Читать книгу Ангел-насмешник. Приключения Родиона Коновалова на его ухабистом жизненном пути от пионера до пенсионера. Книга первая. Школьные годы чудесные - Александр Бедрянец - Страница 5

Мы и вправду были здоровыми детьми. Наши родители в большинстве своём тоже не сомневались в здоровье своих чад, и если кто-то из ребятишек вдруг начинал жаловаться на недомогание, то они прежде всего подозревали симуляцию и часто оказывались правы. Родители, конечно, следили за нашим здоровьем, но, в основном, санитарными методами – приучали к гигиене, предупреждали заражение глистами и насекомыми паразитами, а летом жестоким образом с помощью лебеды сводили цыпки на ногах. Симуляция болезней ребятами не порицалась, потому что этим искусством владели немногие. Подводило незнание симптомов болезней, ведь большинство ребят не имело понятия даже о головных болях, ну разве что от шишки после удара, но это не то. Большинство попадались уже на стадии натирания подмышек горчицей для повышения температуры. Я в эти игры даже не пытался играть. Сопли у малышей или чирьи считались не болезнями, а временными неприятностями.

А чего бы нам не быть здоровыми? Мы были закалёнными детьми природы. С первой травки весной и до первых морозов осенью ходили босиком. Купаться начинали в марте месяце, бывало лёд в камышах, а мы друг перед другом хвастаем и лезем в речку «воду греть». Зимой на речке за станицей устраивали каток, и когда набирались команды, то на коньках спускались туда и играли в хоккей. При этом частенько кто-нибудь проваливался в полынью, замаскированную тонким льдом. Это считалось рядовым неприятным случаем, но уж никак не ЧП. Тут же быстренько разжигался костёр, пострадавший раздевался догола, накидывал на себя чью-нибудь шубейку и сушил свои вещи. Переодевшись в подсохшее, он как ни в чем ни бывало включался в игру. И хоть бы один потом чихнул. Родителям об этих эпизодах старались не рассказывать, так как дело могло закончиться ремнём. Сашку Васильева из-за его порока сердца мы просто боялись. Имея смутное представление об этой болезни, мы на всякий случай не пускали его играть в футбол и прочие подвижные игры. Бедняга чувствовал себя изгоем и просился хотя бы постоять на воротах, но мы были непреклонны. Мало ли что? Вдруг мячом по сердцу попадёшь? Отвечать за него не хотелось никому, да и жалко парнишку.

Что касается питания, то оно действительно было экологически чистым. Другого не имелось. Растущему организму требуется много пищи, поэтому отсутствием аппетита мы не страдали, и еда для нас была не на последнем месте. У меня от тех лет запомнилось постоянное чувство лёгкого голода. Нет, не то. Скорее, это была постоянная готовность перекусить, чем бог послал. Бог посылал редко и понемногу, поэтому мы заботились о провианте сами и, отправляясь на природу, запасались харчами, например, бутербродами с маслом или вареньем, а коробочка с солью всегда была при себе. Маршрут выбирался так, чтобы где-нибудь чем-нибудь можно было полакомиться. Сад, огород, богатая шелковица, гороховое поле и просто дикие заросли ежевики или паслёна. В речке были раки. Мы разбирались в съедобных растениях, во всяких «козликах» и «калачиках», поэтому в степи всегда находили чего-нибудь пожевать. Казалось бы, что может быть интересного в потемневшей камышовой стрехе? Но мы знали, что там можно отыскать вкуснейший цветочный мёд. Есть такая порода пчёл, которые живут не роем, а поодиночке. Вот они и забивают мёдом пустотелые камышинки, заклеивая отверстие аккуратно обрезанным листиком. Уж чего-чего, а витаминов мы потребляли в достатке и на необитаемом острове выжили бы наверняка.

