Читать книгу Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга первая. Встречи и знакомства - Александр Бедрянец - Страница 4

Мой босс был руководителем ещё с советских времён, но догматиком управления не являлся. Именно поэтому, я время от времени ездила в командировки, которые не имели прямого отношения к моим служебным обязанностям, подменяя заболевших и отпускников. Отправляя меня в дело, босс употреблял выражение – «продуть ноздри». Наверное, играли роль моё серьёзное отношение к делу, и не в последнюю очередь семейное положение. Впрочем, особых трудностей не было. Вопросы с партнёрами решались рутинные, а география поездок не была обширной. Хватало одного рабочего дня, реже двух.

Вот и сегодня, несмотря на пятницу, меня с утра отправили в станицу Ленинградскую Краснодарского края оформить некоторые документы с нашими поставщиками. Дело привычное, и к обеду я управилась. Быстрота объяснялась желанием их конторы подчистить дела к выходным. Просили остаться пообедать, но я торопилась, так как ждала приезда Даши.

И вот, в хорошем настроении, мы катим на казённой «Волге» уже по окраине станицы, приближаясь к трассе на Ростов. Мы – это я и водитель Миша. Он человек молодой, молчаливый и серьёзный, возможно оттого, что, несмотря на юность, уже женат и имеет ребёнка.

До автострады оставалось совсем немного, когда под ногами что-то скрежетнуло. Миша занервничал, свернул на обочину и заглушил мотор.

– Приехали, кажется, коробка навернулась.

В технике я разбираюсь слабо, но, глядя на расстроенное лицо парня, поняла, что дело серьёзное.

– И что теперь делать? – спросила я.

– Да придётся вам на автобусе добираться, а я уж тут буду помощи ждать.

Осенняя погода вдруг стала казаться неприветливой, и захотелось есть. Я сказала,

– Ладно. Сейчас схожу в магазинчик, куплю что-нибудь съедобное, перекусим, а потом позвоню начальнику, и пусть решает, что нам делать дальше.

Мы стояли за поворотом направо перед маленьким продуктовым магазином, куда я и направилась. В дверях я столкнулась с выходящим мужчиной, в котором сразу опознала Родиона Алексеевича. Всё-таки к чертовщине трудно привыкнуть, и я растерялась. Он поздоровался первым и поинтересовался, какими судьбами я здесь оказалась. Мы отошли к его машине, которую я сразу не заметила, так как она стояла справа за поворотом. Там я рассказала о сложившейся ситуации. Он проникся сочувствием и сказал, что по мере возможности готов помочь. Тут подошёл Миша, отозвал меня и спросил,

– Вера Максимовна, вы что, знакомого встретили?

– Да.

– А не мог бы ваш знакомый нас выручить?

– Как?

– Да тут неподалёку, километров двенадцать, есть станица Атаманская, а там живёт мой двоюродный брат, который занимается автосервисом. Вот если бы попасть туда, то уже сегодня я бы дома был на исправной машине. Попросите своего знакомого буксирнуть нас туда. Недалеко ведь.

Я изложила всё это Родиону Алексеевичу, и попросила о помощи. Он подумал и сказал,

– Я еду от дочки. По большому счёту время у меня есть, и если утрясти финансовую сторону, то войду в положение. Вы ведь здесь, как я понял, по казённой надобности, то есть на работе, и получаете за это зарплату. А мне придётся делать изрядный крюк, и с какой стати я буду катать вас на своём бензине?

Мы с Мишей заверили его, что всё утрясём. Я тут же позвонила начальнику, объяснила ситуацию, и план действий. Он дал добро и похвалил меня за предприимчивость. Эта похвала значительно повышала мои шансы на следующую командировку. Всё уладилось.

Хозяйственный Миша достал буксирный канат из багажника, Родион Алексеевич подъехал, закрепил канат, я села к нему в салон, и мы двинулись в путь. Перед этим, Родион Алексеевич сказал Мише, что дороги он знает, и поедет к Атаманской наименее загруженным маршрутом, а тот, в свою очередь объяснил местоположение мастерской. Мы действительно поехали каким-то объездным путём, но дорога была хорошей и довольно пустынной. Родион Алексеевич вёл машину аккуратно и без напряжения, что свидетельствовало о немалом водительском опыте.

До Атаманской действительно оказалось недалеко. Доехали туда в молчании и без приключений. Оставив Мишу с «Волгой» в мастерской, мы отправились в сторону Павловской. Остановившись на обочине, Родион Алексеевич достал карту дорог и протянул её мне,

– Я и так расстояния знаю, а это вам, чтобы убедились в том, что вы должны мне двадцать пять литров бензина. Заправляться будем в Кущёвке, там бензин хороший.

