Читать книгу Образ жизни - Александр Баранов-Кочевник - Страница 3

ПЕРВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Если мог бы я волком выть,

То, забросив рутину правил,

Я бы мир этот злой оставил

И пошел по лесам бродить,

Если мог бы я волком выть.

Если б мог я в себя впитать

Эту сырость и слякоть эту,

Я б бродил до зари по свету,

И, забыв про свою кровать,

Беззаботно лежал в кювете.

И еще, если б мне сейчас

По мальчишечьи, в дым, влюбиться,

Я б летал над землей, как птица,

И носил на руках ее,

Ту, которая значит – Все,

Ту, которой могу гордиться.

Я брошу кости вдоль меридиана,

Раскину руки вширь по параллелям,

Я буду пьяный. От природы пьяный.

Под звездным хмелем.

И, лежа на Земли невинном чреве,

Бесстыдно – голый и беспечный просто,

Я буду дико тосковать о Деве —

Которой для меня Отец не создал

И, трахая земной постели брюхо,

Я буду жадно жаждать этой твари —

Пусть это будет

Падла,

Стерва,

Шлюха!

Но, чтоб еще и

Мать,

Сестра,

Товарищ…

И вдруг – о, Господи – сверкнули Божьи очи,

Сошел с небес. Ребро без боли вынул.

«Ну что ж, страдай, – сказал. – Страдай, сыночек».

Сказал – и сгинул.

Когда начнет напропалую изменять

Не только верная жена, но и Фортуна,

Налей вина, возьми тетрадь,

Возьмись за струны —

И за страницами последними потрать

Кусочек жизни разлинованной своей.

И хочешь – верь, и хочешь – пой,

И хочешь – плачь,

Года летят, как эти хрусткие страницы.

Наступит день, когда тебе —

Давно за тридцать.

Придет с гвоздями и веревками палач,

Твои тетради принимающий в утиль.

Да! Стиль коряв, и прост, и груб,

Да! Жизнь полна помарок, прочерков, ошибок,

А тело – шрамов, переломов и ушибов…

И ты уйдешь,

Потомкам так и не открыв

Своей Планеты очарованнной секрет…

Но, смерти Нет!

Как нет запретов и пределов.

И у креста, свой путь

Бессмысленный проделав,

Ты вдруг увидишь,

Что поспешно отреклись

От твоего – еще не Ветхого – завета

Апостолы твои.

Осталась, лишь, Планета —

Твой зачарованный магический сундук,

Навечно запирающий в себя

Твои сокровища.

Константину Селиверстову

Весь в чаду парижских спален

Я лежал, горизонтален.

Я лежал, любовью скован,