Читать книгу Княжья воля - Александр Бубенников - Страница 8

Свадебный поезд московской невесты отправился 13 января 1495 года, после того, как государь, отслушав утром Литургию в Успенском соборе со всем своим великокняжеским семейством и с боярами, призвал литовских послов, торжественно вручил им Елену-невесту и церемонно проводил до расписных саней.

На Дорогомиловской – чтобы дорога была милая! – заставе, на окраине Москвы Елена остановилась, жила там два дня, две ночи ночевала с дочерью мать Елена, давая ей последние, тайные наставления.

Брат невесты, 17-летний Василий, угостил здесь послов великолепным обедом, во время которого вина драгоценные и меда стоялые лились полноводной рекой без начала и конца. Повод-то был значительный: Русь с Литвой замирялась, и на алтарь замирения приносился брак династический московской первой невесты Елены и литовского первого господаря Александра. Да и чтобы свадебный поезд не застрял в русских просторах, чтобы воистину дорога на запад оказалась милой, требовалось и литовским послам, и сопровождающим московским боярам напиться, как следует, по-настоящему «на долгую дорогу-дороженьку».

Дважды на Дорогомиловскую заставу наведывался сам государь, словно чуя, что видит любезную доченьку в последний раз…

Сурово глядел на великую княгиню Софью и выговаривал:

– Небось, нашептались, две кумушки за спиной отца-государя?..

Елена вспыхнула:

– Ну, что ты, батюшка… Разве можно…

Великая княгиня одернула государя, глядя на него свысока и без должного пиетета.

– Какие-то наставления женские даются не для мужских ушей… – и презрительно фыркнула… – Нечего смущать девицу и любопытствовать излишне…

«Знаем твои наставления византийские опытной интриганки… – подумал государь. – Хочешь разыграть литовскую карту замужества дочери, чтобы пододвинуть к престолу своего сына-первенца Василия-Гавриила в обход моего Дмитрия-внука… Впрочем, почему только «её» сын?.. Он такой же и «мой»… Только пока так складывается, такова правда жизни, что мой внук ближе к сердцу государеву, чем сын мой…»

– Ну, ладно, не буду пытать ни дочку, ни матушку… То ваше дело кумушек наставления бабьи давать и им следовать… Только доченька, есть ещё отцовские наставления, нарушать кои нельзя царевне московской… От нарушений таких в латинском стане большой ущерб государству Русскому может сделаться…

– Твои наставления, батюшка, для меня наиглавнейшие… – сказала Елена и посмотрела смущенным взглядом в непроницаемое лицо величественной матери, слывущей первой интриганкой в Москве, – «Да и в Литве теперь тоже» – подумала без тени улыбки невеста.

– Вот я тебе и зачитаю их… А, чтобы ты никогда на девичью память не ссылалась, мол, не помню, подвела память, я тебе вручу эту драгоценную записочку отца-государя… Храни её, как зеницу ока… несколько раз на дню туда заглядывай даже тогда, когда содержание записки назубок выучишь… В записочке не только рука великого князя московского видится, там воля княжья, равная для тебя Божьей воле…

– …Читай, не томи душу… – снисходительно сказала Софья, подумав про себя: «Я ведь тоже дочери княжью волю, только тайную, материнскую, насчёт Василия-Гавриила, велела исполнить, снесясь с женихом, супругом Александром… Насчёт ослабления влияния Елены-Волошанки в Москве и отсрочки венчания на царство Дмитрия-внука через изгнание иудеев из Литвы латинской церковью по велению великого князя Литовского…»

Весёлый вопросительный блеск светился в глазах высокой, грациозной Елены, в неяркой, но чистой и нежной красоте всего её девичьего облика. На лице ёё играло ласковое, доверительно-шаловливое выражение, когда отец неторопливо доставал и разворачивал памятную записку для московской невесты.

«А вдруг, правда, я уже больше никогда не увижу отца?.. Вдруг так всё случится и устроится в моей жизни, что я никогда не услышу его голос, такой родной и близкий?..» – подумала Елена и почувствовала сильное сердцебиение и лёгкое головокружение от пронзительной мысли – «Неужто всё это в последний раз? Родителей вижу в последний раз… Слушаю батюшку в последний…»

Впоследствии, уже в Литве Елена часто доставала эту достопримечательную записку отца, написанную в середине января 1495 года, и когда читала, всегда слышала голос спокойный требовательный голос отца-государя, – и всегда к глазам подступали слёзы…

А Иван Васильевич, подбоченившись, время от времени поглядывая со значение то на взволнованную дочь Елену, то на супругу Софью с непроницаемым лицом непобедимой интриганки – думавшей во время чтения о своём, как бы тайно от государя и половчее с помощью латинской церкви изгнать из Литвы своего зятя всех иудеев для ослабления московских великокняжеских позиций своей личной соперницы Елены-Волошанки и отсрочки коронования её сына Дмитрия.