Наши мамы и бабушки применяли заячью стратегию. Как правило, все животные кормят молоком только своё потомство. Хоть корова, хоть овца – отгоняют чужого сосунка. Зайцы являются исключением из правил, так как у них существует перекрёстное кормление детёнышей. То есть спрятавшегося зайчонка кормит молоком любая пробегающая мимо зайчиха. Точно так же наши женщины без всяких церемоний сажали за стол вместе с сыном и его друга, если он попадался под руку. Для наших родителей, переживших войну и голод, еда была приоритетной ценностью. Поэтому многие жили принципом: «Пусть всё латками обшито, лишь бы брюхо было сыто». То есть все – и богатые, и бедные питались одинаково хорошо. Пища была обычная, без изысков – борщ, котлеты, мясо с картошкой, компот, именуемый взваром. Сладости тоже были обычными – мёд, варенье, а нам хотелось того, чего не было дома – магазинных конфет, печенья, шоколадок и пряников. Этими вкусностями мы наедались три раза в год – на 1 мая, Седьмого ноября и на Новый год. Ребятам из семей побогаче магазинные сладости были доступны и в другие дни, но у большинства детей карманных денег почти не было. Родители же на «баловство» деньги давали неохотно.

Однако ребята мы были предприимчивые и старались заработать лишнюю копейку любым дозволенным способом. Я, Максим и наш одноклассник Вовка Рамазанов охотились на сусликов. Одно время на выгонах их было пруд пруди. Мы их выливали. У нас была железная бочка, которую мы прятали за колхозной пилорамой. Наполнив бочку водой, мы катили её в степь за станицу. У каждого была своя функция. Я был начальником бочки и водолеем. Рамазан ловцом зверьков, а Максим занимался убийством и снятием шкурок. У Рамазана была опасная работа, так как иногда вместо суслика из норки выскакивала гадюка, но он отличался хорошей реакцией. Подсохшие шкурки мы несли заготовителю и получали за них от десяти до тридцати копеек за штуку. Заготовители хорошо знали наши желания и часто вместо денег предлагали пряники и леденцы в жестяных коробках. Ах, эти монпансье! У нас их называли «лампасье».

Чтобы лучше понять ту атмосферу, расскажу про случай с Толей Блинковым. Про Толю я уже рассказывал. Это тот самый инженер Толя, который через много лет без повода бросил семью и стал банкиром. В детстве он выделялся страстью к карточным играм, особенно в рамс, и не более того. Вообще-то дело не в нём, а в его матери. Она была паникёршей и тряслась над Толиным здоровьем, а он этим умело пользовался. Однажды Толя чего-то объелся, и его пронесло. Мать забеспокоилась, стала его выспрашивать, и Толя пожаловался на боли в желудке. Женщина взволновалась и, бросив все дела, потащила его в больницу, где у Толи обнаружили небольшое кишечное расстройство, да и то в прошедшем времени. Даже касторка не требовалась, но родительница не успокаивалась и требовала более глубокого обследования. Тогда врач, видимо желая избавиться от назойливой дамы, сказал, что у Толи имеется катар желудка (раньше так называли гастрит) в лёгкой форме и назначил кисломолочную диету, решив, что пара дней на простокваше принесёт несомненную пользу жирному мальчику. Уже дома мать подправила назначение врача и заменила простоквашу сметаной. А чтобы не есть одну сметану, к ней было добавлено печенье.

На следующий день мы впятером отправились в клуб на дневной сеанс. Завезли «Великолепную семёрку». По пути к нам присоединился и Толя. В правой руке у него была матерчатая сумка, а на левой руке красовались отцовские часы «Победа», на которые он время от времени поглядывал. По дороге в клуб он рассказал, что тяжко заболел катаром желудка и вынужден по часам принимать лекарство, которое носит в сумке. На обратном пути Толя посмотрел на часы, присел на пенёк в Школьном сквере и объявил, что настало время принять лекарство. Мы удивились тому, что лекарством оказалась добрая сметана и вкусное печенье «Привет», но чего не бывает? Расположившись возле Толи полукругом на травке, напряжённо и молча мы смотрели на процесс еды. Никому и в голову не пришло, что Толя мог бы и угостить вкусненьким своих приятелей, ведь он не ел, а лечился. Если товарищ пьёт назначенную касторку, то не будешь же просить его поделиться? Так и тут. Лишь самый младший Женька несмело спросил:

– Толь, а как оно, с желудком-то?

