Читать книгу Орда I - Александр Берник - Страница 1

1. Начиная нечто героическое надобно речь толкнуть торжественную, а то, как же без этого, герою геройствовать? Нынче без речей торжественных даже прыщ не выскочит, ну сами знаете где, не мне вам рассказывать…

О, Великая Наша Троица Могучая: Отец Небо Вседержитель Всего Сущего, Мать Сыра Земля Прародительница да Свята Вода Животворная! Вечны Вы среди нас горемычных да никчёмных при Вашем величии. Позвольте мне молвить слово посильное о Вас, Всемогущие да о чадах Ваших, что прославили Троицу походами славными. Степь отстояли на веки вечные в устоях Вами заповеданных.

Родила во времена незапамятные Степь Великая дитя геройское, коему было на роду писано, Царицей всех народов сделаться. Всеми народами повелевать да властвовать. Ни покориться завоевателю чёрному, поражений не ведающему, а геройски побить супостата низкого, да голову срубив врага коварного, в мешке утопить с его же кровью вонючею, чтоб упился он её вусмерть во веки веков.

Росла средь простора вольного, дева – волос огненный и было у неё две подруги «лучшие» до поры до времени. О девичьей дружбе на все времена можно много песен складывать, а лучше вовсе помолчать, будто и нет такового явления. Да о какой дружбе можно речь вести да баллады петь, коль одна из подружек дочь царская, всем миром облизанная, а остальные при ней заводились игрушками для неё такой «великой» да местами «героической».

Кликали деву Райс, что значило – «выше звёзд восходящая». Была она не просто дочерью одного из царей неведомых, коих во времена те давние было пруд пруди, да море мори, так ещё столько же останется. Дева рыжая была единокровным отпрыском четы царственной самой Тиоранты – Матери Степи, [1] народов властительницы да царя всей орды земной – Эминака, героя прославленного, пусть продлятся их дни до вечности. То была, почитай, самая могущественная пара в ойкумене того времени. И Райс как дочь любимая да долгожданная была наивысшей ценностью всего мира известного. Вертя повелителями при помощи капризов «хочунистых», «царска доча» была персоной самой влиятельной во всей вселенной необъятной по умолчанию. Правда, был у неё ещё старший брат, вокруг крутился да под ногами путался, но он не в счёт в мире матриархата воинственного. Он же мальчик! Одно слово, природное недоразумение.

Дева та с ранних лет во всём геройствовала. Особливо в замашках все дозволенных да бесчинствах с прислугой ни по-детски да без жалости. Как две капли воды походила дочь на маму царствующую, и касалось то нисколько генетического подобия, сколько сходства атрибутов с прибамбасами. Она всегда и всюду от дев шатровых требовала, что одевали, обували, наряжали её, да причёсывали, чтоб один в один всё было «как у мамы» царствующей.

Потому облачали Райс мелкой царской копией, и даже придавали шевелюре её волос огненных, некую небрежную распущенность да пышность нарочитую как у царицы-повелительницы. Тиоранта по титулу клана особого, никогда косы не плела. Не положено. И дочь отродясь плести космы наотрез отказывалась. Один в один, глаза лазоревые, способные лишь взглядом синеву неба затмить высокого да одинаковая с царицей причёска с одеянием, делали Райс точной копией Тиоранты, только маленькой.

«МалАя гадина», как называло её за глаза окруженье услужливое, даже в одно время у нянек потребовала разукрасить тело детское под колдовские узоры татуировок маминых. На что царица, увидав это безобразие, да не оценив творчества мастериц доморощенных, разрисовавших дитя неразумное разноцветными красками, врезала мамкам так, что мало им ни показалось, ни померещилось на всю оставшуюся жизнь недолгую, по её царскому заверению. И повторять порыв творческий в дальнейшем не захотелось ни посулами дорогими, ни уговорами с угрозами.

А саму «дрянну дочу» оттирала мочалкой жёсткой, ручкой царской самолично да с пристрастием, воспитательные внушения приговаривая. Отчего та, совсем не по-геройски, отревев процедуру болезненную ещё долго ходила по шатру абсолютно голенькая, смотря на всех врагов своих сычом обиженным, да зыркая на мамок зверьком загнанным, наотрез отказываясь что-либо одевать на тело горящее.

Игрушки-подружки, что подсовывались «звёздной» дочери с завидной регулярностью, так сказать, для светского времяпровождения, «ломались» через время какое-то да пропали пропадом, а вот одна оказалась живучей да к причудам царской дочери устойчивой. Словно ванька-встанька, только пола женского. Сколько бы Райс её по жизни не поколачивала, да ни швыряла оземь ногой растаптывая, она всякий раз вставала да просто отряхивалась, будто только этого и дожидалась как должного. Ту подругу «лучшую», а по сути, на тот момент единственную Такамитой кликали, а девки шатровые почему-то обзывали «болванчиком».

Райс, как подросла до разумения, то полагала вполне искренне что они близки были с рождения, хотя это, конечно, было совсем не так. Такамита появилась при дворе царском откуда-неведомо лишь когда Райс подросла до «почемучного» возраста. Откуда та взялась, и кто её родители, никто не ведал в их окружении. Ну, по крайней мере, они обе это точно не знали, а те, кого девы об этом пытали-спрашивали клялись Троицей, что тоже живут без понятия. Толи правда, не знали, толи знали да помалкивали.

Дружба у них была несколько странной, коли не сказать большего. Проходила она в постоянных войнах нескончаемых с погромами да членовредительством, вперемежку с примиреньями праздными да с «обнимашками» слёзными. Притом периоды те короткие, самолично определяла дочь царская по своему усмотрению, как полагалось по статусу. Она, то лупила подругу да гнала пинками из золотого шатра, утверждая, что на этот раз уже навсегда и пожизненно. То почитай тут же кидалась следом на её поиски да силком притаскивая дружить заново. Вот так и жили подруги неразлучные.

Вместе сели на коней объезженных, вместе учились с лука стрелять да драться на оружии. Вместе «грызли заветные знания», постигая дело колдовское да ведьминое. Наговоры, заговоры да травы разные. И коли в первых дисциплинах искусства воинского, Райс была впереди оравы всей, априори «скача» в лидерах, то в том, что касалось потустороннего столь же сильно отставала от других послушниц, что прилежней были в колдовском обучении.

Но это рыжую оторву не расстраивало. Ибо не геройское это дело! Так она про себя думала. Хотя быть первой во всём Райс привыкла как должное и не позволяла никому её обскакать хоть путём упорного старания, хоть просто ликвидируя конкурентку силой грубою. Но вот нудное учение ведунов с ведуньями, царскую дочь тяготило да в сон укладывало. Всю прыть из неё вытягивало да зевоту нагоняя тоскливую. Сие мучение являлось, по её словам, «проклятущим наказанием».

На обучение этой унылой премудрости она сама толкала Такамиту впереди себя, ленясь да прячась за спиной её щупленькой, да там в её тени и отсиживаясь. Подруга же к занятиям подходила с прилежностью хотя, как выяснилось, дара особого у неё к этому делу не было, но благодаря упорству с желанием, стать непременно ведьмой как минимум, она достигла кой-чего для своего возраста. Только рыжую то, нисколько не расстраивало. Ибо тогда она считала «эту хрень» ненужной ей, да и вовсе бесполезной для геройской её жизни будущей. Но так как мама принуждала да настаивала на ненавистном ей учении, то дочь стойко терпеть была вынуждена эту нудную для неё бредятину.

Не сказать, что Райс с Такамитой росли лишь вдвоём от других своих сверстниц оторванные. К ним в «дружный» коллектив благодаря протеже родительскому, вливались всё новые и новые подружки их возраста. Вот только как вливались, так и выливались обратно, не задерживаясь. Перетерпеть характер «рыжей дряни» было суждено не каждой. Вернее, никому из них, как не старались соискательницы.

Когда девы подросли да на их телах девичьих проклюнулись первые зачатки половой принадлежности, в банной прислуге семьи царственной объявился парень чужеземного происхождения. Был ещё молод банщик по годам для круга общего, но для кутырок [2] он казался уже взрослым представителем пола противоположного. Странно одевался, не по степным обычаям. Странно говорил тонким голоском с акцентом ранее не слыханным. Имя у мужчины было для них непонятное – Шахран его кликали. И вообще он Райс сразу не понравился, от чего оторва рыжая почитай с первого мгновения как увидела, начала гнобить банщика бедного. Ни разу не упустив возможность в его унижении.

Больше прочего бесило стервочку царственную одна его исключительная от всех особенность. Несмотря на то что в бане все ходили голые, [3] независимо от рода, пола и властного положения, этот представитель ненавистного для неё мужицкого населения всегда в штанах расхаживал как исключение. Притом не в ордынских кожаных, что в натяг носятся, а воздушно-широких матерчатых. В тех штанинах можно было спрятать по мешку с рыбой мелкою.

Подловив это мужицкое «недоразумение» как-то в кольце предбанника, да прижав его к стенке шатровой, девки-подружки угрожая воинственно стали требовать от Шахрана снять штаны немедленно да показать, что он прячет там от глаз их любопытных да подозрительных. Банщик молодой сопротивления не выказывал. Лишь улыбнулся загадочно, даже скорей скривился презрительно, насмехаясь над малолетками. Медленно завязки распустил да уронил штаны на полы песчаные, себя во всей красе пред ними выказывая.

Когда кутырки не узрев там ничего окромя шрама уродливого, с кожей будто воск оплавленный, то некоторое время не дыша пялились, словно их «Кондрат обнял, да отпустить забыл». А как насмотрелись вдоволь на это уродство безобразное, то попытались глазки бесстыжие на лоб вытолкать. Раззявили ротики как по команде кем-то отданной да заверещали дикими бестиями, и не меняя на мордашках выражений до смерти детей перепуганных, во все ноги резвые пустились ябедничать на это безобразие Царице-Матери, что тем временем вела банный приём иностранной делегации. Когда Тиоранта со своими ближнецами, что рядом на приёме с ней сиживали, с великим трудом поняли из их парной истерики что случилось с бедными девами, то царица рявкнула на подружек так, что те разом заткнулись, как и не ревели до этого.

– Да как вы посмели, распутные! – кричала царица на девок пакостных, обихаживая ором их да взором сжигая немилостивым.

Да надолго так разошлась, распекая малолеток бессовестных всё тем же концом да по тому же месту привычному, но Райс к ору мамы уж за детство привыкшая, лишь округлив недоумённо свои глазки голубенькие посмела огрызнуться с негодованием, втискиваясь в одну из пауз в ругани царственной:

– Ну, я же должна была знать в конце концов, что он там прячет в своих штанах немереных.

Конечно же, дева имела в виду не то что другим померещилось. Только при её словах нагло высказанных, подавилась царица на вдохе воздухом забыв выдохнуть от такой обезоруживающей непосредственности да лишилась дара речи не только бранной, но вообще любой. Она желала в целях нравственного воспитания, для начала отсчитать обеих девок как следует за наглость да разнузданность непотребную. Преподав, так сказать, урок тактичности, этичности да общего человеколюбия, но не найдя что ответить дочери на её заявление, просто перейдя на тон спокойный да устало расслабленный, обозвала девок дурами полными да прогнала с глаз долой в сердцах махнув рукой на упущенное воспитание.

Удивительная вещь приключилась с царской дочерью. Райс, жалости к другим никогда не имевшая, а люди знающие, даже поговаривали, что дева вообще была на состраданье неспособная, от рождения богами в этом напрочь обделённая, Шахрана пожалела от всей своей душонки маленькой, хотя и вредной да по большей части пакостной. Нет, она не пошла к нему с извинением, но доставать задирами перестала, как обрезало. Поначалу просто пряталась от уродца дивного, избегать старалась при любой возможности. А вот Такамита, подруга её верная, и прощение просила за их общее с Райс поведение, да и разговоры с ним стала вести всякий раз как повстречаются, где случайно, а где и сознательно.

Оказался он парнем необидчивым да вполне компанейский для подруг любопытствующих. По податливости своего характера, Шахран был сильно схож с Такамитой – подругой «ванькавстаньковой» и спустя всего пару деньков как с того прошло, Райс уже «придружила» его в свою компанию. Притом самым наглым образом. Вот так и стало их три «подруги», дружба коих растянулась на годы последующие. То, разводя, то сводя на одну тропу по её царскому велению.

Когда Райс заярилась [4] да в боевых сестричествах [5] с размахом отметили сей факт пьяным разгулом разнузданным, подвыпившая мама на гулянке с Матёрыми, [6] впервые применила силу к дочери, никогда ранее такого себе не позволявшая. Она заставила делать ярицу новоиспечённую то, что девонька отчаянно не желала да наотрез отказывалась. Нет, конечно, мама не впервые дочь принуждением обязывала, но до этого раза никогда рук не прикладывала. Да и коли дочь упиралась козой упёртою, то царица всегда шла на попятную,

Только в этот раз Райс избалованная, словно каким местом почуяла резкое к себе изменение Матери, да и вообще всего круга приближённого. Все как-то сразу перестали её бояться да лебезить как бывало ранее. Толи маму достали выходки дочери, и у неё, наконец, лопнуло терпение, толи сам факт прихода месячных означал какой-то рубеж жизненный, за коим кончалась её детство бесшабашное.

Райс хоть и значилась в округе оторвой безголовою, границ незнающей в своих бесчинствах да озорной вседозволенности, но дурой не была, а была девой умной да рассудительной. По крайней мере, таковой она себя считала в глубине души. Хотя, по правде сказать, была она не без этого. Ещё та «голь» что на выдумки хитра да на пакости. Оценив да взвесив всё что видела вокруг запримеченного, тут же сделала для себя вывод пакостный, что необходимо поменять своё показное поведение да перевести привычную для неё жизнь из разряда вызывающе-демонстративной, в завуалированно-партизанскую. Твёрдо решив, что на людях станет такой, какой её видеть хотят мама и её прихлебатели, а втихаря будет делать то что захочется. И пусть попробует какая-нибудь шавка тявкнуть-окрыситься.

Только ничего из намеченного в ту разгульную ночь сделать ей не представилось. Ибо на следующий день взяла мама дочурку за руку, да не объясняя толком ничего, находясь явно в плохом настроении, отвела в чащу лесную к избе еги-бабы [7] пустующей. Там оторву рыжую, через губу надувшуюся, в бане запечатали. Закрыли в полной темноте молодиться, как это дева поначалу про себя подумала.

Райс изначально этот ритуал махрово-древний восприняла как очередное для неё наказание. А за одно и как предоставленную возможность хорошенько подумать над планами мести каверзной. Потому не слишком переживала да расстраивалась, лишь показательно надулась словно мышь на крупу наваленную, всем своим видом показывая, что «не мама ты мне больше опосля всего этого».

В действительности же, опосля танцев с топтанием на рубахе кровью выпачканной да вдрызг порванной, да ещё голышом в чём мать родила. Да под унизительный ор первых ближниц Царицы-Матери, что шлепками гоняли её из угла в угол с окриком матерным, Райс собралась подумать, как следует, «запомнив на веке» всех своих кровных обидчиков, расставив всех их по очереди да придумать им месть каверзную индивидуально по списку намеченному. Только то, что произошло с ней далее, воистину стало рубежом в жизни девичьей, перешагнув который обратной дороги уже не было. Эта ночь, как оказалось в будущем, разделила судьбу царской дочери на то что было «до» и то что «после» сделалось …

2. В поруби сидеть, не камни в гору переть. Взаперти не надорваться с натуги, зато на горке не свихнуться со скуки.

Темнота была в бане хоть глаз выколи. Снаружи о стену что-то долго брякало будто большими брёвнами вход заваливали, с каждым ударом становясь всё глуше да дальше, вроде как. Толи люди, её запершие отдалялись, толь она с этой баней в тартарары проваливалась.

