Читать книгу Годунов. Кровавый путь к трону - Александр Бубенников - Страница 3

Зимой 1584 года в небе над Москвой появилась комета с крестообразным оперением – вечная предвестница погибели кесарей-императоров. Эту комету Грозный и Годунов увидели одновременно между колокольней Ивана Великого и собором Благовещенья, когда царя, закутанного в меха, вынесли на красное крыльцо в сопровождении его ближнего боярина. Царь задумался и понял, что должен скоро умереть – но когда и как?… Грозный долго смотрел в холодном прозрачном воздухе на комету, предвестницу гибели, изменился в лице и тихо сказал окружающим:

– Вот знамение моей смерти…

Он внимательно посмотрел на Годунова и на своих лекарей – те, потупившись, молчали и не отговаривали царя в его напрасных подозрениях о неминуемой скорой кончине, сами ведь все уши прожужжали Грозному о «разложении его крови» и «разрушении внутренностей».

Годунов хотел успокоить царя, но не нашел в голове нужных слов утешения. Утешение неспокойного царя надо бы было найти в сердце, душе, но сердце боярина билось ровно и спокойно, а его почему-то обрадовало странное ледяное равнодушие. «Кто-то видит в знамении признак своей смерти, а мне не страшно почему-то, ибо я в свои 32 года так далек от смерти, рано мне умирать… И ни к чему. И многое надо еще сотворить в своей жизни, что не сотворил… Но сотворю, если случится смерть природного царя… Сам же желает смерть накликать… И накличет после зловещего природного знамения природный царь – из последних московских Рюриковичей…» Такие мысли пробежали в голове Годунова, он побледнел, потом почернел лицом и отошел от суетящихся перед царем лекарей, лепечущих свои утешения и советы – успокоиться и не принимать все близко к царскому сердцу.

К этому времени появления зловещей кометы тело царя распухло, кожа отходила клочьями, волосы лезли прядями, от плоти исходило смрадное зловоние, которое нельзя было заглушить никакими мазями и притираниями, от гниения внутри, опухоли снаружи. Грозный почему-то был равнодушен к бесполезным усилиям колдующих над ним лекарей после того как, покаявшись, он позаботился о составлении Синодиков ради поминовения всех опально-убиенных. С синклитом своих придворных лекарей во главе с известным фламандским врачом Эйлафом Грозный даже шутить себе позволял – не над собой, а над болящей и смердящей плотью:

– Плоть царя трупом смердит, зато душа его парит…

Годунов морщился, слыша многократно эту царскую шутку, и отвечал своей ответной боярской прибауткой, только мысленно: «А у тридцатилетнего боярина плоть не смердит. А душа парит, потому что ей весело, что на свету, что в сумерках». Годунов знал, что царь страшится наступления сумерек, где его обступают призраки, среди которых он почти всегда видит своего сына Ивана… Иногда он, поднявшись с постели, звал призрака загубленного сына, шел за призраком, беседуя, а то и споря в голос с ним, словно продолжая старый роковой спор в Александровской слободе – только уже в пустом зале дворца… Потерявшего сознание царя приводили в чувство, относили в постель… Иногда он отказывался ложиться, призывал священников, велел звонить в колокола и служить молебен – он знал, что скоро умрет, но все же цеплялся за жизнь… Зачем?… Ему надо было сделать что-то важное не только в последние дни жизни, но и перед самой смертью…

В предчувствии конца, уже после рассылки всем монастырям богатых царских пожертвований, Грозный отправил свою слезную покаянную грамоту в далекий северный Кирилло-Белозерский монастырь к инокам-старцам:

«В великую и пречистую обитель, святым и преподобным инокам, священникам, дьяконам, старцам соборным, служебникам, клирошанам, лежням и по кельям всему братству. Преподобию ног ваших касаюсь, князь великий Иван Васильевич челом бьет, молясь, чтобы вы пожаловали, о моем окаянстве соборно и по кельям молили Бога и Пречистую Богородицу, чтобы Господь Бог и Пречистая Богородица ради святых молитв моему окаянству отпущение грехов даровали, от настоящей смертной болезни освободили и здравие дали. И в чем мы перед вами виноваты, в том бы вы нас пожаловали, простили, а вы в чем перед нами виноваты, и вас во всем Бог простит».