Толя впервые оказался в центре общего внимания и почувствовал себя героем. Многим людям хочется выделиться из массы и стать популярным человеком. Годятся любые способы, даже наличие редкой болезни. Толя не спеша закрыл литровую банку со сметаной и обвёл всех усталым мученическим взглядом, говорящим о том, что его окружают тупые здоровяки, не разбирающиеся в тонкостях аристократических болезней. Вслух он сказал:

– Да уж! Непросто. Катар это тебе не понос какой-то. Диагноз! Бабкам лечить его не по силам. Это не настойку деревея дать. Только врачи. И ещё неизвестно, чем кончится. И когда.

Опечаленные Толиной судьбой, мы продолжили путь в молчании. Завяли даже восторги от фильма. Впрочем, смотрели мы его уже не в первый раз.

Однако противоядие от Толиного закидона нашлось быстро, и обнаружил его я. Причём не специально. На следующий день мы отправились на речку. Толя со своей сумкой тоже был с нами. Обеспокоенный состоянием Толиного здоровья, я стал о нём заботиться. Не зная точно, что для Толиного желудка вредно, я на всякий случай исключил всё, кроме разрешённой сметаны с печеньем. Свои добрые намерения я подкреплял действиями, то есть отнимал у него все посторонние продукты и буквально вырывал изо рта всякие груши и сливы, которыми он готовился убить свой желудок. Ребята подумали, что это такая хитрость и охотно поддержали игру. Должно быть насильное делание добра не такое уж и добро. Сколько раз мне случалось делать людям добро, за которое на меня потом злились, а порой даже ненавидели. В этот раз тоже так. За проявляемую о нём заботу Толя обозлился на меня и даже рассвирепел. Он с удовольствием бы меня побил, но, зная, что не одолеет, только ругался почём зря, мол, кто ты такой, чтобы указывать. Я ему ответил так:

– Толя, дома ты можешь жрать хоть крысиный яд, там мы за тебя не отвечаем. А здесь другое дело. Сам сказал, что катар дело аховое. Съешь что-нибудь не то и лапти откинешь. А спрос с кого? С нас. Твоя же мама и скажет, что мы специально тебя накормили. Нет, дружок. Ешь свою сметану, так нам всем спокойно будет.

Печенье со сметаной – вкусное блюдо, но быстро приедается, если всё остальное под запретом. Толя сломался на утке. С утиной фермы время от времени утки сбегали на волю. Мы переводили их в разряд диких и при случае отлавливали, чтобы съесть всей компанией. Вот в тот раз такая свободолюбивая утка и попалась нам в камышах. Времени хватало, и мы испекли её в глине. Опыт в этом деле имелся, и когда разбитая глиняная корка удалилась вместе с перьями, то по бережку поплыл такой запах, что рот мгновенно наполнился слюной. А когда стали делить утку на части, разламывая мягкие косточки, Толя не выдержал:

– Ребята! Не болит у меня желудок, и нет никакого катара. Это я матери набрехал, а она и поверила. Дайте мне хоть крылышко, а сметану с печеньем поделим на всех.

Пару дней он угощал нас этой классной сметаной, а потом попался на колбасе, и лафа закончилась. Когда он наведался к своей бабушке, она делала домашнюю колбасу. Толя уплёл с полкило этой жирной колбасы, а на боли в желудке пожаловаться забыл. Бабушка рассказала про отменный аппетит внучка, и матери всё стало ясно. Один раз, но очень чувствительно она вытянула его широким офицерским ремнём. Рука у неё была тяжёлая, и Толя навсегда вылечился от катара желудка, а заодно и от симулирования болезней вообще.

Ещё один важный момент. Бытовая свобода. Она у нас была, и это нужно учитывать. Наша жизнь была заполнена обязанностями, которые с возрастом увеличивались. Школа, уроки, домашние работы и прочее, но несколько часов оставалось на досуг. Это досужее время и было временем личной свободы, которой я мог распоряжаться по своему усмотрению. Родительская воля и надзор на это время становились минимальными, то есть родители не могли указывать, что и как мне делать в моё свободное время. По своему личному желанию я мог читать книги, слушать музыку, возиться с техникой, заниматься спортом, ходить к друзьям или в клуб и гулять где хочу. Достаточно было сказать, куда я отправился на случай, если меня кто-то будет искать. Родители просто-напросто нам доверяли, а это воспитывало самостоятельность и уверенность в своих силах. Конечно, были и такие родители, которые старались контролировать каждый шаг своего ребёнка и сами выбирали ему друзей. Если такой мальчик не поднимал в своё время бунт, то, как правило, вырастал подкаблучником.

