Читать книгу ПутешестВеник, или С приветом по Тибетам - Александр Борисович Пушко - Страница 4

Прошлое растёт, а будущее сокращается. Все меньше шансов что-нибудь сделать – и все обиднее за то, чего не успел (с).

Харуки Мураками.

Годы учёбы в техникуме Вениамин не очень любил вспоминать. Он начал, своё образование и учился правилу «копейка рубль бережёт», а страна начала стремительно разваливаться и забывать не только о копейках, но и о самих рублях, в почёте были условные единицы.

Изголодавшаяся по продукции лёгкой промышленности страна, благодаря сначала кооператорам, а потом коммерческим магазинам, наконец, увидела разнообразие и обилие одежды, техники и прочих товаров.

Тяжёлая же промышленность, на деле оказавшаяся не такой уж и тяжёлой, начала легко просачиваться через границу в виде металла, древесины и прочего народного достояния. Обогащая при этом отнюдь не народ, в широком смысле этого слова.

Уже привычный дефицит капитулировал под натиском бартера и челноков, но стремительно нищающая основная масса населения была этому уже не рада. Хорошо, конечно, иметь на прилавках десятки видов колбасы, как на пресловутом загнивающем западе, но фиг ли толку, если зарплата позволяет купить только хлеб, на который её можно положить. Да и то если эту самую зарплату не задержат на полгода.

Министр финансов во всеуслышание заявлял о желании стать безруким, но спустя некоторое время народ, поверивший было ему, хотел уже не только его руки, но и голову, а самые ретивые говорили и других его, более интимных органах.

Пришло новое поколение хозяйственников, у которых вся бухгалтерия была в голове или в лучшем случае в записной книжке. Налоги, учёт, что это, вообще, ? Купил, потом в три раза дороже продал, и на эти два прОцента живёшь. А в орфографическом словаре самые знакомые слова это – ОППАзиция, ЧИСТАписание и ТИПАграфия.

Кроме того перспективе нормально работать Вениамину по только что полученной профессии после окончания техникума, мешало горячее желание военкома поскорее заполучить его под своё попечительство.

Маму сократили, и она за год поменяла три работы. Сбережений особо не было, помощи ждать не от кого. Поэтому, когда Веня пошёл в армию, она вздохнула с облегчением.

По причине слабого зрения, испорченного, как говорила мама, из-за своей неуёмной любви к чтению, Веня попал в стройбат.

–Стройбат – самые страшные войска – нам даже оружие не дают – так шутили, сами о себе, его сослуживцы.

Но Вене отношения в его части были даже лучше. Вопреки всем известного лозунга, не менее известного рода войск: «Никто кроме нас», здесь царил принцип: «С фига ли мы?»

Нормально работаешь и никто тебя не замечаешь. Совмещаем пространство и время: «Копаем отсюда и до обеда». Не умничаешь и тебе не задают глупых вопросов.

Его воинская часть была под Ленинградом. Вопреки всем ужасам, рассказываемым о службе в армии того период, конкретно он отслужил более-менее неплохо. В относительном тепле и сытости.

Его приметил прапорщик Нурмамедов, заведовавший складом. Заинтересовавшись записью в личном деле «бухгалтер», он, оставив при себе молчаливого новобранца, и был поражён талантом того знать в любой момент сколько, чего и где находится у них на складе.

Правда, эта же черта имела нехорошую «побочку». Веня с беглого взгляда подмечал любые перемещения хранимого имущества. Он искренне удивлялся, как из-под опечатанной двери склада, ночью мог запросто быть унесён мышами ящик тушёнки. Ну, по крайней мере по версии Нурмамеда.

Да, да, Нурмамед. По обычаям своего аула он был, Нурмамедом Нурмамедовичем Нурмамедовым. Его отец, его дед и так далее, все были Нурмамедами. Когда его смогли каким-то образом завлечь на получение паспорта, к единственному своему идентификатору – Нурмамед, он получил фамилию и отчество, а заодно и повестку, и сразу же отправку в учебку в армию. Всё по стандартному сценарию: «Как попал в армию? Спустился с гор за солью – забрали служить.»

–Валико! – так на кавказский манер, он изменил фамилию своего головастого рядового, Валькер.

– Ты не поверишь! Я раз подхожу к складам, смотрю и думаю, откуда-то такса приблудилась, лежит у ворот. С руку мою, по плечо. Подошёл ближе, а это крыса! Посмотрела на меня и так вальяжно пошла, во-о-о-н под тот пандус. Ни капли страха! Вах, боюсь.