Вскоре царь разослал покаянные письма во все русские монастыри: «Всем святым и славным обителям! Всем благочестивым и смиренным инокам! Великий царь Иван Васильевич низко вам кланяется и припадает к вашим ногам, в надежде получить прощение всем его грехам. Молитесь соборно и в уединении в своих кельях, чтобы Всевышний и Богородица простили ему злодейства, исцелили его душевно и телесно».

Годунов читал все эти покаянные грамоты царя с холодным равнодушием к прихотям больного природного царя. Кающийся Грозный, когда писал о своей «смертной болезни» в преддверии близкого конца, все же истово верил в заступничество за своего государя богомольцев, что святые иноки-старцы отмолят у Господа его окаянство, даруют отпущение грехов и помогут исцелить его душевно и телесно… Но и другими надеждами и мечтами был жив сильно смердящий государь, у которого всех его жен извели изверги-отравители, начиная с самой первой и самой любимой Анастасии…

Об изведенных отравленных своих женах плакался царь Годунову и Бельскому:

– Всех моих женушек отравили изверги рода человеческого…

Те помалкивали, только черствели лицом и сердцем в своих тайных мыслях: «Нашел, кому жаловаться по поводу своих отравленных жен, несчастный…»

Отойдя от царя, Бельский выговаривал Годунову:

– Сам висит на нитке, а жалуется о жен убытке… Однако к английской королеве не прочь посвататься…

– Не прочь… – морщился Годунов. – Жених завидный для многих стран и весей, если в него не вглядываться пристально…

– А только переписываться… – подхватывал шутку боярина Бельский. – Сил для похоти и деторождения много у царя московского даже при его плачевном состоянии… Детишек настругать – дело не хитрое…

– Не хитрое, – угрюмо соглашался Годунов, с горечью думая, что, к сожалению, у него пока нет сына-наследника, одна дочка-кроха Ксения, пора задуматься о сыне. – Только стругать детей надо вовремя…

– Твой совет Нагих расстроит… Сына Дмитрия от шестого или даже седьмого по счету брака царя церковь не признает за наследника царя…

– Это так, – хмуро подтвердил Годунов, – природному царю надо вовремя детей рожать… Природных престолонаследников после третьего брака у природных царей не бывает…

– Ты о Дмитрии, сыне царя и Марии Нагой? – Бельский, не услышав подтверждения на заданный вопрос, заключил: – С Федором все ясно… А как быть в случае брака царя с королевой?… Рождается в Англии наследник – и… Впрочем, все это было давно и неправда… Это я о царе и королеве Александре…

Уже после рассылки «государских книг» для Синодиков с огромными пожертвованиями монастырям Грозный, чувствуя усиливающееся нездоровье и непосильное властное бремя, возобновил секретные переговоры с англичанами, которые сейчас вели втайне от Думы Бельский и Годунов. Во-первых, прозондирование почвы, как породниться престолам, в начале 1570-х ни к чему не привело. «Тайное дело великого значения» для Москвы и Лондона не вышло, предложение о браке тактично было отклонено королевой. Проговаривалась устно посланниками Грозного возможность политического убежища, и то на не приемлемых для Москвы условиях. Ныне же, через почти полтора десятка лет, вопрос убежища и лечения царя в Туманном Альбионе был снова заострен. В принципе, английская сторона подтвердила, что в Лондоне к услугам московского царя будут самые искусные в мире врачи с редчайшими лекарствами, о которых на Руси и не слыхивали. Кроме того, в Англии Грозный мечтал найти покой и отдохновение от тяжких и хлопотных дел самодержца-властителя. На 20 февраля 1584 года царь назначил прощальную аудиенцию английскому послу Боусу, на которой собирался раскрыть все свои карты с отъездом в Лондон на лечение.