О моём здоровье заботилась бабушка Фрося. В её арсенале было всего два лекарства – керосин и пищевая сода. И этого было достаточно. Керосин был универсальным кровоостанавливающим и дезинфицирующим наружным средством при всяких резаных и колотых ранах. Сода была универсальным внутренним средством. Животом я страдал нечасто, в основном от обжорства в раннем детстве, а в таких случаях сода действительно помогает и хорошо очищает пищеварительный тракт.

Многие люди считали бабушку Фросю ведьмой. Это полная чепуха, потому что бабушка не знала никаких таких колдовских штучек. Поводом к такой молве могла послужить характерная бабушкина внешность. На фотографии в годы своей молодости она была красивой и статной казачкой. Военные и послевоенные невзгоды сказались на бабушкиной фигуре, она стала худой и жилистой. Однако на её крепком здоровье это не отразилось. Вдобавок к фигуре прилагались резкие складки лица, сурово поджатые губы, речь басом и пронзительный взгляд, которые и создавали общее впечатление. Мне трудно судить объективно, для меня в бабушкином облике не было ничего зловещего, но когда я был маленьким, ребята говорили, что бабушка Фрося здорово похожа на сказочную Бабу-Ягу, и спрашивали меня, как я не боюсь с ней жить. Но был ещё один нюанс.

Хотя человеком она была своеобразным и поведением отличалась временами эксцентричным, но жадной не была. Соседи завидуют урожаю на её грядках, думают, что сорт капусты или помидор какой-то особый. Семян у неё просят, а ей не жалко, даёт, да только ни у кого такого не вырастает. Значит, что? Вот и повод для слухов.

Однажды посеял я морковку, да небрежно, густо. Взошла она буйно, а бабушка заставляет меня всходы прореживать, иначе из-за недостатка пространства морковь вырастет никуда не годными тонкими густыми хвостиками. А мне неохота этим муторным делом заниматься. Поводил я руками по зелёным метёлкам, да и говорю:

– И чего с ними возиться, бабушка? Вырастут и так, будь здоров.

Она неожиданно согласилась:

– Ну и ладно. Иди, Радивон, куды хотел. Ежли на речку, то я тебе сала отрежу, и хлеба возьми. Нечего на одних хруктах сидеть, силу потеряешь.

А мне того и надо. Чего-то я замешкался, а тут идёт соседка Антипиха. Увидала эту грядку и говорит бабушке:

– Ой, Ивановна, что это морква у вас так густо. По агротехнике надо прореживать.

Баба Фрося зло отвечает:

– Иди отсель! Агрытехнику применяй на своём гароде. А у меня и без неё уродить.

И ведь уродилась вполне нормальная морковка, земля только вспучилась. Та же Антипиха поахала, попробовала морковку на вкус и попросила у бабушки семян. Вот и почва для суеверных разговоров.

Поступки бабушки частенько были, как сейчас говорят, прикольными. Когда я учился в начальной школе, она запретила будить меня по утрам. Просто не подпускала ко мне родителей со словами:

– Нехай дитё спить скольки хочить.

Из-за этого я регулярно опаздывал в школу. Учительница вызвала мать, и та ей объяснила ситуацию, мол, невозможно договориться со старорежимной бабкой. Тогда Наталья Семёновна решила разобраться сама и пришла к нам домой. С неизменной палкой в руке бабушка встретила её во дворе. Учительница стала интеллигентно объяснять, что ребёнку необходимо учиться, и всё в таком духе, а бабушка ей и говорит:

– И на что ему энта ваша школа? Ему и так бог всё даст. Иди отсель, сатанинское отродье!

Учительница попыталась что-то возразить и доказать, но баба Фрося без лишних слов натравила на неё кобеля, и он порвал ей платье. Был скандал, но с той поры никто не рисковал приходить к нам домой на разборки, даже члены родительского комитета, хорошо знавшие крутой нрав бабушки. Проблему с опозданиями решил я сам, научив Бурка лаять по утрам в одно и то же время под моим окном, то есть быть живым будильником. Что интересно, если меня не было дома, то он молчал.