Государь читал записку уверенно, не форсируя голоса, с выражением, с чувством собственного достоинства отца, благословляющего свою дочь на добрые дела следования греческой вере их дедов и прадедов в опасном стане латинян:

– Память великой княжне Елене… В божницу латинскую не ходить, а ходить в греческую церковь… Из любопытства можешь видеть латинскую церковь или монастырь латинский, но только однажды или два раза. Если свекровь твоя будет в Вильне и не прикажет тебе идти с тобою в божницу, то проводи её до дверей и скажи учтиво, что идёшь в свою церковь…»

Государь ничего не забыл в своей памятной записке дочери и в особом тайном предписании, обращенном к главе свадебного поезда Семену Ряполовскому как ответственному за соблюдение в полной мере всех государевых интересов. В тайном наказе для Ряполовского приказано было требовать, чтобы Елена венчалась в греческой церкви, в традиционной русской одежде, и при совершении брачного обряда на вопрос епископа о любви её к Александру Литовскому должна ответствовать:

«Люб ми, и не оставити ми его до живота никоея ради болезни, кроме Закона; держать мне греческий, а ему не нудить меня к римскому».

Кроме главы московского посольства невесту в свадебном поезде сопровождали боярин Михайло Яковлевич Русалка и Прокофий Зиновьевич с женами, дворецкий Дмитрий Пешков, дьяк и казначей Василий Кулешин, несколько окольничих, стольников, конюших и более сорока детей боярских.

Во время прощания с дочерью у государя брызнули слёзы, прямо на виду у всех. Великая княгиня Софья не проронила ни слезинки.

Елена простилась с родными. Путь лежал в далекое неведомое Великое княжество Литовское. Тревожно было на сердце невесты, какие там нравы, кто будет окружать великую княгиню литовскую. Она попросила рассказать о Литве посольского дьяка Курицына. А тот вместо долгого рассказа дал в руке княжне письмо оттуда с той стороны с рассказами о житье-бытье тамошним: «…Паны здесь живут богато, строят себе замки каменные. Дом их – полная чаша, и в деньгах всегда избыток. Одеваются просто, кто как хочет, и в богатых платьях не хаживают. Жены панов, и они сами не гоняются за модой, носят прадедовскую одежду, и обычаев польских не перенимают. К столу у них подаются борщ, утка с перчиком, полоток с грибами, а на праздник рисовая каша с шафраном. Но тортов и сластей заморских не знают. Пьют паны мальвазию, пьют мёд и водку, а о венгерском вине и не слыхивают, за немецкими и польскими обычаями не гоняются…»

От Курицына Елена подробно узнала о своем литовском женихе: тот был четвертым сыном короля Казимира Ягеллона и Елизаветы Австрийской. Утонченная и образованная мать еще в детстве подобрала сыну воспитателей, польского историка Длугоша и итальянца Каллимаха. Чувство глубокого уважения и симпатии внушало и то, что знающий латынь и античных авторов, великий князь с упорным литовским характером отличается наружным спокойствием и радушием к том, кто ему дорог и равнодушен к остальным.

Немного полегчало на сердце Елены после рассказов Курицына, когда прочитала она о быте панов и князей литовских – повеселей пошла дальняя дорога. Движение свадебного поезда от Москвы до Вильны было полно безграничного торжества и веселья для русского и литовского народов, которые видели в союзе двух властителе, тестя и зятя, творимого на глазах приверженцев греческой и латинской веры залог долговременного, счастливого мира.

В Можайске первая остановка свадебного поезда, и здесь же была первая торжественная служба в Никольском соборе. Летописное упоминание связывает первую остановку свадебного поезда в связи с молебном у местной чудотворной иконы Николы Можайского, святыне и русских, и литвинов. Таков был неукоснительный наказ государя Ивана Великого – знаменоваться у чудотворного образа Николы православной невесте! – направляющимся в Литву к великому князю Литовскому Александру Казимировичу боярам Семену Ряполовскому и Михаилу Русалке, главным сопровождающим великую княжну Елену к ее знаменитому и коварному по русским меркам литовскому жениху латинской веры.