Но царский прием английского посла пришлось отложить на неопределенное время из-за приступа болезни Грозного. Примерно тогда же боярская Дума распорядилась задержать в Можайске и литовского посла, ввиду аналогичных причин, объяснив задержку, как и полагалось в таких случаях, усилившимся недугом государевым: «По грехам государь учинился болен…»

К этому времени в Москве уже были собраны около 60 финнов и лопарей из Лапландии, языческих знахарей-колдунов, кудесников и астрологов… С момента появления над Москвой зловещей кометы Грозный велел послать гонцов в Лапландию, где финские племена хранили языческую веру и славились как искусные прорицатели, чтобы разыскать самых лучших предсказателей человеческой судьбы. Кудесников-финнов доставили к любимцам царя, Борису Годунову и Богдану Бельскому, те с ними долго и обстоятельно говорили на предмет жизни и смерти государя, пророчеств на ближайшую перспективу и отдаленное время.

Честолюбивый фаворит царя Богдан Бельский, «досужливый по всяким государевым делам», в течение последних 13 лет пользовался милостями Грозного, который поручал ему почти все важнейшие дела не только во внутреннем управлении, но и по внешним сношениям и почти всюду появлялся в сопровождении Бельского. В 1572 году Грозный составил духовное завещание на старшего сына, царевича Ивана, после его смерти завещание было переписано в пользу Федора. Вот Грозный и назначил своего главного душеприказчика Бельского членом регентского совета, составленного в помощь сыну-престолонаследнику, слабому душой и телом Федору, и состоящего из пяти персон. Кроме фаворита царя Богдана Бельского, в совет вошли брат покойной царицы Анастасии, Никита Романович Юрьев, герой недавней обороны Пскова Иван Петрович Шуйский, многолетний думский глава Иван Федорович Мстиславский, последним в регентский совет был введен и боярин Борис Федорович Годунов…

Астрологи-прорицатели предсказали царю, что он обречен, более того, даже его неминуемую мгновенную смерть, через несколько дней после пророчества, а именно – 18 марта. Назвали даже час «легкой смерти» на исходе дня. Годунов и Бельский не осмелились сообщить царю о гибельном предсказании, но Грозный, узнав о неслыханной дерзости ведунов, пришел в бешенство. Велел молчать и Годунову, и Бельскому, а астрологов-прорицателей пригрозил сжечь всех скопом на костре, если те будут болтливы и нескромны.

Откуда было знать государю, что его смерть предсказали не только языческие ведуны, но и папский посол Антонио Пассевино, дискутировавший с Грозным в Москве о вере и крестовом походе христиан против неверных турок всего через несколько месяцев после смерти царевича Ивана. Пассевино доложил римскому папе и Венецианской Сеньории, что, судя по всему, «этот государь проживет не очень долго…». И действительно, тяжело больной отец пережил тяжело больного сына всего на два года… Причем симптомы болезни и дряхлости сына и отца, о которых знал Пассевино, были подозрительно одинаковы: длительный многолетний период «болезненности», с характерным для отравления ртутью распуханием и гниением тела, отслоением кожи, выпадением волос, проблемами опорно-двигательного аппарата, а на последнем этапе – поражением почек, других внутренних органов.

В отличие от русского летописца, туманно написавшего об истинных причинах смерти царевича, иезуит Пассевино, прибывший в Москву через три месяца после похорон царевича, детально описал сцену ярости отца и гибели сына со слов одного итальянца-толмача, находившегося во время ссоры в Александровской слободе, где царская семья проводила осень. Ссора отца с сыном произошла из-за Елены Шереметевой, третьей по счету супруги царевича. Грозный застал беременную сноху Елену в одной нижней рубашке на лавке в жарко натопленной комнате. По царевым понятиям, соответствовавшим тогдашним общепринятым, женщина считалась прилично одетой только тогда, когда на ней было никак не меньше трех, а то и семи рубашек. Следовательно, сноха вполне могла привидеться царю совсем раздетой и соблазнительной, как похотливая ведьма. Грозный пришел в ярость от вида снохи и без какой-либо жалости к беременной в безумной ярости отколотил ее посохом.