Однажды на улице я нечаянно присадил одному парнишке синяк. Его отец дознался, кто и что, и пришёл к нам домой, но нарвался на бабушку. Она, узнав в чём дело, сказала ему:

– Ты зачем, взрослый дурак, лезешь к ребятишкам?

И хрясть его своей дубинкой по башке, он и упал. А она добавила ему по хребту и сказала:

– Они сами разберутся промеж собой, а тронешь Радивона, убью!

Понятно, что на улице её просто боялись.

Уж если кто и годился на роль колдуньи, так это бабушка Анфиса, родная сваха бабушки Фроси. Проще говоря, сын бабы Анфисы дядя Андрей был женат на дочери бабы Фроси Марии, то есть моей тёте. Бабушка Фрося дружила с бабушкой Анфисой, а следом за ней подружился и я. Живой и несколько лукавый взгляд чёрных глаз бабы Анфисы как-то не соответствовал её возрасту. Она слыла гадалкой и знахаркой, и внешность её соответствовала этой роли, так как бабушкино лицо могло принимать демоническое выражение. В моей жизни она сыграла особенную роль и оставила о себе добрую память.

Жили они от нас в некотором отдалении, на другом краю станицы, обитателей которого звали «димитровцами». До укрупнения там располагался колхоз имени Димитрова. В большом дворе стоял шелеванный дом, где жили супруги с дочками Леной и Зиной, и небольшой флигель, где обитала бабушка Анфиса. Там ей никто не мешал. Но и стол, и хозяйство у них было общим. Держали корову и приплод, а также поросёнка и прочую мелкую живность. Как и у многих станичников кроме огорода имелся небольшой сад. С дядей Андреем и тётей Машей у меня были очень тёплые отношения, сохранившиеся по сей день, а двоюродных сестёр я игнорировал из мальчишеского шовинизма. Лена была чуть старше меня, а Зина немного моложе. Они на меня злились и из-за дружбы с бабушкой дразнили бабским побздюхом. Позже мы подружились, а что толку? Замуж повыходили и разъехались кто куда.

С какого-то момента баба Анфиса обратила на меня внимание. То ли она сама разглядела мои способности, то ли баба Фрося проговорилась, но она стала явно меня привечать. При всяком случае звала в гости и усиленно прикармливала, а готовила она тоже отменно. Всё началось с мелочей – посадить дерево, полить грядку с лекарственными травками, насобирать в поле кукурузных рылец или накосить возле речки «пастушьей сумки». Но чаще всего привлекала по животноводству. Коровы меня слушались, и баба Анфиса научила меня многим полезным умениям. Например, доить коров и коз. А также лечить у них маститы и другие болячки. Интересно, что приготовление лекарств и некоторые лечебные процедуры сопровождались заклинаниями и наговорами. Их тексты казались мне глупыми и примитивными, но, видимо, сила их воздействия была не в этом, и в конце концов я их просто вызубрил. Некоторые лекарства бабушка делала на молочной основе, и в таких случаях она просила меня помочь. Бормоча заклинания, я доил корову в специальную миску, которую держала бабушка. Это молоко она сливала отдельно и готовила из него лекарство. Назначалось и людям, и животным. Как ни странно, многим помогало. В первую очередь бабушка взялась за Нину. Моя квёлая сестричка после этого заговорённого молока окрепла буквально за месяц. Она стала хорошо кушать, и болезни стали обходить её стороной.

Конечно, растирание вымени камфарным маслом само по себе даёт лечебный эффект, но если это делал я, да ещё заговорённым снадобьем, то результат был стопроцентным. Я уже не удивлялся, когда бабушка Анфиса просила меня помочь чьей-нибудь коровке отелиться. Я успокаивал животину, уговаривал подняться, и процесс завершался благополучно. Мудрая бабушка Анфиса рекламу мне не делала, я был у неё вроде подмастерья. Более того, опасаясь насмешек, я тщательно скрывал ото всех эту сторону моей деятельности. И вообще, о средневековых оккультных штучках лучше всего было помалкивать. Обо всём знала одна баба Фрося, но она была не из болтливых.