Памятуя фразу Суворова: "Любого интенданта после пяти лет службы можно вешать безо всякого суда", Веня делал вид, что верит. Тем более служить здесь было намного лучше чем под Алакуртти, где находилось одно из их подразделений.

На учения некоторые из ребят ездили туда и по возвращении уже никогда не становились прежними. Про саму тамошнюю часть ходили легенды. Говорили, что уйти на дембель с полным комплектом родных зубов, было почти невероятным чудом.

Хотя о том, что не всем легендам можно верить Веня скоро убедился сам, благодаря забавному случаю. Один раз они с машиной поехали на базу. Получить кое-что по мелочи. В очереди в разговоре обычно первый делом узнают, кто откуда. Когда Веня сказал откуда он, его собеседник только и смог сказать: «Да, ну, на!»

–А ты знаешь там у вас за южным портом и угольной базой, хабзайка есть, на мотористов учат?

–Ну да. Если с центра едешь вдоль побережья туда дорога прямо, а налево, от берега вглубь, отворотка большая на промзону, я там и живу.

И поведал тогда ему служивый этот историю, про Венин родной город, где жил-поживал он столько лет, а всей правды жуткой не знал.

Был он как-то у них проездом. И позвал его к себе в гости заехать одноклассник, невесть, как попавший учиться в эту самую хабзайку, и живший при ней в общежитии. Ехал он к нему днём на автобусе. Вид из окна был невесёлым, но, как говорится в песне «мёртвые с косами вдоль дорог стоят», такого не было.

Встретились они с приятелем, начали они отмечаться, усугублять, а тот его сразу предупреждает: «Если напьёмся, и кто позовёт догоняться, ты ни-ни, как стемнеет из общаги не ходи». Ну, пока суть да дело, отметили крепко, начали рано, клюнул он носом и проснулся уже часов в одиннадцать вечера. И спросить не у кого, как утром автобусы ходят. А утром поезд у него, не то чтобы рано, но и добираться непонятно, как и сколько.

Подумал, вещи схватил, да и почапал. Думает до вокзала доберусь, там всё веселее, видеосалоны тогда ещё в моде были, да и наливали пассажирам в кафешках не стесняясь, в любой время, в любую тару. Хоть в мыльницу.

Стоит он на остановке значит. Машины едут, но не подбирают. Он вроде и выглядит не, как бомж, но и люди, может по делам своим торопятся, а может знают, что наверняка не по пути. Бог их знает, может просто говнюки, и такое бывает. Но потом даже два такси с зелёными огонёчками проехали. Странно.

А в третьем таком такси, дверь, метрах в двадцати до него не доезжая, распахнулась и шофёр крикнул во всё горло, словно духов отгоняя и не снижая скорость: «Запрыгивай на ходу, я тут останавливаться не буду!»

Тут рассказчик сделал паузу, словно ещё раз переживая откровение, накатившее на него в тот момент. Запрыгнул, он на автомате почти, в машину и вспомнил предупреждение друга своего, а по спине прошёл нехороший холодок, и остаток хмеля вышибло на раз. Изловчился он, и дверь захлопнул.

А водила всю дорогу поглядывал на него, словно зомби у кладбища подобрал, а не пассажира на общественной остановке. И по приезду на вокзал взял с него очень по-божески и жест на прощание сделал, как показалось этому бедолаге, будто перекрестил его.

Веня, конечно, хотел убедить его, что всё не так плохо на самом деле. И что просто совпало, может с той самой угольной базы зэка какой сбежал в то самое время. Но даже Нурмагомед, знавший его, как облупленного, посмотрел тогда на него как-то по-особенному, то ли с уважением, то ли даже с опаской.

Такие вот городские легенды.

Но вернёмся на наш склад.

Ещё, например, удивительно было Вене, почему сапоги, не побывавшие в употреблении, согласно ведомостям, и находящиеся у них на хранении, были в таком состоянии, словно в них отходил уже не один призыв. И самое главное проверяющие, посещавшие склад, как и прапорщик, не замечали этого удивительного факта.

Но это уже относилось к талантам самого прапорщика, а Веня списал это на особенности своего восприятия. Мы же с вами помним садик и беседу с мамой, о том, что надо иногда делать вид, что ты что-то забыл.