Возможно, главной причиной, а не поводом для расправы с несчастной «раздетой» женщиной было то, что Грозный не желал иметь внука, будущего наследника престола, от Елены Шереметевой – «изменнический род» Шереметевых был противен. Царевич же выбрал себе третью жену самостоятельно, не спрашивая отца, после того как Грозный заточил в монастырь первых двух жен его, Евдокию Сабурову и Петрову-Соловую, которых сам когда-то выбирал для сына… У избиваемой свекром Елены, от страха ли, от побоев ли, случился выкидыш – она не доносила мальчика…

Вышедший на шум и крик Елены царевич Иван вступился за избиваемую беременную жену, попытался схватить отца за руки, остановить его – но куда там… В порыве гнева отец прибил и сына, тяжело ранил его посохом в голову у виска… От полученной раны царевич и умер… Так описал сцену избиения снохи и убийства сына-царевича Грозным иезуит Пассевино со слов итальянца-толмача, слышавшего какие-то пересуды и домыслы непосредственно в Александровской слободе… Только насколько они были верны?… Рассказ иезуита Пассевино, легший в основу версий об убийстве Грозным сына Ивана, был подхвачен рядом зарубежных (англичанин Джером Горсей, поляк Гейденштейн, итальянец Гальявини, голландец Масса) и отечественных современников, включивших в сцену избиения царевича боярина Годунова, который пытался вмешаться, но сам был якобы изранен посохом царя… Заслуживает внимания факт, что после гибели царевича Грозный вскоре отдалил от себя Бориса Годунова, чего нельзя сказать о его старом любимце Богдане Бельском… Но потом все же простил Годунова и даже высказал восхищение его поступком «защиты друга и брата».

Псковский летописец на основании тех же слухов, что питали его современника Пассевино, отбросив многие душераздирающие подробности гибели царевича, написал лапидарно и по существу: «Говорят, что сына своего, царевича Ивана, за то царь поколол жезлом, что тот стал говорить ему об обязанности выручать Псков (от Батория)». Подобными же слухами о главной причине ссоры отца и сына и убийстве царевича питались многие иностранные хронисты и историки-писатели.

По свидетельству же иезуита Пассевино, описавшего реальную смерть сына и предвосхитившего за два года скорую смерть отца, психическое и телесное состояние царя было ужасным. Убийца сына был в отчаянии, вскакивал по ночам и кричал, а собрав бояр, объявил, что не хочет больше царствовать. И еще царь в слезах вопил: поскольку оставшийся новый престолонаследник царевич Федор не способен править государством, то пусть придворные вельможи подумают, кто из бояр достоин занять престол царский. Бояре же, по словам иезуита, опасаясь хитрости царя, объявили, что они не хотят на престоле никого, кроме сына царского, и упрашивали самого Иоанна не покидать правления…

Самое поразительное, что «главный исторический свидетель» убийства царевича Ивана иезуит Пассевино заявлял о скорой смерти Грозного за два года до его смерти, именно тогда, когда тот прилагал все усилия посвататься к одной из родственниц королевы Елизаветы – Марии Гастингс, – чтобы найти спасение и подлечиться в Англии.

Еще в разгар опричнины Грозный задумал в случае боярского мятежа искать спасения в Англии, где высоко ставили имя царя за содействие англо-русским торговым купеческим сношениям. Главный царский лейб-медик того времени Елисей Бомелий первым подал ему мысль насчет сватовства.

