Читать книгу Завороженные - Александр Бушков - Страница 6

Как всякий здоровый человек, Савельев докторов не то чтобы опасался, но в их присутствии ощущал напряженность и неловкость. Тем более что в этом врачебном кабинете любой чувствовал бы себя неловко. Поручик благодаря железному здоровью не был завсегдатаем подобных помещений, но рутинные медицинские осмотры проходил не раз и некоторое представление о медицине имел. Достаточное, чтобы определить сразу: как и все остальное здесь, кабинет наверняка не имел аналогий за пределами батальона. У Савельева просто не было таких слов, чтобы охарактеризовать и описать подавляющее большинство устройств, приспособлений и, используя вульгарные выражения, причиндалов, коими было прямо-таки набито большое светлое помещение с тремя высокими окнами. Что-то мигало непонятными огоньками, что-то периодически издавало непонятные звуки и куда ни глянь все выглядело диковиннейше…

За исключением самого доктора, здоровенного румяного усача, похожего больше на лихого артиллериста, способного в одиночку выдернуть из грязи застрявшее пушечное колесо. Благо и ручищи соответствовали. Тем не менее, доктор удивительно ловко, бережно и даже, если можно так выразиться, изящно управлялся с некими небольшими, сложными и хрупкими на вид приспособлениями, пока сидевший перед его столом поручик украдкой озирал все здешние диковины, даже и не пытаясь ломать голову касаемо их предназначения. Все странные манипуляции доктора, поручик давно заметил, были направлены на невысокую стеклянную банку цилиндрической формы, размером не более стакана, накрытую плотно прилегавшей металлической крышкой с какими-то спиральками, кольцами и стерженьками. По первоначальным наблюдениям, банка была далеко не самым диковинным здесь предметом. Попадались не в пример более чудные…

Доктор смотрел на нее сквозь хитрую систему зеркалец разнообразной величины, соединенных сверкающими полудугами и кругами, позволявшими передвигать зеркальца, собирая в разнообразные комбинации. Прицеливался непонятными воронками, на торцах которых мерцали разноцветные огоньки. Прикладывал к спиралькам, кольцам и стерженькам затейливые блестящие инструменты – и порой ничего не происходило, а порой с треском вспыхивали разноцветные искры, кажется, ничуть доктора не удивлявшие, наоборот, за ними следовало одобрительное покачивание головы…

Банка казалась наполненной до краев темно-синей жидкостью – то есть такое впечатление создавалось, а как оно там обстояло на самом деле, неизвестно. Может быть, вся она была из одного куска синего стекла. Поручик и не пытался ломать голову, терпеливо сидел, покоряясь неведомо зачем отправившей его сюда воле начальства.

– Ну-те-с, что же… – громко пробормотал доктор себе под нос. – Вроде бы прекрасная картина нам предстает, осталось окончательно увериться… Потерпите еще минутку, поручик, вот-вот дело сладится.

Поручик вежливо промолчал. Доктор тем временем аккуратно сложил все свои хитроумные приспособления в специальную деревянную подставку с затейливыми гнездами, так что стол практически опустел, если не считать самой банки. Достал из стеклянного шкафчика очередной непонятный инструмент, весело пошевелил усами:

– Ну вот, завершающий, так сказать, штрих…

И приложил двойную блестящую спиральку к кольцам на крышке банки – этаким картинным жестом опытного фокусника. Показалось даже, что он сейчас воскликнет что-нибудь из репертуара фокусника, но доктор промолчал. Внутренность банки озарилась неяркой вспышкой, темно-синее содержимое обесцветилось, банка стала совершенно прозрачной. Теперь можно было рассмотреть, что там и точно налита почти под крышку некая жидкость, а в ней колыхается нечто продолговатое, с утолщением сверху и словно бы сужающимся хвостиком внизу – серебристо-серого, металлического отлива.

– Получилось! – триумфально возгласил доктор. – Без малейшего изъяна! Впрочем, детали вам наверняка неинтересны?

– Пожалуй, – осторожно сказал поручик.

– Ну так что же вы? Прошу!

Доктор указал на массивное кресло с наклонной спинкой, металлическим подголовником и подлокотниками из ажурных листов металла. Поручик медлил. Кресло это непонятного предназначения не то чтобы пугало, но настораживало именно что непонятностью процедур, для коих, несомненно, и предназначалось. Вокруг подлокотников и спинки на суставчатых блестящих опорах красовалось немалое количество странных штучек, стеклянных и металлических, и любую из них, судя по наблюдениям, можно было придвинуть вплотную к усевшемуся в кресло. В совокупности вся эта загадочная машинерия напоминала затейливый капкан, готовый сомкнуться вокруг незадачливой жертвы.