Затем всё смолкло и наступила тишина мёртвая. С непривычки от такой звуковой изоляции даже в ушах зазвенело на лады разные. Райс прощупала шкуру толстую, у которой так и стояла как вкопанная, всё ещё не смерившись с действительностью, да не веря в своё заточение. А прощупав вход настороженно, поняла, что и впрямь заложили брёвнами да так плотно законопатили входной проём, что не только лесной шум ни проникал сюда, но и воздух сам оттуда не просачивался.

Райс наощупь принялась изучать окружение. Как по ней, то внутри эта баня тюремная показалась меньше, чем снаружи выглядела. Полог на всю длину выстроенный был устелен шкурами мягкими да не в один слой меха навалены, что натолкало ярицу на мысль разумную о спальном месте подготовленном.

У входа стояла кадка-долблёнка с цельного дерева, воды полная. В ней дева нащупала черпак питейный словно лодочка плавающий, говоривший, что вода для питья предназначена, а не для камня банного с коего пар вышпаривают. Она тут же на вкус питьё проверила. И действительно вода чистая, свежая, до ломоты в зубах холодная словно родниковая.

Банный камень был тёплым, даже терпимо-горячим по ощущениям. Обшарив его осторожно руками, нашла на нём горшок глиняный и, сунув в него нос любопытствующий, определила в раз что там еда оставлена. А пронюхав как следует даже определила по запаху, что в нём каша напаренная, притом чётко поняла какая именно. Пахло вкусно, заманчиво, но рыжей было не голодно потому блюдо на потом оставила, а сама продолжила обследование путём дальнейшего прощупывания всего до чего дотягивалась в этом абсолютно тёмном пространстве своего заточения.

В дальнем углу за «накрытым столом» обнаружилась лохань помойная. Сухая, благоухающая деревом свежеструганным. Райс даже рукой внутри пошарила, не понятно, что, там выискивая, но лохань была пуста, будто только что выстругана да в угол поставлена.

Пол под ногами – глина сушенная, до твёрдости камня утрамбована. Стены с потолком бревенчатые да так ладно бревно к бревну подогнаны, что и дыры в стыках не прощупывались, будто монолит единый, словно вот так и выросли. Обойдя вокруг да излазив всё, завершив проверку с придирчивым рвением, ярица про себя констатировала: «Прям посадили со всеми удобствами».

Хотя в бане пара не было, но усердно лазая, уморилась девонька, упарилась. Оттого скинула с себя рубахи, шитые золотом, раздеваясь догола растирая тело взмокшее, да почуяв свободу ни во что не одетую сладко потянулась стройным станом девичьим. Сложила рубахи в ногах на пологе да забралась в меха мягкие свив из них у стенки гнездо целое. Развалилась да в неге расслабилась, голым телом ощущая нежность шкур, что мягкостью пуха обволакивали. Разлеглась, расплылась в улыбке довольствия, закрыв в окутавшем блаженстве глаза ясные…

Проснулась дева резко, даже вздрогнула от непонятной тревоги внутренней. Темнота беспросветная, тишина полная. Сон слетел, как и не было. Сразу вспомнила, где находится. Села, ноги под себя собрала, прислушалась. Ни единого звука не мерещилось, даже глухого, отдалённого, сколько бы в тишину ни вслушивалась. Даже приложив ухо к бревну тёсаному не смогла услышать ни одного шороха, что хоть отдалённо бы нарушал безмолвие, словно в раз оглохла на оба уха проткнутых.

Протерев спросонок глаза слипшиеся, да повертев головой во все стороны, не обнаружила ни единого светлого проблеска. Даже мизерной искорки, пятнышка в глубине черноты, дна не ведающей, сколь бы в неё ни всматривалась да как бы глаза не таращила.

Тут от натуги вглядывания, захотелось рыжей по-маленькому. Вспомнив про лохань помойную, наощупь двинулась в том направлении. Та на месте была. Никуда не делась со вчерашнего. Опосля лежака придерживаясь подкралась к другому краю, на выходе, порешив, что пора уж одеться да к встрече гостей приготовиться, что за ней придут да на свободу выпустят.

Но тут её ожидал сюрприз неожиданный. Одежды на том месте, где оставила, не было! Дева изначально ленно да нехотя полог вокруг охлопала, с каждым ударом сердца заводясь тревогой       нешуточной, а в конце концов доведя себя до истерики, принялась рубахи свои искать с остервенением. Обрыла лежак, скопом шкуры перемешивая, затем по одной перетряхивая. Облазила пол на корячках, стены зачем-то ощупала, но так и не нашла своих рубах, расшитых золотом, словно сквозь землю провалились окаянные или испарились в пустом банном воздухе.

Зачерпнула черпак студёной воды. Попила, остужая тело изнутри, поисками разгорячённое. Остатки на лицо выплеснула, да бросив ковш обратно в колоду питейную, утёрлась рукой размашисто, чуть ли с плеча воду с лица смахивая.

Прокралась к камню, горшок нащупала. Залезла носом в него, да тут и поняла для себя причину несуразицы. Пока она спала, здесь кто-то похозяйничал. Каша в горшке была, но другая, не вчерашняя! Ложка в еде утоплена как бы приглашая отведать угощение, от чего Райс на этот раз не стала отказываться. Наклонилась над посудиной глиняной да закидала наскоро в себя половину содержимого, оценив кашу по достоинству, дав оценку, «совсем неплохо» для кормления пленной царской дочери.

Опосля приятной церемонии вновь верталась на лежак мягко стеленный, по ходу тут же убедив себя маловерную, что одежду как почистят, ей доставят притом в виде лучшем, чем была до этого. На том сама себя и успокоила.

В общем-то, коли б не слепота полная да глухота давящая, условия для отсидки наказания были в высшей степени царские, что кутырку вполне порадовало на сытый желудок да хорошо выспавшуюся. Она обустроила гнездо из шкур по пологу разбросанных, да развалившись в пушистой неге задумалась.

Первое, что ярица вспомнила – бабья пьянка вчерашняя. Ой, не понравилось рыжей поведение ближниц маминых, особливо Матёрых сестричеств воинственных. Вели себя девы боевые больно нагло да вызывающе. Нарочито пренебрежительно к её почти «царскому величию». И что самое обидное, защиты никакой от них не было, так как главная защитница – мама родимая, сама же их разгул пьяный возглавляла да Матёрых на её обиду науськивала. Хоть и были бабы пьяненькие, но забыться настолько да притом вот так разом все, не похоже что-то это на простое опьянение. Что же там произошло-случилось давеча? Во что она опять влипла по недоразумению?

А может, случилось так, что не у мамы терпение лопнуло, а у ближниц её, матершинниц распоясавшихся. Вот они и навалились на маму гуртом да потребовали от царицы наказания дочери? Да Райс, вроде, ни у кого из них на мозолях не прыгала да соли на их раны мешками не сыпала. Ну, подумаешь дочерей кой-кого пару раз прижала как следует да попинала для лучшего понимания кто у них в шатре самая главная. Ну, по шее кой-кому врезала. Ну, фингалом наградила да пару зубов выбила. Так те сами виноваты, куры бестолковые. Им же добром поначалу было сказано, чтоб не лезли к ней со своею дружбою. Она же их в подруги ни звала, ни кликала и нечего было набиваться-пыжиться. Это ж Райс самой решать кого к себе приблизить, а кто пускай в сторонке подержится.

Потом вспомнила Такамиту, подругу подручную да Шахрана-дрища, вечно в балахоны укутанного. Про коня Ветерка подумала, что единственным любимцем настоящим был, а следом закружилось в голове безумие сладостное, калейдоскопом замелькали девичьи мечтания. А-то как же без них девке её-то возраста.

Вот представила она себя Великой Воительницей, в бой ведущей орды девичьи бесчисленные. Супостаты как один разбивались её войском преданным, пленялись армии да целые народы на колени падали. Неугодные ей лишь по взмаху руки исчезали как не было, а она вся такая в золоте, непобедимая да правильная. Нет, дочь царская себя пупом земли не чуяла, ибо было для неё это мелковато, не достойно её величия. В своих мечтах рыжуха была с богами на одной ноге, а может и повыше их, ибо указывать ей они побаивались.

Эти мысли о себе великой да всесильной Владычице, занимали почитай всё время раздумий необузданных, что не позволяло деве размышлять о реалиях истинных да задаться как положено нужными вопросами.

Долго в мыслях билась она с вражьим полчищем, вертясь с боку на бок да в азарте руками размахивая. Мимоходом сквозь бои нескончаемые, как-то само собой порешила Воительница, что вроде как снова есть хочется. Сползла к камню банному да горшок нащупала. Зачерпнула ложкой содержимое, в рот закладывая, продолжая мозгами витать в облаках розовых… И резко опешила от конкретики, даже жевать забыла, бедная, замерев от такой неожиданности. В горшке, вместо каши знакомой было мясо тушёное, мелкорубленое да с кореньями пряными пареное!

Оглянулась Райс настороженно в темноте кромешной без просвета единого. Прожевала куски в рот захваченные, опустила ложку деревянную. Кто-то поменял еду, притом, только-что. Но ведь рыжая и глаз не сомкнула на этот раз. Не спала дочь царская как давеча. Оттого должна была гостя незваного иль хозяина здешнего заприметить обязательно. И, по крайней мере, коль не глазом узреть, то хоть слухом словить того, кто хозяйничал, обновляя горшок да его содержимое!

Непонятно что деву толкнуло-заставило подойти к лохани-нужнику, но Райс, нащупав бадью вожделенную, для начала потрясла да зачем-то понюхала. Лохань была чиста девственно, благоухая деревом струганным. Будто кто старую забрал да новую выставил.

– Кто здесь? – тихо да с дрожью в голосе, вопрошала дева шёпотом пуганым, при этом непонятно куда всматриваясь да из всех сил к чему-то прислушиваясь.

Но ответом была тишина звенящая. Всё такая же пустая да пугающая. На трясущихся ногах, что в коленях подкашивались, двинулась она наощупь к входу-выходу, по пути испив воды колодезной, вновь плеснув в лицо остатками, приводя себя в чувство адекватное да гоня страх в животе зарождающийся.

Шкура входная как была давеча, так никуда и не делась, ни стронулась, выход к свободе запечатывая. Брёвна за ней тоже прощупались, никто их не растащил на дрова да строения. Прижалась дева спиной к стеночке. Ручками, ножками со страха потрясывает. Да по новой темноту вопрошает, надеясь на ответ хоть какой-нибудь:

– Банник, [8] ты ли это?

Но никто не ответил царской дочери, сколь бы рыжая в ожидании не мучилась. Тут пришли на ум мысли об учениях, что кутырка всегда почитала ненужными. Попыталась припомнить хоть что-нибудь из познаний про ритуалы банные, да и о самом баннике, в частности.

Только, как назло, ничего не вспоминала её головушка бестолковая, поражая хозяйку пустотой своей да паутиной забвенья в углах памяти. Да и как могла она что-то вспомнить, бедная из того, что пролетело сквозняком на учениях, влетая в ухо правое да вылетая в левое. Как нельзя забыть того, чего вовсе не знал да ни ведал от рождения, так нельзя вспомнить то, что в голове бестолковой не задерживалось ни на мгновение.

Постояв время недолгое без движения настороженно да страхом скованная, нежданно-негаданно почуяла что в тепле банном стало холодно. Толи от входа дуло, хотя сквозняка не было, толи от страха зуб на зуб не попадал, каждый раз примеряясь в соседа да промахиваясь.

Дева рукой трясущейся, неспешно край лежака нащупала да так же не торопясь, затаив дыхание забралась в шкуры мягкие, то и дело руки в стороны протягивала, всякий раз ожидая кого-нибудь нащупать там, но ярица по-прежнему была одна в этом поруби от всего мира отсечённая-отрезанная.

Свив гнездо себе заново, только в этот раз в углу пристроилась, спиной к стене прижалась, чтоб прикрыть тылы бревном ладно катаным, отдышалась всласть, прикрывшись шкурами да чуток успокоилась. Выждав паузу длительную, но не дождавшись сторонних раздражителей принялась в очередной раз вызвать того, кто без неё в бане хозяйничает.

Сначала робко спрашивала, трепеща листом осиновым. Затем умудрилась обидеться, что невидимый кто-то не желает, видите ли, с царской дочерью разговаривать. Разойдясь, начала требовать и, в конце концов, распалилась настолько в негодовании, что в истерике принялась горланить диким ором на невидимого. Угрожала ему казнями лютыми, от одного лишь описания коих у самой шевелюра рыжая дыбом вскакивала, представляя ужасы воображаемые.

Выплеснула сгоряча все ругательства в большинстве своём матерные и не матерные собрала, что вспомнила да на что память была способная. В конце самом охрипнув окончательно от поносного ора собственного, перешла на мольбы слёзные, а когда и этот запас закончился, разревелась сиплым голосом, весь напряг слезами выплёскивая. А поревев от души, успокоилась, видно и слёзы у неё досуха выжались. Оттого и заснула бессильная…

Пробудилась дева, как и прошлый раз. Ничего вокруг меняться и не думало. Всё как было давеча – темнота с безмолвием. Сон слетел порывом, как и не было, и ни помнила она его совсем, да и был ли он? Только нынче стало рыжей страшно по-настоящему. Дева вспомнила неожиданно, будто кто осознано толкнул мысли в голову, что молодятся ярицы по законам Троицы только ночь одну заповедную, а она сидит взаперти почитай уж третий день как минимум. Лихорадкой вопросы запрыгали да все как один без ответа канули. «Что за дела тут творятся-делаются? За какие грехи в темницу заперли? Долго ль будут здесь удерживать? Да что делать надобно, чтобы выпустили?»

Почитай с самого её пробуждения у девы началась истерика. Дочь царицы степной принялась биться в стены бревенчатые. Колотить кулаками лежак от отчаянья да входную шкуру терзать неистово путь к свободе её, закрывающую. Долго криком кричала рыжая настоятельно у кого-то требуя, чтобы выпустили душегубы немедленно иль хоть кто-нибудь да откликнулся. Но напрасны были её метания. Темнота с тишиной оставались беспросветными, равнодушными да безучастными.

Опосля выплеска истеричной ярости навалилась апатия серая. Мысли разом покинули голову. Да и силы совсем тело бросили, сделав дряблым куском плоти жёваной. Райс, забившись в угол на пологе, просто сиднем сидела «в никуда» уставившись. Долго ль коротко ль она в темноту таращилась, находясь в аморфном состоянии, того дела кутырка не ведала, но закрутивший живот, ни с того ни с сего, позвал к лохани струганной, выводя из глухого ступора.

Опосля чего Райс себе позволила, помыв тела завядшего ледяной водой колодезной. Лишь замёрзнув основательно да приведя себя в тонус героический, вновь зарылась в шкуры мягкие обсыхать да греться в гнёздышке. Процедура с бодрым купанием вернула ярицу к живой активности, и она принялась заново обдумывать вокруг себя сложившуюся ситуацию, только, как и в первый раз все её размышленья пошли проторённой тропой, уводя деву в мир бурной фантазии о себе любимой да единственной.

Только вот в какой-то момент времени, фантазия пресеклась неожиданно будто кто оттуда за шкирку вытянул, вытащив из мира грёз безудержных. Рыжая осознала неожиданно, что мечтает как-то «не по-своему». Дочка царская себя видела на месте Матери народов степь заселяющих. И не просто мечтала о власти безграничной да могуществе, о лихих походах в странах сказочных, далёких да манящих экзотикой, а задумалась над решением проблем, что горами множились, как из-под земли вырастая то там, то сям в её царстве немереном. И все проблемы эти как одна каверзные, царицу молодую в тупик ставили, что никак не походило по определению на безоблачные фантазии девичьи и ей это явно не понравилось.

