успела сдружиться с Елизаветой Михайловной, бывала у них в доме довольно часто и принимали меня там запросто, как свою. Из нашего общества таким расположением пользовался, за исключением кузена генерала, только граф Успенский. Как я и подумала еще на январском балу, этот молодой и блистательный человек, хотя и немного шалопай, ухаживал за Елизаветой Михайловной трепетно, но настойчиво. Признаюсь, меня несколько удивляло то спокойствие, с которым к ухаживаниям Успенского относился Валерий Никифорович, но потом я решила, что он, возможно, просто доверяет своей супруге. К слову сказать, Елизавета Михайловна принимала ухаживания Вадима Сергеевича с легкой, едва насмешливой улыбкой, но ни разу в моем присутствии не позволила себе ничего лишнего. Так что и меня перестали терзать сомнения относительно ее верности генералу и доброго ее имени.

Однако вернусь к приему в честь маленького Ники. По этому поводу мальчика впервые нарядили в костюмчик а-ля гренадер и этот наряд, судя по всему, пришелся ему по вкусу. Я приехала одной из первых. Поздоровавшись с хозяевами и подарив маленькому Нике замечательную, английского производства, деревянную лошадку на колесиках, выкрашенную в черный цвет, с густой льняной гривой и хвостом (я выписала ее из столицы, обратившись по случаю в письме к Шурочке с просьбой присмотреть какую-нибудь хорошую игрушку для мальчика), я прошла в угол убранной цветами залы и присела на диван, наблюдая за тем, как Ника, тут же оседлав мой подарок, попросил Глашу покатать его. Горничная сразу же взялась за шелковую уздечку и покатила новоявленного наездника в малую гостиную. Николай Валерьевич, похоже, был доволен и выглядел бравым военным, вооружившись деревянной саблей и то и дело крича своему Буцефалу (или горничной?): «Но! Но!»

Я улыбнулась, наблюдая за мальчуганом. Однако скоро начали съезжаться гости и, спустя короткое время, Николай Валерьевич, получивший все полагающиеся ему подарки, был отправлен в детскую, а гостям объявили, что через два часа будет подан обед в честь именинника.

Оглядев приглашенных, прогуливающихся по комнате в ожидании угощения, я заметила вездесущего господина Позднякова, который, встретившись со мной глазами, вежливо раскланялся с небольшой компанией кавалеров и дам, с которыми он вел какую-то скучно-светскую беседу (это было заметно по безнадежно-тоскующему взгляду госпожи Тереньтевой, а также по едва заметным аристократическим зевкам князя Шипина) и, не спеша, с приятной улыбкой направился в мою сторону.

– Bon suar, – сказал он и наклонился поцеловать мою руку. – Вы прекрасно выглядите, дорогая Екатерина Алексеевна.

– Благодарю вас, Михаил Дмитриевич, – улыбнулась я. – Присаживайтесь, расскажите, как поживаете.

– Mersi, – он сел рядом. – Да что я? Как вы-то поживаете? У меня все по-прежнему: служба, дом и друзья… – он сделал жест рукой. – Кстати, вы знаете последнюю новость?

– О чем? – спросила я.

– О новом столичном назначении, – я изобразила интерес и отрицательно покачала головой.

– Non? – спросил он. – Тогда слушайте. Вы ведь знаете, что в нашей удельной конторе с некоторый пор образовалась вакансия на место управляющего?

– Я кивнула.

– Так вот, сударыня, нам его назначили… Причем, – тут Михаил Дмитриевич сделал большие глаза, – личность весьма интересная… Николай Александрович Мордвинов, сын столичного сенатора, который в начале тридцатых управлял небезызвестным Третьим отделением. Однако сынок, видно, не в отца пошел, – Поздняков слегка усмехнулся. – В сорок девятом привлекался к делу петрашевцев, а в пятьдесят пятом и вовсе был арестован по подозрению в распространении антиправительственных прокламаций в Тамбовской губернии… Представляете?

– Революционер? – удивилась я.

– Ну, по крайней мере, из сочувствующих, – констатировал Михаил Дмитриевич. – Оправдали, конечно, молодого человека исключительно благодаря папенькиному заступничеству, а нынче, восьмого числа, назначили указом к нам-с…

– Да… – задумчиво проговорила я. – Теперь, пожалуй, понятно, зачем наш губернатор так спешно поехал в столицу…

– Oui, – удовлетворенно кивнул головой Поздняков. – Представляете, какие чувства испытал Алексей Дмитриевич, узнав о таком назначении? С его-то патологической ненавистью ко всем революционно настроенным гражданам?