Я выразила согласие, и мы выехали на трассу. Тут я вспомнила про диктофон, и включила его. Разговор начал Родион Алексеевич,

– Вера Максимовна, помните ли вы нашу встречу? О чём тогда говорили?

– Да, помню. Но простите, ведь я ничтожно мало знаю о вас и вашей жизни, чтобы делать какие-то выводы. Вы должны поподробнее поведать о себе.

– О чём конкретно? Когда всё это стало проявляться?

– Нет, просто о себе и своей жизни – кто, как и откуда. Что-то вроде автобиографии.

– С чего же начать?

– Давайте с самого начала. С рождения.

– Даже так? Что там могло быть интересного?

– Как знать? Иногда имеет немалое значение в дальнейшем.

– Наверное, вы правы. Все мы родом из детства. И в самом деле, я чувствую, что в моём характере есть что-то такое первобытное, сохранившееся с детства, только оно подшлифовалось цивилизацией. Ладно. Сам напросился, вилять не буду. Всего, конечно, не рассказать, книги не хватит, а что интересное было, изложить попробую.

Биография моя довольно обыденна, и особого интереса не представляет. Как все учился, служил, работал – никакого детектива. А вот некоторые занятные моменты случались. Но надеюсь на ваш такт психолога. Вообще-то ничего такого потаённого я вам рассказать не смогу, потому что никаких душевных надломов у меня нет. Всё это скорее исследование непонятных явлений. Но все-таки мне трудновато, ведь вы практически первый человек, который услышит мои некоторые воспоминания.

– Н–да. Рождение. Вот есть такой фильм, «Формула любви». Там у графа Калиостро есть плутоватые слуги, Джакоб и Маргадон. И там есть любопытный эпизод, где Джакоб интересуется у Маргадона о его родине. Тот отвечает, что родины у него нет вообще, потому что родился на корабле, а куда он плыл, и откуда, все давно забыли. У меня, конечно, не такой тяжёлый случай, но чем-то, похоже. Место моего рождения как бы размазано в пространстве.

Я появился на свет в поезде дальнего следования во время движения, и вне каких либо населённых пунктов. Запись в свидетельстве о рождении, однако, вносить надо, и местом рождения у меня обозначено название небольшой станции, на которой высадили роженицу, то есть матушку мою, и где ей выдали справку в местной больнице. На этой неведомой станции я никогда больше не бывал. Почему так случилось? Думаю, это оттого, что я был первенцем, и у матушки не было никакого опыта в подсчёте сроков. В результате я оказался типичным самородком, то есть, когда пришло время, то я сам по себе, без посторонней помощи появился на свет. Пока проводница бегала по вагону в поисках врача, всё и произошло природным диким образом. Наверное, это имело значение в дальнейшей жизни, так как лет до сорока я вообще ни разу не болел, Травмы не в счёт. Нет, вру. Лет в пять перенёс корь, но легко. Никаких родовых осложнений не случилось, хотя вес мой зашкалил за пять килограмм. Сохранилась фотография, впечатляет.

Вообще-то, вспоминать это время мне нелегко. Через много лет выяснилось, что с моим рождением не всё так просто. Имелась предыстория в духе мексиканских сериалов, и боюсь, что не всё ещё и закончилось, хотя по иронии судьбы именно мне пришлось досматривать и хоронить основных фигурантов тех событий. Это отдельная тема, уводящая в сторону. Возможно, потом к ней вернёмся.

Сейчас, вспоминая раннее и школьное детство, я понимаю, что действительно чем-то отличался от сверстников. Чем конкретно, даже затрудняюсь точно определить, так как сам объект исследования, но попробую. Полагаю, что это был некий личностный недостаток. Дальтоник, к примеру, знает, что со зрением у него что-то не так, чего-то недостаёт, но чего именно представить не в состоянии. Я, наверное, тоже, в каком-то смысле дальтоник, но в иной области связей с миром. Внешне это выражалось в доверчивости и неумении врать. Каким-то образом это было связано с отсутствием некоторых страстей – зависти, честолюбия и стремления к лидерству. В частности не было желания стать чемпионом, хотя спортивный азарт присутствовал. То есть я производил впечатление редкого простачка, если не малохольного.

Однако я вовсе не был глуп. Как бы в компенсацию, моё сознание стало развиваться в рационально–логическом направлении. Так бывает, например, когда при плохом зрении обостряется слух, и тому подобное. В четыре года я научился читать. Сам. По вывескам, упаковкам и газетам.