Из мира грёз непонятно кем выгнанная, она взглянула на себя сторонним наблюдателем да ужаснулась той несуразности её сегодняшней и правительницы народов в своих мечтаниях. Это было первое шокирующее открытие сидения здешнего: она оказалась никчёмным ничтожеством, неспособным пока ни на что путное.

Эта мысль настойчиво впёрлась в её сознание, даже не спросив у хозяйки на то разрешения. Перебирая в голове чего не знает из нужного да не умеет из того, что уметь обязана почитай любая правительница, дочь великих царских супружников пришла ко второму выводу нерадостному, что оказался явным да предсказуемым. Райс даже несказанно удивилась открытию, подумав «да где же были мои мозги раньше-то?».

Она тут же вспомнила, что мама строгая никогда не заставляла дитё непутёвое заниматься боевыми науками да геройскими. Райс осваивала их самостоятельно просто потому, что получалось всё, а значит оттого и нравилось. Мама тащила дочь чуть ли не за уши заниматься науками потусторонними, познавать мир колдовской да неведомый. Настоятельно её в это ученье носом тыкала. Только Райс как могла, увёртывалась, потому что там у неё всё из рук валилось, оттого и не нравилось эта «нудятина». Только тут, в чудо-место посаженная, что насквозь колдовством пронизано, Райс на собственной шкуре почувствовала, как же мало она об этом всём ведает. Как слаба да беззащитна в колдовском поруби.

Тут же посетил вопрос парализующий, самой себе мимоходом заданный: «А что, коли я ни выйду на свободу желанную, пока не разрушу чертог заточения своим колдовством, выученным?». И поняв, что коли это так и задумано, то ей тут, бездари, сидеть вечность целую, вновь принялась рыдать горестно…

Очередное пробужденье было тяжкое да ни в какую неподъёмным на ноги. Сначала никак не могла проснуться да от сна отделаться. Каждый раз вроде просыпаясь, только тут же засыпала заново. Наконец, проснулась окончательно, но не желая вылезать из шкур долго ворочалась. И только позыв к лохани строганой заставил деву спустится с полога. Испила воды колодезной. Умылась, плеснув в лицо остатками. Села на полог скрючившись в три погибели да начала мучатся от безделья.

А мука та была невыносимая. Глазами ничего ни видно хоть выколи, ушами ничего ни слышно будто вовсе нет, лишь сама с собой наедине да своими мыслями. Чокнуться можно от такого сочетания.

Тут пришла в голову идея радостная. Она нежданно-негаданно нашла себе занятие. Райс решила устроить тренировку физическую. Загрузить, так сказать, и тело, и разум усталостью. «Точно», – рассудила рыжая да тут же занялась задуманным.

Стала делать растяжки с размашками да «отжимашки» со «скакашкими» и всё что смогла выдумать своей фантазией причудливой. К тому времени своего сидения она уж мало-мальски ориентировалась в пространстве замкнутом. Благо оно не менялось колдовским образом, как та же еда по три раза в день.

Прошло много времени, пока молодая да здоровая устала окончательно. Запыхавшись от воздуха спёртого, да загнав сердечко чуть ли не в голову, закончила дева свои занятия облившись с головы до ног ледяной водой из жбана-источника, что показался ей неисчерпаемым. Утёрлась шкурой из своего гнезда спального да опять пристроилась на пологе отдыхая да думая, чем бы ей ещё заняться от безделья нескончаемого. Дочь царская, почуяв голод обрадовалась, что нашла себе очередное занятие. Лишь опустошив горшок на половину добрую, в коем был грибной суп наваристый, забралась назад в свой уголок обжитый, да в который раз принялась маяться ничего неделанием, даже повыла тихонько от безысходности…

Райс давно потеряла счёт времени. Не могла понять день ли ночь за пределами поруби. Утро ль с вечером. Дождь ли с солнышком. Наплевать ей было на эти условности. Тут в пустой башке промелькнула мысль нехорошая: утопиться в жбане с водой колодезной, ибо не могла терпеть эту муку бездельную. Никаких уж сил на неё не было девичьих. Кутырка, с ей присущей фантазией уж в картинках всё это представила. Будто мама в слезах убивается, вырывая роскошные волосы, вскрыв тюрьму её проклятущую да найдя тело безжизненное. Как заламывают в горе руки ближницы, да как папа, чернея тучи сделался, да как горе всеобщее безутешное, степь накроет со всеми народами. Ком обиды за себя любимую задавил горло нежное, и она зарыдала, бедная, изойдя на слезу горькую. Скорбь была безмерной, безудержной…

Реки слез по мордашке тёкшие, прервала резко мысль неожиданная: «А вдруг там снаружи, что стряслось непоправимое? Вдруг меня не забыли, как я думаю, а просто уже отпереть снаружи некому? Надо выбираться отсюда немедленно». Райс аж подскочила озарённая, недоумённо вопрошая себя голосом:

– А чего же ты раньше-то о том не подумала, дура ты тупая, бестолковая?

Вопрос прозвучал как в бочке опростанной, резанув не только уши нежные, но и нервы догола ободранные.

Психанула на себя рыжая. Вскочила на ноги резвые да принялась прощупывать тонкими пальцами стыки плотные, брёвен тёсаных. Выдирала оттуда что-то непонятное, то, чем щели эти законопачены, лишь бы добраться до света крохотного, что блеснёт в глазу лучом спасительным. Только ничего не получилось из затеянного. Ногти обломала да пальцы занозила. Бросив дело это никчёмное, принялась за шкуру, что висела на выходе. Пыталась не то что сорвать совсем, а хотя бы край вытянуть.

В конце концов и на это плюнула. Схватила черпак питьевой из бадьи да принялась рыть подкоп под проёмом, где брёвен не было, пока орудие труда деревянное не раскололось да ни рассыпалось. Каково же было её изумление, когда, вгрызаясь в землю утрамбованную, как «лбом об стену» наткнулась на брёвна огромные, что под земляным полом были вкопанные, притом зарытые не вдоль, как изначально подумалось, а уходили вертикально вниз на глубину непонятную. Это был конец её не только как «землекопательницы», но всей девы Райс в целостности. Взвыла ярица от безысходности да психологически надломилась тростиночкой.

Впав в необъяснимую прострацию, дева есть и пить перестала совсем, и даже в лохань помойную ходить по надобности. Завалилась она набок нечувствительный, уже ни о чем ни думая, ни мечтая, да и вообще без какого-либо желания. Распласталась тряпичной куклою в шкурах на полог наваленных, теребя обрывки мыслей ни-понять-о-чем, что сами собой там куролесили, будто кто другой за неё думает. Долго ль коротко ль прибывала она в том состоянии Райс не помнила, только ей показалось это вечностью…

Вывел деву из оцепенения на грани гибели гулкий звук протяжный от входа-выхода, будто брёвна друг о друга елозили да деревом об дерево стукали. Кутырка лишь глаза приоткрыла опухшие, устало поглядев в том направлении. При этом, не шевелясь и ни дёргаясь, словно омертвело у неё всё внутри, высохло.

Лишь когда исчезла шкура выход закрывающая, а в её темницу хлынул свет солнечный, по глазам ударив резью несносною, поднялась она на дрожащем локте нехотя, щурясь да стремясь рассмотреть там хоть что-нибудь. Только пуст был проём. Никого там не было. Вернее, кутырка никого не видела, так как вход представлял собой пятно света, яркости неописуемой, не позволявший ничего разглядеть в его сиянии.

Райс наитием поняла каким-то внутренним, что никто к ней не войдёт с распростёртыми объятьями, а этот божий свет лишь простое приглашение самой явиться на суд Троицы за все свои былые прегрешения. Кутырка неспешно из шкур выползла, глаза ладонью прикрыв полностью, да вышла в мир нестерпимо болезненный, по глазам резанувший до боли в маковке. На уши птичий ор обрушился, и рыжая растерялась от неожиданности, что вперёд закрыть оглохшие уши иль глаза от рези слезящиеся?

Постояла в проходе, вроде как привыкла к шуму забытому. Шагнула пленница на поляну из поруби, по-прежнему щурилась да прикрывалась ручонками, пока не смогла различить сквозь пелену слёзную трёх вековух [9] на поляне замерших, стоящих пред ней словно идолы струганные. Одеты во всё белое сверху донизу. С седыми будто снег волосами распущенными, да длинными белыми посохами, что держали в руках скрюченных. Стояли они молча, без движения да внимательно голую Райс разглядывали, будто ожидая чего-то путного от кутырки ни бельмеса не понимающей.

Глаза рыжей постепенно обвыклись, хоть и приходилось всё ещё сильно щуриться, но дева уж могла их разглядеть в деталях да с подробностью. Вековухи стояли хмурые, коли не сказать злые ни пойми с чего, но её это тогда почему-то не встревожило.

– Сколько времени я взаперти была? – спросила Райс измождённым голосом, решив начать разговор первою.

Ей ответили, но не сразу, а через паузу, притом довольно длинную.

– Сколь надобно, столь и сидела. Как положено. Две седмицы, [10] почитай, ровненько.

– Две седмицы всего? – тут же вскинулась в изумлении неописуемом да в эмоциональном порыве бывшая узница, уверенная, что сидела там не меньше двух лун, [11] как минимум.

Но вместо ответа на её реакцию экспансивную, одна из вековух сама спросила неожиданно. Притом жёстко да зло так потребовала, будто девка в чём-то по жизни виноватая:

– Ты чё решила, непутёвая?

Дочерь царская даже дёрнулась, будто от пощёчины хлёсткой да унизительной, непонятным образом успокоилась да ответ держала не раздумывая. Сказала первое что на ум пришло, даже сама подивилась сказанному:

– Учиться мне надобно многому. Я ещё ни к чему не готовая.

Эх, бедовая. Знала б тогда девонька, что ответь она по-другому как, может быть и кончились для неё мучения.

Рыжуха голая да сиденьем заморённая, уронила голову взлохмаченную, потупив взгляд и увидела, как к ней босыми ногами подошла одна из ведьм, [12] ведуний [13] иль колдуний, [14] для неё тогда они все были «в одном мешке перемешаны». Погладила вековуха мученицу по лохмам растрёпанным, воткнула что-то в волосы и было это последнее, что дева запомнила…

3. Говно по реке плывёт, о пути не задумываясь. Опьянев от жизни, в яму падают расслабившись. Только лезть наверх – упираться приходится. Ну, а коль горы не видать поблизости, то и тужится за просто так нет нужды…

Райс буквально вырвалась из цепких щупалец сна жуткого в коем сволочи какие-то непонятные, но все как один пола мужицкого топили её в отхожей лохани нечистотами переполненной. Распахнула глаза в ужасе, задерживая, как и во сне дыхание да принялась в панике по сторонам метаться взглядом перепуганным.

Какое-то время глаза непонятно куда смотрящие, отключившись от ничего не понимающего сознания лихорадочно метались из стороны в сторону, будто что-то выискивая, выхватывая лишь фрагменты отдельные нереального окружения. Вот только как в мозаике испорченной, никак те куски не складывались в картину полною, реальную да целостную.

Потолок бревенчатый толстым слоем мухами засиженный через щели коего слабый свет просачивался, делая всё вокруг сумрачным. Земляные стены да нечистот море целое с кишащей белой коркой на поверхности. В этой жиже она и болталась по груди самые. Глаза что распахнула, защипало от зловонья дикого, и они бедные тут же защитной слезой ответили.

Одуревши от увиденной картины мерзопакостной, учащённо задышала дева только ртом, чтоб не нюхать запаха, но тут же сглотнув массу рвотную наружу рвущуюся опять задержав дыхание крепко глаза зажмурила, отчего по щекам покатились слезинки крупные. Кутырка приказала себе успокоиться мысленно, и глаз не распахивая, да и не дыша совсем, прислушалась к ощущениям.

Первое что осознала – жужжание полчища мух тугое да противное, что не только вокруг летали, но уже по всей царской дочери ползали, пытаясь не то сожрать её беззубые, не то защекотать да зализать до смерти. Второе, то что жижа, где она стоя плавала, была мерзко тёплая. Подрыгала ногами в разные стороны, дна не нащупала, лишь наткнулась сзади на стену склизкую отвесную.

Тело будто висело в этой жидкой гадости, не имея под собой опоры для стояния. Под грудями пояс широкий почуяла, что был похоже где-то наверху привязанный и не давал опуститься в клоаку копошащуюся, ниже того уровня, на котором трепыхалась она словно приманка на удочке.

Руки тоже были где-то вверху привязаны, но некрепко как ей показалось по ощущениям. Дева вновь задышала только ртом, хотя зловонье мерзкое и без этого пронимало до самых внутренностей. Задрала к верху голову. Осторожно глаза раскрыла узкими щёлками. Руки оказались вовсе не привязаны, а просто вдетые в петли кожаные и висели на одних запястьях расслабленных.

Мученица медленно вынула из петли одну руку затем другую и закрыв лицо ладонями задышала мелко да надрывисто будто ладони могли служить фильтром для ямы выгребной, а то, что рыжая сидела в ней она уже догадывалась.

Райс никуда не смотрела, ни о чём не думала, так как всё её естество грешное отчаянно боролось с желудком собственным, просившимся во что бы то ни стало наружу вывернуться. Он в итоге победил хозяйку упёртую, выплеснув из себя все что смог на тот момент и даже после этого ещё пытался что-то выдавить, что уже ну никак не выдавливалось.

Опосля того как рыжую вырвало, голова поплыла кругом опьяняющим, но задышала кутырка ровнее значительно. Наплевав на зловоние едкое и злобно закипая лютой ненавистью ко всему на свете несправедливому, готовая порвать каждого опарыша, что под самым носом копошился в месиве, нормально осмотрелась вокруг себя.

Обведя взглядом медленным отхожую яму вонючую, Райс упёрлась взглядом ошарашенным, на ещё одну горемыку рядом висевшую. Такую же кутырку по возрасту как она. Та в двух шагах левее от неё болталась и сплошным ковром из мух была облеплена. Волосы светло-русые почти белые изрядно нечистотами выпачканные. Большие глаза серые, в сумраке ямы блестевшие, словно мокрый камень полированный. Соседка, уложив на макушке руки в замок с улыбкой небрежного добродушия молча новенькую разглядывала.

– Ты кто? – ошарашено прошипела Райс почему-то шёпотом.

– Я – Апити, а ты? – представилась белобрысая, но в отличие от Райс вполне спокойным и даже довольным голосом.

– Райс, – рыкнула рыжая слабо да сдавленно и тут же продолжила, – а мы где?

– В говне, – хмыкнула Апити, расцветая в улыбке лучезарной да смахивая с лица насекомых надоедливых, – аль, не видишь чё ли, где плаваешь?

– Как я тут оказалась? – в изумлении вопрошала Райс толи соседку непонятную, толи саму себя бестолковую, – ничего не помню, хоть убей.

– Так не мудрено, подруга, – как-то запросто да по-свойски совсем ответила «мученица» светловолосая, – тебя под гребешком привели зачарованным. Втыкают такую костяшку в волосы, и ты как телок на привязи что велят то и делаешь, и при этом ничего не помнишь. Штука хорошая. Я как круги пройду так непременно заведу себе подобное.

– Да, да, – тут же спохватилась Райс растеряно, – что-то припоминаю про волосы. Вековуха белая сначала погладила, а потом вроде как гребень вставила.

Царская дочь, находясь в полной прострации осторожно прощупала голову, ища гребень видимо, но на копне волос по спине распущенной да на половину в жижу утопленной инородных предметов ни обнаружила. Кроме мух вообще ничего лишнего. Десницы тут же облепили насекомые, топча их своими лапами и она брезгливо руками задёргала, отгоняя мерзость непотребную.

