Читать книгу Продолжение путешествия - Александр Арсаньев - Страница 3

В результате этой продолжительной беседы мы решили действовать заодно. А поскольку пришли к выводу, что в нынешних обстоятельствах нападение может стать для нас лучшей защитой, то действовать решили самым решительным образом. Мы не успели обсудить всех деталей нашего сотрудничества, поскольку Петр торопился на какое-то деловое свидание, но обговорили его в общих чертах.

У меня теперь не было повода сомневаться в том, что Люси не пожелала оставить наши края неотомщенной, и мне оставалось только благодарить Господа за то, что она не успела застать меня врасплох и начала с Петра Анатольевича.

«Предупрежденный вооружен» – кажется, так говорили на Востоке, и, как только Петр покинул мою гостиную, я решила подготовиться к любым неожиданностям, то есть постаралась оказаться во всеоружии на случай появления в моем доме Люси. Тем более, что она вполне могла заявиться ко мне с компанией негодяев, наподобие тех, что напали сегодняшней ночью на Петра. И можно было только гадать, к какому виду мести способна прибегнуть эта особа.

Немного погодя я усомнилась в том, что Люси решится напасть на меня в собственном доме, скорее, нападения можно было бы ожидать во время одной из моих ежедневных прогулок, но, на всякий случай, проверила в доме все запоры и привела в порядок коллекцию оружия покойного мужа, то есть почистила и смазала ружья и пистолеты; а чтобы предохранить себя от нежданных гостей, строго-настрого приказала Алене не открывать дверей незнакомым людям. Хотя она и без того была достаточно осторожна. В Саратове она была недавно, и город казался ей после деревни обиталищем жуликов и бандитов, за одного из которых благодаря разбитой физиономии она и приняла давеча Петра Анатольевича. И если бы не моя помощь, ему бы ни за что не удалось проникнуть далее прихожей.

Короче говоря, мое жилище теперь вполне можно было считать неприступным бастионом. Покончив с этим делом, я немного успокоилась и уселась у окна с книгой в руках – дожидаться возвращения Петра Анатольевича. Он обещал вернуться после обеда, постаравшись разузнать все возможное о Люси. А при его связях ему была доступна любая конфиденциальная информация, чем Петр Анатольевич немало гордился. При его нынешней профессии репортера «Губернских ведомостей» это качество было далеко не лишним.

Книгу я взяла не потому, что это было самым большим на эту минуту желанием, а чтобы успокоить свое не на шутку разыгравшееся воображение. Я уже знала на собственном опыте, что преждевременные фантазии не могут принести делу ничего, кроме вреда.

Но по случаю, книга, оказавшаяся в тот день в моих руках, не только не смогла погасить пожар в моей голове, но напротив – подбросила туда дровишек. Чтобы вам стало понятно, о чем я говорю, сообщу, что это была за книга. И те из вас, кто знаком с ее содержанием, наверняка не смогут сдержать улыбки – это был «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма, принесенный мне накануне Шурочкой, моей начитанной подругой с непременным условием, что я приступлю к чтению в ту же минуту. Она с полчаса оглашала мой дом возгласами восторга и удивления по поводу этого «превосходнейшего произведения», после чего удалилась, чтобы оставить меня наедине с гениальным творением «этого очаровательного француза».

– Неужели ты изменила своему кумиру Тургеневу, променяв его на бульварного французского романиста? – с улыбкой спросила ее я. И по тому, как Шурочка вспыхнула в ответ на мое невинное замечание, поняла, что была недалека от истины.

Шурочка была постоянно влюблена, но, к сожалению, объекты ее чувства чаще всего были для нее столь же недоступны, как и те литературные герои, в которых она влюблялась в нежном возрасте. Таким образам она в разные годы была очарована Афанасием Фетом, Федором Достоевским, Островским и Бодлером, некоторое время предметом ее страсти стали сразу два Аполлона – Григорьев и Майков, весь нынешний год это был Тургенев, теперь настал черед Дюма.