Бомелий, известный при московском дворе под именем «дохтура Елисея», был родом из Голландии или Вестфалии, изучал медицину в Кембридже, великолепно владел астрологией и тайными оккультными знаниями, за что лондонский архиепископ даже отправил его в тюрьму за чернокнижие. После скитальчеств по Европе Бомелия из Англии забрал с собой посол Грозного, зная о тайной любви царя к магам, колдунам, астрологам, особенно после таинственной мистической смерти царицы Анастасии. Бомелий, прибывши в Москву, быстро нашел доступ к сердцу царя, который сделал его не только своим личным врачом, но и предсказателем, изготовителем ядов и защитником от ядов. Заметив в царе подозрительность к окружению, он старался поддержать в Грозном это болезненное расположение духа и своими наветами и ядами погубил много знатных бояр и простого народа. В 1571 году – начале новой эпохи казней – Бомелий предложил царю истреблять лиходеев ядом и умудрился составлять зелье с таким искусством, что отравляемый умирал в назначенное царем время. Но, будучи уличен в предательских сношениях с польским королем Стефаном Баторием, бывший царский любимчик и советчик Бомелий по повелению Грозного был всенародно сожжен на костре в Москве. Правда, до царя уже после гибели царевича Ивана дошли слухи, что, губя людей наветами, Бомелий и сам погиб от навета.

Вдова Бомелия, англичанка по происхождению и подданная ее величества, по просьбе королевы Елизаветы была отпущена на свою историческую родину, правда, уже после смерти царя.

Грозный начал часто, подолгу и мучительно болеть с середины 1560-х годов, а в 1569 году был раскрыт новый серьезный заговор против царской семьи Владимира Старицкого, попытавшегося с помощью одного из подкупленных поваров извести всю царскую семью. Вместе с царем стал жаловаться на здоровье и болезненный царевич Иван, ставший рано задумываться о смерти: в возрасте 16 лет он пожаловал вклад в 1000 рублей в Кирилло-Белозерский монастырь с условием, что после смерти его будут там поминать и что он при подорванном здоровье может там постричься. В то же время умерла и вторая жена Грозного Мария Темрюковна, и он считал, что ее тоже отравили враги династии, как раньше его дочерей, царицу Анастасию, матушку Елену Глинскую…

Подозрительность Грозного об отравлении членов его царского семейства поддерживал не кто иной, как Бомелий, которого из-за личной безмерной преданности царь никогда не унижал подозрениями насчет себя и своего семейства… Только впоследствии и третья жена Грозного Марфа Васильевна умрет от таинственных причин злокозненного отравления, и напишет царь прошение на имя Священного Собора с просьбой разрешить ему четвертый брак: «…И тако ей отраву злую учиниша… толико быша… царица Марфа две недели и преставися, понеже девства не разрешил третьего брака». На Руси многие жалели царя, что быстро отдают Богу душу его жены, а злые языки твердили, что недаром во дворце «дохтур Елисей» развернулся, готовя яды, чтобы избавлять царя не только от отравленного династического противника Владимира Старицкого с семейством, но и от самих царевых жен… Правда такова, что срок дворцовой службы «дохтура Елисея Бомелия» – от момента его появления в Москве до сожжения по навету – был ограничен, а царское семейство травили и до него и после… Это был Рок и заговор против династии – последних московских Рюриковичей на престоле жестоко и целенаправленно уничтожали ядами…

А неугомонный и деятельный Грозный, зная об отравлении многих, почти что всех ближайших родственников, старался все же избежать пагубного вдовства для его пылкой натуры, поскольку как истинный христианин верил, что только в браке он может избежать грехов блуда и прелюбодейства… Другое дело, что не всегда умел избегать, но всегда верил в таинство брака и его панацею от греховности… Только какие-то тайные силы, зная страстную природу русского царя, ловко и систематично отбирали у него жен… Всех отобрали, или есть такие, кто умер своей смертью?…