Ну и, конечно, скидку надо было делать на то, что после радушного приёма Нурмамедом, этих самых проверок, в их убогой каптёрке, с режущим глаз и не вяжущимся к обстановке, богатым столом, с яствами неведомо откуда взявшимися у простого прапорщика, редко кто мог уйти на своих двоих.

Был представитель маленького народа гор, название которого Веня так и не запомнил, горячим и вспыльчивым, но на самом деле отходчивым, добрым, и щедрым. Судя по всему, как появлялись у него деньги легко, так же легко и уходили.

Когда срок службы Вени подходил к концу, стал он его уговаривать остаться на сверхсрочную, прапорщиком: «Ты не понимаешь, на гражданке сейчас анархия. А мы с тобой такие дела тут будем делать, вах, всё будет у тебя! Квартиру служебную сделаем тебе, чего ты там на севере своём забыл? Маму сюда перевезёшь.»

Он даже выбил Вене краткосрочный отпуск, чтобы тот посоветовался с мамой. Но Веня вернулся с твёрдым желанием вернуться на гражданку, а Нурмамед, вопреки опасениям Вени, не стал сетовать, что тот обманул его надежды, и сказал только: «Мама это святое, береги её.»

Был он человеком душевным. Пел он песни, когда занимался своими нехитрыми складскими делами, на своём гортанном языке в полный голос. Как-то раз он долго рассказывал о том, как красивы, неведомые Вене горы на его родине. Веня, конечно, знал об альпинистах, о восхождениях, об Эвересте, Килиманджаро и Памире, но никогда не понимал, что заставляет людей забираться, рискуя жизнями, на эти самые горы.

Уходил на дембель он по гражданке. В его гимнастёрке и парадке, да и в сапогах, наверняка ещё кто-то походит, подумал он. Нурмамед подарил ему, сняв со своей руки, электронные часы Casio, ставшие модными в то время.

– Будешь в Ленинграде заходи в гости, не стесняйся. Тут тебе всегда рады. А уеду домой, напишу тебе. Приедешь к нам я тебе покажу, как красивы горы, как гостеприимен наш народ. Вино, шашлык… Минералка прямо из земли ключом!

Двери автобуса закрылись, и Веня проводил взглядом оставшегося на остановке кудесника склада воинской части 40311.

А дома его встречал Макар. Да не просто Макар, а Макар 2.0!

За два года, что Веня топтал, так сказать, кирзовые сапоги, Макар сделал огромные шаги. Но, обо всём по порядку.

Бокс!

Это определяющее слово.

При чём ту бокс, скажете вы. И вы, конечно, будете… не правы.

Бокс, бокс и бокс. Три раза бокс, как три раунда в этом самом боксе.

Первый раунд. Бокс.

Макар, как и сказал в тот памятный день, когда они с Веней чуть не стали обедом для собаки, пошёл на занятия по боксу. И делал большие успехи. За год он сделал то, на что другим требовались 2-3 года тренировок.

Тренер отмечал его раскованность и нацеленность на атаку. В Макаре не было инстинктивного страха. Наставник, конечно, бывало ругался за то, что его ученик нарывался, и иногда его даже присаживали отдохнуть на настил более опытные спарринг партнёры, но в то же время, он понимал, что это всё были ребята, с которыми его ученик, по-хорошему, и не должен был ещё встречаться на ринге. Причём спустя пару месяцев тот возвращал им должок с лихвой.

Через полтора года на весеннем чемпионате города среди мальчиков, он занял второе место, уступив лишь перворазряднику, с гораздо лучшей техникой. А осенью после спортивного лагеря его взяли на соревнования в Ленинград, и он снова проиграл только в финале, и то явно из-за предвзятости судей.

С ним боксировал тоже Николай, долговязый парень из Ленинграда. Их бой так и прозвали «Два Н». Во-первых, два Николая, а во-вторых, два нокдауна. Причём сначала на настил присел Макар. Судья отсчитал положенные секунды. Соперник посчитал, что победа над, почти на голову ему проигрывавшим в росте, провинциалом, у него в кармане. И на последних секундах в нокдаун послал своего соперника уже Макар.

Многие говорили, что спас его только финальный гонг, да и сам гонг прозвучал раньше чуть ли не на двадцать секунд. Этот бой принёс Макару звание КМС.

Второй раунд. Бокс.