Представляла бы Шурочка тогда, что не пройдет и года, как ее лучшая подруга не только встретится с обожаемым ею французским беллетристом лицом к лицу, но и раскроет при его непосредственном участии одно из самых загадочных преступлений в своей жизни.

Прочитав эти строки, я вновь согрешил – усомнился даже не в достоверности этих строк, а в здравом рассудке моей престарелой родственницы. Сами посудите, разве мог я себе представить что-то подобное? И тем сильнее было мое раскаяние, когда я убедился, что все это – правда. Дюма действительно был в Саратове в 1858 году, чему посвящена целая глава в книге его воспоминаний. А о том, каким образом с ним познакомилась Катенька, вы сможете узнать, когда я подготовлю к печати очередной ее роман, посвященный этому событию. Лишь бы у меня хватило сил и здоровья довести дело до конца.

Но в те дни мне еще самой было об этом ничего не известно. Дюма я знала по «Трем мушкетерам», была от них не в восторге, скучая, пролистала «Двадцать лет спустя» и не надеялась найти на страницах нового его романа ничего, кроме того же бесконечно-монотонного описания дуэлей и треска мушкетов. Но с первых же страниц поняла, что явно недооценивала талант Дюма, а через час с головой погрузилась в захватывающий сюжет, и заснула только под утро, когда глаза начали слезиться и закрывались сами собой, с трудом оторвавшись от книги, потому что в этот самый момент Эдмон Дантес после четырнадцати лет заточения в чудовищном замке Иф, наконец, обрел долгожданную свободу.

Действительность иной раз настолько причудливо перекликается с литературным вымыслом, что ничем, кроме иронии высших сил, этого объяснить невозможно. Заснула я с мыслями о побеге Дантеса, а едва проснувшись – узнала о другом побеге, не менее загадочном, но далеко не таком романтическом, как у Дюма.

Первые же строчки, что я прочитала теперь, вновь перенесли, вернее сказать, вернули меня из Южной Франции в родную Саратовскую губернию, поскольку оказались совершенно созвучны местным событиям:

«Прошло ровно четырнадцать лет со дня заточения Эдмона Дантеса. Он переступил порог замка Иф девятнадцати лет от роду, а вышел оттуда тридцати трех.

Горестная улыбка мелькнула на его устах; он спрашивал себя, что сталось за это время с Мерседес, которая, вероятно, считала его умершим.

Потом пламя ненависти вспыхнуло в его глазах, – он вспомнил о трех негодяях, которым был обязан долгим, мучительным заточением.

И он снова, как некогда в тюрьме, поклялся страшной клятвой – беспощадно отомстить Данглару, Фернану и Вильфору.

И теперь эта фраза была не пустой угрозой…»

Прочитав эти слова, я вздрогнула, хотя тут же постаралась смягчить свою реакцию скептической улыбкой. Если еще вечером я казалась себе Мерседес, безвременно потерявшей любимого, наши с ней истории были слишком похожи, и по этому поводу я даже пролила вчера несколько слезинок, то сегодня мне поневоле приходилось примерять на себя мантию Вильфора. Хотя до сих пор я, разумеется, не находила у нас с ним ничего общего.

«Вряд ли Люси читала эту книгу, – подумала в эту минуту я, – но, видимо, каждый заключенный в душе ненавидит тех людей, благодаря которым лишился свободы, и лелеет мечту об отмщении».

И это удивительное совпадение сделало для меня из без того увлекательное произведение в два раза интереснее. Поэтому не удивительно, что я не отрывалась от его страниц до самого прихода Петра Анатольевича.

На этот раз Алена беспрепятственно пропустила его в гостиную, несмотря на то, что выглядел Петр еще менее презентабельно, чем утром.

– Что за маскарад? – удивилась я, разглядывая его странное платье. Так мог экипироваться разве что мастеровой или рабочий с маслобойни, но никак не блестящий молодой человек нашего круга. А в сочетании с изуродованным лицом он выглядел и вовсе забулдыгой, не всякий трактирщик рискнул бы впустить подобную личность к себе в заведение.

