Читать книгу Михаил Муравьев-Виленский. Усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи - Александр Бендин - Страница 5

Обращение к историографии определенного нами направления требует краткого экскурса в историю белорусского этнического национализма. Давайте посмотрим, как начинался этот процесс в XX столетии. Маргинальный белорусский национализм, который ставил своей целью «отщепление от общерусского ствола его белорусской ветви и создания из нее особой белорусской нации», появляется на политической авансцене после революции 1905 г. Идеи этого национализма, этнического по своей социальной природе, были привнесены в ряды немногочисленной прокатолической интеллигенции из польской социалистической партии (PPS).

Заимствованные, привнесенные извне идеи национализма давали основания православным современникам сделать вывод о том, что «белорусский сепаратизм почти во всех деталях своих скопирован с галицкого «украинского» сепаратизма. Идейная связь его с сепаратизмом «украинским» настолько близка, что у постороннего наблюдателя не остается никакого сомнения, что оба они родились из одного источника»20.

Уже тогда в нарождавшейся риторике белорусского национализма русские (великороссы) представали как народ принципиально чужой в историческом, этническом и культурном отношении. Поэтому традиционное русское самосознание православных белорусов, история которого простирается от эпохи Средневековья до Новейшего времени, также воспринималось националистами как нечто чуждое, враждебное, пришедшее извне, от имперских «русификаторов» и их пособницы Православной церкви.

Главным политическим и культурным конкурентом националистов являлись православное духовенство и местная западно-русская интеллигенция. Представители указанных социальных групп были ведущими носителями публичного дискурса о едином русском народе, состоящем из белорусов, великороссов и малороссов, и его общем историческом прошлом. Этих-то многочисленных внутренних противников маргинального белорусского национализма и нужно было представить как проводников веры, идей, ценностей и культуры чужого белорусам русского (великорусского) народа.

Столь же ревностно отвергали националисты и результаты научного творчества западно-русской историографии, филологии и этнографии, которые были представлены именами таких известных ученых, как М. Коялович, И. Чистович, П. Жукович и Е. Карский. Фундаментальным трудам этих признанных специалистов, которые в своей исследовательской работе исходили из научно обоснованных представлений об этническом единстве белорусов, малороссов и великороссов, белорусские националисты смогли противопоставить лишь книжку В. Ластовского “Кароткая гісторыя Беларусі”, изданную в 1910 г.

Этот интеллектуально примитивный, псевдоисторический опус содержал основной националистический тезис о «белорусском народе», который якобы действовал, по словам «свядомых” историков, в качестве «самостоятельного субъекта исторического процесса»21. Так было положено начало формированию исторического нарратива, изначально оказывавшего непосредственное воздействие на становление идеологии этнического национализма, процессу, который продолжается и доныне.

Вот, например, как выглядит исторический нарратив, обслуживающий идеологию этнического национализма в начале XXI столетия. По словам одного из историков, в современной Белоруссии “существуют две историографии: национальная, которая создаёт субъектную историю страны, это значит – видит белорусский народ субъектом собственной истории, … и колониально-российская историография, которая пишет историю Беларуси, исходя из интересов другой страны”22.

Приведенная цитата удачно характеризует ситуацию «бесконечного тупика» мифотворчества, в который уверенно вошли первые производители «субъектной истории страны» еще в начале XX века. Прошло уже более ста лет. Однако, в среде создателей новой «национальной» историографии по-прежнему господствуют интеллектуально инфантильные представления о том, что профессиональная работа историков должна служить интересам «белорусского народа». В противном случае они попадут в тенета «колониально-российской историографии» и станут служить интересам «другой страны».

Причина столь удручающего инфантилизма заключается в том, что длительное пребывание в состоянии национальной “свядомасці” становится неодолимым препятствием для усвоения навыков научной рефлексии, необходимой для профессионального становления исследователей в области гуманитарного знания. В результате, “свядомыя” историки (исключаем случаи циничного приспособленчества к существующей политической коньюнктуре), оказываются не состоянии критически осмыслить “социально ориентированную практику» создания «субъектной истории страны».