– Фу-ты, какая незадача! – пробасил доктор с наигранной грустью. – Неужели вы хотите сказать, что с детства боитесь уколов, градусников и фонендоскопов? Стыдно, поручик… – Да ничего подобного… – сказал Савельев смущенно. – Но… Зачем?

– Ах, вот оно что! – фыркнул доктор. – Узнаю великолепного нашего Мефодия Павловича. Он вам, надо полагать, ни словечком не обмолвился о сути предстоящей процедуры, ограничившись простым на нее направлением? Ну да, конечно… От сих и до сих… Не беспокойтесь, не будет ничего болезненного, неприятного и долгого, – он кивнул на банку. – Вы сейчас просто-напросто сядете в это вот креслице и проглотите вот эту великолепную штучку, которая там обретается. Могу заверить по собственному опыту, что она совершенно безвкусная. Ну, разумеется, на короткое время возникнут странные ощущения, но это нисколечко не больно…

Приказ есть приказ. Поручик осторожненько сел в кресло, кося глазом на приближавшегося доктора. В одной руке тот держал банку, уже без крышки, в другой – прозаические медицинские щипцы. Поручик присмотрелся. Серебристо-серый предмет, колыхавшийся в прозрачной жидкости, вроде бы не проявлял никаких признаков жизни, нельзя сказать, что он особенно велик и вряд ли им можно подавиться…

– А что это? – спросил он, скорее, с любопытством.

Доктор, ухмыляясь в усы, произнес несколько фраз на совершенно незнакомом языке, довольно певучем, музыкальном.

– Простите, не понимаю, – с виноватой улыбкой признался поручик. Доктор картинно поднял густые черные брови:

– Вы не владеете португальским, мой друг? Какая незадача! Ну, посмотрим, что тут можно сделать… Вы уж простите, грешен, как и многие, люблю эффекты… Ну, откиньте голову поудобнее, откройте рот пошире и не шевелитесь. Слово чести, больно я вам не сделаю и ничего страшного не произойдет, – он насмешливо прищурился. – Или непременно нужно пригласить командующего или начальника штаба, чтобы они подтвердили мои слова?

– Я в полном вашем распоряжении, – сухо, чуточку сердито сказал поручик. – Извольте. Может быть, мне следует зажмурить глаза?

– Ну что вы, никакой необходимости, – добродушно сказал доктор. – Только рот разиньте поосновательней и не шевелитесь… Вот так!

Добросовестно разинув рот, поручик замер, как и было велено. Он видел, как доктор ловко достал щипчиками загадочный веретенообразный предмет, по-прежнему не подававший никаких признаков жизни. Ухватив его пониже утолщения, поднес ко рту пациента, примерился, удовлетворенно кивнул, и узкие щипчики разжались.

В рот скользнуло нечто влажное, чуть теплое, поручик не почувствовал ровным счетом никаких вкусовых ощущений. Он приготовился к тому, что загадочный предмет скользнет ему в глотку…

Но ничего подобного не случилось. Оказавшись на языке, предмет словно бы мгновенно разбух, нешуточно увеличившись в размерах (будто рот заполнился безвкусной ватой) – и тут же странное ощущение ударило в небо, будто туда уперлись десятки мягких ворсинок. Боли, и правда, не было. Вслед за тем возникли предельно странные ощущения: словно эти ворсинки холодящим потоком проникли внутрь черепа, распространились по нему, заливая его сплошь, ручейками ударили изнутри в ушные раковины, прошли вниз, охватили горло кольцом… Несколько невероятно долгих мгновений в голове у него происходило нечто неописуемое словами – этот загадочный холодящий поток словно бы бурлил под черепом и в глотке, не причиняя ни малейшей боли, не вызывая никаких неприятных ощущений, разве что чуточку щекоча, и это оказалось настолько удивительно, что поручик замер с раскрытым ртом, боясь пошевелиться – а то еще, не дай бог, приключится что-нибудь этакое, возможное только здесь…

И вдруг все прекратилось. Абсолютно.

– Ну вот, батенька, а вы боялись, – хмыкнул врач, стоявший со скрещенными на груди руками и крайне довольным видом. – Как себя чувствуете?

– Как обычно, пожалуй, – осторожно сказал поручик. Действительно, как он ни прислушивался к своим ощущениям, не чувствовал ничего неприятного, нового. Каким уселся в кресло, таким и остался.