– При нашей первой встрече, Катенька, – усаживаясь в кресло и грациозно перекинув ногу за ногу, ответил Петр, – вы изволили заметить, что благодаря ночному приключению я изменился до неузнаваемости. И я имел случай убедиться в справедливости этих слов – моя собственная кухарка, не узнав меня, чуть не окатила кипятком. И я подумал, что грех не воспользоваться такой уникальной возможностью в наших с вами общих интересах.

– Таким образом вы маскируетесь от мстителей? – не сумев скрыть презрения, уточнила я. Мужчина, который из страха способен вырядиться таким образом, вряд ли мог рассчитывать на мое уважение.

Но Петр лишь рассмеялся в ответ на мое замечание.

– Не совсем. Вернее – совсем по другой причине я на время позаимствовал этот гардероб у одного славного, но совершенно пропащего человека.

– В таком случае потрудитесь объяснить, почему вы заявились ко мне в таком виде.

– Все очень просто, – переведя дыхание, сказал Петр, – самая обыкновенная конспирация, или мимикрия, если желаете.

В тех кругах, что я вращался последние два часа, мой костюм был как нельзя более уместен и даже выглядел щеголеватым. Единственное, о чем я жалею, – состроил он комическую гримасу, – что мое перевоплощение закончится через три-четыре дня, и появиться где-либо неузнанным у меня не будет уже никакой возможности.

Я вздохнула с облегчением, мне совершенно не хотелось терять уважение к этому приятному молодому человеку.

– И в каком же месте вам удалось произвести в этом виде приятное впечатление? – уже с улыбкой поинтересовалась я.

– В одном из тех, которые вам вряд ли удастся посетить, Катенька. И жалеть об этом не стоит, хотя с точки зрения антропологии – это весьма любопытное местечко.

Петр явно наслаждался моей реакцией на его внешность и не торопился стать серьезным.

Но уже через несколько минут рассказал, что побывал в одном из тех мест, куда не всегда рискует заглянуть даже полиция.

В пригороде Саратове, у знаменитой Лысой горы расположился район трущоб, в которых издавна находят себе приют все те, кого у нас принято называть отбросами общества. Я там, разумеется, никогда не бывала, но по рассказам мужа составила себе довольно четкое о нем представление. Опустившиеся мелкие ремесленники, бурлаки, портовые грузчики составляли там лучшую часть публики, что же говорить об остальных – нищие, горькие пьяницы и их чудовищные подруги… Поголовное пьянство, разврат, азартные игры и поножовщина были здесь в порядке вещей.

Если человек попадал туда однажды, то у него практически не было шанса оттуда выбраться. Это был своеобразная сливная яма, куда попадало все то, что не сумело найти себе места в нормальной жизни. Александр уверял меня, что подобный район существует в силу необходимости в любом городе мира. С одной стороны, играя роль жупела и тем самым выполняя воспитательную функцию для определенной части городского населения, а с другой – очищая здоровую часть города от нежелательных элементов. Мы неоднократно спорили с ним на эту тему. Потому что несмотря на все его доводы, мне не хотелось мириться с подобным порядком вещей.

Туда-то и занесло сегодня днем Петра Анатольевича. И, как оказалось, небезрезультатно.

Дело в том, что к Лысой горе стекались не только все нечистоты человеческого материала, но и вся городская информация криминального и околокриминального характера. Иметь осведомителя в Худобке, как называли свой район его аборигены, было заветной мечтой каждого полицейского.

И, насколько я поняла, Петр побывал там сегодня не в первый раз. Вполне возможно, что у него там были даже друзья.

Мой приятель обладал счастливым даром находить общий язык с любым представителем рода людского, в том числе с ворами и каторжниками.

В результате этого визита Петру удалось узнать имена своих обидчиков. Он перечислил мне несколько кличек, из которых мне запомнились Федька Крюк и Леша Маленький. Мы еще не знали, каким образом сумеем воспользоваться этими сведениями, но в любом случае это была дорожка, в самом конце которой находилась Люси собственной персоной, а это уже немало.