Тут по настилу верхнему застучали чьи-то шаги в обуви, и дыра в потолке что была чуть левее ярицы, да служившая основным источником света солнечного, потемнела, окуная их и без того мрачное пристанище вообще в полумрак сумрачный. Апити предвидя реакцию новенькой тут же жёстко потребовала, переходя на шипение змеиное:

– Только не ори!

Райс не успела понять, что-к-чему, как сверху в дырку полилась струйка тонкая, создавая на поверхности «говноёма» вонючего ажурное облачко пенное, разбрызгиваясь мелкими капельками да поднимая из глубин клоачных свежую волну зловония мерзкого.

– Фу, – презрительно шипя, выдавила из себя рыжая, сморщившись да зажимая нос пальцами.

Кто-то, сверху сделав своё дело нехитрое так же неспешно ушёл, как пришёл, открывая дырку для света сумрачного да позволяя разглядывать окружение.

– Ты давно тут сидишь? – через время какое-то продолжила пытать Райс свою соседку светловолосую, решив через свою соратницу по ямному сидению хоть что-нибудь разузнать о деяниях вокруг творящихся.

– Третий день почитай в этой жиже плаваю.

– А ты кто вообще и за что тебя сюда бросили?

– Я? Никто. Впрочем, как и ты, – спокойно отвечала Апити даже с некой гордостью, – но, как и ты я «особая». [15] Других сюда не садят, да и близко не пускают. Только вон сверху до дырки и не более. А сидение здесь называется особым титулом: «познанием себя через нечистоту житейскую». Странно, что ты об этом ничего не ведаешь.

– Я вообще ни хрена не знаю, что происходит вокруг меня, – огрызнулась зло рыжая, отрывая пальцы от носа зажатого, – сначала законопатили в баню лесную на целых две седмицы, где я света белого не видела. Я там чуть с ума не сбрендила по четырём стенам ползая. Теперь вообще по горло в говне. Да, когда же это кончится!

– Успокойся подруга. Всё только начинается, – тут же с ухмылкой в голосе отвечала Апити, – а я смотрю ты в большой привилегии, коль чистить разум в баню была посажена. Небось и баня тёплая, и кормёжка не с помойки какой, да и водица колодезная?

– А толку-то, – пробурчала Райс озлобленно, подтверждая догадки о своих привилегиях, – темнота хоть глаз коли да ни единого звука как под землёй схороненная.

– А я вот под землёй и сиживала, – тут же парировала белобрысая, – в яме глиняной в два роста выкопанной. Обе седмицы на глине спала да её и ела почитай. В постоянном холоде да сырости. Там из стенки родник пробивался да куда-то в нору прятался. Вот там действительно от его постоянного журчания с ума можно было сойти, как два пальца вымазать. Я даже поначалу «мозгами поплыла» да спохватилась вовремя, сообразив заткнуть уши мятой глиною, а то б точно сбрендила.

Райс как-то даже взбодрилась да «крылья расправила», услыхав, что кому-то было ещё хуже, чем ей, и она оказывается не в самых худших условиях провела время последнее.

– Слышь, Апити, – заговорщицки зашипела Райс вполголоса, помахав перед лицом ладошками как бы очищая для глаз пространство обзорное, заполонённое жужжащими насекомыми, да не дававшими как следует рассмотреть собеседницу, – ты можешь мне разъяснить, что творится здесь? А то от неведения всего этого себе места не нахожу время последнее. Нет, когда я вырвусь на свободу я им всем покажу Кузькину Мать [16] как предписано. Это к еги-бабе не ходи, все умоются, но хотелось бы понять, КАК отсюда выбраться?

– Странная ты какая-то, – задумчиво пробубнила под нос Апити, скривив ротик на бок да сдунув очередную муху по щеке ползущую.

Подняв руки да просунув их в петли кожаные, она обмякла, повиснув на запястьях собственных, уронила голову на плечико хрупкое да с хитринкой принялась разглядывать новенькую. Наконец что-то для себя решив видимо, начала своё высокопарное выступление строя из себя деву бывалую, снизошедшую до объяснений кутырке неопытной:

– Отсюда, девонька, не вырываются. Сюда рвутся. Пищат да лезут все девки без исключения. Только мало кого пускают из них. Я вот ведунья [17] даром обласканная. У меня дар предвидения особенный. Я сюда больше года просилась так не пускали скряги старые. Понимаешь ты? Мало дар иметь. Здесь ещё кое-что требуется. Чтобы лучшей из лучших стать особый стержень требуется да особые нечеловечьи навыки. Вот тут мне этот стержень и выращивают. Для начала в яму закапывают, всю дрянь из башки выпихивают, оставляя наедине с собой да своими мыслями, от которых со временем остаются только значимые. Затем здесь опускают ниже опарыша, делая из меня ничтожество. Вот я из этого низшего состояния и должна буду самостоятельно без посторонней помощи вырасти, да подняться выше посредственности преодолевая все трудности зачётных кругов статусных. Поднимусь, буду ведуньей иль ведьмой иль колдуньей, какой свет не видывал. Не поднимусь, сдохну на круге каком, значить не моё это. Не судьба видать. Отсюда только два выхода подруга рыжая: либо на коне в лучах славы невиданной, либо под копытом в сыру землю закопанная. Сломаться на пути кругов колдовских любая сможет, а вот выдюжит не каждая.

Говорила дева белобрысая свою речь возвышенно торжественную явно с чужих слов кого-то для Райс неведомого. Даже интонация с мимикой да гримасы на личике девичьем были не её, а с кого-то слизаны, но тут дева как-то встрепенулась, вновь собою став да подозрительно уставившись на Райс добавила:

– Только ты не нашего поля ягода как я погляжу на тебя девонька. Не вижу я в тебе никакого дара ведьменного.

– А у меня его и нет, – жёстко отрезала дочь царская, что, несмотря на объяснения пространные ещё больше во всём этом запуталась и ни на шаг не продвинулась в понимании происходящего.

– Вот и я не пойму, – задумчиво уставилась на неё Апити, – кого они из тебя-то растят?

Райс хотела огрызнуться было, на такое неуважение, но тут её как обухом по голове брякнули. Она даже замерла на несколько ударов сердца сумасшедшего с открытым ртом да глазами изумлёнными. Озарение на неё нашло, будто что в голове щёлкнуло, от просветления собственного осознания. Райс как-то сразу успокоилась, сгладила свою ершистость, выпрямилась, вдумчиво по сторонам осматриваясь. Затем неспешно сунув руки в петли верхние да, как и Апити повисла расслаблено.

– Не могла об этом сразу спросить? – тут же пренебрежительно вопрошала дочь царская, – а то всё ходит тут вокруг да около.

– Не поняла, – проговорила Апити в ответ, совсем уходя от роли наставницы да возвращаясь к себе обыденной в говне за верёвку подвешенной, при этом вынимая одну руку из петли кожаной да отмахиваясь от летающих пред глазами «надоедок» с пузами зелёными, – вокруг чего я хожу, по-твоему?

Рыжая продолжая висеть на петлях кожаных, повернулась медленно к соседке всем туловищем да с ехидной улыбочкой ещё раз представилась:

– Меня. Кличут. Райс, бестолковка ты белобрысая, – проговорила она, выделяя слово каждое сказанное.

– Ну. И. Что? – передразнила её Апити, недоумевая от наезда дерзкого.

– Я дочь царицы Тиоранты. Небось, слыхала о такой, безродная. Притом дочь единственная, оттого любимая. Поэтому делай выводы.

На что белобрысая, сложив губки трубочкой да распахнув глаза серые тихо присвистнула.

– А растят тут из меня царицу степей завтрашнюю. Так что имей в виду на будущее.

Райс была горда своим открытием и, хотя сама в это не до конца верила, но в её интонации звякнула нотка зазнайства да чванства высокомерного. Правда реакция Апити вновь опустила её на землю грешную, вернее в место отхожее, где они на пару и плавали:

– Хреново тебе будет подруга. Тебе не позавидуешь.

Царская дочь чуть не подавилась услышанным. Но тут Апити пояснила сказанное:

– У меня горка пониже да положе будет, и то не знаю, как карабкаться. Из нашего круга ведьменного лишь одна из трёх поднимается да испытания проходит в здравом разуме да твёрдой памяти. Многие не выдерживают, ломаются. А у тебя и гора повыше, да и покруче моей станется. Сколько интересно из вас доверху доползут, да выползут? Хотя ведь Матерь почитай одна лишь имеется, а значит из всех только одна и выползет.

– Что значит одна из всех, – тут же взъелась рыжая, – думаешь окромя меня ещё кто-то претендовать станет?

– А то, как же, – прибила её ведьма будущая, – много ты знаешь цариц на памяти, что стали преемницами своих мам царственных? Я, например, ни одной не знаю. Хотя, по правде сказать, не сильна я в вашей родословной истории. Но даже коли тебя допустили до этого, неужели ты думаешь, что только на тебя ставка сделана. А коли не сдюжишь да малахольной окажешься, что ж теперь степи без царицы оставаться да пропадать-пропадом?

Райс принялась перебирать в голове лихорадочно, все что об этом знает иль слышала. Но не припомнив ни одной родственной преемственности, насколько помнила рассказы о бывших царицах да их деяниях тут же зверски на всех окрысилась да стала перебирать своих конкуренток теоретических, злобно глазёнками посверкивая.

В конечном итоге всё же вынуждена была сдаться обстоятельствам. Соглашаясь нехотя, что Апити права в принципе, от чего спесь с гордыней схлынули, а сама Райс понурила голову. На краю собственного сознания в обрывках памяти она даже вспомнила о запрете родственной преемственности, правда, абсолютно не помня по какой причине это было сделано.

В голове как зайцы запрыгали мысли разные по поводу и без повода, и от этого «зайце скока» рыжая вообще перестала соображать что-либо. Голова закружилась да тошнота опять пристала окаянная. Перестав следить за мыслями скачущими, и сконцентрировавшись на подавлении недуга блевотного, она несколько успокоилась и смогла заставить себя думать собрано.

– Ты ведь поможешь мне? – спросила рыжая жалостно, поймав себя на мысли каверзной, что коли в одиночестве останется, то пропадёт тут с концами, даже из этого говна не выбравшись.

– Как? – со смехом вопрошала Апити.

– Ну, – тут Райс задумалась на мгновение, – «каком» каким-нибудь. Я ж ни ухом не рылом во всём этом безобразии. Хоть объясни, как тут что у вас делается.

– Ну, коли только в этом, – пожала плечами Апити.

Она вкратце поведала новенькой о девяти кругах испытаний каверзных, что обязана пройти любая «особая», вот только что конкретно круги эти собой представляли она толком не ведала. Знала в общих чертах да на том внимание акцентировала, что при прохождении круга каждого дева получает какую-нибудь особенность иль наоборот, как теперь избавляется от чего-то ненужного. В конечном итоге закончив своё словоблудие опосля многих слов ничего не объясняющих белобрысая честно призналась, что сама мало ведает. Что эти круги тайной окутаны, и наставница по поводу их почитай всегда одно и то же талдычила, мол, как попадёшь на них там и узнаешь всё как положено.

Замолчали обе. Каждая о своём задумалась. О чём размышляла Апити сказать было трудно по её лицу, да и рыжей не до того было чтоб белобрысую разглядывать. Потому что мысли Райс заклубились в голове тучами мрачными. О себе любимой. Обо всем, что было, есть, да ещё предвидится. Она вдруг вспомнила маму в ту роковую пьянку с ближницами. Припомнила её лицо напряжённое, измученное чем-то тягостным. Её вид ни то усталый, ни то болезненный, не спавшую видно ночь прошедшую.

Кутырка только тут осознала и готова была руку дать на отсечение, что мама преднамеренно решилась на поступок сознательный. И решение это далось царице нелегко, понимая, что может больше не увидит родную кровиночку живой иль, судя по испытаниям в здравом уме да твёрдой памяти. Но она пошла на эту жертву сердце разрывающую.

Почему царицы прежние из своих дочерей замену не выращивали? Что у них дочерей не было? Или не пускали на испытания? И тут Райс неожиданно пришла к неутешительному выводу, от коего мурашки по спине забегали да волосы затопорщились: «Я как царская дочь должна стать Царицей Степи иль исчезнуть с глаз долой, как и прочие дочери прежних цариц степью правящих».

Кем бы Райс стала, коли б при шатре мамы выросла? И какое было бы будущее не отправь её мама на испытания? Самое большее чего Райс добиться могла, это стать ордынской девой боевого сестричества, а там, коль заслужит да в походах не сложит голову, могла подняться до Матёрой со временем. Вот и всё что ей светило в той жизни нерадостной.

До сего дня кутырка не интересовалась в принципе, как становятся царицами и как мама умудрилась ею стать. Знала только, что в отличие от мужицкой орды, цариц не выбирают скопом, как это мужики делали. Царицей становилась дева из клана «меченых». [18] Она на таких насмотрелась в бане среди маминого окружения, с ног до головы причудливо изрисованных. Но откуда те брались рыжая не ведала, укоряя себя лишний раз, что дурой была полною, когда всему этому учили наставницы.

А ведь учили этому наверняка как положено. И только теперь сидя в выгребной яме в говне по уши она отчётливо поняла, что не только детство, но и жизнь прошлая закончилась. И что встала она на путь особый, на котором цариц «выращивают». Вернее, даже не так. Она не поняла этого, а заставила себя поверить в свои предположения.

Дочь царская внушила себе без всякой апелляции, что мама послала её на эти испытания изуверские лишь для того, чтобы Райс царицей стала единовластною или исчезла с лица земли за ненадобностью, не опускаясь до простого боевого «мяса» сестричества.

Она понимала, что это лишь догадки разума, находящегося на границе сумасшествия, а исходя из того как с ней обращаются, Райс может до конца испытаний мучительных так и не узнать об истинных причинах поступка маминого. Поэтому дева взяла, и сама себе всё объяснила по ходу дела, поставив пред собою цель высокую почти недостижимую.

Ярица для себя осознала с ужасом, что не будет на пути одна за титулом карабкаться. Наверняка им пойдут и другие. Набегут на халяву соперницы. Вот только на вершину кручи, куда вся орава будет карабкаться, заберётся лишь одна из них. И только от неё зависит теперь, сможет ли она претендовать на лидерство. Или это место займёт другая, более «особая», что пройдёт круги колдовские, как их называет Апити. А то что круги эти будут непростыми, теперь рыжая уже не сомневалась ни капельки.

Это открытие огорчало ярицу, не давая покоя долгожданного, ещё больше вгоняя в уныние. Наконец она оторвалась от рассуждений пораженческих твёрдо решив бороться до конца до самого, чего б ей это не стоило, оттого буднично спросила новую знакомую:

– А чё мы тут вообще делаем? Как долго нам в говне сидеть да мух кормить?

Апити повернулась к ней от роя «жужжалок» отмахиваясь и так же буднично ответила:

– Скоро пить-есть принесут, тогда и поймёшь без объяснения.

– Как пить-есть? Это тут-то? – удивлению Райс придела не было.

– Да, подруга, – не меняя тона спокойного, отвечала ей соседка светловолосая, – вон в ту дыру побросают кучей перемешанной, а ты вылавливай среди дерьма съедобное да ешь коли черви наперёд тебя не расстараются.

– Фу, – скривилась в гримасе дева рождения царского, тут же позабыв обо всей своей решимости, – а зачем такое унижение? А коли я заразу подхвачу? Что тогда?