Поэтому “национальная” историография, в которой «социальные функции доминируют над научными», открыто демонстрирует сегодня свой “социально ориентированный” характер, старательно производя “нужный” образ “субъектного” прошлого в интересах “белорусского народа”. Иными словами, занимается осуществлением очередной попытки белорусизации истории в политических интересах заказчиков и носителей идеологии этнического национализма. Подчинение научной функции историописания приоритету идеологии, которое с неизбежностью происходит в процессе белорусизации истории, и создает тот “бесконечный тупик” мифотворчества, в котором пребывает “национальная” историографии на протяжении последнего столетия.

Возвращаясь к давней работе В. Ластовского, следует отметить, что предпринятая им попытка обретения опоры в истории и в этнической традиции на основе отрицания общерусского прошлого и русского самосознания белорусов обернулась псевдонаучным курьезом. Столь же мобилизационно провальной оказалась и антирусская ориентация националистической пропаганды. Поэтому в императорской России белорусский национализм так и не получил какой-либо значимой политической поддержки населения Литвы и Белоруссии.

До 1917 г. этнические националисты представляли собой крайне малочисленную группу прокатолической маргинальной интеллигенции, а отнюдь не «белорусское национальное движение», каковым громко именует это весьма скромное сообщество современная белорусская историография. Идейный и политический вес этой плохо образованной интеллигенции, объединенной вокруг малоизвестной газеты “Наша ніва”, был социально ничтожен. Идеи завоевания независимости и представления о себе как особом народе, отличном от великороссов и малороссов, не пользовались поддержкой в крестьянской среде, которая, как показывает исторический опыт стран Центральной и Восточной Европы, выступала в качестве основной движущей силы процесса формирования «наций»23.

Белорусский национализм, представленный в своём социальном измерении маргинальной интеллигенцией, не обладал способностью к организации солидарного этнического поведения и социальной мобилизации масс. Отсутствие перехода от национализма небольшой группы интеллигенции к массовому движению свидетельствовало о том, что ни практика, ни идеология этнических активистов не отвечали социально-политическим, идейным и культурным ожиданиям и потребностям крестьянского, прежде всего православного, населения Северо-Западного края. Как справедливо отмечал польский исследователь Р. Радик, в границах Православной Церкви «никогда не удавалось вызвать белорусского или украинского национального сепаратизма».24

Главной же причиной того, что «белорусское национальное движение» так и не возникло в этом регионе империи, стало реальное отсутствие этнического конфликта между белорусами (православными) и великороссами. Современные исследователи признают, что существование межэтнических конфликтов является движущей силой националистических движений.

Исторический миф о таком «движении» был сконструирован в новейшее время с отчетливо выраженной прагматической целью. Историкам, обслуживавшим идеологию белорусского национализма, нужно было скрыть практическое отсутствие такого «нужного» для «субъектной истории страны» явления, как массовая политическая борьба за будущую «незалежнасць”. Речь идет об ахиллесовой пяте белорусского национализма, который не может опереться на исторические факты, неоспоримо свидетельствующие о том, что в создании белорусской государственности определяющую и самостоятельную роль в XX столетии играли явления внутреннего, или, “национального” характера. Вот и понадобилось выдумать упоминаемое выше “белорусское национальное движение”, ведущее свою мифическую родословную от героев “восстания Кастуся Калиновского”.

Этот доморощенный миф XX века свидетельствует о том, что носители национальной “свядомасці” не в силах примириться с тем, что в появлении белорусской государственности ведущую роль сыграли политические явления внешнего, геополитического характера. Уплощенное, идеологически одномерное сознание современных националистов не приемлет сложной исторической реальности, которая не укладывается в тесные рамки “рестроспективной мифологии”. Особенно в том случае, когда факты реальной истории XX в. недвусмысленно свидетельствуют о полном политическом бессилии белорусского сепаратизма и бесспорном преобладании сторонников единства Российской империи. И тогда наступает время, когда на помощь удрученным исторической реальностью националистам приходят производители утешительных мифов “национальной истории”.