Через несколько лет я вдруг обнаружил, что под руководством бабушки Анфисы прошёл курсы целительства, так как оказался способен применять на практике некоторые умения. А также выяснилось, что многие сведения остались в памяти. Обучала она меня в атмосфере необязательности, как бы мимоходом, и больше показом, чем рассказом. Она никогда не заставляла чего-то запомнить, но странным образом всё запоминалось само собой.

Первое, это травы. В жилых комнатах бабушка трав не держала, но в чулане и на горище от заготовленных растений стоял особенный запах. Многие из них я уверенно определял по внешнему виду, но правильных названий не знал, потому что бабушка называла их местными именованиями. Это аверьянка, архитон, петров батог, воловий хвост, ермурок, коник, жабрей кузмич-трава и ещё с полсотни подобных названий. Много позже я узнал, что белокопытник это мать-и-мачеха, буркун – донник, семиколенник – хвощ мочегонный, сузик – зверобой, бирючина – крушина, декохт – сабельник и так далее. Васильком звали и шалфей, и мелиссу, и вязиль. А уж молочаев имелось целое семейство – жёлтый, кошиный, конский, красный, польский, ленградный, и это ещё не все.

Бабушка не была профессиональным костоправом, но кое-что в этой области умела. Она показала мне, как нужно вправлять простые вывихи, и как обращаться с прочими неполадками в костях и суставах. Но главное, это постановка диагноза. Больше всего времени ушло на изучение этого искусства. Заболевшая скотина не может сказать, где у неё болит, но есть симптомы, которые нужно увидеть и истолковать. Иной раз всё на виду, но чаще всего болезнь выявляется осмотром глаз, носа, пасти, суставов животного и прощупыванием органов. Даже состояние шерсти и копыт способно дать информацию. Бабушка объяснила мне, что люди в этом плане не сильно отличаются от животных. Они умеют говорить, но часто сами толком не знают, что у них болит. Жалуется на сердце, например, а лечить надо желудок. Куда больше о здоровье скажут его глаза, ногти, волосы, цвет кожи, язык и биение пульса. Дольше всего она учила меня умению слушать пульс. Долгое время она только вздыхала, но, когда я подрос, после удачного прослушивания одной тётки бабушка меня похвалила и больше с этим не приставала. Научила сводить бородавки, чирьи и «сухой мозоль», причём несколькими способами. А самое главное, научила в каких случаях пациента нужно безотлагательно отправлять к врачу. Она не корчила из себя всемогущую волшебницу, и если подозревала у человека серьёзное заболевание, то прогоняла его в больницу к соответствующему специалисту. Денег не брала, но от символического подарка не отказывалась. А вот на картах гадала исключительно за деньги.

Бабушка Анфиса ничего от меня не скрывала, и когда я заинтересовался гаданием, без долгих разговоров ему научила. Усмехнулась и сказала, что я этой ерундой всё равно не буду заниматься, не мужское это дело. Так оно и вышло, но один раз я всё-таки погадал.

Двор начальной школы летом пустовал, и ребята с девчатами постарше собирались в нём на посиделки с патефоном. Радиолы уже были, но патефон удобен тем, что ему не нужен источник питания. Его приносил мой старший приятель Витя, живший неподалёку. Витя, зная моё ответственное отношение к технике, доверял мне этот музыкальный автомат, и поэтому я единственный из мелкоты присутствовал на этих посиделках. В сумерках начинались танцы, а я ставил пластинки. Однажды Витина школьная любовь Надя сказала, что хочет научиться гадать в карты. Я обещал научить её, и дело за самими картами. Нашлась новая колода (играные карты не годятся), мы отошли в сторонку, и я преподал Наде урок. Объяснил последовательность действий и значение каждой карты, а затем произвёл тренировочное показательное гадание. Всё было вроде как понарошку. Я составил расклад и расшифровал его согласно канону. Нагадал я ей много чего, в частности, что она выйдет замуж за Витю, но другого, у неё будет одна дочка, и всё в таком духе. Я этот случай забыл, но не забыла она. Через много лет при встрече Надя как-то странно посмотрела на меня и сказала, что помнит то моё давнее предсказание до слова, потому что всё сбылось до деталей.