– Я ж тебе говорила уже, кажется, что тут проходят ритуал особенный: «познания себя через нечистоты житейские», – наставительно заговорила в Апити, «девка бывалая», принимаясь видно за любимые нравоучения, – себя чуешь, небось? Нечистоты лицезришь? Так вот! Из тебя здесь травят брезгливость, рыжая. Для нас брезгливость – это роскошь непозволительная. Она допускается лишь для люда обычного, а не нашего «особого» рода-племени. Брезгливый человек ведь он кто? Он как лошадь зашоренная. Видит перед собой только часть, а не целое. Это вовсе не говорит о том, что мы должны в свиней превратиться да питаться помоями, плавно переходя на опарышей. Просто мы «ОСОБЫЕ» и не имеем права быть брезгливыми ни к людям, какими бы омерзительными они не были, ни к поступкам, как бы отвратны не были их деяния. Мы должны понимать да принимать в себя всех и всё. А брезгливость по жизни крайне обременительна. Она мешает видеть всё как должное. А вот вытравить из себя этого червя ограниченности можно только так через еду, питаясь где угодно да какой бы не была противною.

Тут она остановила внушение, заинтересовано осмотрела собеседницу, внимательно слушавшую и уже по-простому добавила:

– Только делать вид что «червя» поборола да навсегда угробила, я тебе не советую. Троица не смотрит на то, как мы едим, да и едим ли вообще, что в дыру бросается. А это говорит, что ОНИ просто знают наверняка, жив в нас ещё порок или нет уже. И не спрашивай, как ОНИ это делают. Сама не ведаю. Я уже третий день тут сижу и, кажется, совсем перестала брезговать и то не выпускает. Видно, какие-то остатки чувствует. А тебе, судя по твоим позывам желудочным в этих «хоромах» ещё долго мух кормить с опарышами.

– Что за бред ты несёшь, – вновь взорвалась Райс на эмоциях, – а коли я не смогу перебороть это омерзение? И вообще, что мне будет коли откажусь от испытания?

– Обломайся, дщерь царская, – тут же равнодушно соседка ответила, – коли не сдюжишь испытание, то сдохнешь тут от голода да жажды неминуемой. И поверь, тебя отсюда даже вынимать не станут. Тут сгниёшь. Хотя нет. От голода не сдохнешь, потому что тебя вот эти белые червячки миленькие быстрей обглодают, чем ты с жизнью распрощаешься.

И Апити расхохоталась как ненормальная, разгоняя волновыми движениями тела подвешенного, кишащих вокруг жирных опарышей.

– Этого не может быть! – чуть не заорав в истерике да сверкая заблестевшими глазками на коих слёзы выступили, запротестовала рыжая, – я дочь царицы Тиоранты Величественной. Они не посмеют меня сгноить в этой яме зловонной да среди говна и червей с мухами.

– Да не ори ты, психованная! – тут же грозно рявкнула на неё Апити, вогнав привыкшую к «жополизному» почитанию да до крайности избалованную дочь царскую в ступор ничего-не-понимания.

Ведунья злобно зыркнула на деву, исказившуюся в молчаливой истерике да смачно сплюнув в кишащих опарышей сквозь зубы процедила, как обрезала:

– Вот теперь я точно знаю, почему нет преемственности власти по крови царственной.

И Райс тут же захлебнулась словами сказанными, неожиданно поняв, что имела в виду белобрысая. Вскипевшее в ней чувство несправедливости, перевернулось тут же в справедливость безоговорочную. Она глубоко задышала, выпуская закипевший «пар ярости», убеждая себя в том, что она действительно «никто» и зовут её «никак». Поняла, что следует быстрее забыть, кто она такая да какого рода-племени, тут же вспомнив слова Апити о том, что, только опустившись ниже нижнего можно выше всех выкарабкаться. Райс ещё ударов сердца нескольких поборолась со своей гордыней несгибаемой, а затем смиренно опустив голову, спросила уже совсем отчаявшимся голосом:

– Так что-делать-то теперь Апити?

– Пей, да ешь в своё удовольствие, – ответила подруга по несчастью, пожимая плечиками – как говаривала моя наставница, вода камень точит своей настойчивостью. Будешь бороться, победишь обязательно. Сдашься – погибнешь. Просто всё. Даже не на чем за морочиться.

– Тебе легко говорить, – пробурчала дщерь царская.

– А чё тут сложного? Так не с нежитью же борешься, а сама с собой. На одной стороне привычки ненужные, на другой голова на плечах да сила воли в разуме. К тому же этот круг ещё из лёгких будет, как сказывали. Тебе твоё тело помогать станет, когда уж невтерпёж пить да есть захочется. Голод он не тётка. Горькое и то сладким сделает.

– Благодарствую, – недовольно пробурчала Райс, – успокоила.

– Да не за что Райс. Коль приспичит, обращайся без стеснения.

Вновь шаги наверху послышались гулкие и в жижу булькнули два мешка кожаных, окатив девок брызгами зловонными.

– О, обед, – возликовала Апити наигранно радостно, утираясь от капель нечистот, прилетевших в лицо девичье.

Райс скрутило сразу рвотными позывами, что пару раз дёрнули тело страдалицы, скованное неимоверным напряжением…

В куче дерьма оказалась и ложка мёда, что хоть как-то подсластила наказание. Сидеть в вонючей яме безвылазно, оказывается, необходимости не было. Опосля того как Апити мешки выловила, один из них оттолкнув царской дочери, сама с аппетитом отобедала. А Райс развязав мешок да поковырявшись в помоях тех, что там были свалены да перемешаны в массу единую, вынула лишь мешок с водой извозюканный да наплевав на вонь смрадную, тут же весь осушила без остаточка. А потом их обоих вытянули из дерьма жидкого.

Что-то застрекотало снаружи, задвигалось, и привязанная за пояс верёвка медленно потянула Райс наверх, где оказался наклонный лаз в глине выкопан, по которому тело скользкое протащили да в люк вытянули.

Кутырка оказалась в узкой длинной комнатке, стены с потолком уложены брёвнами. Пол устилала трава свежескошенная. В одном торце окно вырезано, откуда свет падал да воздух свежий лился в помещение. В другом торце – дверь массивная. Дочь царская осмотрела себя, брезгливо сморщилась и схватив пучок травы, принялась обтирать на груди пояс кожаный, ища как бы от него избавиться.

Такие резкие изменения в обстановке окружающей, разом заставили забыть все данные себе обещания по поводу борьбы за вершину невиданную, за решимость идти до конца до самого. Её мысли не осознано настропалялись на побег в первую очередь. Она и сама не поняла почему. Ну, вот просто голову заклинило. Ища завязки на поясе, Райс лихорадочно искала возможность бежать куда глаза глядят.

Кинулась к двери. Дотянулась, верёвку натягивая. Заперто. К окну. То оказалось высоко и надо было придумать что-нибудь, чтоб туда забраться, но глухой голос Апити раздавшийся из-за стены разом прервал её метания.

– Райс.

– Что, – ответила рыжая, окно разглядывая да подступы к нему исследуя.

– Только ты не вздумай там чистить пёрышки.

– Почему это? – недоумённо спросила ярица, оторвав взгляд от вожделенной дырки для побега желанного, да ещё раз себя оглядывая.

– Чем дольше в этом дерме прибываешь, тем быстрее с ним свыкнешься – ответила из-за стены Апити похоже на боковую устраиваясь.

Райс кинула в угол пучок травы испачканный, да замерла, прислушиваясь и осторожно вопрошая собеседницу:

– А бежать отсюда никто не пробовал?

– А зачем? – удивлённо спросила Апити, – я тебе говорила уже бестолковая. Чтоб сюда попасть стоит очередь да не каждую пускают кто просится. Кого пускают на круг, девы особенные, нечета оставшимся. Ты уж мне поверь. Нет. Сбежать ты, допустим, сбежишь. Только смысл какой? Куда ты подашься, кинешься? К маме любимой, под крылышко? И как там тебя встретят опосля твоего бегства трусливого? Ну, прибить то не прибьют, может быть, только кем ты опосля станешь, горемычная? В леса побежишь на подножный корм? В пустующую избу еги-бабы долг её отрабатывать? Или где на поселении пристроишься в девках прислужных век коротать?

– Да всё, достаточно, – недовольно оборвала её ярица, тоже на травяную подстилку заваливаясь, – разошлась, разъехалась. Я просто спросила, бывали ли случаи.

– Я на эти круги больше года умоляла Матёрых Терема. [19] Не пускали ни в какую, хоть тресни, хоть полопайся. Одна трындела, мол мала ещё. Подрасти чуток. Вторая «веселушка-приколюшка» вечно подкалывала, что-то вроде: «неча делать, круг топтать». Третья так вообще лишь отмахивалась да посылала меня по матери.

– Поняла. А что за Терем такой? Что за Матёрые?

– Так, Матёрых-то ты уже видела. Это те вековушки что приволокли тебя сюда волоком, – отвечала Апити и судя по интонации голоса, похоже, уже решив покемарить обед переваривая, – а Терем – это Терем. [20] Дом Отца-Неба, Вала Великого. Здесь все «особые» проходят испытания да обучение. Место силы это, силы невиданной.

– Так мы что в Тереме Вала Вседержителя? [21] – поинтересовалась Райс озадаченно, усаживаясь спиной к той стеночки, откуда слышался голос Апити.

– Ну, не совсем прямо в нём, но тут рядышком. Коли до окна дотянешься, узреть сможешь его во всём величии.

Райс опять на окно взглянула с вожделением да принялась прикидывать, как туда забраться вскарабкаться. Апити тем временем молчала-помалкивала и рыжая, испугавшись, что та уснёт и ничего не расскажет более, спросила первое что в голову пришло-стукнуло:

– А чего нам ждать опосля этой ямы вонючей?

– А с чего ты решила, что у нас с тобой круги будут общие?

– Но ты-то свои знаешь, наверное.

– Да то же не очень. Все, кого пытала, помалкивают, – призналась откровенно «всезнайка» горестно, – знаю, ждёт меня река дальше вроде как, но тебя это вряд ли касается. Это уж чисто наше испытание ведьменное.

Райс почесала ногу да руку запачкала, вновь хватая пучок травы скошенной, да принимаясь оттирать дерьмо от пальчиков про себя ругаясь матерно, но вслух задавая вопрос по-обычному стараясь быть как можно спокойнее:

– Слышь подруга по несчастному сидению, а пояс этот снять с себя возможно хоть на отдыхе?

– Нет, – ответили из-за стены голосом насмешливым, – верёвку тоже грызть не советую. Без зубов останешься. Наговор наложен и на то и другое. Колдовство крепкое. Да и вообще ты не о том думаешь. Ты собираешься проходить свой круг второй иль решила червей пожалеть да им себя скормить в качестве подношения?

– Какой второй? – встрепенулась ярица и тут же поняла, что она дура полная, ведь первый круг она прошла ещё в бане запечатанной, и тут же поправилась, – да собираюсь, собираюсь. Куда мне деться теперь?

– А раз «собираюсь», то реши с чем ты борешься. Вместо того чтоб с собой драться, со своей ограниченностью ты воюешь с мерзостью что вокруг тебя. Ты дура Райс хоть и царская. Ты мерзость-то прими как родное да желанное. Пусти в себя. Да отрави ею червя брезгливого к едреней матери. По-другому у тебя не получится. А ты стараешься от говна отделаться да этого червя обезопасить всеми силами. Эдак долго будешь тут плавать, страдать да маяться.

Райс задумалась, и показалось ей будто поняла она смысл сказанного и то, что соседка уж больно умная. Прям не девка, а вековуха какая-то.

– Слышь подруга, а ты откуда взялась такая умная? Откуда про всё знаешь, ведаешь?

– Я ещё многого чего не знаю, да и не такая я умная как хотелось бы. А вообще наставницы были хорошие.

– Так меня тоже учили не бездари. И наставницы, говорили, лучшие. А толку-то?

– Райс, – вдруг весело позвала Апити, – а тебя как царскую дщерь пороли по твоей высокородной заднице?

– Ты чё с ума сбрендила? Кто б попробовал так дня бы не прожил без башки оторванной.

Соседка за стеной рассмеялась заливисто.

– Вот поэтому ты дурой и выросла.

– Но ты, – рявкнула Райс в негодовании дёрнувшись, но тут же поняв, что обидчицу не достать из своей конуры, лишь со злостью сжала в руке пучок травы с силою.

– Да ты не обижайся Райс, – вновь донеслось от обидчицы, – просто многие знания необходимо через задницу вколачивать. Их по-другому выучить не получается. Вот меня пороли через раз да каждый раз. Иной раз по два-три дня присесть была не в состоянии. Стоймя стояла как кол в землю воткнутый. А наставница моя лишь подтрунивала, мол «ни-чё-ни-чё» в стоймя влезет больше обычного. Поэтому не хотела да умнела.

К ужину мучениц опять окунули в яму поганую, и Райс с удивлением для себя отметила, что морально готова была к этому и восприняла мерзость не как наказание, а как бой лихой иль игру нешуточную, ополчив себя на то что победит обязательно и поест то, что ей перепадёт через дырку верхнюю…

Через пару дней белобрысую выпустили и Райс осталась одна-одинёшенька. Ночью перед сном с удивлением отметила, что, несмотря на то, что подруга новая по всем статьям превосходит её, дочь царскую, у неё впервые не было желания убить соперницу, утопить иль вообще как-нибудь от выскочки избавиться. Она тянулась к ней как к свету солнечному и оставшись одна затосковала даже будто отняли что-то очень ей необходимое.

Ярица начала много думать о делах вокруг творящихся, притом размышлять деятельно, а не мечтать пустышками. Даже ежедневные купания в дерме с опарышами стали проходить обыденно, легко да незаметно как бы само собой разумеющееся.

Дева не всегда отдавала себе отчёт в череде событий повторяющихся, пока ещё три дня спустя наверх вылезла и пред ней распахнулась дверь массивная, а пояс сам собой свалился, будто не сковывал. Испытание круга было пройдено, даже как-то легко как показалось ей…

4. Сколько б «хотелка» не хотела, «нехотелка» не хочет столько же. И коли «вдольное» ещё пищит да лезет, то «поперечным» сто пудов подавишься…

Какое-то время яриц не трогали, расселив в деревянном Тереме. Строение это было странное коли не сказать большего. Целый город посреди леса рос из собранных причудливым образом в один замысловатый «муравейник» больших да малых построек из дерева, разукрашенных резьбой витиеватой с узорами.

Определили дев в светёлки соседние, но они почитай всё время вместе шастали, занимая то одну, то другую спаленку. Даже ночи коротали в одну шкуру закутанные лишь подушки свои притаскивая.

Как абсолютно разные создания, из различных слоёв социума разительно отличающихся, с непохожим друг на друга жизненным опытом, так долго да неприхотливо трещать умудрялись безостановочно? О чём говорить можно было днями да ночами напролёт без умолку?!

Подружившись ни разлей вода, разболтав друг дружке секреты сокровенные. Излазив от безделья Терем сверху донизу и с одного края до другого в поисках чего-нибудь интересного, подруги каждый день умудрялись находить для себя всё новые приключения. Пока в один из осенних дней с утра, чуть ли не с рассветом пасмурным, в светёлку к Апити, где ночевали обе проныры на одном лежаке шкурами заваленном, не заявились сразу три вековухи-хозяюшки.

Матёрые Валова Терема разбудив кутырок заспавшихся, как всегда, проболтавших всю ночь почитай безостановочно, объявили, девок расталкивая, мол хватит дрыхнуть бес толку пора и делом заняться с пользою да разогнали по своим светёлкам толком ни о чём не уведомив.

В спальню к Райс внесли стол дубовый, скамью короткую с большой дырой посредине проделанной и под эту скамью водрузили лохань помойную. Рыжая на своём лежаке восседающая да с любопытством за приготовлениями следящая в раз поняла, что придётся ей долго ту скамью задом давить, раз нужду надлежит прямо там справлять. Та догадка деве сразу не понравилось. Что-то было в этом неестественное. Только поначалу было не понятно ей какого лешего за тем столом корпеть да что такого важного надлежит выделывать что отойти нельзя будет ни на мгновение.