Однако обратимся к научному определению массового политического движения. Под ним понимаются предпринимаемые в течение довольно длительного времени «усилия большого количества людей с целью коллективного решения проблем, воспринимаемых как общие»25. Политически незаметная деятельность небольшой группы маргинальной интеллигенции, самочинно претендовавшей на монопольное выражение интересов белорусского народа и его этнического самосознания, под это определение явно не подпадает. Тем не менее, с помощью специального отбора фактов и оценочной интерпретации событий, мифологический сюжет о «белорусском национальном движении» был создан. Мифическое «движение» за “незалежнасць” было представлено читателям как реально существующая в истории «система фактов»26.

В Северо-Западном крае ведущую роль в производстве этнических различий играл конфессиональный фактор. Церковные границы между белорусами – православными и католиками – проходили внутри одной этнической группы. Белорусы-католики, идентифицировавшие себя в качестве поляков, составляли меньшинство, тяготевшее к Польше и польскому национальному движению. Православное большинство белорусов воспринимало себя русскими и твердо ориентировалось на Россию. В течение второй половины XIX – начала XX вв., исторически сложившаяся внутри этнической группы белорусов общность, основанная на православно-русской идентификации, стала доминирующей.

К этому времени главенствующую роль в общественном сознании православного населения Литвы и Белоруссии стали играть популярные идеи общерусского единства, изложенные в программах правых и монархических партий, в многочисленных материалах церковной и светской печати. Существовало и подлинно массовое политическое движение, объединявшее электорат этих общерусских партий, представители которых, включая православное духовенство и представителей православных братств, неоднократно избирались депутатами Государственной думы от Северо-Западного края27.

Следовательно, до 1917 г. и позже белорусское население на массовом уровне не испытывало потребности в политическом оформлении своего существования в качестве особой, отличной от великороссов и малороссов этнической группы28. Более того, это население, прежде всего, православное, политически позиционировало себя в качестве верного сторонника династии Романовых и единства Российской империи.

Распад единого российского государства и утверждение власти большевиков в центре страны побудили окраинные национальные партии к созданию этнических государств. Первой попыткой реализации идей этнического национализма, предпринятой в условиях германской оккупации, стало провозглашение в марте 1918 Белорусской народной республики. Вызванный исключительно внешними условиями, этот неудавшийся политический проект явился попыткой институционализации этничности в форме независимого от большевистской России государства. Однако действия немногочисленных националистов, направленные на обретение политического суверенитета, не получили поддержку белорусского населения оккупированных немцами территорий29.

Уже в предреволюционные годы стало очевидно, что принципиальное отрицание русского самосознания белорусов сообщает этническому национализму характер исторической и этнической беспочвенности. Практическое отсутствие социальной базы, необходимой для появления массового политического движения, было во многом обусловлено как антирусской природой этнического национализма, так и его слабым организационным и идеологическим оформлением. После 1917 г. социально-политическое и интеллектуальное бессилие, генетически свойственное этому виду национализма, заставляло его лидеров и адептов искать поддержки у иностранных государств: сначала у кайзеровской, а затем и у нацистской Германии.

Столь же негативным к общерусскому сознанию белорусов было и отношение коммунистической идеологии в созданной российскими большевиками Советской Белоруссии. Произведенное «сверху» большевистское разделение большого русского народа (великороссов, малороссов и белорусов) произвольными политическими границами стало отправной точкой для строительства «титульной белорусской нации». Тогда и понадобилась первая коммунистическая белорусизация белорусов, чтобы вслед за административно-политическими границами появились границы этнические и культурные. Процесс конструирования «белорусской титульной нации» из западно-русского этнического материала начался постфактум, через несколько лет после того, как национальное государство в форме БССР было формально провозглашено.

Белорусизация выступала в качестве политического инструмента, который применяла большевистская диктатура для создания этнических границ, призванных культурно отделить белорусов от великороссов и малороссов. Эта продолжительная культурно-идеологическая кампания осуществлялась в рамках большевистской «национальной политики», проводимой на западных окраинах бывшей Российской империи.