Более важной с моей точки зрения была другая новость:

Кузьма – тот самый полицейский чин, что исчез вместе с Люси два дня тому назад, нашелся. Точнее сказать, нашлось его тело. То есть самого Кузьмы уже не было в живых по крайней мере двадцать четыре часа.

Его труп, обезображенный до неузнаваемости, обнаружили местные крестьяне на дне глубокого оврага на окраине села.

И это могло означать лишь одно: Люси оставила за собой еще один кровавый след.

Примерно так поступает затравленная волчица. Она убивает все живое на своем пути безо всякой на то причины и потому значительно опаснее обычного зверя, который убивает лишь по необходимости.

– Вы полагаете, – спросила я своего приятеля, – несчастный помог ей бежать?

– В таком случае, – не сразу ответил он, – она весьма щедро отплатила ему за услугу. И, я бы сказал, оригинально.

И если она благодарит подобным образом, то как же выглядит ее месть?

– Как она выглядит, вы можете узнать, посмотревшись в зеркало, – с улыбкой ответила я на его риторический вопрос, пытаясь свести на шутку его чересчур мрачную мысль. Но мне это не удалось.

– Я не думаю, что она на этом успокоится, – грустно произнес Петр. – Скорее всего, это было всего лишь предупреждение, или угроза, а сама месть – впереди. Именно поэтому я все-таки советую вам уехать в Европу.

– Кажется, Петр Анатольевич, дворянскую честь вы считаете исключительно мужской привилегией, – ответила я ему, тем самым дав понять, что даже обсуждать эту тему считаю нецелесообразным.

– Ну, как знаете, Екатерина Алексеевна, но хотя бы меры предосторожности я бы на вашем месте принял.

– Разумеется.

На этом наш разговор был завершен. О том же, каким образом я отреагировала на благоразумные рекомендации своего друга, можно судить по тому, что не успела Алена закрыть за ним двери, как я велела запрягать карету. И через четверть часа Степан уже подогнал лошадей к парадному подъезду моего дома.

И скорее всего, я поторопилась это сделать именно потому, что снова почувствовала неприятный холодок – ощущение само по себе неприятное, и способное перерасти в леденящий душу ужас, если позволить овладеть ему своим сознанием.

До этого момента я постоянно носила траур по своему мужу, а в этот вечер решила снять его и надела одно из самых красивых своих платьев, чтобы моя печаль по безвременно ушедшему Александру не была воспринята моими врагами, как стремление спрятаться или, как выразился Петр, «мимикрировать».

А в существовании самих этих врагов я уже не сомневалась. И в тот же день получила весьма убедительное подтверждение их незримого присутствия в моей жизни.

Собственно говоря, выехала из дому я безо всякой цели. Имея в виду совершить небольшую прогулку по городу, по его прихорошившимся молодой листвой улицам и бульварам. Но унылое неторопливое движение по знакомым до последнего булыжника улицам скоро наскучило мне, и я приказала Степану направить лошадей в направлении Лысой горы.

Нет, я не собиралась совершить какой-то отчаянный поступок, на это у меня хватило благоразумия. Просто с ее вершины открывался чудесный вид на город и его окрестности. И мне захотелось испытать вновь это удивительное чувство, когда наблюдаешь человеческую жизнь с высоты птичьего полета. Люди и животные кажутся оттуда маленькими и смешными. И весь город напоминает замечательную сказку о городке в табакерке.

Москвичи любят устраивать пикники на Воробьевых горах. В Саратове для этих целей есть несколько не менее живописных возвышенностей, поскольку весь город расположен как бы в чаше, края которой представляют собой древние, покрытые лесами холмы.

Самый замечательный вид открывается, с моей точки зрения, с Соколовой горы, именно оттуда по преданию любовался Саратовом Император Петр, и подарил городу все окрестности, что открылись оттуда его суровому взору. Но туда мы любили ездить с Александром, и я еще ни разу не бывала там без него. Да, честно говоря, посмотреть на те трущобы, о которых с таким увлечением рассказывал Петр Анатольевич, мне тоже хотелось. А выбранный мною маршрут проходил в непосредственной близости от этих мест.