Вот только… Когда врач говорил, возникала интересная штука: словно одновременно с его внятным, громким разговором поблизости слышится иная речь, тихая, неразборчивая. Слышать ее можно, она, несомненно, звучит, а вот разобрать ни слова нельзя… Следует об этом сказать или нет?

– Вот только… – он все же решился. – Знаете ли, доктор… Мне словно бы мерещится…

– И что же вам мерещится, господин поручик? – вежливо, с затаенной ухмылкой осведомился врач. Поколебавшись, поручик сказал, что именно.

– Ну, ничего страшного, – сказал врач. – Собственно, это означает, что мы своей цели достигли…

И снова на всем продолжении его слов где-то рядом звучала другая речь, явственно слышимая, но неразборчивая…

– И вы меня прекрасно понимаете? – врач ухмылялся уже откровенно. – Все, что я говорю?

– Ну конечно, – сказал поручик. – Каждое слово. Как не понять, когда вы по-русски говорите? Впрочем, по-французски, по-немецки и на языке шантарских татар я бы тоже понял, а вот насчет других – не учен.

– Прекрасно, – сказал врач. – Просто прекрасно. А нуте-с, завершающий штришок, или последнее испытание…

Он отошел к одному из маленьких столиков, заваленных непонятными и загадочными штуками, взял оттуда единственный знакомый, совершенно будничный предмет – толстенную растрепанную книгу в темном переплете, на котором не имелось ни имени автора, ни заглавия. Вернувшись к креслу, раскрыл – такое впечатление, наугад, – подсунул поручику под нос и вкрадчиво попросил:

– Не будете ли так любезны прочитать мне вслух парочку фраз? Любых, какие первыми на глаза попадутся…

Поручик присмотрелся. Книга оказалась печатной – вот только вместо русских букв или латиницы там тянулись строчки сплошных иероглифов, бог их ведает, японских ли, китайских или корейских. Он уже собрался заявить вслух, что отроду не учился подобным премудростям, – но тут, непонятно как, словно бы не перед глазами, а в мозгу, в сознании проступили другие строчки, прекрасно читавшиеся. И Савельев, к неимоверному своему удивлению, громко прочитал:

– Жить в кумирне было неудобно, и Куан Чао-жэнь с помощью старосты снял небольшой дом близ кумирни, у дороги. К счастью, в ту ночь, когда произошел пожар, Куан Чао-жэнь еще не ложился спать и деньги были при нем. Он по-прежнему колол свиней, варил бобовый сыр…

– Довольно, – прервал доктор, отобрал у него книгу и бросил на страницу беглый взгляд: – Абсолютно правильно…

– Что это? – в совершеннейшей растерянности спросил поручик.

– Классический китайский роман, – сказал врач. – Сочинен в середине восемнадцатого столетия. «Неофициальная история конфуцианства» господина У Цзин-Цзы. Кстати, занятное чтение, я бы вам рекомендовал, тем более, что у вас, как видите, прекрасно получается…

– Нет, я о другом… – произнес поручик растерянно. – Как же я смог? Я ведь в китайском ни бельмеса…

– Вы и в португальском были – ни бельмеса, – усмехнулся врач. – А меж тем после того, как вы проглотили толмача, я с вами разговаривал исключительно на португальском, и вы мало того, что понимали прекрасно, на том же певучем наречии отвечали…

– Толмач… Эта штука?

– Ну конечно, – сказал врач. – Чтобы не томить вас более – суть проста. Отныне вы, голубчик мой, будете понимать, как писал наш великий поэт, всяк сущий на Земле язык и отвечать на нем не менее красноречиво и складно. Всякий. Любой. У нас пока что не было случая это проверить, но, я подозреваю, если бы с Луны к нам нагрянули разумные селениты, сиречь лунные жители, мы, наверное, и с ними смогли бы объясняться с ходу… Вам в вашей будущей службе такое умение насущно необходимо, неизвестно, куда вам придется путешествовать. Зато теперь – хоть к готтентотам, у которых вы сразу станете считаться краснобаем…

– Откуда…

– Все оттуда же, – сказал врач уже без улыбки. – Нам самим такую штуку ни за что бы не придумать. Альвы. Из их библиотеки.