– Я снова согласно закивала.

– Он даже не посчитался с тем, что действующий губернский комитет об устройстве и улучшении быта крестьян, как вы знаете, требует его присутствия. И пока наш губернатор в отъезде, от князя Щербатова требуется большая работоспособность.

Тут мое внимание привлекла незнакомая молодая пара, появившаяся в дверях. Мужчина был довольно высок, худощав и строен, волосы у него были светлыми, но не в пепельный оттенок, а в пшеничный. Его лицо было бледным, черты тонкими – прямой, немного хищный нос, выразительные яркие губы, твердый подбородок, высокие скулы, черные крылья бровей и глаза… Глаза были большие, редкого разреза, напомнившего мне о фараонах Древнего Египта, влажные и словно бы светящиеся. Одет он был в безупречно сидящую на нем черную фрачную пару, белую визитку, рубашку с высоким крахмальным воротничком, а на его груди красовался, белый же, шелковый галстук с, сверкнувшей в свете люстры, бриллиантовой булавкой.

Его спутница была, наоборот, миниатюрна и изящна, она была в светло-фиолетовом платье с открытыми плечами и контрастной, белого цвета, кружевной отделкой. Черные волосы были собраны в новомодную невысокую прическу, украшенную какими-то незатейливыми, но очень милыми цветами и белыми лентами, а завитые локоны очень живописно лежали на ее алебастровых плечах. Ее миловидное личико вполне могло бы казаться красивым, если бы не, на мой взгляд, несколько заостренные черты – остренький подбородочек, остренький же небольшой носик, высокие скулы и глаза, не такие черные, как у ее кавалера, но темные и блестящие, правда, с иным разрезом, больше круглые, чем миндалевидные.

Словом, пара была, что говорится, на загляденье. Мужчина окинул взглядом залу и без всякого стеснения направился прямо к генеральскому кружку. Его спутница несколько поотстала и присоединилась к дамам, в числе которых находилась жена нашего губернатора, Прасковья Александровна. Судя по тому, как приняли в этих высоких, по нашим меркам, кругах незнакомцев – с улыбками, приветственными жестами и оживленными расспросами, я поняла, что они уже успели освоиться в наших палестинах. Мне стало невероятно интересно, кто же это такие. Я повернулась к что-то говорящему Михаилу Дмитриевичу и, мило и извиняюще улыбнувшись, спросила:

– Скажите, Михаил Дмитриевич, а кто эта милая дама и ее спутник? Я их не знаю, но, судя по всему, их знает все наше общество. Давно ли?

– А, вы, должно быть, спрашиваете о Лопатиных? – Поздняков посмотрел в сторону гостей, потом на меня. Я кивнула.

– Это Сергей Александрович Лопатин со своей сестрой Натальей. Появились они в нашем городе буквально неделю назад. Сергей Александрович сразу же нанес визит и губернатору, и Владимиру Алексеевичу, очень понравился и завязал знакомства с нашими чиновниками.

– В том числе и с вами? – я лукаво улыбнулась, посмотрев на Позднякова.

– В том числе и с вашим покорным слугой. Да и с нашим хозяином, как вы сами изволите наблюдать. А что? Человек Лопатин приятный, начитанный и образованный, к тому же, что немаловажно по нынешним временам и редкость среди молодых, – тут Михаил Дмитриевич поднял указательный палец правой руки, желая подчеркнуть свое высказывание, – лишен всех этих новомодных прозападных идей. Патриот, в самом лучшем смысле этого слова, высказывания у него исключительно проправительственные, так что, как вы сами, сударыня, можете понять, – он хитро улыбнулся, – такой человек не мог не прийтись по душе местному обществу.

Я тихонько хихикнула, прекрасно понимая, что это камень в огород Игнатьева, ну а уж про генерала Селезнева и вовсе говорить не стоит. Он настолько привержен монархии, что любые политические разговоры в его доме, в которых высказывались бы новомодные свободолюбивые идеи, просто невозможны.

– Так, – я кивнула головой, – а чем еще примечателен новичок?