Из наказа государя следовало, что по пути в Литву с ответственным поручением главе миссии Ряполовскому и его правой руке Русалке первым наперво необходимо было предстать в Можайске пред одной из самых почитаемых на Руси чудотворных икон и заручиться небесной поддержкой святителя Николы. Историческую фразу из наказа: «…А в Можайске у святого Николы быти ей и молебен велети пети…» следовало толковать так: для Небесной Защиты невесты и в ее лице всей Руси Московской в грядущем мирном противостоянии с латинской Литвой обязательно надо предстать перед иконой, знаменитой чудесами государственными, обязательно отслужить торжественный молебен. Молиться надобно всем ради укрепления московско-литовских уз в хрупком равновесии и утверждающемся ладе приверженцев христианской веры в греческой и латинской традиции…

Первая остановка свадебного поезда в Можайске с православной русской невестой к литовскому жениху-латинянину должна было бы привлечь чудотворное действие священной иконы на брачующихся…

Можайскому молебну и Небесной Защите его чудотворной святыни в самом начале пути свадебного поезда было уделено такое первостепенное значение потому, что по воле странных и трагических страшных обстоятельств эта Небесная Защита не распространилась на Ивана Можайского и Ивана Младого (с можайской кровью в жилах) и на государева брата Андрея Большого, последнего можайского князя, заморенного год назад в тюрьме «Государем всея Руси». В Небесной Защите этим людям было отказано – раз они были изгнаны и уничтожены…

Но на Руси во время правления Ивана Великого что-то случилось, что-то произошло, раз Небесная Защита, не спасая конкретных людей, Ивана Младого, Андрея Большого, спасала Русь, стремительно расширяющееся Русское государство, прирастающее новыми землями и народами, что притягивались к Москве православной государя Ивана Васильевича…

Иван Великий, безмерно скорбящий о преждевременной гибели сына, рожденного от можайской княжны в трагических обстоятельствах выживания династии великих московских князей во времена Василия Тёмного, мучающийся оттого, что он погубил своего брата, можайского князя Андрея Большого в подозрении в измене, наказывал просить своих бояр в молебне подле Николы Можайского в новой Небесной Защите своей дочери и всей Руси Московской…

Когда свадебный поезд Елены добрался до нового пограничного владения Москвы Вязьмы, поезд торжественно встретили все князья Вяземские с пышными свадебными дарами.

Не менее пышный и сердечный приём ожидал Елену и в первом крупном городе на территории Литвы, Смоленске. Великую княжну Елену торжественно приветствовал смоленский наместник Александра Литовского, все боре и жители города. Русское православное духовенство организовало в честь невесты великого князя Литовского грандиозный молебен с Смоленском кафедральном соборе. Елена, потрясенная пышностью приёма на литовской земле, оставалась в Смоленске два дня, чтобы затем свадебному поезду двинуться дальше

В Витебске, Полоцке, других литовских городах знатные вельможи и православное духовенство встречали великую княжну с пышными дарами и искренней радостью и любовью, радуясь тому, что кровь Владимира Святого и московских князей скоро соединится с кровью Гедимина и Витовта. Что церковь греческая, сирая, безгласная и забитая в Литве, находящаяся в тени латинства, найдёт ревностную покровительницу православия на троне. Что брачным союзом и мирным договором Москвы и Литвы в славное правление Ивана Великого возобновляется древняя, добросердечная связь между единоплеменными народами.

Когда великая княгиня Елена Ивановна прибыла на глубинную литовскую территорию, близ Крево её встретили особо доверенные жениха Александра, князь Константин Иванович Острожский и князья Иван и Василий Глинские, которые от имени жениха предложили невесте роскошную карету с запряженными восемью серыми жеребцами в дорогой сбруе. Елена, выполняя наказы отца, отказалась пересесть в литовскую карету и осталась в надежной московской повозке, в богато украшенных санях. Елена строго выполняла наказы отца-государя: она могла воспользоваться каретой жениха, предложение которой всё-таки ожидалось, только в том случае, если в карете будет находиться мать Александра, чтобы приветствовать невесту и сопровождать её к сыну.

За три версты до Вильны окруженный двором и знатными вельможами князь Александр лично встретил невесту верхом на коне. Подъехав к невестиным саням, князь приказал постелить между его конем и повозкой Елены красную суконную материю. Московские бояре по приказу главы свадебного поезда Ряполовского ответили так: положили у ступенек саней поверх литовской материи свою более полновесную шерстяную ткань – дамаск. Этой символикой обозначилась встреча Москвы и Литвы: спешившийся жених ступил на свою литовскую материю, а невеста на свой московский дамаск, то есть при встрече каждый был на «своей территории».