Поручик понятливо кивнул. Сегодня, в свое первое в батальоне утро, он сразу после завтрака был, называя вещи своими именами, взят в оборот. Явившийся к нему вежливый и корректный, однако чуточку отстраненный штабс-капитан оказался чем-то вроде чичероне для туристов, то есть воспитателем новичков, снабжавшим их первоначальными знаниями и отвечавшим на вопросы. Так что Савельев уже знал: пресловутые «соседи» в официальном обиходе как раз и именуются альвами. Откуда это название произошло, штабс-капитан объяснять не стал, резонно заявив, что для подобных мелочей найдется свое время и потом, а сейчас следует заняться гораздо более серьезными вопросами. Поручик был с этим полностью согласен…

Попрощавшись с доктором и покинув его резиденцию, поручик шагал по длинному, пустому коридору уже в совершенно ином качестве – как человек, успевший многое узнать. Там и сям, в нишах, на лестничных клетках и просто в коридорах стояли напряженно застывшие часовые с ружьями-скорострелами – и Савельев знал уже, что скорострелы эти, как и многое другое, доставлены из грядущего, где приобретены вполне законным образом, не вызвавшим подозрений у обитателей тамошних времен…

Чувство, с которым он шел по этому зданию, было ни на что не похожим и словами его вряд ли удалось бы описать. Постороннему человеку, пожалуй, и не объяснить, каково это – идти по зданию, в подвалах которого заложены десятки пудов некоего мощного взрывчатого вещества, опять-таки раздобытого в грядущем, а где-то в засекреченной комнатке круглосуточно (меняясь, правда, через каждые восемь часов) сидят два доверенных офицера, имеющих одну-единственную задачу: по приказу командующего или в случае крайней необходимости пустить в ход взрывное устройство. После чего на месте здания останется только исполинская воронка. Потому что в этом здании располагалась одна из двух святынь, величайших тайн – библиотека, архив, медицинская часть, научные лаборатории. Вторым столь же сурово заминированным зданием было то, где располагались устройства путешествия по времени. И там точно так же где-то в глубинах здания сидела пара офицеров-подрывников, ежесекундно готовая превратить в пыль все приборы и устройства, всех находящихся в здании, а также самих себя. Именно двое, взаимно подстраховывающие друг друга – мало ли как может повести себя одиночка, мало ли что взбредет ему в голову…

Сам поручик, хоть режьте, ни за что в жизни не согласился бы исполнять такие обязанности, он это знал совершенно точно. Не сдюжил бы такой тяжести. Честь им и хвала, этим неизвестным Церберам – но сам ни за какие деньги, ни даже за генеральские эполеты… Ох этот презренный металл…

Он покрутил головой, в который раз вспомнив эту часть разговора со штабс-капитаном. Тот его в начале беседы форменным образом огорошил, совершенно будничным тоном спросив:

– А сколько жалованья вы хотели бы получать?

Поручик, не на шутку оторопевши, только и сумел выговорить:

– То есть как? Где это видано, чтобы офицер, любой воинский человек сам назначал себе жалованье? Тем же будничным, скучноватым тоном штабс-капитан пояснил:

– Видите ли, государь император, узнав во всех подробностях о нашем батальоне, соизволил начертать на докладе: «Платить этим сорвиголовам такое жалованье, какое они сами себе назначат. Любых денег мало за этакую службу». Ну, разумеется… – штабс-капитан позволил себе некий намек на улыбку, – нельзя никак было оказаться вовсе уж беззастенчивыми и требовать от казны фантастических сумм. Мы все как-никак офицеры, а не авантюристы какие-нибудь… Одним словом, старшие, посовещавшись, решили установить денежное содержание, примерно в десять раз превышающее обычное. Таким образом, жалованья вам отныне полагается пятьсот рублей в месяц – не считая наградных, прогонных, а также других выплат. Однако, если вам этого покажется мало, вы, во исполнение воли императора, имеете право требовать и больших денежных сумм. Но это будет несколько против сложившихся правил чести, ваши сослуживцы восприняли бы такое неодобрительно…

– Да что вы, помилуйте! – в полном смятении воскликнул поручик. – Какие там требования! Я, как все… Это само по себе…

– Похвально, – на лице штабс-капитана впервые появилась скупая улыбка. – Весьма похвально…

Поручик не удержался от мечтательной улыбки, представляя себе лицо Лизы, когда она узнает, каково будет его здешнее жалованье – и это не считая помянутых иных выплат. Долго придется объяснять, что это не розыгрыш, что все так и обстоит. Шестой час вечера. Лизу наверняка должны уже доставить из Петербурга. Хорош же и приятен будет сюрприз…

Завидев возле лестницы очередного хмуро-настороженного часового со скорострелом на плече, поручик спохватился и придал себе насквозь казенное выражение лица. Но голова у него форменным образом кружилась, как после пары бутылок выдержанного шампанского, – слишком много ошеломительных новостей и потрясающих тайн свалилось за неполные сутки на его бедную головушку, на плечи зауряднейшего младшего офицера сибирских полков, давным-давно свыкшегося с мыслью, что ему придется долгие годы тянуть обычную лямку, крайне неторопливо продвигаясь по ступенечкам невысокой служебной лестницы… Положительно, генерал знал, что делал, велев вчера вечером коменданту выдать бутылку водки с закуской. Это привычное для русского человека и в печали и в радости лекарство оказалось как нельзя более кстати – иначе, очень возможно, и глаз бы вчера не сомкнул после всех откровений и сюрпризов…

