Читать книгу Человек в бандане. История онкологического пациента, рассказанная от первого лица - Александр Беляев - Страница 6

Раньше мне выражение «он/она борется с раком» казалось некой метафорой. Врачи же лечат, где тут борьба? Но оказалось, что это реально борьба, которая требует всех сил и всего времени. И последних обрывков нервов. Мама до последнего вздоха выказывала совершенно удивительное, просто героическое отношение к своей ситуации. Тихий оптимизм и смирение, я бы это так назвал. Глядя на неё, вечно молчащую и ни на что не жалующуюся. Могла лежать час на пропитанной мочой простыне, потому что памперс отклеился, – да, я плохой медбрат, не сразу научился это делать, – и никак не подавать виду, что ей некомфортно. Лучше бы плакала и кричала, ибо от этого тихого смирения сердце в клочья.

Да, но поначалу всё шло нормально. Мама систему продавила: её положили в этот самый Первый онкодиспансер. Врачи рекомендовали ей операцию по удалению опухоли. Она отказалась. Сразу и наотрез. «Чего я буду месяц питаться через трубку? Нет, я не выдержу!» Врачи сказали, что даже с опухолью такой можно жить. По её словам, было сказано так: десять лет проживёте, если будете лечиться и соблюдать все рекомендации. «Ну уж сколько проживу», – решила мама.

Маме назначили радиооблучение. Где-то недели две она провела в больнице, заезжая домой на выходные, а там, в больнице, гуляя целыми днями по окрестностям. Весна, тепло. Я заезжал, привозил ей всякие любимые её блюда – курицу в специях, запечённую в духовке на бутылке, баклажаны фаршированные… Люблю готовить, кстати. Самому по приколу. То есть с аппетитом у мамочки всё отлично было. Мы с ней там гуляли, болтали, как будто ничего особенного и не происходит. Скорее, это я её грузил своими профессиональными делами. Наконец выписка. Потом анализы и заключение. Лечение дало хороший результат: рост опухоли остановился, анализы хорошие, мама себя нормально чувствует. Но нужен ещё один курс облучений, тоже с госпитализацией. И начинать надо буквально через месяц.

Так вот, в промежутках между облучениями мама дома, и всё вроде нормально. Но вдруг она начинает себя как-то странно вести. Забывает простые вещи, разговоры… «Ой, я тупая» – вдруг появляется такая новая присказка. Я начинаю тихо беситься: мам, если ты считаешь, что у тебя проблемы с памятью и мышлением, сходи в диспансер к своему лечащему врачу. Мало ли что, правда что. А то скоро ложиться снова…

Мама именно врачу не успела показаться – её просто накрыло, вернулось её психическое заболевание (биполярное расстройство, если грубо). Вернулось после десятилетней ремиссии. Приходится положить её в психиатрическую больницу им. Алексеева (бывшая Кащенко). Там её хорошо знают. У мамы вообще был диагноз с 1972 года, но к моменту описываемых событий в больницу она действительно не попадала примерно лет десять или даже больше. Господи, да она даже кончину своей мамы, нашей бабушки, Зои Дмитриевны, перенесла! Не скажу, что спокойно и стойко, но – перенесла. Я был уверен, что уж после такого-то – а бабушка реально умерла внезапно от сердца, на которое не жаловалась никогда, – загремит, но на самом деле это я чуть не рехнулся. Я был так измотан тогда, что через несколько месяцев уволился в никуда (я работал тогда в журнале PLAY, было такое модное издание о музыке) и просто поехал в Тунис отдохнуть в одиночестве.