– Ну, Екатерина Алексеевна, неужели же вы решили, что это все его достоинства? – шутливо пожурил меня Поздняков. – Отнюдь… Сергей Александрович подполковник в отставке, говорят, отличился изрядной храбростью во время последней военной компании. Кавалер Анны 4-й степени за эту отличительную храбрость. Имеет хорошие столичные рекомендательные письма, аж от самого губернатора. Правда, последние года большей частью провел на водах, это, поговаривают, из-за здоровья Наталии Александровны, но в чем там закавыка – неясно. Да и неважно это, не так ли?

Я с интересом наблюдала за Лопатиными и с таким же интересом внимала господину Позднякову. На вопрос всего лишь согласно кивнула, рассматривая Сергея Александровича. Он слегка улыбался и слушал генерала, его глаза рассеянно блуждали по залу и вот, наконец, встретились с моими. Признаюсь, я от этого внимательного взгляда слегка стушевалась, вдруг подумав о том, что этот человек еще сыграет в моей жизни какую-то роль. Ощущение было довольно сильным, и я с трудом отвела глаза, внутренне удивляясь собственным мыслям.

– Так вот, – продолжил мой словоохотливый собеседник, – это не самое интересное. Лопатины сразу попали в наш круг, нашлись общие знакомцы из столицы, да и на водах, опять же, бывает практически весь свет. Но самое главное то, что Сергей Александрович приехал сюда с тем, чтобы открыть у нас коммерческий банк.

– Вот как? – удивилась я, глядя теперь на Позднякова, чтобы не встретиться вновь взглядом с Лопатиным, внушившим мне чувство беспокойства. – А он что, знаток коммерции?

– Ну, по всей видимости, так, – Михаил Дмитриевич улыбнулся. – По крайней мере, реляции имеет отменнейшие по коммерческой деятельности. А банк, который, к слову, открывает в ближайшее время, обещает неплохие дивиденды. К тому же, Лопатин затеял выстроить в городе еще один приют для сироток, и Алексей Дмитриевич прочит его на вакансию постоянного члена в приказе общественного презрения.

– Да, я смотрю, что Лопатин уже освоился у нас, – в задумчивости проговорила я, бросив на него быстрый взгляд.

Я надеялась, что этот маневр останется незаметным, только пустое, Лопатин словно бы ждал этого момента, тут же галантно поклонился, вызвав интерес у генерала и предводителя дворянства. Они оба повернулись, чтобы посмотреть, кому Лопатин отвесил этакий поклон и, увидев меня, приветливо заулыбались. Владимир Алексеевич что-то сказал Николаю Александровичу Купферу, одному из депутатов нашего дворянского собрания, и они удалились в малую гостиную, в которой, по случаю приема, были поставлены столы для игр, а Валерий Никифорович вместе с Лопатиным направились в нашу сторону.

– Ну вот, – сказал Михаил Дмитриевич, – а теперь, дорогая моя Екатерина Алексеевна, вам самой представляется возможность оценить эту столичную штучку, – и он тихонько хохотнул.

«Столичная штучка», помимо обладания инфернальной внешностью и перечисленных мне достоинств, имел приятный баритон. Это выяснилось сразу же, как только Селезнев представил мне господина Лопатина.

– Польщен, – проговорил Сергей Александрович, поцеловав мне руку и задержав ее на секунду дольше, чем того требовал этикет.

Надеюсь, что это не было слишком заметным, но вот взгляд господина Лопатина, наверняка заметили многие. Взгляд был прямым, открытым, изучающим и вместе с тем, месмерическим. Я подумала о том, что, должно быть, у Лопатина репутация знатного сердцееда. Еще бы! С такими-то глазами! Но взгляд его я выдержала с достоинством, даже не смутилась. «Так-то, господин Лопатин. Положение молодой, состоятельной вдовы, весьма недурной внешности еще не делает меня легкой добычей для ловеласов», – подумала я, глядя в его блестящие глаза.

Не знаю, понял ли он, что именно я хотела ему втолковать, но взгляд его изменился, смягчился и, кажется, Сергей Александрович оказался несколько смущен.

– Очень рад познакомиться с такой очаровательной женщиной, – Лопатин улыбнулся.

Я ответила искренней улыбкой и проговорила:

– Mersi, monsier.

В этот момент к нам присоединился Владимир Алексеевич, поздоровавшись со мной, поцеловав мне ручку, справившись о моем здоровье, выразив радость по поводу моего присутствия на этом замечательном вечере, он позволил, наконец, и мне произнести фразу. Я обратилась к господину предводителю дворянства:

– Владимир Алексеевич, и мне очень приятно видеть вас снова. Расскажите, – я не удержалась от быстрого взгляда в сторону Позднякова, – какие у нас новости?