Кто-то поднимался ему навстречу. Сначала поручик рассмотрел только крупную фигуру в солдатском обмундировании, с оплетавшим погоны трехцветным шнурком вольноопределяющегося. Отметил привычным глазом, что человек этот, полное впечатление, военную форму надел едва ли не впервые, не привык к ней…

Человек поднялся на лестничную площадку, свернул налево, на тот пролет, по которому спускался поручик…

– Николай Флегонтыч?! – воскликнул Савельев и радостно, и с нешуточным изумлением.

Самолетов остановился с маху, на его лице читалось такое же удивление, но и некоторое смущение. Мундир с погонами вольноопределяющегося и в самом деле сидел на нем нескладно, хотя вины портного в том, конечно, не было.

– Ах, вот куда вас определили, Аркадий Петрович, – сказал он так, словно раскрыл для себя некую загадку. – Вот оно, ваше назначение загадочное, над которым Позин столько голову ломал, царствие ему небесное…

– Ну, со мной-то все понятно, – сказал поручик. – А вот вы, Николай Флегонтыч? Вы же человек совершенно штатский, вас неволить военные власти не вправе…

Самолетов, потупясь, ухмыльнулся с тем же конфузливым видом, совершенно ему прежде не свойственным:

– Да кто ж тут приневоливает? Вас ведь не неволили, а? Исключительно по доброй воле… Вот и мне сделали предложение, огонечками в здешних колдовских часах просверкали… Изрядно подумавши, согласился… Ну да, да, променял крепкое и благополучное купеческое будущее на черт знает что… – он поднял глаза. – Но какова грандиозность предприятия, Аркадий Петрович! Купцов, даже миллионщиков, хоть лопатой греби, ремесло это почетное и доходное – зато происходящее здесь…

«Неужели он оттого и конфузится, что боится в моих глазах выглядеть смешным? – подумал поручик.

В самом деле, на взгляд иных, решение нелепое: тороватый купец с большим будущим вдруг меняет все на здешнюю, что ни говори, зыбкость – здесь и с головой можно расстаться в два счета, как же, знаем, успели бегло прочитать кое-какие бумаги… Но нет, пожалуй, не зря штабс-капитан Маевский употребил словечко “завороженные”…»

Самолетов торопливо спросил:

– Не подскажете ли, где здесь медицинская часть? Меня туда направили…

– Ну как же, я только что оттуда, – сказал поручик. – Пройдете в конец коридора, поднимаетесь по правой лестнице на следующий этаж, а там уже останется только идти прямо, пока не увидите табличку.

– Благодарствую, – сказал Самолетов. – Всего вам наилучшего.

Он неловко поклонился и двинулся в указанном направлении. «Ну да, смущается, – подумал поручик. И совершенно зря…»

Он уже спустился в обширный вестибюль, где даже тихие шаги отдавались громким эхом, когда высокая и тяжелая входная дверь хлопнула с совершенно не свойственной подобным местам развязностью, так что даже невозмутимые караульные, хотя и не двинулись с места, проводили влетевшего с улицы неодобрительными взглядами. Он же, нимало не смущаясь своей бестактностью, едва ли не вприпрыжку припустил в сторону поручика. Радостно воскликнул издали:

– Ага! А зверь, как говорится, прямо на ловца! А я как раз за вами, пойдемте быстренько!

Это был штабс-капитан Маевский собственной персоной, коему полагалось бы пребывать под арестом. Однако он был на свободе и на удрученного узника ничуть не походил, прямо-таки лучился деятельной энергией.

Поручик, ничего и не пытаясь понять, последовал за ним. Маевский, косясь на него с самым доброжелательным видом, тут же спросил:

– Что это вы на меня украдкой поглядываете, будто виноваты в чем? Извольте отвечать, когда старший по званию спрашивает! Прозвучало это вполне доброжелательно, шутливо, и поручик решился:

– Мне, собственно, неловко, что я оказался невольным виновником вашего ареста…

– Фу-ты ну-ты, ну и огорчения! – фыркнул Маевский. – Не терзайтесь понапрасну, если не ваше появление, так что-нибудь другое подвернулось бы наверняка. – Маевский на ходу приосанился и произнес гордо: – Надобно вам знать, господин новичок, что в здешних палестинах штабс-капитан Маевский широко известен как главный завсегдатай арестного отделения гауптвахты, в чем все прочие его превзойти не способны. Да-с! Репутация, знаете ли, дорогого стоит… – он прищурился. – А вот интересно, вам объясняли, за что меня в очередной раз ввергли в узилище?