После скоропостижной смерти третьей жены Грозного, Марфы Собакиной, дочери новгородского купца, им был заключен четвертый брак – против всех церковных правил – с Анной Колтовской, коломенской дворянкой, как и Марфа. Сам царь мучился от незаконности четвертого и последующих браков, потому с легкостью отправил в монастырь и Анну, и пятую жену, Анну Васильчикову. Шестой брак Грозного со вдовой Василисой Мелентьевой тоже был недолгим – вдова также скоропостижно умерла…

Последняя, седьмая, свадьба Грозного с Марией Нагой, дочерью боярина Федора Нагого и сестрой всесильного последнего временщика Афанасия Нагого, была нарочито, с глубоким смыслом сыграна не по царскому чину, но с церковным венчанием. По иронии судьбы, царевич, сын-последыш Грозного и его седьмой (пятой венчанной) жены Марии Федоровны Нагой, родился 19 октября 1581 года, ровно за месяц до гибели царевича Ивана. И дитя этого седьмого брака, царевич Дмитрий Иванович, «третий несчастливец» в династии московских Рюриковичей с подобным именем, считался по церковным правилам незаконнорожденным… Только Грозному, кающемуся после гибели наследника престола Ивана, никто не смел сказать об этом вслух, тем более что царем, несмотря на нездоровье, снова овладела мысль жениться на знатной англичанке из королевского семейства и отъехать в Англию, внушенная когда-то сожженным Бомелием…

В глазах 52-летнего Грозного седьмой брак с юной Марией Нагой, не принимаемый церковью, не мог служить помехой для нового заморского сватовства, поторапливаемого не только желанием поправить пошатнувшееся здоровье жениха, но и военно-политическими причинами. В августе 1582 года царь снарядил в Англию к королеве Елизавете своего посла, дворянина Федора Писемского, с наказом договориться о союзе Руси с Англией против Речи Посполитой короля Стефана Батория и начать дело о сватовстве царя к родственнице королевы, Марии Гастингс.

Посол Писемский дал такое разъяснение английскому двору по поводу того, что его государь женат на момент нового сватовства: «Государь наш по многим государствам посылал, чтоб по себе приискать невесту, да не случилось. И государь взял за себя в своем государстве боярскую дочь не по себе. И если королевина племянница дородна и такого великого дела достойна, то государь наш, свою отставя, сговорит за королевину племянницу».

Династический брак Грозного с английской принцессой должен был поднять престиж царя и династии московских Рюриковичей, подорванный недавним поражением Москвы в войнах с Польшей и Швецией, и, кроме того, облегчить заключение военного союза Руси с Англией. Грозный, дав задание своему послу расспросить, чем владеет семья Гастингс и будет ли его будущая жена наследницей удельного княжества, надеялся в случае своего вынужденного отъезда в Англию получить вместе с рукой принцессы ее удельное княжество для себя и даже слабого душой и телом престолонаследника Федора… Выходит, совсем не собирался умирать дряхлеющий от тайных болезней царь, даже, наоборот, планировал будущий военный и брачный союз…

Наконец в мае 1583 года Писемскому показали «царскую невесту» Марию Гастингс в саду на открытом месте, чтобы посол мог рассказать о ней царю. «30-летняя принцесса Мария, – доносил в своем послании Писемский, – ростом высока, тонка, лицом бела, глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках тонкие и долгие…»

Увидевши Писемского после смотра принцессы, королева сказала ему: «Думаю, что ваш государь племянницы моей не полюбит, да и тебе, я думаю, она не понравилась». Посол отвечал с достоинством, как учил царь, и по своему разумению: «Мне показалось, что твоя племянница красива – а ведь дело это становится судом Божьим…»

Окончив дела сватовства, Писемский ту же отправился в Москву с грамотами королевы царю, Елизавета, желая лично видеть Грозного, писала ему: «Наша воля и хотенье, чтоб все наши царства и области всегда были для тебя сотворены; ты приедешь к своему истинному приятелю и сестре…»