Любое передвижение оказывает на мое настроение благотворное воздействие. Вот и теперь, не успели мы приблизиться к городской черте, как всю мою тревожность и уныние, как рукой сняло. И на моем лице заиграла улыбка.

Это не преувеличение, поскольку я считаю это выражение лица естественным для человека, если у него ничего не болит, или его жизнь не омрачена каким-либо прискорбным событием. С моей точки зрения, даже животные – если к ним приглядеться повнимательнее – чаще всего улыбаются. А у них, мне кажется, куда как меньше оснований для радости, чем у нас.

А когда до меня донесся запах цветущих шелковиц, покрывающих южные склоны Лысой горы, я пережила одно из тех чудных мгновений, когда ощущаешь прикосновение к неведомому, но откуда-то знакомому миру. В детстве я называла это чувство поцелуем ангела и считала его самым лучшим предзнаменованием.

Сытые здоровые лошади легко одолели довольно крутой подъем, и через некоторое время мы оказались на вершине. Я попросила Степана остановиться и вышла из кареты, вдохнула изрядную порцию свежего прохладного ветерка, который не затихает здесь ни на минуту и, щурясь от яркого предвечернего солнца, окинула взглядом город.

Он буквально утопал в цвете фруктовых деревьев и напоминал картинку из детской книжки. Мне всегда казалось, что эти картинки рисуют исключительно счастливые люди, и так оно и должно быть, чтобы в памяти ребенка на всю жизнь сохранились воспоминания о чем-то чудесном и радостном, пережитом им в детстве. И чтобы, повзрослев, при встрече с чем-либо подобным уже в реальной жизни он не прошел бы мимо, а остановился на мгновенье, задержал дыханье, и прошептал: «А все-таки жизнь прекрасна»!

Надо ли говорить, что, возвращаясь с этой чудесной прогулки, я находилась в самом прекрасном расположении духа и даже что-то тихонечко напевала вполголоса.

Поэтому, когда у самого дома ко мне подбежал неизвестно откуда взявшийся чумазый уличный мальчишка, я встретила его радостной удивленной улыбкой. И только когда он торопливо сунул мне в руки пакет, развернулся на пятках и умчался прочь, осознала всю странность произошедшего. Но, тем не менее, продолжала улыбаться, распечатывая таинственное послание.

Улыбка исчезла с моих губ, едва я прочитала первые строки:

«Милостивая государыня, не думаю, что осчастливлю вас известием о своем освобождении, но, тем не менее, тороплюсь вам о нем сообщить, если вопреки моим сведениям вам еще не успели донести об этом ваши приятели-держиморды».

Прервав чтение, я опустила взгляд в самый конец письма. Там стояла только одна буква «Л». Сомневаться не приходилось – ко мне писала Люси.

Присев к столу и переведя дыхание, я тщательно расправила лист бумаги и положила его перед собой. Все это было настолько неожиданно, что мне потребовалось несколько минут, чтобы осознать реальность происходящего.

«Не могу сдержать смеха, когда представляю ваше лицо в эту минуту. Хотела надушить письмо духами, но в последний момент передумала. А то вы вообразили бы еще, что у вас появился новый ухажер. Кстати, как вам понравилась смазливая физиономия вашего приятеля? Не правда ли – шрамы ему к лицу? При случае передайте ему, что может не переодеваться трубочистом, чтобы спрятаться от моих верных рыцарей. Они его узнают и в этом шутовском платье.

Пишу не для того, чтобы позлить вас. Мне глубоко наплевать на ваши чувства. Есть более важная причина, по которой я решилась взяться за перо».

В этом месте почерк, до того более или менее аккуратный, становится торопливым и неразборчивым. И это вполне соответствовало содержанию написанных им строк. Теперь это была уже не издевательская ирония с претензией на изящество стиля, а неприкрытая злоба. Несколько клякс, сорвавшихся с плохоочиненного торопливого пера, показались мне каплями яда, сорвавшимися с ядовитого жала их автора:

«Итак, милочка, я объявляю тебе войну. Войну не на жизнь, а на смерть, поскольку не смогу спокойно жить на этом свете, пока не увижу тебя в более подходящем для тебя костюме. Я имею в виду саван.