– Нет, – сказал поручик. – Но я и сам, кажется, догадываюсь… За исполнение того романса, не так ли?

– На основании чего вы сделали такой вывод?

– Потому что никакого другого объяснения нет, как ты ни ломай голову, – сказал поручик. – Романс этот нисколько не похож по стилю на творение прошедших столетий, следовательно, происходит, надо полагать, из грядущего? А я в тот момент, строго говоря, был лицом совершенно посторонним…

– Великолепно! – сказал Маевский. – У вас цепкий ум, поручик. Ну, давайте знакомиться? Как вас звать-величать, я уже знаю, а меня зовут Кирилл Петрович. Кирилл Петрович, словно незабвенного Троекурова из сочинения Пушкина… читали? Отлично. Правда, ничего общего, честное слово – пушкинский герой был самодур и деспот, а я всего лишь сорвиголова…

– Значит, вас досрочно выпустили из-под ареста? Видимо, из-за того, что я теперь…

– Пальцем в небо! – захохотал Маевский. – Вы, Аркадий Петрович, идеализируете нашего бурбона-коменданта, известного под прозвищами Методический Мефодий и Пузатый Параграф. Нет уж, мягкость души ему не свойственна ничуть. Просто-напросто во мне, убогом, возникла срочная необходимость – и я, как нередко случалось допрежь и несомненно случится в будущем, выпущен из темницы с обычной формулировкой: перенести отбывание оставшегося срока наказания на более подходящее время. Так что оставшиеся двое с лишним суток висят надо мною дамокловым мечом, и, можете быть уверены, комендант этот срок держит в памяти с точностью не только до часов, но и до минут, – он приостановился, панибратски положил поручику руку на плечо и понизил голос, ухарски подмигивая. – Ничего, переживем. Трое суток – пшик, вздор. Вот если бы бурбон наш узнал, что я в очередной раз без всякой служебной необходимости прихватил из грядущего стопочку интересных журналов, сидеть бы мне гораздо дольше. Я их вам потом покажу. Прелюбопытные журналы печатают в грядущем, право. Вы ведь, насколько я знаю, женаты, и счастливо? Ну, одно другому не мешает, скажу вам, как офицер офицеру… Значит, были у доктора? Глотали килечку, как у нас принято выражаться? Прекрасно… Вам в ближайшее же время понадобится это умение… – он ухмыльнулся. – Что это вы, мой бравый сослуживец, приостановились и малость изменились в лице? Я вас фраппировал… Ну, что ж поделать. Служба. Короче говоря, и часа не пройдет, как нам с вами придется пуститься в путешествие. Обычно подобной спешки не бывает, но порою… Я не знаю еще подробностей, но там что-то случилось. Крайне неприятное. Отсюда и спешка. А поскольку никого более нет под рукой, все до единого в разъездах, начальство и вас, неопытного, призвало под штандарты, и меня извлекло из-под ареста. Случается…

Поручик не мог описать собственные ощущения. Он знал, что скоро это произойдет, но чтобы вот так, громом с ясного неба, в первый же день новой службы…

Наблюдавший за ним с веселым любопытством Маевский спросил нарочито безразлично:

– Боитесь?

– А если даже и боюсь, – сказал поручик, насупясь. – Неужели это так уж постыдно?

– Да ничуть, – безмятежно ответил Маевский. – Все боялись в первый раз, словно целомудренная новобрачная известных событий, ха-ха! Я и сам зубами выстукивал испанский танец фанданго, чего нисколечко не стыжусь. Некоторые так боялись, что даже после нескольких путешествий так и не смогли служить далее. Дело вполне житейское, что уж там. Бывало, люди выпрыгивали в последний момент из готовой к отправке кареты, а Петр Генрихович, капитан фон Шварц, ломился изнутри в уже запертую дверь, но меж тем впоследствии стал исправнейшим офицером, вы с ним еще познакомитесь… – он убрал с лица веселость, посерьезнел: – В самом деле, Аркадий Петрович, в нас с вами возникла срочная надобность. Полковник Стахеев уже пребывает там, а он по своему положению крайне редко возглавляет непосредственно наши дела… Ну, так мы идем?