В светёлку, ногами шаркая вошла Матерая, что все кликали уважительно – Мать Медведица. Когда опосля «говённого» купания Райс знакомилась с этой вековухой «грозною», то смех еле сдержала, то и дело хмыкая от того гротескного несоответствия прозвища да внешности.

Матёрая Терема была ростом от вершка корешок, да и всем телом мелкая какая-то щуплая. С несуразно длинными тощими ручонками да крайне скудными седыми волосёнками. Глядя на неё убогую да нескладную, казалось, что в вековухе не хватает всего и сразу, везде и всюду. Но цветные узоры колдовские её рук иссушенных, невольно заставляли уважать да побаиваться эту мелкую недоросль.

Матёрая объяснила обыденно, что девке надлежит утро каждое, когда она будет входить в светёлку да будить её, садиться на скамью и сидеть на ней до вечера, пока она не зайдёт да не разрешит почивать отправиться.

В таком непонятном для девы режиме дня «рабочего» надлежит продержаться всего, как она сказывала, девять дней каких-нибудь. А коли Райс оторвёт от скамьи свою задницу, то со дня следующего, девять дней начнутся заново, не зависимо от того сколь она до этого сиживала, и сколь насидела-вытерпела. Опосля инструктажа Мать Медведица, смотря на деву в упор мелкими глазками, рукой указала на сиденье с дырой, мол, давай, начинай, не задерживай, а сама, обойдя дубовый стол встала супротив, ожидая исполнения.

Райс сползла с лежака, подошла скамью рассматривая. Задрала подол да уселась голым задом, на дырку пристраиваясь. Ей от чего-то было весело. Сама объяснить почему, была не в состоянии. Изначально этот круг показался кутырке больно простым для прохождения.

Тут дверь в светёлку распахнулась на всю ширь и девченята теремные, гурьбой внесли корзины со снедью разной да стали накрывать стол различными яствами. Хотя нет. Не накрывать, а заваливать его разносолами разнообразными: мясо, вида различного, рыба всякая, птица, соленья да выпечка. Напитки на любой вкус, фрукты с овощами, ягоды. Чего там только не было. Аромат стоял такой, что слюной подавиться можно было лишь от увиденного.

Райс расплылась в улыбке хищницы, потирая руки в предвкушении да собралась было начать по куску всего пробовать, как Мать Медведица, подняв пред собой руку тощую, остановила её порыв естественный тут же уточнив, что касаться еды, те же девять дней нельзя. И правило отсчёта испытания такое же что и при сидении. Съела ягодку, хлебнула ароматный отвар. Молодец девонька! Только со дня следующего, опять засветит новые девять дней будто до этого ничего и не было. И наконец, вековуха улыбнувшись закончила:

– Ты можешь, есть, пить сколь в утробу твою влезет ненасытную. Плясать иль валяться на лежаке кверху задницей, – инструктировала она ласково, – вот только из этой комнаты выйти не сможешь до той поры, пока не вытерпишь девять дней положенные. Мне не жалко. Хоть всю жизнь тут живи. Не обеднеем, чай.

И со словами этими она развернулась медленно да светёлку покинула. Дверь за ней закрылась. Райс задумалась.

Поняла она, что её таким образом будут на силу воли испытывать, а дочь царицы всегда считала себя волевой девой, не сгибаемой. Даже первые два круга, по сути, лишь на воле выдюжила. Поразмыслив время недолгое, Райс решила для себя, что справится. Должна, по крайней мере. К тому же всё равно другого выхода не было.

Первый раз она не выдержала испытание в тот же день к вечеру, почитай буквально перед самым приходом Медведицы. Отсидела задницу на жёсткой деревяшке с вырезом и решила схитрить, думая, что за ней следят откуда-то. Так как подол распущенный скрывал под собой скамью полностью вместе с лоханью поганой да её содержимым пахнущим, то она думала, коль чуть-чуть приподнимется да разомнёт ягодицы одеревеневшие, а потом так же незаметно назад пристроится, то никто не заметит обмана неприметного.

Решила, сделала. Только села обратно прямиком в лохань помойную, так как под задницей скамьи уже не было. Она исчезла просто! Улетучилась.

Самодовольная дочь царская не смогла пройти испытание ни через девять дней как думала, ни через два раза по девять как поначалу надеялась. Мучения эти казались нескончаемыми. Высидеть девять дней на жёстком седалище при виде еды изобилия да оставаться голодной при этом, не могла она никакими силами. Хоть убей не могла, как ни старалась, упорная. Наконец Райс перестала истязать себя да обзавелась трёхдневным отдыхом. Три дня ела всё подряд, пила без ограничения, скакала как коза взбесившаяся, давая себе отдых да раздумывая как этот круг мучений пройти сподручнее. Какие хитрости использовать, какие ухищрения выдумать.

До этого дочь царская смогла продержаться только шесть деньков и то, это было в начале самом, а затем становилось всё хуже да тяжелее высиживать. Это как раз и натолкнуло её на мысль дельную о трёхдневном роздыхе пред следующей попыткой мучения.

Отдых дал результат положительный. Она смогла продержаться целых восемь дней! Да и девять бы выстрадала, коли не оплошность собственная. Чтобы хоть как-то размять задницу, Райс перекатывалась с одной половинки на другую да нечаянно, а может от голода голова закружилась неистово и она, потеряв равновесие кувыркнулась на пол со скамьёй неустойчивой, что как отродье колдовское тут же исчезла на глазах, будто не было.

В скором времени вошла Мать Медведица и увидев Райс на полу валяющуюся, беззвучно плачущую, и похоже подниматься не собирающуюся, тяжело вздохнула, подошла к безвольной деве мешком покоящейся да ничего не говоря уселась рядом, ноги под себя складывая.

Измождённая рыжуха лежала без движения, подложив руку под голову и смотря пустым взглядом, ничего не соображающим в пустоту комнаты, тихо лила слёзы ручьями, не выражая никаких эмоций на исхудавшем личике.

Матёрая тоже на неё смотреть не стала, а замерев столбиком, уставила взгляд не моргающий, куда-то в стену бревенчатую.

– Можно тебя спросить, Мать Медведица? – вдруг вопрошала рыжая тихим голосом, не меняя при этом ни своего положения, ни без эмоциональной маски на лике девичьем.

Вековуха какое-то время помалкивала, также не меняя в себе ни единой чёрточки, но затем тяжело вздохнув да повернув к деве голову, успокаивая видно саму себя в первую очередь, ответила:

– С теми, кто на круге, говорить запрещается. Но у тебя вроде бы как круг порушен, в который раз и начнётся только завтра заново, то, пожалуй, в разговоре нашем не будет нарушения. Так что давай, спрашивай.

– Кого из меня растят на этих кругах грёбаных? – огласила самый важный для себя вопрос страдалица.

Райс приходилось себя постоянно обманывать, что из неё тут делают царицу степей будущую. Это придавало смысл всем страданиям, моральным истязаниям да душевным мучениям. Придавало смысла всему, что с ней делается да давало цель для достижения великую, но вместе с тем она прекрасно понимала, что это лишь самообман самой же выдуманный и это не давало необходимой уверенности в дальнейшей борьбе за выживание. Потому продержавшись с невиданным трудом целых восемь дней нескончаемых, когда не хватило всего лишь одних суток долбаных, она надломилась, разочаровавшись в силах собственных. Ей нужен был позарез какой-нибудь стимул, пусть призрачный, но не лишающий её надежд всяческих.

– Ты о чём? – непонимающе спросила Матёрая, посмотрев рыжей в глаза зарёванные.

– Ну, – замялась ярица и на её лице помятом, тенью скользнуло подобие растерянности, – вот Апити – ведунья с редким даром предвидения. И она говорит, что здесь ей некий стержень выращивают. И по прохождению девяти кругов заветных, она станет лучшей из лучших прорицательниц. Какой-то особенной до селя незнаемой. А я тут причём? У меня же нет никакого дара ведьминого. Кого вы из меня-то выращиваете?

Мать Медведица буквально расплавилась в улыбке ласковой. Сделав это мягко и медленно. Да такой свет от неё пошёл, что даже дева на полу валяющаяся, улыбку эту боковым зрением заметила и сдвинула глаза на вековуху преобразившуюся. Та зашевелилась, поднимаясь на ноги да протягивая руку мученице, успокаивающе проговорила заговорщицки:

– Пойдём-ка на лежак, девонька. Там сподручней валяться, даже мягче, мне, кажется, а я тебе так и быть расскажу кое-что.

Райс не хотела вставать. Даже шевелиться до этого была не намерена, но брошенное голосом загадочным: «расскажу кое-что», разом выдернуло рыжую из «ничего не хотения» и дева с трудом поднявшись поплелась к лежаку ногами непослушными, забралась на него да свернулась калачиком, превратившись в слух и внимание. Мать Медведица присела рядышком. Ласково погладила шевелюру рыжую.

– Никого мы здесь не растим, девонька, – довольная собой, но с некой долей печали в голосе проговорила вековуха, понимая видимо, что ответ царской дочери не понравится, – вы тут сами по себе растёте, проходя испытания. Нужное отрастает. Не нужное отвалится.

– Но зачем это всё? – непонимающе скривилась ярица, переворачиваясь на живот лицом к Медведице.

– А вот этого мне не ведомо, – всё с той же интонацией ответствовала рассказчица.

– А кому ведомо? – не унималась рыжая.

– Троице естественно, – вдруг жёстко, с голосом пониженным, будто боялась, что услышит кто, проговорила Мать Медведица да пристально в глаза кутырке уставилась.

Взгляд её был настолько колюч, что рыжую от него передёрнуло.

– Не мы выбираем, кому здесь круги ходить, – продолжала в том же тоне Матёрая, – и не нам решать, что из вас получится.

– Как это? – удивилась рыжая, – Апити же говорила…

– Твоя Апити – сорока-пустобрёха, ничего не знающая. Выбор самой Троицей делается. Нам указывают на таких как вы. Вот только…

Она замолчала неожиданно, закусив губу нижнюю, видно думая говорить иль не стоит пока.

– Только что? – подтолкнула её Райс решительно, боясь, как бы вековуха не передумала раскрывать какую-то тайну интересную.

– Только это редко добром кончается, – проговорила седая Матёрая, потупив взгляд да помрачнев ликом старческим.

– Да объясняй ты толком, – чуть ли не в приказном тоне потребовала дочь царская и ей тут же пришла в голову догадка душу леденящая, – мы жертвы для Троицы?

Матёрая Терема заметно вздрогнула, засуетилась да лицом исказилась в раз. По виду её Райс сразу поняла, что она угадала правду для себя жуткую. Но Мать Медведица вроде как в руки себя взяла и порождая надежду ответила:

– Не всегда, девонька. Коли вас выбирает один из Троицы, то да. Это жертва богами выбранная. Никаких гарантий обратно в свет выбраться. Но тебя и Апити сразу двое выбрали, потому у вас есть шанс что выживите да станете «особые». Клану нашему «меченому» пополнение.

Райс от этих слов аж на четвереньки с живота подпрыгнула.

– Кто нас выбрал, Мать Медведица?

Та пожала плечиками узкими, отвернулась в сторону, но все же ответила:

– Тебя призвал сам Вал да Мать Сыра Земля. Притом Святая Вода не препятствовала, а Апити та же Мать Сыра Земля да Святая Вода затребовали, и Вал Вседержитель против не высказался, хоть призывом своим и не о благоденствовал.

– Мама знала про это? – поинтересовалась дева насторожено.

– А то, – призналась вековуха, не раздумывая, – мы с ней почитай всю ночь на пару ревели. Она тебя жалея. Я её успокаивала.

– И как это происходит? – спросила Райс после долгой паузы раздумий об услышанном.

– Что происходит?

– Ну, выбор тот.

Матёрая замолкла, на деву уставившись, будто от её вопроса опешила, а затем резко помрачнев, сказала, как отрезала:

– Не надобно тебе знать этого. По крайней мере, не теперь, пока в кругах числишься.

– Расскажи, что можешь? – умоляла ярица.

– Про что?

– Да хоть про что. Коль про выбор не можешь, расскажи про круги испытания.

Мать Медведица губами пошамкала, что-то обдумывая и начала излагать сжато да уклончиво:

– Ну, первые круги это и не испытания. Так баловство почитай. Подготовка на будущее, но для всех обязательная. Чистят разум с телом да на крепость пробуют. Коль пройдёшь – значит для настоящих испытаний годная. Подготовка проходит долго да муторно. Ни один год тут девы засиживаются. А вот сами испытания, как правило, быстрые да смертельно опасные. При этом кто-то жертвует разумом, лишаясь его напрочь да полностью. Кто-то, телом становясь уродом да убожеством, а кто-то и с самой жизнью прощается.

Мать Медведица вроде как рассказ закончила, уставившись взглядом в стену бревенчатую, а по спине у Райс дорожка пота побежала холодная. Молчали обе. Каждая, о чём-то о своём думала.

– Зачем ты рассказала мне всё это? – нежданно-негаданно потребовала ответа дочь царская, – до этого у меня хоть надежда была, цель впереди виделась. Хоть придуманная да реально не достижимая, но цель желанная. Ради которой я терпела, а теперь?

Матёрая не ответила.

– Я думала, что вы растите из меня царицу будущую, – призналась рыжая, уже не скрывая своих фантазий от хозяек Терема, – это подхлёстывало да заставляло вперёд двигаться. Полагала, что, пройдя эти круги унизительные я кем-то стану по-настоящему. Кем-то важным да значимым.

– Так и будет, девонька, – прервала её сопливые излияния вековуха властным голосом, – пройдя круги теремные, станешь одной из нас. А вот уж одна из нас становится главой клана нашего, да заодно как довесок обязательный, царицей степи с её вольными народами.

Райс опешила. В груди колотилось сердечко как у зайца загнанного. Матёрая хитро хмыкнула, подёрнув плечиками, повернулась к деве очумевшей, да продолжила:

– Не покривив душой, скажу, что все, кто проходят круги теремные, растят в себе царицу будущую. Мы все сёстры меж собой да все меж собой равные, а вот кому нас за собой вести, то опять решает Троица. Им сверху видней всё-таки.

– Как это происходит? – выпалила в азарте прикосновения к тайне, рыжая.

– Ты поднимись сначала до нас, торопыга любопытная, – скривилась в ухмылке Мать Медведица.

Райс уже и забыла о том, что могла стать жертвой выбранной, а не одной из «особых» дев, госпожой всего мира признанной. Теперь её цель бредовая одномоментно приобрела статус реальности. Хандру как рукой сняло, а в глазах сверкнул азарт борьбы за мечту да победные проблески далёкие как по ней так неминуемые.

– Ты спросила, на кой ляд я тебе всё это рассказываю? – вдруг спросила Матёрая после долгой паузы и, перейдя на шутливый шёпот заговорщицкий ответила, – я обещала твоей маме: чем смогу – помогу. Хоть мы немножко с ней нарушаем правила, но Вал Вседержитель простит это мелкое прегрешение, а Мать Сыра Земля ни почто не выдаст нас на съедение. Ну как, рыжая? Помогла ль я тебе, чем смогла?

– Даже очень, Мать Медведица, – отвечала дева восторженным шёпотом да разливаясь от счастья в улыбке благодарственной…

На дворе полетел первый снег хлопьями колючими, когда царская дочь пробудилась поутру сама без посторонней помощи и не узрев стола со скамьёй ненавистного, замерла в полулежащем положении. Опосля того разговора памятного да нескольких дней отдыха с размышлениями, она с первой же попытки выдержала сидение. Только вот не совсем следила за этими днями одинаковыми.

С вечера вроде, как казалось, что положенные дни высидела, но вошедшая Матёрая, загоняя деву на лежак как всё время последнее, почему-то эту уверенность из Райс выбила.