Спустя время я понял, что сама по себе техника гадания ничего не значит, и перекладывание бумажек всего лишь отвлекающий манёвр. Главное, это толкование. Бабушка Анфиса от природы была хорошим психологом, гадала она не по картам, а по выражению лица и по другим внешним данным, которые опытному глазу могут рассказать очень многое. Время от времени бабушка гадала на пропавшие вещи и часто находила их. Вряд ли разложенные на столе картинки могли подсказать бабушке о местонахождении пропавших золотых серёжек, мужниной заначки, или самого пропавшего мужа. Она пользовалась дедуктивным методом Шерлока Холмса, хотя книг о нём и не читала. Кроме того, бабушка умела находить самые неожиданные и нестандартные решения. Именно так она вытащила меня из огромной беды, причём без всяких магических штучек.

Мне тогда лет десять или одиннадцать было, помню только, что по нашей улице электричество ещё не провели. Среди наших вечерних забав была игра «казаки-разбойники», своего рода коллективные жмурки. Делились на две команды человек по восемь или больше и оговаривали район действий. Затем одна команда пряталась, другая искала. Разрешалось использовать любые подвалы, чердаки и всё что угодно, лишь бы на оговоренной территории. Игры эти были не совсем безобидны. Лазая по чужим подвалам, мы частенько лакомились там сметаной или мёдом, но аккуратно, без паскудства. Хотя иной раз и шалили. Помню, сперли у одного мужика с чердака окорок и, объединившись, всей компанией съели его под мостом. Но тут был элемент мести, хозяин окорока был вредным дядькой.

Был в ту пору у меня товарищ одноклассник Максим. Да я про него уже рассказывал. Максим не имя, а благородная кличка. Почему благородная? Так ведь его по фамилии Куркин могли и Окурком назвать. Прозвище это он получил после выхода фильма «Максим Перепелица». Он часто цитировал героя фильма, вот и удостоился. Это был чернявый энергичный и пронырливый хлопец из тех, кто первый узнаёт новости, первый смотрит фильм, а потом взахлёб его пересказывает. Он много читал, был эрудирован, и у него постоянно возникали идеи, чаще всего дурацкие, но он ухитрялся втягивать меня в их исполнение. Но как-то так получалось, что потом шишки доставались мне, а он оказывался в тени. Ну, конечно, и у меня была кличка. Вполне приличная – Лысый. Из-за близости к животным мать опасалась насекомых паразитов, да и просто, чтобы не мучиться с причёской, меня долго стригли машинкой наголо. Отсюда и прозвище.

В тот вечер нашей команде довелось прятаться. Разбившись на мелкие группы, мы отправились искать потайные места. Максим сразу предложил мне залезть в погреб Григория Ивановича, местного чина в исполкоме. Последние дни вокруг него ходили какие-то слухи, но мы были далеки от взрослых проблем. Аргументы «за» Максим привёл крепкие:

– Сразу не догадаются, а раз он начальник, то погреб не пустой, вкусненькое найдётся.

Погреба у нас делали отдельно от дома во дворе под низенькой пристройкой с дверцей, именуемой погребкой. Фонарики у нас были, но чтобы себя не обнаружить, мы их не включали и лезли к погребке на ощупь. Когда открыли ляду, почуялся характерный запашок, и Максим шёпотом предположил, что должно быть крыса сдохла. Вниз уходила верёвка с чем-то тяжёлым, и Максим предположил опять:

– Наверно, ведро с водой, а в нём бидончик со сметаной. Лезь первый.

Я спустился в погреб и зажёг фонарик, чтобы осмотреться. Посветив под ноги, я увидел край бочки и много окурков Беломора возле неё, а когда поднял луч света выше, то в десяти сантиметрах от лица увидел повесившегося на той самой верёвке Григория Ивановича, с огромным высунутым языком и уже попахивающего. От ужаса я выронил фонарик и с диким воплем опрометью кинулся наверх, сшиб Максима с ног и бросился бежать. Максим, подхваченный паникой, следом. Домой прибежал, а сказать ничего не могу – заикаться начал. Кое-как с Максимовых слов поняли, что в этом погребе что-то запредельно страшное. Всполошили народ и обнаружили пропавшего человека. Оказывается, накануне Григорий Иванович таинственно исчез с работы. Жена забила тревогу, и к поискам подключилась милиция. Искали везде, но в свой собственный погреб заглянуть никто не догадался. Эта мрачная история так и осталась тайной. Схоронив Григория Ивановича, его жена всё распродала и уехала с дочкой из станицы навсегда.