Опомнившись, поручик двинулся вслед за размашисто шагавшим Маевским. Он негромко произнес, словно бы для самого себя:

– Я-то полагал, предварительно введут в курс дела, обстановку разъяснят…

– Обычно так оно и бывает, – сказал Маевский. – Но когда случается, выражаясь морским языком, аврал… Между прочим, я точно так же, как и вы, совершенно не посвящен в детальное описание тех времен, куда нам с вами сейчас предстоит прыгнуть, я занят главным образом совершенно другой эпохою. Но так уж сложилось… – он задорно усмехнулся. – А в общем-то… Не думайте, что нас ждут особые сложности. Времечко, куда нас гонит приказ, исторической науке неизвестно совершенно, да и нами почти не освоено, так что особенно и некому разъяснять нам обстановку. Те, кто ее более-менее знают, все сейчас в былом, включая полковника Стахеева.

– То есть как это – историкам неизвестно совершенно?

– Да вот так, мой друг… Для начала крепенько запомните нехитрую истину: хваленая историческая наука – о чем она и не подозревает – еще имеет некоторое представление о событиях последней пары тысяч лет, но вот когда речь идет о седой древности… Там обнаружилось столько интересного и совершенно неизвестного историкам… И, подозреваю, обнаружится еще немало…

Поручик вновь невольно приостановился:

– Седой древности, вы говорите?

– Вот именно, – безмятежно сказал Маевский. – Сдается мне, тридцать тысяч лет до Рождества Христова – это достаточно седая древность, не так ли?..

…Поручик шагал по металлической лесенке позади штабс-капитана Маевского, невероятным усилием воли заставляя себя держаться безукоризненно прямо, не медлить, не выражать лицом охватившую его бурю эмоций. По правде говоря, у него не то чтобы коленки дрожали – до такого, слава богу, еще не дошло, – но мурашки по спине бегали, и зубы то и дело проявляли тенденцию (героически поручиком пресекаемую) постукивать, и сердце словно бы переставало временами биться, замирая в непонятном ужасе, а потом начинало колотиться вовсе уж лихорадочно. Вся сила воли, все мужество были вложены в безукоризненную походку…

Черный шар со срезанным основанием приближался. Карета. Поручику уже успели рассказать, что у этой машины для путешествий во времени есть, конечно же, официальное длинное название, придуманное господами учеными и инженерами, длинное название, казенно-скучное, с вкраплением латинских слов. Вот только оно как-то решительно не прижилось, даже в сокращенном виде, машины именовали «каретами» так давно и упорно, что в конце концов именно этот термин не только вошел в обиход, но и проник в некоторые казенные документы рангом пониже…

– Ну что же, прошу… – Маевский приглашающе протянул руку.

Поручик стоял вплотную к откинутой выпуклой двери, он теперь мог рассмотреть внутренность шара, не представлявшую собой, если оценить, ничего особенно загадочного: прикрепленные к стенам железные креслица с подлокотниками, высокие металлические баллоны, металлом же отливающие ящички на полу, какие-то устройства справа, на площади не более квадратного аршина… Выглядело все это, если отрешиться от волнения, как-то даже и прозаично, словно кабина паровозного машиниста, где ему однажды довелось побывать.

– Итак? – прищурился Маевский.

Взяв себя в руки, поручик шагнул внутрь через порожек высотой в локоть, встал посередине и, стараясь не оглядываться, стараясь говорить самым естественным тоном, спросил:

– Где прикажете разместиться?

– Выбирайте любое кресло, – сказал Маевский, входя следом. – Тут у нас попросту, без чинов…

Не раздумывая, поручик уселся в ближайшее. Под потолком зажглась неяркая электрическая лампочка, прикрытая стеклянным полушарием. Маевский захлопнул дверь и повернул на несколько оборотов бронзовый штурвальчик размером с тарелку. Уселся напротив, непринужденно вытянул ноги, скрестил их, ободряюще улыбнулся:

– Ну вот, пустяки остались…

Рядом с ним ожило это загадочное устройство, прикрепленное к стене: колыхнулись черные стрелки на нескольких циферблатах, в маленьких окошечках с тихим стрекотанием провернулись и застыли покрытые цифрами колесики, образовавшие рядок в несколько нулей, то ли семь, то ли восемь, и четыре цифры, обозначавшие, догадался поручик в приливе озарения, нынешний год. Вспыхнуло несколько красных лампочек.

Из круглого отверстия, забранного металлической решеточкой, раздался спокойный голос:

– Внимание, карета! Начинаю подготовку.