Уловил связь между буквой и звуком. Моё умение обнаружилось случайно, причём не родителями, а соседом дядей Лёней. Выбрав момент, я попросил его объяснить роль мягкого и твёрдого знака. Он исполнил просьбу, и сильно удивился, услышав, как я шпарю тексты без запинки. Вечером он попенял моим родителям за то, что рано учат меня чтению. Те, в свою очередь, удивились не меньше, и вначале даже хотели за своевольство дать ремня, но обошлось. Слава богу, я был из простой семьи, где никому в голову не пришло делать из меня вундеркинда. Моё умение рассматривалось, скорее, как фокус. Кто-то из детишек мог засунуть голову между ног, кто-то мог шевелить ушами, а вот я умел читать. Всё это повлияло на мой характер, и в каком-то виде сохранилось. Причину могу только предполагать. Возможно, таким уродился, а возможно и воспитание сыграло роль.

Я ведь себя помню лет с трёх, а то и раньше. Воспитывали меня исключительно методом кнута. Ремнём матушка, а розгами бабушка. Вы не поверите, но на видном месте на стенке висел пучок прутьев, или на бабушкином языке «вичек», замоченных специально для меня. Это не было садизмом, а чтобы было больно, но не увечило, согласно теории бабушки. Не то, чтобы я был недисциплинированный или озорной, уж скорее спокойный и послушный. А наказывали за всякую оплошность, порою просто, чтобы не надоедал и не путался под ногами. Впрочем, я не обижался, соседских ребятишек по случаю тоже лупили почём зря, и для меня это была норма бытия. Не мною установленные правила игры.

Матушка моя, царство ей небесное, была слабохарактерным, вечно унылым человеком. А вот бабушка Авдотья была моим злым гением. Характер имела деспотичный, властный и решительный, или как сейчас выражаются – упёртый. Несмотря на малограмотность, в войну была председателем колхоза. Понятно, что все у неё ходили по струнке, и пикнуть не смели.

Мы уже проехали Павловскую и двигались по федеральной трассе. Внезапно Родион Алексеевич съехал на обочину и остановился. Затем вылез и закурил. Я тоже вышла и спросила,

– Что-то случилось?

– Нет, просто перекур. Всё-таки не думал, что разволнуюсь от воспоминаний. Знаете, я ведь никому об этом не рассказывал, да и сам постарался забыть. Вроде как за ненужностью, однако, не забывается.

– Родион Алексеевич, то, о чём вы рассказали, вряд ли имеет прямое отношение к главной проблеме. Тут другое. Возможно, вас беспокоит старая обида, не переваривайте её в себе, расскажите, и вам станет легче.

Он задумался, а потом сказал,

– Странно, с этой точки зрения я не обдумывал. Похоже, я в вас не ошибся. Ладно, поехали.

И мы двинулись дальше. От признания моих талантов настроение улучшилось. Он помолчал, и продолжил разговор, который больше походил на монолог, чем на беседу,

– Я понимаю ваши рассуждения Вера Максимовна, и всё-таки не соглашусь, что дело в обиде. Обижаться можно на конкретного человека, его волю или бездействие. Вам не сделали желанного, или сделали нежеланное. Природа, её явления не обладают свободой воли, и обижаться на них бессмысленно, а если всё-таки это делать, то нарушается логика. Как если бы некто горбатый стал обижаться на остальных людей за то, что они не горбатые. Нельзя обижаться на пенёк, о который споткнулся, и на собаку, вас укусившую. Это тонко подмечено ещё Сократом, когда своим отказом от мести он уравнял базарного хулигана с лягающимся ослом. Можно ли обижаться на осла? Любовь и её' отсутствие – природные инстинктивные страсти, они вне воли человека, что давно отмечено даже в пословице «Насильно мил не будешь». А потому обижаться на отсутствие любви бессмысленно и глупо.

Да, я был нежеланным и нелюбимым ребёнком. Такое случается. Меня не ласкали, не рассказывали на ночь сказку, не звали нежными именами и не дарили подарков просто так. Не баловали вкусненьким и не устраивали дней рождения. Всё это было у других детей. Но я осознал это спустя годы, уже взрослым человеком. Было чувство запоздалой горечи, но никак не обиды. А сравнительно недавно пришлось ещё раз пережить это чувство, когда неожиданно для себя узнал причину. Как вы уже, наверное, догадались, я был внебрачный, незаконнорождённый ребёнок. Как потом оказалось, великой тайны в этом не было, и кое-кто про это знал. Но эти люди из деликатности мне ничего не говорили. А самому такие мысли не приходили в голову.

А за что обижаться на родню? В целом хорошие люди, они, в своём отношении ко мне, не лицемерили и не играли фальшивой любви. Просто я оказался довеском, лишней деталью в их системе отношений, нарушил планы и течение жизни. Но мне ли их судить? Ведь всё могло быть гораздо хуже. Остаётся только благодарить за нормальное исполнение родительских обязанностей, которое означает доброжелательное отношение, во всяком случае, не унижали и не издевались. За исключением бабушки Авдотьи. Наверное, своим появлением я изрядно попортил ей кровь.