А со мной было худо. Я начал сильно заикаться, стал бояться темноты, плохо спать, и мне мерещилась всякая дрянь. К этой встрече я был хорошо подготовлен всякими байками и былинками о вурдалаках, оживших мертвецах и выходцах с того света. Исходили они в основном от пожилых женщин. Не зря есть выражение «бабушкины сказки». В наше время, скорее всего, я попал бы в лапы психиатров, и меня затравили бы таблетками и уколами. Но в те годы в подобных случаях больше обращались к «бабкам», которые, кстати, часто помогали. Бабушка Фрося здорово перепугалась за меня и немедленно отправила к бабушке Анфисе. Я и пошёл. Бабушка Анфиса была уже в курсе. Я спросил:

– Переполох будете выливать?

Она грустно покачала головой:

– Нет, Родя, это кому другому, а тебе не поможет. Очень сильно ты спужался, глубоко оно в тебе. Сильное требуется и средство. Клин клином – слышал про такое?

– Какое средство?

– Чижолое. Даже не знаю, хватит ли у тебя духу?

– Хватит! Говорите уже, баба Анфиса.

– Раз ты так сказал, то всё, назад ходу нет, а иначе тебе ещё хужей будет. Слухай сюда. Никому ни слова, родителям тоже. Как только свечереет, возьми дома одеяло какое или телогрейку, но лучше одеяло, и иди на кладбище. Выбери там место возле старой могилки, ложись и постарайся заснуть. Будет страшно, но ты наберись терпения и думай о постороннем. И если поспишь хотя бы минут пятнадцать, а може и больше, то всё. Проснёшься и увидишь, что страха больше нет, и ты не заикаешься. Всё как рукой снимет, и ты снова нормальный человек. Главное, постарайся заснуть, иначе потом опять туда идти.

Что оставалось делать? Мне очень не хотелось оставаться пугливым заикой, поэтому ближе к вечеру свернул я красное байковое одеяло, сунул его подмышку и отправился, куда было сказано. На вопрос матери ответил коротко, что пошёл лечиться. Ну, она-то подумала, что я пошёл до бабы Анфисы на какой-то обряд и вопросов больше не задавала.

Стемнело. Я зашёл на кладбище, но в самую середину не осмелился и выбрал место ближе к окраине. Умостился под старой могилкой, закутался в одеяло и начал слушать ночные шорохи, крики ночных птиц и смотреть на мелькание летучих мышей. Не буду врать, что было не страшно. Напряжение чувств было на пределе, хотя ничего и не происходило. Такое состояние не может длиться бесконечно. В конце концов в голову пришла мысль, что если уж до сих пор ничего не случилось, то ничего не случится и дальше. Собственно говоря, трудно представить, что здесь вообще может что-то произойти, ведь сюда даже пьяные не забредают. И под звуки цикад я успокоился. Летние ночи коротки. Не помню как, но под утро я не просто задремал, а впервые за несколько дней крепко и без сновидений заснул. Спал я часов до десяти, пока меня не разбудило солнце. Я встал и ощутил необычную лёгкость на сердце и спокойствие в мыслях. Я понял, что действительно избавился от кошмаров и заикания. Домой я пришёл в полном порядке. Бабушка Фрося заплакала от радости и пошла в церковь заказывать благодарственный молебен. С той поры я совершенно перестал бояться всякой потусторонней нечисти, а также реальных трупов. Это качество часто выручало впоследствии, так как мне неоднократно приходилось бывать в моргах, обмывать и одевать мертвецов, и всё такое.

Много лет спустя я понял, что метод шоковой терапии, избранный бабушкой Анфисой, говорил о глубоком знании психологии. Ирреальную фобию бабушка привязала к реальному и вполне преодолимому страху – боязни не заснуть. Стоило только заснуть, как исчезала вся система фобий. Бабушка точно рассчитала, что на свежем воздухе молодой организм всё равно потянет в сон. Так что всё это «ведьмовство» исходило из опыта и знания человеческой психологии.