Поручик только сейчас обнаружил, что вцепился в холодные железные подлокотники так, что костяшки пальцев побелели. За круглыми окнами, забранными в массивные бронзовые рамы, стал понемногу сгущаться уже знакомый сиреневый туман, пронизанный вспышками электрических искр, понемногу распространявшихся, сливавшихся в ветвистые разряды молний. Тихое басовитое гудение, треск, щелчки…

Он крепился – но по спине все равно пополз ручеек холодного пота. Голова казалась совершенно пустой от мыслей, а состояние, в котором он пребывал, удачнее всего было бы наименовать восторженным ужасом.

– Ну-ну-ну! – ухмыляясь во весь рот, громко сказал Маевский. – Вы прекрасно держитесь, так и продолжайте… А интересно нас обрядили, верно? Надо полагать, в совершеннейшем соответствии с тамошней модою…

Поручик невольно окинул себя взглядом. Действительно, нынешнее его платье не напоминало ничего виденного прежде, что в жизни, что на картинках: свободные шаровары в продольную сине-красно-черную полоску, низкие остроносые сапожки, сплошь усеянные узорами из золотистого цвета заклепок, так что меж ними едва проглядывало тонкое коричневое шевро высшего сорта, темно-синий приталенный кафтан с узорами из кожаных полосок, белая рубашка, расшитая синими символами, с пышным воротником наподобие кружевного жабо. Да вдобавок оказалось необходимым надеть на шею массивное тяжеленное ожерелье, кажется, из чистого золота, отягощенное затейливыми подвесками с синими и алыми самоцветами. И длинный, чуть ли не в аршин, кинжал на поясе – в черных ножнах с золотыми накладками, с затейливой рукоятью в позолоте и самоцветах.

Точно так же был облачен и Маевский, разве что штаны у него оказались в зелено-бело-красную полоску, кафтан был красным, а белоснежная рубаха расшита черным шелком. Похоже, обитатели загадочного былого никак не склонны к аскетизму, пуританству и тому подобным вещам. Знают толк в нарядах.

Поручик нестерпимо обрадовался этим мыслям – ничуть не паническим, деловым, свидетельствовавшим, что он, в общем, некоторую бодрость духа сохраняет.

Словно угадав его мысли, Маевский пошевелился в кресле, ухмыльнулся, как ни в чем не бывало:

– Не стоит делать скоропалительные выводы, но нам с вами, судя по первым впечатлениям, предстоит выступать отнюдь не в роли погонщиков скота или иных плебеев.

Довольно богатое платье, да и эти побрякушки не из дешевых, – он потеребил свое ожерелье. – Как думаете?

Поручик кивнул:

– Пожалуй. Трудненько представить себе погонщика в таком наряде. Да и кинжалы…

Сделав над собой очередное усилие, он сумел-таки разжать пальцы, отпустить подлокотники, но все еще был напряжен, как туго натянутая струна. За окнами плясали молнии, сиреневый туман сгущался. Теперь снаружи ничего уже нельзя было различить.

Штабс-капитан вскочил с таким видом, словно только и ожидал именно этого момента:

– Веселее, поручик! Сейчас сообразим на посошок…

Он запустил руку в квадратный карман кафтана, извлек красивую пузательную фляжку из чеканного серебра, проворно отвинтил колпачок, способный служить немаленьких размеров стопкой, привычно выдернул притертую пробку.

Поручик принюхивался. Попахивало неплохим коньяком.

– Шустовский? – спросил он с интересом.

– Берите выше. «Ахтамар». Настоящий.

– Никогда о таком не слышал.

– И немудрено, мой друг, и немудрено, – сказал Маевский, улыбаясь во весь рот. – Его еще только будут изготовлять… – он задумчиво поднял глаза к потолку. – Неделя ареста за очередную контрабанду – мне, сутки ареста и мне, и вам – за употребление спиртного во время прыжка… Но когда это русских офицеров пугали этакие пошлости? Да и коменданту сюда проникнуть взором крайне затруднительно… Прошу! Времени осталось мало.

Торопливо приняв у него стопку, поручик опрокинул ее единым махом. Коньяк и в самом деле был великолепен, по жилочкам растеклось приятное тепло, враз прибавилось бесшабашности. Штабс-капитан, столь же проворно покончив со своим порционом, спрятал фляжку, повернулся к устройству, где красные лампочки одна за другой меняли цвет на зеленый и наконец стали зелеными все до единой. Полное впечатление, что он подгадал вовремя: из зарешеченного окошечка раздалась повелительная команда:

– Карета, можете отправляться!

– Ну, как говорится, поехали… – сказал Маевский с явственной бравадой.

Он поднял руку туда, где в черной прорези торчал черный стержень с массивной красной головкой величиной с яблоко, крепко сжал ее ладонью и опустил рычаг вниз, до упора.