Испив дежурный черпак воды, что у изголовья ставился, и разрешался перед сном да после, для употребления, она упала на лежак с мыслями сомнения. Потом собралась, встала да на ногах обессиленных, нерешительно к двери двинулась. Тронула. Дверь открылась играючи. Распахнулась сама без усилия.

Дева постояла ошеломлённая ещё время какое-то, дыша грудью полною словно задыхалась без воздуха, а затем завизжала, да так что весь Терем взбудоражила.

Когда на шум сбежались его обитатели, то увидели деву растрёпанную да измождённую, кулём валяющуюся в дверях да горько рыдающую. Все как одна принялись поздравлять неутешную. Кто-то додумался воды подать да сунуть кусок лепёшки в руку ослабшую. Райс пить не стала, а лепёшку в руке зажатую, прижала к груди, озираясь на девок теремных, как бы кто не отобрал драгоценность невиданную. Сначала дщерь царская на боку валялась, продолжая поскуливать, наотрез отказывалась даже садиться не то что идти куда-нибудь. Наконец сообща, с гомоном да девичьим щебетанием её подняли и сопроводили торжественно на кухню теремную, где исхудавшая до безобразия ярица, от которой лишь «глаза остались» лазоревые, стоя кормить принялись только что сваренной кашкой постною.

Апити визжала с рыданьями поэтому же поводу только ближе к весне в разгар Разбитной Масленицы. [22] Всё то время что Райс отдыхала да обживалась в Тереме опосля прохождения круга третьего, рыжая постоянно дежурила у светёлки подруги-неудачницы. Переговаривалась с ней через дверь закрытую, давая советы с наставлениями да ругаясь на девку бестолковую, вечно голодную. Белобрысая спокойно выдерживала сидение, но голодовку – ни в какую не осиливала.

Апити потом долго распиналась в благодарностях за то, что Райс поддержала да терпеть заставила, каждый раз заканчивая излияния благодарственные одними и теми же словами только в разных интерпретациях: «коли б не ты подруга, я бы сдохла от обжорства окончательно иль сошла с ума от одиночества да собственной никчёмности». Райс слушала горемыку, сочувствовала, рассказала о своих мучениях, лишь о разговоре с Матёрой умолчала намерено…

5. По башке настучал – последние мозги отправил в задницу, а выпоров задницу – голове добавил разумения. Карусель какая-то получается…

Не дав Апити отойти от мучений круга голодного, отругав её за нерасторопность да медлительность, Матерая, что звалась Гладь Водная, повела двух доходяг на круг следующий. На все расспросы «куда?» молчала рыбой об лёд. Лишь спустившись в подвалы мрачные да встав возле двери дубовой, злобно прошамкала:

– Куда, куда? На «кудыкину» гору, куда ещё?

Опосля чего натужно ухватившись руками неслабыми, отворила дверь тяжеленую, буквально втолкав кутырок без церемонии в мрачное помещение узкое да столь же тяжело напрягаясь и старчески покряхтывая, заперла обратно дверь массивную, запечатав девок в темнице вида странного.

Потолок невысокий бревенчатый. До него легко рукой дотянуться, коль вверх вытянуть. Брёвна не плотно выложены да в щели меж них свет падает рассеянный. Шириной конура была в размах рук почитай. Длиной в три их роста коли на пол выложить. По бокам под потолком две ниши глубокие, словно лежаки, только в наклон к полу сколочены. Пока девы озирались, головами вертя в разные стороны, в комнатке резко потемнело нежданно-негаданно да через щели потолочные на них вода обрушилась, как на водопаде только тёплая.

– Это что за хрень? – завопила Райс скрючившись да укрыв лицо от потока обильного стараясь перекричать шум водопада искусственного.

– А мне почём знать! – прокричала в ответ Апити, тоже складываясь три погибели да подставляя спину потопу великому, – я о такой пытке даже не слышала. Но что-то мне подсказывает, что это будет водное испытание. Помнишь, я тебе про реку рассказывала?

С этими словами подруга белобрысая указала на пол водой заполненный, но Райс и без неё уже видела, что вода никуда из не уходит, а только копится. Она, наоборот, указала наверх на ниши встроенные.

– Похоже, для нас сделано.

Подруга по стеночке в нишу полезла, но Райс её одёрнула.

– Да не спеши. Вода поднимется, сами всплывём какашками.

Когда вода заполнила на половину верхние пологи, куда девки забились словно в норы бобровые да с ужасом наблюдали как поток затапливающий, казалось, до потолка не остановится, водопад резко закончился. Девы с перепуга забрались на верхотуру самую, да упёршись головами в брёвна потолочные, молча вглядывались в поверхность сверкающую, что продолжала рябить от капель нескончаемых с брёвен падающих.

– Ну и чего нам ждать? – наконец не выдержала молчаливого сидения дочь царская.

– Да не знаю я, – отчего-то шёпотом прошипела Апити.

– Ты же говорила, что это как у вас на реке?

– На реке всё просто было, – продолжая шипеть начала объяснять всезнайка доморощенная, – там отвод от русла вырыт был. Туда воду с реки пускали, чтоб нагрелась на солнышке да в ту воду девок складывали. Как бы солнце не грело ту лужу, всё равно девки мёрзли по-быстрому. А как пальцы рук да ног сморщивались да кутырки зубами начитали стучать, то их оттуда вытаскивали.

– А почему шёпотом? – утихомирила свою «говорилку» вполголоса рыжая.

– Наставница сказывала, что с водой надобно говорить шёпотом. Мол, мысли для неё слишком громкие и от них она уши свои затыкает водные, а к голосу наоборот глуха. Хоть заорись на неё. Притом, чем громче орёшь, тем для неё неслышнее.

– А зачем надобно чтоб пальцы сморщились да зубы стучать начали? – зашипела рыжая, разглядывая свои руки от оружия мозолистые.

– Наставница говаривала, что когда пальцы сморщиваются, то тело переходит в какое-то первородное состояние. Сказку сказывала, мол когда-то много-много лет назад все люди были водными. Не то будто рыбы, не то упыри болотные. И для того, чтоб ходить по дну скользкому да держать в руках осклизлые камни с дубинами у них кожа на пальцах буграми шла. Якобы им так было сподручней. Только я в эти сказки отродясь не верила. Как это люди могли всю жизнь в воде прожить. Хотя, судя по тому, что нас здесь в воде заперли это мы на себе и проверим теперь.

– Так я не поняла что-то рассказчица ты убогая, – не унималась Райс да раздражаясь на белобрысую, – зачем надо тело вводить в это, как ты говоришь первородное состояние?

– Наставница сказывала, что в том состоянии колдовство прилипает лучше обычного.

– Так нас что тут колдовать учить станут?

– Да не знаю я, – раздражённо прошипела Апити, – что прилипла как банный лист к заднице? Где ты видишь здесь наставницу? Кто учить то будет да каким образом? – с этими словами она обвела поверхность воды рукой, как бы показывая тупой царской дочери, что никакие наставницы по воде не плавают, – я ж сказала тебе, что о таком не слышала. Может просто промаринуют время какое-то да выпустят, а может ещё что удумают. Подождём—увидим. Куда нам отсюда рыпаться?

– Ой, сомневаюсь я, что мы легко отделаемся. Я так думаю, каждый новый круг должен быть круглее предыдущего.

– Ты мыслишь, нас тут долго продержат? Небось, пока хвосты рыбьи не вырастут?

– Тьфу ты пропасть тупоголовая. Да откуда ж мне знать-то про дела ваши ведьменные. Это ты у нас тут ведунья великая, вот и предскажи нам чего ждать—ожидать. Да не ври хоть сама себе. Боком вылезет.

На том шептание закончили и принялись ждать неминуемого.

Просидели так до вечера без какого-либо изменения. Райс рубаху сняла, оголившись полностью. Под голову положила, соорудив подушки подобие. Вертелась сбоку на бок да с живота на спину. Поныряла в тёплой воде, поплавала. Встав на дно, убедилась, что вода доходит до подбородка самого. Отметила про себя что всё, как нарочно, предусмотрено именно для их длительного сидения. Залезла обратно в нишу, расслабилась, а когда нежданно-негаданно увидала плывущее из-за спины корыто деревянное, то аж вздрогнула с визгом перепуганным. Апити от визга её так резко дёрнулась, что чуть бревно на потолке затылком не вышибла.

В корыте еда оказалась да питьё горячее.

– Ух ты, – нарочито весело вскрикнула рыжая, тем не менее с опаской стены оглядывая той стороны конуры откуда корыто выплыло, но никаких щелей там не обнаружив продолжила, – по крайней мере хоть кормить будут и то хорошо.

– А гадить куда будем опосля этого? – задалась вопросом ведунья белобрысая, ушибленную голову двумя руками почёсывая.

– Понятия не имею. А ты видишь где-то лохань отхожую?

– Опять в говне плавать, – обречённо подытожила Апити, отламывая крыло птицы жареной на ужин поданный.

– Не знаю – не ведаю, – продолжила озираться Райс, насторожено, – может опосля кормёжки и лохань всплывёт.

– Вряд ли, – осекла её подруга, продолжая уплетать за обе щёки еду приплывшую, – но поживём – увидим. Чай, не вечер ещё.

– Ну что за жизнь у царской дочери? – с драматичной наигранностью проговорила рыжая, ножку птицы отламывая да в рот заталкивая, – а давай, как поедим, в корыто им навалим доверху.

Девки рассмеялись в звонкий голос, потешаясь над задуманной шалостью, но это было их последнее веселие беззаботное…

Опосля того как они поужинали да развалились по своим лежакам тихо переговариваясь, а в щелях потолка бревенчатого свет померк будто солнце за облачко спряталось, под водой показалось сияние непонятное. Райс пригляделась да сквозь рябь воды увидела, как через стену, что напротив была и куда девы лежали лицами, голубой шар просачивается, размером примерно с голову.

Вода изнутри засветилась красочно переливаясь блёстками да преломляясь рябью поверхности. Она лишь успела отметить про себя, что это сильно напоминает шаровую молнию, как шар вспыхнул голубым пламенем, блеснул грозовыми молниями и по всему телу боль хлестнула, до сей поры невиданная. Да такая нестерпимая, что аж искры из глаз и глаза на лоб. Затрясло трясучкой до судорог да сковало так, что даже пискнуть была не в состоянии. Да какой там пискнуть, как дышать позабыла к едреней матери.

Кутырка не помнила сколько времени продолжалось это издевательство только когда начала приходить в себя, то осознала несчастная, что до этого в глазах темно было и они как бы постепенно проясняются. Сумрак ночи в глазах светлел, постепенно обрисовывая контуры. Райс в перепуге жутком заметалась в своём пристанище, оглядывалась в разные стороны. Шара нигде видно не было. И корыто что до этого плавало, не прогладывалось.

– Что это было такое? – завопила она что было мочи, ни пойми у кого спрашивая. Но ей никто с ответом не сподобился.

– Апити! – вновь заорала рыжая, кидаясь к нише со-страдалицы.

Подруга была без сознания, кулём пустым плавая с глазами закрытыми. Райс даже изначально подумала, что ведунья белобрысая умерла совсем, бросив её дочь царскую на погибель одинокую. Но начав трясти, да нахлестав по щекам от души да ярости переполняющей, подруга очухалась, и глотая воздух словно рыба на берег брошенная, принялась беззвучно о стену биться да потолок руками–ногами мутузить, отбиваясь от врага невидимого. Райс еле её успокоила.

Когда уж совсем стемнело в их водяной норе пыточной обе горемыки в обнимку лежали да тихо плакали, не уразумев, как ни пытались, что произошло с ними да что это было такое непонятное.

Провалялись в обнимку всю ночь, так и не сомкнув глаз зарёванных. Утром подали завтрак всё в том же корыте таинственном только добела выскобленном. Есть не хотелось вовсе как отрезало. Райс лишь попила чего-то безвкусного, а подруга даже к питью не притронулась.

– Слушай, – шепнула Райс задумчиво, – а куда корыто делось вечером?

– Да леший [23] его знает, – отвечала подруга вполголоса, – когда эта хрень просочилось, корыто ещё плавало.

– А почему не шёпотом? – насторожилась Райс, переходя тоже на шёпот да по сторонам зыркая.

– Та дрянь появилась в аккурат опосля того, как мы поели давеча.

– Ты думаешь…

Они замолчали и синхронно скосили глаза вглубь водную как раз в то место, откуда вечером выползала шаровая молния, как это определила Райс своим повелением. Томительное напряжение длилось долго почитай нескончаемо.

– А может больше не будет? – с ноткой надежды зашептала рыжая, больше вкладывая в слова мольбу, чем предположение.

– А что будет? – тут же подвергла сомнению надежды царские, подруга белобрысая.

Райс ничего не ответила этой безнадёге «упаднической», а та и не ждала ответа, понимая видимо, что ответ им не ведом в одинаковой степени.

Яркий шар голубоватого свечения выползал из стены медленно. Будто издевался над кутырками психованными. Пока он выполз наружу полностью, девки успели до синяков на ногах на брыкаться, до осипших глоток навизжаться. Райс даже в лихорадке метаний неосознанных свою мокрую рубаху скомкала да швырнула в эту сволочь светящуюся, вот только толку от этого никакого не было.

Шар сверкнул внутри грозовыми разрядами и по всей спине девичьей будто оголённый нерв вдоль хребта кто хватил крапивой жгучею, заставляя её дугой выгнуться. Эта «боль зубная» в позвоночнике ни так долго девку мучила. Как удар плетью резанула со всей дури колдовской немереной, а затем отпускала медленно, как бы остывая со временем.

Не успела ярица осознать это явление, как второй удар нервной плетью хлестнул через ягодицу правую в ногу на всю длину до самых пальчиков. Райс попыталась расслабить мышцы, хватаясь руками за ляжку ошпаренную, где внутри бежала молния, прошивая болью пронимая до косточек. Она уже не кричала как давеча, а стиснув зубы рычала зверем раненым, приходя из состояния страха в ярость необузданную.

Боль опять начала стихать, но, не дав отдышаться как следует, воспалённым нервом врезало точно так же по другой ноге. Затем была «боль зубная» в обеих руках по очереди. Плечи вырвала, груди скрючила. По спине прошлась да меж ногами по безобразничала, а потом и до головы добралась.

Зубы прострелили одним разом во всей челюсти, от чего у девы случилось помутнение рассудка временное и в какой-то момент она из реальности выпала, ничего не ощущая более да ни владея мыслями. Сколько продолжалось это избиение Райс не помнила, но ей показалось это вечностью…

Экзекуции творили с ними по три раза на день как по расписанию. Сколь дней уже минуло ни та, ни другая не помнили. Реакции на пытки у девок были разные. Коли Апити в истерику впадала ещё при виде корыта вплывающего да который день ничего не ела из поданного, то Райс при виде плывущей еды приходила в бешенство и начинала метаться яростно в своей нише как лютый зверь в тупик загнанный.

Но шару было глубоко наплевать на их реакции. Он неспешно вплывал через стену бревенчатую да монотонно мучил девок болью «нервенной». Разнообразно мучил, подходя к процессу творчески…

Они уж давно меж собой не разговаривали, а просто молча телами измождёнными лежали каждая в своём укрытии. Райс, казалось, даже мысли все из головы выбило. Она уже всё перепробовала бедная. И отбегала к стенке дальней, увеличивая расстояние. Из воды на изголовье совсем вылезала, стараясь не касаться ненавистной поверхности. Один раз даже вглубь нырнула да хотела руками эту дрянь достать, даже не побоявшись что сей поступок может смертью закончиться. И что она там может захлебнуться запросто. Пыталась защититься от него рубахой скомканной, корытом, даже пряталась за Апити, но бесполезно было всё хоть ты на нём высерись.