И что с того? Оглядываясь назад, я считаю, что у меня было вполне счастливое детство. Я не рефлектировал и не задумывался о проблемах такого рода, так как не знал об их существовании, и считал отношение ко мне естественным и нормальным. Иногда счастье в неведении. Вот если бы меня любили, а потом почему-то перестали, то был бы повод для раздумий, а так…. Да, я наблюдал иное отношение к детям, но нисколько не ревновал. Объяснение на поверхности – они маленькие, они слабые, они девочки, они маменькины сынки, для которых «телячьи нежности» и всякие послабления естественны и необходимы. Я рос среди грубых пролетарских и колхозных детей и вписывался в эту среду, где быть маменькиным сынком считалось крайне непрестижным. Всё это негативного влияния на мой характер не оказало. Я вырос не озлобленным хорьком, а добродушным, любящим природу и жизнь вообще человеком.

– А вы уверены, что всё так и было? Ведь не всегда по поведению можно судить о чувствах.

– Вы хотите сказать, что нежные чувства прятались под внешней суровостью? Нет, не тот случай, я уже думал над этим. Потому что были ситуации, которые не вписываются в эту схему.

Вот, помню, где-то лет в пять я упал на битую бутылку животом и серьёзно поранился. Бабушка Авдотья у нас уже не жила, и без особого скандала меня доставили в больницу. Впервые я пересёк её порог. Видимо кишки, я повредил, потому что мне сразу сделали операцию под общим наркозом. Но на другой день я уже был на ногах. Лежал я во взрослой палате, и по своей инициативе в меру сил помогал лежачим больным мужикам, подать или позвать кого-то.

В больнице мне очень понравилось, Да и я там стал любимцем. Никто меня не ругал и не прогонял. Мне позволяли участвовать в разговорах, и вообще, держали за человека, а главное – давали вкусненького, и сами больные, и те, кто их навещал. Медсестры ласкали. Это был праздник созданный болезнью. Я знал, что по выздоровлении, меня ждут серые будни. Дело в том, что меня никто ни разу не навестил, и даже не пришёл забрать домой. У меня всё зажило как на собаке, и через неделю швы были сняты. Доктору я сказал, что и сам дойду домой, не маленький, хотя и далековато.

Он помрачнел и сказал, что самолично доставит меня на санитарной машине. Затем, глядя мне в глаза, проговорил,

– Помни одно Родион, с твоим здоровьем ты переживёшь всех уродов и похоронишь.

Я не очень понял сказанное, но воодушевился. Что он сказал родителям по приезде, не знаю, но неделю они смотрели виновато, и даже купили карамели. Представьте аналогичную ситуацию с вашей дочерью, сравните, и вы меня поймёте.

Я представила, и открыла окно, потому что стало душно.

– Вот ещё из детства. На ту пору мне было четыре года. Тогда в пятидесятые с товарами было туго. Их не столько покупали, как «доставали». У матушки был талант модистки, но со швейной машинкой было беда, точнее беда была в её отсутствии. Кто-то её надоумил, и, прихватив меня, она отправилась на приём к большому торговому начальнику выпрашивать машинку. Таких умных была целая очередь, и мы уселись в коридоре ждать. От скуки я начал про себя читать попавшую в руки газету. Смысла я не очень понимал, да он меня и не интересовал, мне нравился сам процесс чтения.

В это время в коридоре появился самый главный начальник в районе, настолько главный, что все застыли на полусогнутых. Все, кроме меня. По малолетству я не сознавал начальственного авторитета, да и робостью в общении не страдал. Видимо это и привлекло внимание важной особы. Он остановился, посмотрел на меня и сказал,

– Надо же, как мальчик подражает взрослым, газету держит так, как будто читает.

Матушка растерялась, но какая-то женщина, очевидно знакомая, сказала, что я и в самом деле читаю. Важный человек сильно удивился, затем зашёл в кабинет. Вскоре он вышел оттуда и снова остановился около меня. Спросил, чей я, и пригласил мать следовать за ним, не забыв прихватить меня с собой. На большой чёрной машине мы подъехали к зданию райкома. Начальник взял меня за руку и завёл в свой кабинет, велев матери подождать в коридоре на диване.