Идейной основой белорусизации стал этнический национализм, адаптированный руководством РКП (б) к «марксистско-ленинскому учению по национальному вопросу». Одной из задач белорусизации стало формирование политизированной этнической почвы, необходимой для строительства социалистической «титульной нации». Для этого белорусские коммунисты использовали организационные, идеологические и финансовые ресурсы наряду с применением политических мер принудительного характера.

Большевистская политика создания этнических границ внутри большого русского народа предусматривала конструирование белорусской этничности, отличной от этничности русской, сформированной православием и общей русской культурой белорусов, великороссов и малороссов. Данное обстоятельство позволило «мелкобуржуазным» этническим националистам стать активными участниками белорусизации, которую проводила Коммунистическая партия Белоруссии в 20-х – начале 30-х гг. XX в.

Правда, временный альянс с коммунистами, заключенный на общей русофобской платформе, официально именуемой «борьбой с великодержавным российским шовинизмом», закончился для «мелкобуржуазных» националистов довольно плачевно. Как и следовало ожидать, они, проявив усердие не по разуму, оказались жертвами политических репрессий НКВД.

Заметное оживление белорусского этнического национализма произошло в годы нацистской оккупации (1941-1944 гг.)30. В этот период националисты активно сотрудничали с нацистами и после разгрома Германии бежали на Запад, став в оппозицию послевоенному советскому режиму.

Сторонники современного этнического национализма считают себя преемниками националистов всех предшествовавших им генераций: и дореволюционной, и «титульной», выращенной коммунистической партией, и пронацистской, служившей оккупационному режиму в 1941-1944 гг. Однако политическая и социальная результативность этой всеядной исторической преемственности оказалась, по обыкновению, невелика. Социальная и этническая беспочвенность вместе с унаследованными идейной беспринципностью и русофобией, по-прежнему ставит этнических националистов в положение политических и интеллектуальных маргиналов и, в соответствии с традицией, заставляет искать поддержки у западных государств.

В этой ситуации инструментом оппозиционного конструирования необходимой националистам «коллективной исторической памяти» вновь становится историография с характерными для нее методологическими приемами, идеологическими и ценностными установками.

В постсоветской Белоруссии краеугольным камнем создаваемой «ретроспективной мифологии» служит псевдонаучный тезис о существовании в древности особого «белорусского этноса», который в своем этногенезе принципиально отличается от русских (великороссов). На этом основании отрицается существование древнерусской народности, сформированной государством рода Рюриковичей, православной верой, единой церковной организацией во главе с митрополитом Киевским, общим языком, материальной и духовной культурой.

Задача отделения «древних белорусов» от генетически чуждых им великороссов является сугубо современной, продиктованной целями, которые преследует националистическая идеология – как бюрократическая, так и этническая. Псевдонаучный тезис о существовании особого «белорусского этноса» служит общей опорной точкой, с которой начинается идеологическая развилка двух основных направлений в националистической историографии.

Первое призвано обосновать историческую правомерность осуществления бюрократической политики дерусизации по формуле «два разных народа – два «суверенных» государства». Второе – утвердить в общественном сознании необходимость реализации этнического проекта национального строительства, выраженного в формуле «два чужих народа – два противостоящих друг другу государства».

Технологические приемы, которые применяют националистические историки второго направления, достаточно просты. Это манипуляции с установлением различий и применением маркировок, основанных на методологически присущей им «предрасположенности к настоящему». Поэтому созданный воображением историков этнонационалистической ориентации особый «этнос» уже в эпоху Древней Руси уверенно маркируется белорусским, чтобы затем, в процессе исторической эволюции, телеологически превратиться в современную «белорусскую нацию». Ведь согласно современным представлениям, свойственным этническому национализму, суверенное государство Беларусь обязано иметь в древности такого же суверенного и этнически «правильного» белорусского предшественника. Историография должна лишь «научно» подтвердить этот тезис националистической идеологии, используемый в противовес декларативной формуле бюрократической внешней политики: «единый русский народ – союзное государство».

Манипуляции с этническими маркировками, осуществляемые с помощью националистической риторики, используются для насаждения искусственных различий и противоречий между этнонимами «русский» и «белорусский». С помощью таких приемов из профессиональной терминологии, с помощью которой исследуются исторические события и процессы в эпоху Средневековья, Нового и Новейшего времени, решительно изымаются научно корректные понятия древнерусский, русский, западно-русский, которые заменяются «национально правильной» маркировкой древнебелорусский и белорусский.