Вы не подумали, а почему это Веня пошёл в армию, а Макар его встречал оттуда. Опять же бокс! Ещё не начала утихать радость от серебра на таких крупных соревнованиях, как на комиссии в физдиспансере врач констатировала значительное ухудшение зрения у юного спортсмена. Вердикт был однозначным, занятия прекратить!

Но нет худа без добра. Крепкий и шустрый, в повседневной жизни, подросток, на комиссии в военкомате с трудом не только видел, но и слышал врачей, а они, увидев запись в медкнижке со страшными словами «разрыв и отслоение», отпускали неудавшегося призывника, перешёптываясь: «Бедный мальчик! Не спорт, а калеки. Такое горе.»

То, что давалось другим за большие деньги или по большому блату, пришло к Макару прямо в руки, практически само.

Своё категорическое нежелание идти в армию, Макар Вене объяснял тем, что начинается время больших возможностей.

– Ты балда, Веня. У тебя же тоже вон лупы, коси! Сейчас начинается новое время. Я на батю хочу точку торговую оформить. Коммерческий магаз открою. «Комер» назову. Ну, типа с намёком, на бумер, это машина такая крутая. Я себе обязательно возьму потом! Товар поднаберём, я буду разруливать дела, у бати дружки с отсидки остались, они сейчас все в коммерцию подались. Знаешь какие бабки зарабатывают! А у тебя башка варит, ты ещё и бухгалтер без пяти минут. Я-то, так, мимо проходил. Без тебя и диплома не получил бы.

Третий раунд. Бокс.

По необъяснимой, для Вени причине, когда он вернулся с армии, именно у боксёров дела в торговле шли лучше всех. Все самые лучшие точки на рынке, самые ходовые магазины, торговые базы, оказались под руководством друзей Макара по спорту. Даже в милиции оказалось множество друзей, или, как Макар говорил «братанов» – спортсменов. Веня точно помнил, что вся секция, все смены, вместе взятые, со всеми кто бросил занятия через пару недель и первого разбитого носа, насчитывали от силы полторы сотни учеников. Сейчас же по скромным подсчётам их было не меньше тысячи.

Макар быстро определил друга детства в одну из своих точек, присматривать за хозяйством, вести учёт, развивать ассортимент. За короткий срок Веня не только вывел на чистую воду несколько нечистых на руку продавцов, но и значительно расширил рынок.

Потом, чуть въехав в суть происходящего, он сказал Макару то, о чём тот, как оказалось, и сам уже начинал задумываться. Расцвет торговли ширпотребом неминуемо пойдёт на спад, как в своё время торговля с ящиков на остановках или в киосках у продуктовых магазинов. Большие дяди с Москвы по слухам начали потихоньку скупать разваливающиеся производства.

Макар начал было подкатывать к цехам на промзоне, родным и близким с детства, думал организовать там складские площади для хранения, но ему быстро дали по рукам. На опустевшие и, казалось бы, никому не нужные, пустующие площади, уже наложена была лапа и по такой цене, что Макар квартиры в своём доме в деревяшке дороже купил, чем было отдано за тысячи «квадратов» цехов.

Кстати, да. В отличии от бывших начальников завода, получавших квартиры рядом с промзоной бесплатно, но предпочитавших переселятся в центр, Макар был патриотом мест своего детства. Его привязанность к своему дому, дому где прошло его детство, многим была совершенно непонятна. Ну, как бы то не было, когда у него появились деньги, он выкупил сначала все три квартиры на своём этаже. Потом весь подъезд, а потом весь дом.

Хотел организовать офис под одной крышей со своим родовым гнездом и ходить на работу в тапочках, но потом ему подвернулось офисное здание в портовой зоне. Отдали его ему за копейки, так, как балансовую стоимость никто не удосужился пересчитать с цен развитого социализма, здание добротное, кирпичное. Какая никакая, а общая с портовыми властями, охраняемая зона с проходной. Далековато от делового центра, но Макар и не любил светиться. Многих своих знакомых, по дикому бизнесу 90-х, он уже проводил в последний путь.

Так и получилось, что он дал своей «деревяшке» вторую жизнь. Дерево оказалось неплохим и сруб не гнил. Обшить внутри и снаружи, облагородить дом, было делом техники. Так и появилась на окраине города, усадьба, с теремом и четырёхметровым забором.

А гости по достоинству оценивали модные, в то время, евроремонт, почти загородную тишину и уют, а спустя какое-то время и дорогу сюда, которая странным образом попала в список на первоочередной ремонт.