Посадив меня за стол, он устроил мне экзамен. Первым делом я назвал своё имя, возраст и адрес. Выяснилось, что я великолепно читаю вслух и про себя. Писать я не умел, не на чем и нечем было учиться. На вопрос об умении считать, я ответил, что с десятки сдачу в магазине сосчитаю. Он оторопел, узнав, что я хожу в магазин за хлебом. Умножение и деление я не знал, но сложение и вычитание производил, причём в уме, за неумением писать. Он задумался, встал и открыл сейф. Достал оттуда бутылку и хлеб с колбасой. Налил себе немного водочки, а меня угостил этой великолепной копчёной колбасой, вкус которой мне помнится до сих пор. Напоследок он показал мне на свои часы и спросил время. Я ответил, но приблизительно, потому что часы определял, а в показаниях минутной стрелки не разбирался, в чём и признался. Он растолковал мне принцип, я ухватил его на лету, и тут же высчитал точное время. Затем он велел мне посидеть в коридоре, а матушку вызвал в кабинет. О чём они говорили, не знаю, но она оттуда вышла сама не своя с какой-то бумажкой. Суетливо схватила меня за руку и отвела домой. Затем без передышки побежала куда-то с этой бумажкой в руке, и вскорости нам домой доставили чудо – ножную швейную машинку Подольского завода. Это действительно чудо техники. За несколько десятилетий нещадной эксплуатации машинка ни разу серьёзно не ломалась, и по сей день нормально функционирует. То есть, пошла баба просить курочку, а ей дали индюшку.

Затем был разговор между матерью и бабушкой о происшедшем. Выяснилось, что матушке предложили устроить меня в Суворовское училище вне всяких очередей и конкурсов, мол, нечего пропадать способному малышу среди забулдыг и тупой деревенщины. Мать растерялась и попросила время на решение, а также необходимость совета со старшими.

И вот держали совет. Впрочем, какой там совет. Решения принимала бабушка, быстро и бесповоротно,

– Ещё чего!

Этим она сказала всё. Потом добавила,

– Хлеб есть, горох уродил, прокормим. Да и с какой стати?

– Так ведь по документам он вроде как без отца, – робко сказала мать.

– Ерунда! Завтра займёмся и оформим бумаги. Ишь чего удумали!

Полагаю, что это было эмоциональное решение. О моём будущем не то чтобы думали в последнюю очередь, о нём не думали вообще, и меня, как личность, в расчёт не принимали. Дело, наверное, в амбициях бабушки. Она почему-то сразу решила, что моё будущее – алкоголизм и жизнь под забором. О чём постоянно мне и талдычила, а потому в упор не признавала во мне качеств, нарушающих её точку зрения.

На следующий день чудеса продолжились. С утра подъехала машина, и какие-то люди передали две упаковки, одна побольше, другая поменьше. Как потом выяснилось, предназначались они лично мне, но этот момент бабушкой был проигнорирован, и меня даже не поставили в известность. В большой коробке было нечто нереальное – детский педальный автомобиль. В той, что поменьше, были ботиночки, сандалики, два набора карандашей, альбом для рисования, книжка сказок и килограмм шоколадных конфет.

Через какое-то время возле двора остановился четыреста первый «москвич», и из него вылезла вальяжная дама, явно жена какого-то начальника. На переговоры с ней вышла бабушка. До меня доносились обрывки разговора,

– Машину мы заказывали…, войдите в положение…, пожалейте ребёнка…, мальчик в истерике, .., заплатим хорошо.

Бабушка отреагировала на последние слова, и стала торговаться. Вскоре согласие было достигнуто, и дама рванула за недостающими деньгами. На радостях она привезла в качестве бесплатного приложения подержанный трёхколёсный детский велосипедик, и забрала почти все подарки. Мне достались сандалии, книжка и этот велосипед. Подозреваю, что если бы он был поновее, то бабушка его бы тоже загнала. Но я был рад и тому, что досталось. На этой операции бабушка и спалилась.

Спустя несколько дней, возле двора остановилась большая чёрная машина, из которой вышел давешний большой начальник. Я как раз нарезал возле двора на велосипеде. Он поздоровался со мной, мы сели на лавочку, и, отвечая на его вопросы, я простодушно рассказал всё.

– Конфеты понравились? – спросил он.

– Да, целых три штуки! – ответил я.

Он потемнел лицом, встал, и без разрешения, танком, прошёл в дом мимо растерянной матушки. Там, скрестив руки, стояла бабушка. Она не испугалась, не дрогнула и выдержала тяжёлый взгляд начальника. Он видимо понял, что перед ним крепкий орешек, и спросил,

– Так это вы тут всем распоряжаетесь?

– А чё надо? – вопросом на вопрос нагло ответила бабушка.

– Что решили насчёт мальчика?

– А ничё. У него есть родители, и он на их фамилии.

– Ясно.

Он повернулся уходить, но задержал взгляд на связке розог. Спросил меня,

– Что это?

– Вички.

Видимо он знал толк в этом деле, так как спросит тоном знатока,

– Замачивают?