Новые маркировки применяются безотносительно давности появления терминов, их конкретно-исторического содержания, территориального, этнического и официального применения. Вводимая в историографию националистическая риторика начинает подменять собой понятийный научный аппарат, способный обеспечить адекватную научную реконструкцию сложной исторической реальности.

В качестве примеров мы видим, что уже древнерусское Полоцкое княжество чудесным образом становится белорусским. За ним и Великое княжество Литовское, Русское и Жамойтское маркируется как государство белорусское. Затем и Речь Посполитая превращается в очередное политическое и территориальное вместилище все той же белорусской государственности. При этом термины современной политической географии (Беларусь) произвольно проецируются на исторически существовавшие территориально-административные единицы Великого княжества Литовского, Речи Посполитой, а затем и Российской империи. В результате применения националистической риторики на территории этих исторических государств появляется неведомая современникам “Беларусь”, которую историки вполне серьезно предлагают рассматривать в качестве субъекта исторического процесса31.

Следует отметить, что вездесущая националистическая риторика не миновала и сферу конфессиональной истории страны. Брестская церковная уния, принятая в 1596 году, объявляется «национальной» религией белорусов. Традиционному православию, которое на протяжении столетий сохраняло и поддерживало общерусское самосознание предков современных граждан Белоруссии, в этом почетном статусе отказано. Оказывается, что вера эта не «национальная», белорусская, а русификаторская, московская32.

В целом же, наиболее мифологизированным периодом «национальной истории» является XVI столетие. О событиях и процессах этого времени созданы возбуждающие воображение националистов новейшие «европейские» мифы о «белорусском Возрождении», «золотом веке Беларуси», о «Реформации, заложившей основы белорусской нации» и пр. В связи с этим стоит вспомнить и духоподъемный миф о существовании «многовековой белорусской государственности», приводящий туземных градоначальников в состояние «административного восторга».

Нельзя не заметить, что по мере приближения к нашему времени националистическая риторика «свядомых» историков все чаще приобретает идейную антирусскую направленность. Появляется и легко узнаваемый «образ врага» белорусов – русских (великороссов). В итоге неизбежным результатом русофобски мотивированного мифотворчества становятся риторические утверждения о том, что войны Великого княжества Литовского и Речи Посполитой с Московским государством являлись не только агрессией русских против государства белорусского народа, но и геноцидом этого народа во второй половине XVII в.33

Те же антирусские убеждения не позволяют «свядомым» историкам отнести Российскую империю к формам «своей государственности». Поэтому разделы Речи Посполитой представлены читателю как агрессивный «захват Беларуси Российской империей». В результате этого тяжкого исторического преступления: «Беларусь была превращена в российскую колонию. Ожидавшее ее свободное и светлое европейское будущее оказалось перечеркнуто коварным и жестоким российским деспотизмом».

Ответом на первобытные страхи, вызванные фантастическими образами ужасного «российского деспотизма», становится создание мифов о героях и жертвах «национальной истории». В основе подобного мифотворчества лежит известный тезис националистической идеологии о непримиримом антагонизме, существовавшим между «угнетенным белорусским этносом» и его вековым «угнетателем» – Российской империей.

Для доказательства исторического существования этого конфликта используется миф о «русификации»34, ранее изобретенный советской историографией и слегка модернизированный в связи с идеологическими потребностями новой «субъектной истории страны». Прагматика этого мифа преследует цель представить религиозно-этническую и культурно-образовательную политику, которую проводило российское правительство в Литве и Белоруссии в XIX – начале XX в., в последовательно негативном свете.

Эмоционально-идейный уровень негативности, заложенный в прагматике мифа о «русификации», зависит от типа националистической риторики, бюрократической или этнической, которой придерживаются “свядомые” историки. Для характеристики «русификации» они используют, в основном, эмоционально насыщенные эпитеты – «насильственная», «фронтальная», «тотальная» и т.д.35