За годы маминой ремиссии я просто даже забыл, как мама выглядит больной! И конечно, пропустил все звоночки. Которых было, кстати, немало. Куда-то не смогла уехать, что-то где-то найти, забывала разговоры, пустяшные, но всё-таки… У неё отличная память была всегда, с детства. Фотографическая – так это называется. Или вот: поехала навещать сестру двоюродную, Елену Владимировну (о роли тёти Лены в моём лечении расскажу позже), которая живёт на улице Правды, и путь к квартире тёти Лены мать знала как свои пять пальцев. Но мать, уехав, уже через час вернулась. Вошла быстро в нашу гостиную, где я веду семинар с тегом «кафебелочка», начала рыться в тумбочке для телевизора и чуть не кричать: «Ленин телефон забыла!» Я опешил. Ученики мои, похоже, тоже. Мы с мамой так и договаривались, что она уедет в гости к тёте Лене, а я спокойно позанимаюсь с людьми, тем более что это единственный наш заработок с ней на тот момент был. Так вот, находит мама свою потрёпанную книжку, узкую, в красной дерматиновой обложке, и поспешно ищет там телефон сестры, который у неё и так зашит в мобильнике. Это во-первых. А во-вторых, домашний-то тёть-Ленин она тридцать лет наизусть помнит. И бред какой-то говорит периодически.

А через несколько дней мама наутро сообщает мне, что не спала всю ночь. И выглядит плохо – иссиня-бледная, речь взвинченная… Начинает мне выговаривать за то, что я не могу деньги заработать. Я ей возражаю, что, и меня самого это всегда напрягает, и я-то всегда ищу новые варианты работы и подработки – вон семинар даже организовал, хотя никогда никаких уроков не давал, – а как раз она и говорит, что-де всё нормально, всех денег не заработаешь, а жизнь у меня типа и так прекрасная: концерты, поездки за границу, общение с интересными людьми. Но это обычно она так говорит. А тем утром она решила отправить меня работать в школу. Да, так вот, прямым текстом:

– Ты столько языков знаешь и не можешь заработать! Иди в школу учителем.

– Какой из меня учитель, я методику не знаю. Я уж лучше семинар переводческий проведу, тут у меня опыт хотя бы есть. А в школе…

– За лето выучишь методику! – оборвала меня мама.

– Мам, – я решил зайти с другой стороны, – ну а что там платят-то? Я за перевод книжки и то больше получаю в месяц, чем учитель с полной нагрузкой.

– Нет! Учителя все сейчас много получают, посмотри, как они одеты шикарно! Иди в школу.

Тут мне окончательно всё стало ясно.

– Мам, – я говорил тихо и пристально смотрел в её помутневшие глаза. – Мама, ты заболела.

Она опустила глаза в пол, глаза мутные, неживые, и промолвила:

– Да. Я заболела.

Всё правильно, увы. С её диагнозом «не спала ночью» равнозначно срочной госпитализации. По-другому никак не получалось никогда. Никакие таблетки, ничего… В этот раз тоже – мы пошли было в наш – 2-й психоневрологический диспансер на Фрунзенской, и там дежурный врач – суббота ж! – посоветовал «обойтись без госпитализации». Навыписывал каких-то таблеток, которые я получил в аптеке на Комсомольском проспекте бесплатно (а мама в это время куда-то ушла в бессознанке, пришлось её догонять), но ничего, конечно же, не помогло, мы потеряли целые сутки, маме стало совсем плохо, она не спала и не бодрствовала и почти не разговаривала.

Как мы её клали – это отдельная история, тянет на книгу про эпидемию психических заболеваний, ага, но положили-таки в Кащенко. К моменту госпитализации она уже вообще ничего не соображала, почти не двигалась и не разговаривала. Маниакальная стадия быстро завершилась, наступила тяжёлая и длинная депрессия. А в Кащенко-то, в «родной» её больнице, маму в прямом смысле слова привели в чувство. Причём через двое суток примерно. Мы уже начали общаться, даже смеяться немножко. Хотя в таком состоянии с чувством юмора и тонкими оттенками мыслей очень плохо. Нет их. Через неделю мама попросила привезти ноты, чтоб тут дать небольшой концерт для больных и врачей. В её случае это уже стопроцентный симптом выздоровления. Скажу странную вещь. Вот только недавно понял. Мне очень нравилась мама в период выздоровления. Она какая-то была такая… простая, деловая, искренняя, честная. То есть она всегда такая была, но в повседневности много же разного наносного, сентиментального, раздражения, всяких личных тёрок с окружающими и тому подобного, а вот в больнице в фазе выздоровления такая мама – как она есть.