Вместе с Писемским отправился в Москву английский посол Боус, который принял на себя весьма сложное королевское поручение. Он должен был добиться, чтобы английские купцы получили право исключительной и беспошлинной торговли с русскими купцами, и в то же время должен был отклонить военный союз Елизаветы с Иваном против его врагов и брачный союз царя и принцессы. В переговорах с боярами Боус неловко пытался откреститься от военного союза, давая понять, что этот союз пока бессмыслен и не принесет никакой пользы для Англии, лучше помирить царских врагов с царем… Когда дело дошло до вопроса сватовства и брака, на прямой вопрос Грозного, согласна ли королева Елизавета выдать за него племянницу Марию, Боус неожиданно ответил: «Племянница королевы княжна Мария по грехам больна, болезнь в ней великая, да думаю, что и от веры своей она не откажется: вера ведь одна христианская…»

Слово за слово, и оказалось, что племянница Мария по родству от королевы Елизаветы дальше всех ее других десяти племянниц, да и лицо Марии было испорчено оспой, чего не увидел или не захотел увидеть посол Писемский. В ответ царь объявил, что не может согласиться на прошение королевы об исключительной торговле, он даст англичанам известные пристанища, но на Печору и Обь англичан за соболями и кречетами не пустит…

В беседе с английским послом Грозный выразил все же твердое намерение послать новое посольство и сосватать себе другую родственницу королевы – «без оспы» на лице и поближе родством «с сестрой Елизаветой». Более того, он даже вышел за рамки куртуазной дипломатической беседы, надменно пообещав Боусу:

– Если сестра Елизавета не пришлет со следующим посольством своей близкой племянницы, по ее усмотрению, то я сам соберусь и поеду в Англию, забрав всю свою казну, и там женюсь на ее родственнице… Какая мне будет по сердцу, из тех, что к королеве по родству поближе…

Боус сообразил, что увлечение Грозного сватовством к английскому двору не подлежит теперь никакому сомнению, как и то, что он не прочь переселиться и лечиться в Англии, если решился отплыть в Лондон со всей своей казной, для чего бы потребовался не один большой корабль… С Боусом, перед его отъездом к себе в Лондон, оставалось согласовать последние детали далекого путешествия, но назначенная на 20 февраля 1584 года встреча посла и царя была отложена из-за болезни последнего…

Когда Грозный царь почувствовал облегчение после приема горячих ванн, то, помня о предсказании астрологов насчет его смерти после полудня 18 марта, он продиктовал предсмертное поручение Борису Годунову: «Егда же Великий Государь последняго напутия сподобися, пречистаго тела и крови Господа, тогда во свидетельство представляя духовника своего Архимандрита Феодосия, слез очи свои наполнив, глаголя Борису Феодоровичу: тебе приказываю душу свою и сына своего Феодора Ивановича и дщерь свою Ирину…» Также царь завещал младшему своему сыну Дмитрию Углич со всеми своими уездами. После объявления своим душеприказчиком Бориса Федоровича Годунова он вызвался в присутствии боярина сыграть партию в шахматы со своим любимцем Богданом Бельским. Царь еще не верил предсказаниям ведунов-астрологов о своей смерти во второй половине дня 18 марта 1584 года, ближе к сумеркам, возможно, предполагая поставить шах и мат несильному шахматисту, но хорошо знающему свое дело распределителю лекарств и ядов для своего любимого государя. Годунов молчаливо взирал на затянувшуюся последнюю партию царя и процесс отравления ядами из рук коварного любимца.

Смерть царя Ивана Грозного была выгодна многим. Не только боярину Годунову с его родичем Бельским, но и боярским партиям Романова Никиты, Шуйского Ивана, думского главы Мстиславского Ивана, а также внешним противникам царства, желающим ослабления и даже падения Москвы…

Когда Годунов и Бельский с «царского крыльца» объявили московскому народу о скоропостижной смерти царя Ивана Грозного, в толпе послышался ропот и недоумение, и тут же родились первые слухи, что «царя отравили». Причем не просто отравили неизвестные отравители, наоборот, «царю дали отраву самые ближние люди», с намеком на главу лекарей Бельского и некогда ответственного за столование кравчего-боярина Годунова.