Щербатов, основательный мужчина, камер-юнкер и надворный советник, сверкнув белозубой улыбкой и покрутив ус, ответил:

– Ну, не стану вас утомлять разговорами о том, как идут дела на заседаниях комитета. Все это скучно, хотя и в новинку. А вот, Екатерина Алексеевна, одна из более приятных новостей перед вами-с, – я удивленно вскинула брови и посмотрела на Лопатина, тот наоборот, глаза опустил. – Сергей Александрович Лопатин затеял здесь у нас весьма богоугодным делом заняться. Приют детский построить, больницу для нищих.

– Похвально, – сказала я. Лопатин поклонился.

– Outre cela, могу добавить, – продолжил Щербатов, – что господин Лопатин открывает банк, в который уже многие собираются поместить свои капиталы, поскольку наш банкир, – и тут Владимир Алексеевич позволил себе небывалую вольность, похлопав Лопатина по плечу, – обещает нам неплохие дивиденды…

– Весьма похвально, – снова сказала я и посмотрела на будущего господина банкира, который, церемонно поклонившись, пригласил меня на тур вальса.

Я, к своему великому изумлению, совершенно неожиданно для себя самой, согласилась. Вальсировал Сергей Александрович прекрасно. Я, признаюсь, даже не заметила, как закончился танец, такое удовольствие было кружиться со статным красивым кавалером, который к тому же, оказался весьма воспитанным и обладающим тонким юмором. Что и говорить, к концу вальса, я была практически очарована его персоной. Но голову терять я совсем не собиралась. Да, господин Лопатин был, судя по первому впечатлению, человеком обаятельным, но мне ли не знать, что в свете практически все таковы – снаружи, на людях ласковые да шелковые, а внутри, сами по себе, черствые и циничные. Взять хоть нашего губернатора, но taisez-vou, больше не слова о нем…

Лопатин, провожая меня к дивану, попросил разрешения представить мне свою младшую сестру, Натали. Я благосклонно отнеслась к этому, все же было интересно, что она из себя представляет и слишком ли сильно отличается от брата. Судя по тому, как она кокетничала с молодыми военными, не особенно и отличается. Сергей Александрович прошел через залу, приблизился к группке молодежи, в числе которой была и Натали и, склонившись, что-то прошептал ей на ухо. Натали тут же метнула в мою сторону быстрый, жаркий какой-то взгляд, смущенно улыбнулась, видимо, пролепетала извинения и направилась вместе с братом ко мне. Я тем временем удобно устроилась на диване и взяла бокал с шампанским, чтобы освежиться после танца.

Лопатины подошли, Натали сделала реверанс, я улыбнулась, и Сергей Александрович представил нас друг другу. После этого я пригласила девушку присесть рядом, и мы завели светскую беседу о том, как ей понравился наш город. Натали отвечала как и положено благовоспитанной девушке ее возраста (ей едва ли было больше восемнадцати лет), но только иногда в ее глазах читалось явное беспокойство. Она то и дело нервно вздрагивала, искала глазами брата, который, испросив позволения, оставил нас и присоединился к нескольким чиновникам в противоположном углу залы.

Но в целом, Натали произвела на меня вполне приятное впечатление, и я сказала ей, что была бы рада продолжить наше знакомство. На это Натали искренне улыбнулась и даже хотела пожать мне руку, но вовремя спохватилась, что жест этот неуместен в данной ситуации. Она смутилась, и я выразила надежду, что, несмотря на разницу в возрасте, мы вполне могли бы стать подругами. На мое предложение дружбы, Натали ответила восторженным взглядом, сказав, что у меня в городе такая прекрасная репутация и дружба с такой достойной и уважаемой особой ей очень лестна. Мы условились, что завтра же она приедет ко мне с визитом.

Обед был восхитительным…

Здесь позвольте снова сделать небольшой пропуск, поскольку идет очередное описание блюд. Моя тетушка, как вы уже поняли, была гурманкой и порой ее труды напоминают мне кулинарную книгу. Сделаем паузу в повествовании и вернемся к действию…

Я уехала домой одной из первых, поблагодарив хозяев за прекрасный вечер. Лопатин на прощание поцеловал мне руку и, глянув своими дикими, теперь я уже могла найти определение – цыганскими глазами, заверил, что Натали непременно будет у меня.