– Да. Каждый раз.

– Тебя кто наказывает? Родители?

– Нет, это забота бабушки.

– Ну, будь здоров, придумаем что-нибудь.

Он погладил меня по голове, не прощаясь, вышел, и уехал. Больше я его не встречал. Тут матушка не выдержала, и они здорово поругались, но бабушка взяла верх и подавила бунт. Однако, на следующий день её вызвали в милицию. Что ей там сказали, не знаю, но через день она в спешке собрала вещи и уехала на Украину к другой дочери, материной сестре тёте Вале, и несколько лет тиранила её семью. Значительной роли в моей жизни она больше не играла. При отъезде бабушки, я не мог скрыть радости. А когда мать спросила о причине моего хорошего настроения, то я бесхитростно ответил, что всё время боялся угроз бабушки. Боялся я не розог, а того, что однажды она напоит меня водкой и отправит жить под забор. Теперь я избавился от этого страха, и зажил в своё удовольствие, насколько позволяли обстоятельства. Когда бабушка Авдотья вернулась обратно, я уже был крепким подростком, и к общему удивлению очень быстро поставил её на место.

Вскоре мы перебрались на усадьбу отцовой матери бабушки Фроси, построили там небольшой дом, и долгие годы жили в нём все вместе.

Вам, наверное, интересно про отца? Почему я о нём не упоминаю? Он был хороший человек, дружелюбный, но в моей жизни участия почти не принимал, как впрочем, и в жизни других людей, да и в собственной жизни тоже. Прошёл тенью. Эта отстранённость была не равнодушием, а скорее пустотой сломленного войной и репрессиями человека. Его измочалило настолько, что в свои тридцать он выглядел на шестьдесят. Инвалид второй группы, последние годы он не работал, всё больше посиживал на завалинке или слушал батарейный приёмник. Не ругал меня, не хвалил, лишь иногда, по моей просьбе, рассказывал жутковатые истории про войну, плен и побеги из него. Учил меня не верить в коммунизм, радио и газетам, уверенный во всеобщем вранье. Много повидавший и испытавший, он имел на то основания. Запомнились его рассуждения, что лучшая смерть в бою от пули в лоб, или же заснуть и не проснуться. Именно так он угас однажды ночью, и в четвёртом классе я остался полусиротой. Сестра Нинка естественно тоже.

Что касается матери, то она, похоже, никогда и не задумывалась о своём отношении ко мне, и считала, что всё в порядке. Родительский долг исполняла исправно – заботилась, кормила, одевала, а всякая лирика не имела значения. Она не была злой и бесчувственной женщиной, просто свою слепую материнскую любовь обратила на сестру мою Нину. Именно её она ублажала и сюсюкала над ней. По большому счёту мне на это было наплевать, если бы не одно но. Мне с детства внушалось, что моя главная обязанность – помогать сестре. И вообще, смысл моей жизни в бескорыстном служении близким родственникам. На этот счёт у меня с самого начала были сильные сомнения, которые переросли в открытый протест. Увы, мои доводы оказались бессильны против этой идеи, крепко засевшей в их головах. По сей день за мою помощь меня никто не благодарит, считая это исполнением долга. А уж если я отказываю, то такое начинается!

Случилось так, что именно мне пришлось ухаживать за умирающей матерью. Сознание у неё было ясное, и мы с ней переговорили о многом. Тогда-то она и рассказала о моём происхождении, и о многом другом. И вопреки всему, даже сознавая своё положение, она день и ночь беспокоилась о Нине и её благополучии. Тут я не выдержал и спросил,

– Почему вы мама Нинку любите, а меня нет? Ведь бросается в глаза.

И получил бесхитростный ответ,

– Ты, Родион, самостоятельный и умный. Сам всего добьёшься в жизни, и не пропадёшь, а Нина глупенькая, ей помогать надо.

Вот так вот. Получается, что если существует слепая материнская любовь, то также существует слепое материнское отсутствие любви. Да к тому же ещё и глухое.

Тут я почувствовала себя в своей стихии и спросила,

– Скажите Родион Алексеевич, вы со всеми своими родственниками в таких холодных отношениях? Или есть исключения?

– Ну, если честно, то исключения есть. Бабушка Фрося любила меня, но как-то сурово. Она не была сентиментальна по природе. А вот бабушка Анфиса была ласкова ко мне сверх нормы. Ещё есть у меня тётушка Лена, младшая материна сестра. Могу сказать, что она моя любимая тётя. Видимся мы нечасто, живёт она далеко, в другом городе, но всякий раз при встрече обнимает меня, целует, гладит по голове как маленького, и, похоже, не замечает, что я давно повзрослел. Её отношение ко мне совершенно бескорыстно. И у меня к ней какая-то необъяснимая и безотчётная симпатия.