Шар настигал её повсюду, где б она не пряталась, и рвал болью нервы вдребезги в той последовательности, в которой хотел, как хотел да сколько хотел не зависимо от стараний девичьих…

Проснувшись в очередное утро раннее Райс в тупом неизменном состоянии полной отрешённости неожиданно задумалась. Может быть, впервые за дни последние. Вспоминая всё своё водяное сидение с начала самого. Ей показалось будто со временем избиение молниями стало менее болезненно. «Начинаю к боли привыкать?» – вопрошала она сама себя задумчиво. «Может в этом и заключается испытание?» – тут же с полной уверенностью отметила, что действительно разы последние она вполне сносно терпела боль нервную не то что вначале. И вспомнив передёрнулась.

Прислушиваясь к ощущениям тела истерзанного, как бы ища доказательства привыкания Райс поймала себя на незнакомом чувстве кожи стянутой. Она медленно потянулась телом, проверяя ощущение. Вытянула руки над водой и замерла ошарашено. На всей длине рук отчётливо проступила ажурная голубая молния, похожая на татуировку колдуний не раз ею виденную.

Рыжая дёрнулась от неожиданности округляя глаза, рывком вскинула руки к свету да рассмотрела внимательнее. Затем поднялась всем телом из воды да разглядела груди, тело и всё что оглядеть удавалось. Татуировка колдовская была повсюду голубыми загогулинами!

– Апити! – позвала она подругу заворожено.

Та не ответила, но встрепенулась и по всплеску волной побежавшему, Райс поняла, что та её услышала.

– У тебя тоже на теле татуировка высветилась?

Соседка резко руки из воды вынула, поднося их к щелям потолка на свет. Райс не нужен был ответ. Она и так увидела. Апити, как и она была расписана по всему телу окромя шеи с лицом. Лишь рассмотрев рисунок внимательно, подруга возразила царской дочери:

– Это не татуировка, рыжая, – шёпот Апити выражал наивысшую степень восхищения, – это что-то внутри. Под кожей тоненькой. Присмотрись внимательней.

– Эта хрень, светящаяся, что по три раза на день здесь объявляется, выжигает нам узор колдовской через наши мучения, – тут же выдвинула своё предположение как доказанную истину дщерь царская, при этом светясь от восторга дух захватывающего, – а ты заметила, что с каждым разом боль терпеть легче становится?

– Ну не знаю, – пробурчала Апити недовольная, – что-то я такого не заметила.

– А я заметила, – торжествующе прошипела рыжая, – я точно помню, как было в разы первые и как в последние. По-моему, мы должны к этой боли привыкнуть просто и чем больше мы привыкать станем, тем лучше будет проступать узор колдовской. А как полностью разукрасимся вот тогда нас и выпустят.

– И кто тебе наговорил эту дурость несусветную?

– Я так думаю! – заявила гордо дочь царская.

Апити ничего не ответила, но задумалась, а тут, как назло, корыто выплыло, осведомив о своём присутствии лёгким всплеском да рябью побежавшею.

Впервые за последние дни у них не случилось истерики, а Райс даже решительно настояла подкрепиться как следует. Раз им надлежит терпеть да сопротивляться неминуемому, то для этого нужны силы жизненные. И они с ожесточением на еду набросились, подъев всё что им было представлено. Затем обе насупились, как клуши нахохлились, поудобней устроились на своих лежаках в боевом настроении да принялись ждать лютого побоища, вернее очередного избиения.

Заструилось голубое свечение. Шар полез через брёвна, непонятно как. Райс со всей накопившейся в ней яростью швырнула в него рубаху скомканную, да горлом обидой сдавленным прошипела: «На!» и замерла ко всему готовая. Шар голубого свечения чистого, вылезший из стены почитай на половину, моментально покрылся трещинами, словно раскололся внутри и помутнел молоком сделавшись, уползая туда, откуда лез только что, а ярице будто ладонь обожгло огнём неведомым.

Она медленно поднесла к лицу руку разогретую. Скомканная кожа ладони действительно из белой превратилась в красную. Рыжая подняла ладонь вторую для сравнения. Та, оставалась мертвенно белою будто всю кровь из неё высосали. Райс перевела взгляд на Апити. Та, глаза вытаращив, на подругу уставилась, но тут же поймав её взгляд зашипела:

– Что ты сделала?!

– Да не знаю я, – сконфуженно ответила дочь царская, – я вот так, – и она показала, как, – швырнула рубаху да прошипела «На!» и руке вдруг тепло сделалось, а шаровая молния вся пошла трещинами да будто молоком заполнилась.

Не успели девки осознать, что же Райс такого наделала, как с другой стороны со стороны двери появилось новое свечение. Там сквозь дверь дубовую вылезало очередное наказание. Девки будто с ума сошедшие принялись руки вперёд выкидывать, шипя «На!» на все лады да что было мочи девичьей, пытались и этот шар раскрошить трещинами.

Но на этот раз не удалось, как ни старались, ни кочевряжились. Он вылез полностью и врезал им обеим по самое «не хочу» как должное. Только когда Райс получила уже четвёртую «плеть нервенную», она уже со слезами отчаяния, превозмогая боль вновь руку выбросила в направлении истязателя. Тот тут же растрескался да плавно за дверь спрятался, не причинив им больше боли страдальческой.

– Да! – завопила Райс до визга оглушающего, ликуя сквозь слёзы глаза застилающие, в один миг забыв обо всех страданиях.

– Райс как ты это сделала?! – тоже забыв избиения, кинулась к ней подруга белобрысая, – научи меня, я тоже хочу!

– Да не знаю я, – кричала Райс, обнимая Апити ревущую, – я делала, делала. Поначалу ни хрена не делалось, а потом раз и врезала.

После обеда хорошенько подзаправившись, они вновь принялись ждать боя неминуемого. Теперь у них надежда забрезжила, что рано или поздно они тоже научатся бить эту хрень круглую своей «плетью нервенной» и тогда возможно от них отстанут, отвяжутся.

Первый шар Райс разбила играючи, как только тот полез сквозь стену бревенчатую. Победный визг их был слышен, наверное, во всём колдовском Тереме. Со вторым пришлось немного помучиться да рассыпать его лишь только после трёх плетей по своим нервам пропущенным.

Кутырки от избытка чувств на них нахлынувших, принялись плясать прямо в воде плавая. Только рано радовались. Выполз третий, да отлупил их за душу милую. Ничего они с ним не смогли поделать, как ни старались, ни пыжились. «Видимо истощилась» – подытожила собственные побои рыжая, в изнеможении плавая, как отходы жизнедеятельности в своём кармане водном кверху попою.

Опосля очередной кормёжки рыжая своим повелением, не требующим от белобрысой возражений, жёстко потребовала:

– Давай Апити, впрягайся, подруга верная. Ты же видишь мне одной с ними не справиться, а со временем похоже будет их только больше прежнего. Это уж как пить дать да к еги-бабе не ходи.

Как в воду глядела ярица. Всё так и вышло, как говаривала. Лишь на третий день получилось у Апити и то лишь на третьем истязателе, когда рыжая от бессилия взвыла визгом пронзительным да отчаявшимся. Этот вопль неожиданно встряхнул светловолосую и придал ей злость нужную, в ореоле коей у неё и прошла первая «плеть нервенная». Радости Апити придела не было.

А потом началась война настоящая, хотя поначалу с успехом переменчивым. То у них получалось, то им попадало от всей души. Боль, что шары причиняли, даже Апити заметила, значительно снизилась, а у них наоборот получаться стало от раза к разу лучше прежнего.

Наконец настал тот день радостный, когда девы одолели все шары по очереди. Не получив при этом ни единого удара по своим телам истерзанным. И когда шестой по счёту шар после ужина уплыл в дверь разломанным, что-то стукнуло, грохнуло и вода на убыль пошла. Утекая куда-то из конуры их глухо запертой.

А когда стемнело, воды уже не было. Они стояли на мокром полу держа в руках рубахи скомканные в ожидании чуда какого-нибудь, обе на дверь уставились, затаив дыхание. Снаружи что-то звонко щёлкнуло, и тяжёлая дверь открылась медленно, впуская в темноту пыточной свет факелов коптящихся, что держали Матёрые Терема улыбаясь доброжелательно…

6. Коль без меры пихать все что впихивается, так и меру саму ненароком запихаешь туда, потеряв последние границы дозволенного…

На дворе дело к лету шло, когда две красавицы, татуированные узорами, отоспавшись почитай два дня без продыху впервые вышли на прогулку совместную.

За Теремом был лес огороженный или роща священная, как именовала её Мать Медведица. Хотя для яриц она больше походила на сад ухоженный. Дорожки аккуратные тёсаным поленом выложены, цветы целыми полянами высажены. Ни ветки сломанной не найдёшь ни валежника. Земля в лесу ровная, словно вода в озере.

Только где-то в глубине ближе к частоколу высокому возле пруда сказочного возвышался странный холм в полтора роста человеческого, где по кругу ровному, со знанием дела колдовского огромные валуны были разложены.

Они на пару под ручку гуляли по лесу–саду чудному не в состоянии надышаться лесным воздухом. Гордые собой, то и дело на показ выпячивая узорные рисунки на руках да ногах босых перед встречными девками теремными.

Нагулявшись да себя «на показывавшись» они меж собой заговорщицки принялись перешёптываться, соображая, что их ждёт на круге следующем, чуя задницами щуплыми, что отдыхать им долго не дадут Матёрые.

Не дали. Верно, подметили. В одно утро прекрасное Райс проснулась сном довольная, потянулась в улыбке глаза размеживая и как «плетью нервенной» по лицу врезали, так её перекосило родимую.

На скамье сидела Любовь – третья Матёрая Терема. Рядом с ней две кутырки на подросте теремные, лыбились во весь рот радостью непонятно с чего переполненные да с восторгом глазея на проснувшуюся. «Началось», – подумала про себя рыжая, а у самой аж ручонки задёргались.

По знаку руки вековухи властвующей, кутырки вскочили с мест как ужаленные да накинулись на царскую дочь словно собаки натравленные.

Райс хоть и опешила от такого пробуждения, но сопротивляться не стала намерено. Кутырки на пару принялись за её космы рыжие. Они чесали их костяными гребнями, разбирали на пряди тонкие да каждую отдельно вычёсывали. Вынув откуда-то по клубку нитей из золота, принялись вплетать их в волосы распущенные.

Процедура показалась бестолково продолжительной. Мало того, что ярица осталась без завтрака, так ещё от безделья да постоянного сидения в одной и той же позе скрюченной, хотелось прибить этих дур криворуких да медлительных.

Даже опосля того, как они всё закончили, Любовь подошла, осмотрела их работу придирчиво, по-доброму пожурила, так без ругани, указала на ошибки мелкие… и заставила всё переделать! Там ей видите ли узел не тот вывели, там плетёнка «как бык поссал», а где-то вообще у них руки не из того места выросли. Ярица зарычала глухо словно зверь затравленный, понимая, что сидеть ей ещё тут до посинения.

Выпустили Райс лишь на обед, когда в котлы забили призывные. «В доску» измученную чрезмерным вниманием, злую как собаку и с руками чешущимися, кому-нибудь врезать коли ни «плетью нервенной» так кулаком наотмашь, чтоб не казалось мало от полученного.

В узком коридоре у дверей распахнутых, её белобрысая подруга караулила. Она-то как раз чуть и не попала под руку горячую, доведённой до тихого бешенства царской дочери. Но реакция ведуньи на её вид экзотичный несколько остудила пыл кипения рыжей ярости. Лишь узрев подругу, светловолосая сконфуженно улыбнулась, засмущалась, покраснела словно девка навыдане да вместе с тем стыдливо восхитилась, широко распахнув глаза заблестевшие и при этом прикрывая рот ладонями явно выдавая тем своё замешательство.

Вид у неё был как у кутырки подглядывающей за чем-то непристойным, но жутко любопытным зрелищем. Райс с самого начала заподозрила, что эта дрянь белобрысая – её подруга лепшая, об этом что-то явно знает больше нужного, но Райс была под надзором Матерой Терема, потому разговор у дверей не заладился.

На обеде они лишь перекинулись парой слов и то со ртами набитыми, чтоб Любовь ничего не заметила.

– Давай по-быстрому, – начала Райс допытываться, – чего нас ждёт на этом круге грёбанном.

– Ну, не нас, а тебя, – так же что-то пережёвывая, отвечала Апити, – только почему тебя одну? Непонятно. Я ведь тоже хочу.

– Чего хочу? – взъелась рыжая бестия, – говори толком дрянь белобрысая. Чего мне ждать от «причесона» этого? Я уже в таком состоянии взвинченном, что и прибить могу ненароком коли что.

– Не ори, стерва рыжая. Славу [24] тебе растить будут девичью, – пробурчала Апити со ртом, набитым кашею, – только как не ведаю и не спрашивай. Наставница говаривала, мол девки… вам понравится «по не хочу самое». Пищать от восторга будете.

– Что-то верится с трудом, – тут же Райс отреагировала, запивая кашу молоком холодным да чем-то разбавленным, – с чего бы это хорошо было опосля того, как было хуже некуда. Чует сердечко моё, кровушкой умоюсь вместо воды колодезной.

– Не знаю. Но она никогда толком не рассказывала. Вечно хитро так лыбилась да утайки строила. Но коль учесть, что новый круг круглее предыдущего, надо ждать «подарочка».

– А почему меня одну расфуфырили? Тебе что, не надо Славу выращивать?

– Да чего ты меня-то пытаешь? Вон пытай Матёрую. Я сама в недоумках. Сказала же – то же хочу обзавестись таким оружием, чтоб мужиков одним взглядом в поленницы складывать.

Как опосля обеда выяснилось, про Апити не забыли, оказывается. Очередь до неё дошла лишь попозже, когда с Райс закончили.

Вечером перед сном к царской дочери пожаловала Любовь толтозадая. Дала рыже–золотой кутырке выпить чего-то безвкусного да пожелав приятных сновидений тоном мол «вот ты и попалась дрянь рыжая» закрыла дверь, предупредив напоследок, что прыгать на преграду запертую, бес толку и что, когда надобно тогда сама и откроется.

Райс, ожидая чего угодно от круга этого заранее напугалась неминуемого. Как можно удобней на лежанке устроилась да принялась ждать конец света своего, к ощущениям внутренним прислушиваясь.

Сначала почуяла как то, что выпила, живот согрело, а затем стало опускаться вниз, растекаясь там волной приятности. Ощутила, как-нечто-то тёплое стекло ещё ниже достигая волосатой щёлки девичьей да там разлилось во все стороны дух перехватывая, сладкой негой в пах впитываясь. Набухла горошина бабья похабная, заныла желаньем неведомым, заскулила беззвучно ласки требуя, призывая погладить, потрепать с нежностью, ну или хотя бы прикоснуться пальчиком. Задрала подол рубахи ярица, настороженно оглядела себя там и руку протянув ни то почесала, ни то погладила. От чего низ живота ответил блаженством волнительным до кожных мурашек да истомы трепетной. В горле пересохшем, будто застряло что, заставляя деву сглотнуть слюну тягучую, а лицо словно в жар бросило, покрывая лоб испариной.

Принялась она гладить свою щёлку настойчивей, запуская палец в расщелину. Та в ответ «потекла» податливо орошая вокруг себя скользкий сок вожделения. Нарастало непонятное возбуждение. Приятно было «до не могу, а ещё хочется». Подумала мельком, что коль таким и будет издевательство, то согласится на кругу задержаться. Спешить не куда.

И тут накатил вал, перехватывая дыхание, закончив всё фееричным взрывом искр да эмоций сладострастия. Тело охватила дрожь божественная, волнами блаженства по телу прокатывая. Сбивая дыхание да сердца биение, от чего издала стон непроизвольный сладостный.