Макар первое время частенько буквально затаскивал к себе Вениамина и Нину, благо жил Веня по-прежнему в двух шагах. Ему хотелось и показать, чего он добился, и ввести делового партнёра в круг своих знакомств. Но друг детства был далёк от всего этого. Он с недоумением воспринимал хвастовство друга, а ля «Ну, как тебе? Есть теперь к чему стремиться!» Ведь он помнил, как жил Макар в детстве, как они вместе мечтали не о роскоши и застольях, а о приключениях и дальних странах.

А потом они с Ниной сошлись окончательно и переехали в хрущёвку почти в центре.

Кто такая Нина? Точно, я ж совсем забыл, а Веня не любил вспоминать годы учёбы.

Нина училась на курсе экономистов в том же техникуме и сразу же заинтересовалась парочкой поступивших мальчишек. Веня естественно этот интерес не заметил, а вот Макар, так же естественно, принял этот интерес на свой счёт.

Макар, вообще, умел привлечь к себе восхищённые перешёптывания девчонок, и не только. Взять хотя бы тот случай, когда на ноябрьских каникулах они группой от техникума поехали в Ленинград на экскурсии.

Поселили их почти за городом. Каждый день после очередной поездки по трём-четырём достопримечательностям, они возвращались больше получаса от метро на автобусе до конечной остановки маршрута.

На конечке, прямо лицом к остановке, стояла столовая, привычно разместившаяся в стандартном цоколе хрущёвки, куда они и заходили на свой поздний обед. Высокие ступеньки этого заведения общепита бросались в глаза едва открывались двери автобуса.

Половину предыдущей ночи Макар проболтал с пацанами с Казахстана, приехавшими, как и они на каникулы на экскурсию, и живущими в одном с ними, люксовом, как они шутили, двадцатиместном номере на турбазе. Весь этот день Макар был в состоянии: «Поднять, подняли, а вот разбудить забыли». К тому же в автобусе, несущем их группу, после особо изнурительных в этот день экскурсий, к долгожданному обеду, было на редкость многолюдно. И Макар всю дорогу ехал почти на подножке у дверей, не продвигаясь в салон.

Когда двери на одной из остановок открылись и он, наконец, увидел долгожданные ступени, он с облегчением ступил на тротуар. Выходящие люди толкали его, и он прошёл несколько шагов вперёд, глядя под ноги, чтобы не утонуть в круглогодичных, питерских лужах. Только после этого он поднял свой взгляд от асфальта.

Вместо столь милой, стандартной надписи: «Столовая», висела вывеска «Хозтовары» и дом был не пятиэтажный, а девятиэтажка! Макар, ещё не понимая до конца такой метаморфозы, обернулся и увидел отходящий от остановки автобус, из которого, с задней площадки, на него глядели застывшие в ужасе девчонки.

Автобус уходил в никуда, а он оставался неизвестно где, и куда ему надо ехать, он не имел никакого понятия. Любой подросток, наверно, в такой момент забился бы в истерике, и закричал: «Я отстал, я потерялся!»

Любой, но только не Макар. Не раздумывая ни секунды Макар побежал за автобусом, набиравшем скорость.

Ерунда, непонятно зачем, вообще, автобусы, ведь скорость автобуса и человека равны! Постойте или, всё-таки, нет?

Неизвестно, что было в голове у парня в этот момент и на что он, вообще, надеялся, но на следующем перекрёстке он действительно догнал автобус, вставший на светофоре. Но дело в том, что догнал он его перед самой сменой красного на зелёный, и едва он упёрся руками в колени и согнулся, чтобы унять бешено стучащееся сердце, как автобус рванул дальше и девчонки потеряли его из виду.

А в автобусе в это время, разъярённая классная руководитель, пробиралась, с так удачно занятого сидячего места впереди, к вопящим девчонкам на задней площадке.

–Как отстал?, как вышел? Ну, этот Макаров, я найду его, я его точно прибью! Я так и знала от него только одни неприятности! Ведь, как я его не хотела брать!

А в это время пассажиры, оккупировавшие самые хорошие места с видом на тротуар, наблюдали, как их обгонял едущий по первой полосе троллейбус. На задней лестнице его висел Макар, с таким непринуждённым видом глядя на автобус, что даже не верилось, что он снаружи, а не внутри транспорта.