– Скажите, после вашего рождения ваша мама работала?

– Да. В те годы это было в порядке вещей. Лет до двух меня нянчили, кто попало. Младшие мамины сестры, в основном тётя Лена, пока не уехала учиться, а потом наёмные девушки–няньки.

– Это всё объясняет.

– Что именно?

– Материнское к вам отношение. В нём нет ничего загадочного, более того, оно и должно быть таким.

– Даже так? Интересно.

– Именно так. Учёный по фамилии Пиз написал книгу «Азбука телодвижений», где аргументировано, показал, что наши чувства симпатии и антипатии, любви, агрессии и равнодушия во многом зависят от пространственных уровней общения, которые он высчитал до сантиметра. В частности, материнская любовь, её сила и формы зависят от времени нахождения в интимном пространстве ребенка, то есть в непосредственной близости и прямом тактильном контакте. Акушерам давно известно воздействие кормления грудью на психологию женщины. Судя по всему, у вашей матери просто не было времени нянчиться с вами. Больше всех этим занималась тётя Лена – пеленала, купала, тетешкала и баюкала. Отсюда и чувства. И её, и ваши. А Нину ваша мама, судя по всему, вынянчила собственноручно, и для неё она всегда будет маленькой и глупенькой.

– Да–а! Виден подход специалиста. Скорее всего, вы правы. Я ведь об этих вещах знал, и с книгой этой знаком, только применить к себе не додумался. Наверное, потому, что этот Пиз никакой не учёный, а опытный торгаш. А книга его не более чем учебник по впариванию людям ненужных товаров. Своих идей у него нет. Пространства общения изучалось серьезными учёными, например шведом Яном Линблантом, который ещё на мышах опыты ставил.

Он с уважением посмотрел на меня. А после недолгого молчания продолжил свой рассказ.

– Бабушка Фрося жила ещё долго, и умерла лет в девяносто, имея в наличии все тридцать два зуба и ни разу в жизни не побывав в больнице. Она была колоритной личностью. Родилась в конце девятнадцатого века, да так, похоже, в нём и осталась. Она была неграмотна, и возможно, поэтому обладала редкостной памятью. Она помнила людей и события многолетней давности так, как будто это было вчера. Видно сказывалась незагруженность мозгов образованием. Могла сказать в каком году, в какой день, какая стояла погода, и что было на обед. Правда, календарь её требовал перевода, поскольку привязан был к церковным праздникам и прочим важным событиям – войнам, голодовкам, или например, отсчётной вехой послевоенного времени был год, когда её «обобрали», то есть обворовали. По паспорту она была Евпраксией, но об этом мало кто знал. Если бы её звали Прасковьей, то уменьшительным было бы имя Параня или Парася, но Евпраксией и тогда крестили нечасто, а потому сначала её звали Просей, а потом более привычно Фросей, хотя это производное от Ефросиньи. Все к этому привыкли, в том числе и она сама. В те давние времена свобода выбора имени была небольшой, её ограничивал церковный регламент, зато именослов был разнообразнее современного. Распространенность некоторых имён вроде Ивана, Николая или Петра, объяснялась не модой, а количеством дней в году с именами этих святых. Поэтому называние ребёнка при крещении, особенно в многодетных семьях, было своего рода лотереей. Бабушка Фрося по отчеству была Ивановна, но у отца её также имелись ещё два родных брата, которых тоже звали Иванами. Им поневоле пришлось давать прозвища, которые и стали бытовыми именами.

– Родион тоже редкое имя. Это результат церковного произвола?