И тебе не помогут ни твои толстомордые приятели, ни твои миллионы. Потому что Бог на моей стороне. А если даже это дьявол, то тем хуже для тебя.

Это не угроза и не пустые слова. Я ни о чем тебя не прошу и не ставлю никаких условий. Что бы ты теперь ни предприняла, уже не изменит ни моего к тебе отношения, ни моих намерений.

Я ненавижу тебя и весь твой род, будь он проклят. Хотя и от себя я не в восторге.

Если ты сумеешь защититься или даже победить – ну что же – значит, такова моя судьба. Но я предупреждаю, сделать это будет непросто. У меня благодаря тебе нет ни средств, ни возможности появляться в городе открыто, но даже если ты носа не высунешь из своего дворца, я и там тебя достану.

Без уважения, Л.»

Дерзкое по форме и возмутительное по содержанию послание, написанное непривыкшей к перу рукой. Но строчки, окончательно выведшие меня из себя, были дальше. Будто бы вспомнив о самом главном, Люси приписала снова аккуратным почерком:

«P.S. А муж твой все-таки любил меня, а тебя лишь терпел, боясь потерять твое состояние».

Словно мерзкое насекомое, нащупанное в темноте рукой, я отбросила эту бумажку прочь. А пару мгновений спустя, запалив с двух сторон о горящую свечу, бросила в камин и с удовольствием наблюдала, как потемневшая бумага трещит и корчится в объятиях пламени, словно не желая быть уничтоженной.

Немного погодя я пожалела об этом, потому что поняла: именно на эту реакцию и рассчитывала эта мерзкая девка и специально дописала эту чушь, в правдоподобие которой не поверил бы ни один человек на свете.

Но сделанного не воротишь, тем более, что у меня не было желания показывать кому бы то ни было эту пакость.

– Нет, – прошептала я, и слова эти прозвучали, как клятва, – я не побегу в полицию за помощью, тем более, что эта девка наверняка предполагала такую возможность и каким-то образом успела себя обезопасить. Я приму ее вызов, и скорее дам себя уничтожить, чем пойду на попятную. И клянусь всем святым – она сильно пожалеет о своем дерзком поступке.

Гнев – не самое благородное чувство, но, признаюсь, в этот момент кровь ударила мне в голову. Знай я тогда местонахождение своей врагини – не задумываясь, ринулась бы в бой. Но я даже не могла себе представить, где, под какой колодой она нашла себе пристанище, и была вынуждена оставаться в бездействии, несмотря на то, что сердце готово было выскочить из грудной клетки и полететь на ее поиски.

Время было уже позднее и Алена, с подозрением поглядывая на то, как ее раскрасневшаяся хозяйка расхаживает из угла в угол со сжатыми кулаками и буквально мечет искры из глаз, стала накрывать на стол. Собрав остатки своего хладнокровия, я заставила себя поужинать, и с удивлением обнаружила, что записка Люси смогла испортить мне настроение, но уж никак не лишить аппетита.

А, закончив ужин и отправив Алену к себе, я пошла в бывший мужний кабинет и присела там к его рабочему столу.

До этого дня я старалась не заходить в эту комнату без особой нужды. Осознание смерти близкого человека – процесс длительный. Смерть – одно из тех сокровенных таинств, познать и принять которые не так-то просто. Целый год едва ли не каждую ночь мне снилось, как я встречаю Александра и убеждаюсь, что он не умер, а жив и здоров. Видимо, эта надежда на чудо подспудно жила все это время в моей душе, и именно она заставила меня сохранить его комнату в том виде, в котором она находилась за пару дней до гибели хозяина. Но, зайдя туда однажды, я уже не покидала ее в течение долгих лет. То есть кабинет Александра отныне стал моим кабинетом, и именно в нем я уединяюсь всякий раз, когда мне нужно сосредоточиться и подумать.

С годами это стало даже не привычкой, а необходимостью. Но в тот вечер я зашла туда впервые…