Многие летописцы XVI и XVII веков подтвердили версию о заговоре против царя и его насильственной смерти, воистину «царю дали отраву ближние люди». По летописному свидетельству высокопоставленного дьяка Ивана Тимофеева, по прозвищу «Кол», именно Годунов и Бельский «преждевременно прекратили жизнь царя». Голландский дипломат и купец Исаак Масса уверенно описал сам процесс отравления царя, в котором шахматист Бельский положил яд в приготовленное заранее царское лекарство. Английский дипломат Джером Горсей также написал о заговоре Годунова и Бельского против царя и дополнил версию отравления ядом последующим удушением Грозного: «По-видимому, царю дали сначала яд, а затем в суматохе, поднявшейся после того, как он внезапно упал, для верности еще и придушили». Польский историк-писатель Казимир Валишевский писал: «Богдан Бельский со своими советниками извел царя Ивана Васильевича, а ныне хочет бояр побитии и хочет подыскать под царем Федором Ивановичем царства Московскому своему советнику (Годунову)». О причастности к смерти царя Годунова писал и француз Делавиль, а также коронный польский гетман Жолкевский: «Годунов лишил жизни царя Ивана, подкупив врача, который лечил Ивана, ибо дело было таково, что, если бы он его не предупредил (не опередил), то и сам был бы казнен со многими другими знатными вельможами».

Версия убийства и отравления царя Ивана Грозного оставалась всего одной из главных гипотез даже после вскрытия царских гробниц в 1963 году и обнаружения в останках царя повышенного содержания ртути и мышьяка. В новом цикле работ по исследованию останков Ивана Грозного на стыке веков и миллениумов главный археолог Кремля Т. Панова с исследователем Е. Александровской сделали новые выводы, согласно которым допустимая норма мышьяка у Ивана Грозного была превышена более чем в два раза, а ртути – в тридцать раз.

По их мнению, царь отравлялся смесью из ртути и мышьяка в течение какого-то времени. Хроническое отравление ртутью, сулемой – «жидким серебром» приводит к патологии меркуриализма, когда расшатывается нервная система, с психическим возбуждением, тревожностью, мнительностью, искажением болезненного физического облика и с выпадением волос. Многие современники царя оставили воспоминания для историков, включая Татищева и Карамзина: «В сие время он так изменился, что нельзя было узнать его: на лице изображалась мрачная свирепость, все черты исказились, взор угас, на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса…»

Если за «эталон» смертельной концентрации мышьяка и ртути признать 0.13 и 0.26 мг на 100 г массы соответственно, то у царя Ивана Грозного наблюдается превышение эталона по мышьяку и ртути (0.15 и 1.3), из чего можно заключить следующее. «Лекарь» Бельский, с ведома Годунова, отравляя («леча») длительное время царя ртутью, в знаковый день 18 марта 1584 года резко увеличил концентрацию мышьяка в смеси отравы, что привело к смерти царя.

Борис Годунов в день объявления народу о преждевременной кончине Грозного был необычайно мрачен и потрясен свалившимся с небес на Русское государство великим горем, которое он готов был разделить вместе со всем народом. Тогда с заплаканным, почерневшим от горя лицом он почему-то меньше всего думал о своем личном взлете с приходом в обозримой перспективе на царский престол новой династии Годуновых – по воле Русского Провидения. В слезном тумане он видел нежное личико своей полуторагодовалой дочки Ксении и лицо еще не рожденного крохотного сынишки, и внутренний голос подсказывал ему нечто таинственно-исповедальное: «Любимых детей ты обязан иметь и учить господним законам жизни, а через детей сам должен учиться по сказанному от Самого Господа Бога: „Аще не будете, яко дети, не внидете в Царствие Небесное“».