– Скорее вопреки. Попытка назвать меня по церковному канону была, но не получилась, иначе был бы ужас. У матери было много сестёр и только один брат Митя. Вот этот дядя Митя и дал мне имя. Впоследствии он рассказал мне, как было дело. Я тогда ещё удивился его активному участию в процессе, но по молодости не обратил должного внимания на эту странность. Это теперь я понимаю, что за неимением отца, некоторые формальности были возложены на него, как на единственного мужчину в семье. У матери, каких либо именных предпочтений не было. Они были у моих тётушек. Ими были предложены Александр, Валентин, Юрий и Валерий. Потом они назовут так своих сыновей. Точку в споре поставила бабушка Авдотья. Она подошла к делу основательно, наведалась в церковь, и просмотрела святцы. Выбор был невелик, но он всё-таки был, и бабушка выбрала из имеющихся в списке самое неблагозвучное имя Пудион. Я думаю, она сделала это специально. По какой-то причине мать не смогла пойти в назначенный день в сельсовет. Событие не представлялось чем-то значительным, и бабушка послала туда одного дядю Митю с приказом записать меня Пудионом. И тогда, и после дядя Митя относился ко мне равнодушно, и ему было совершенно до лампочки, как меня назвать. И быть бы мне Пудиком, если бы по дороге он не забыл это допотопное имя. Подозреваю, что дядя просто был под хмельком. Ему запомнилось только окончание «он», в чём он и признался работнице сельсовета. Она дала ему список имён, и, ориентируясь на окончание, он выбрал имя Родион. Узнав об этом, бабушка рассердилась, и отругала почему-то меня, хотя в этом не было смысла. Я ещё не мог оценить её проклятья, и только пускал пузыри. Дяде Мите в наказание она приказала организовать крестины, и стать моим крёстным отцом. Организатором дядя Митя оказался плохим, потому что уже в церкви обнаружилось, что крёстной матери нет в наличии. На скорую руку он попросил какую-то незнакомую женщину, стоявшую возле церкви, стать моей крёстной матерью. Она согласилась, но после ритуала она ушла, и больше её никто никогда не встречал. Таким образом, я даже не знаю имени своей крёстной, и кто она такая. Однако со временем я понял, что дядюшка наградил меня хорошим именем. Оно вполне благозвучно и хорошо сочетается, к нему трудно придумать дразнилку, а его редкость ограничивает применение кличек. Называя ребёнка модным и распространенным именем, родители обрекают его на кличку. Сверстники обязательно его как-то обзовут, и не всегда безобидно, чтобы выделить из многочисленных тёзок. У меня тёзок не было, и достаточно было назвать моё имя, чтобы стало ясно, о ком идёт речь. Впрочем, в детстве у меня была кличка, но временная. Я выделялся тем, что меня долго стригли под нулёвку, вот и прозвали Лысым. Но как только волосы отрасли, кличка была забыта. Однако, вернёмся к теме.

Бабушка Фрося была глубоко верующей православной христианкой, строго соблюдала церковные установления, и вера её не знала сомнений. Характер имела суровый и аскетичный. В общении была неприветлива, и сплетен не любила. Но при этом, в действительности, была незлобивым существом. Вначале она меня не жаловала, даже по имени не звала, всё больше междометиями. Но очень скоро мы подружились, да иначе и быть не могло. Я оказался идеальным слушателем. В ту пору ещё не было радио и электричества. Долгими зимними вечерами мы с бабушкой жарили семечки, садились за стол в её комнате, и при свете керосиновой лампы она рассказывала мне былое, не делая скидок на возраст. Разинув рот, я с неподдельным интересом слушал всё подряд, лишь изредка задавая тему.

Бабушка была ходячей летописью событий двадцатого века – войн, революций и иных потрясений. Правда, в масштабе приземлено–бытового мировосприятия бабушки. Но именно это обстоятельство неожиданно делало историю живой, а людей и события показывало с непривычной стороны. Так, например, бабушка много рассказывала о генерале Деникине и его окружении. Одно время она была у него поварихой, и естественно, что наблюдала его в быту. В сознании моих сверстников, и моём тоже, не было полутонов. После фильмов о Чапаеве и Щорсе было ясно – белый, значит по условию гад и подлец. К моему удивлению, бабушка не делила людей на красных и белых, которых она звала «кадеты», а судила по иному принципу – хороший человек, или плохой. С её точки зрения Деникин был на редкость мужественным и порядочным человеком, бабушка говорила о нём с благоговением, а вот мнение о соратниках генерала было разным, вплоть до презрения. Бабушкины воспоминания сами по себе очень интересны, но это уводящая в сторону тема.

Бабушка меня вычислила. Вернее мои качества, которым я не придавал значения, а кое о чём и не подозревал. Тут нужно отметить одну особенность.

Бабушка Фрося, как и любой православный русский человек, в некоторой мере была язычницей. То есть, наряду с основной религией, она всерьёз верила в домовых, ведьм, порчу, сглаз и другую чертовщину. Верила в гадание, приметы, а также соблюдала разные, порой странные табу. Для неё этот мир был вполне реален, она руководствовалась его правилами, и как ни удивительно, вполне успешно вписывалась в эту систему. Сглаз был для неё таким же явлением природы как дождь или туман. Согласно её воззрениям, большинство людей в этом отношении нейтральны, не глазливые. Некоторые люди глазливые, то есть обладают «дурным глазом», свойством наводить порчу на всё живое, порою даже неосознанно. Все эти вещи – данность от рождения, и независимы от воли. И уж совсем редко есть люди обладающие «добрым глазом», некоей природной благодатью, свойством воздействовать на животных и растения в добром направлении. И вот оказалось, что мать моя и сестра глазливые, а я, к удивлению бабушки, обладаю добрым глазом. Поразительно, но всё это работало.