Читать книгу Темнота в солнечный день - Александр Бушков - Страница 4

Свернув на Будённого, он сбросил скорость и пошел на тридцати. На тихой улочке частной застройки не имелось ничего, хотя бы отдаленно похожего на уличное движение, но именно по причине вечного здешнего сонного царства собаки и кошки неспешно расхаживали, и ухом не поведя при виде машины или мотоцикла. Как собачник, собаку бы он в жизни не задавил, а вот ради кошаков, случалось в других районах, не считал нужным тормозить – и тут уж, если кошке не повезло, так не повезло, сама, дура, виновата. Вот только на улочках вроде этой приводилось соблюдать приличия – ему еще здесь работать и работать, многие его хорошо знали, и хозяева могли увидеть в окно, как почтарь сшибает зазевавшуюся кошку. Что непременно привело бы к ненужным конфликтам, пусть и мелким.

Ага. Вот он, шестьдесят восьмой. Прежде тут бывать не доводилось… Впрочем, нет, пару раз «поздравилки» швырял в ящик, соответственно, никого из обитателей дома не видел. Вот и посмотрим, что тут за гарна дивчина…

Поставив мотоцикл на подножку, он привычно загрохотал кулаком в калитку. Такая уж привычка у всех выработалась: ради экономии времени в квартиры звонить длинно, а в калитки стучать кулаком – как, должно быть, держались нагрянувшие на явку гестаповцы. Иногда порой клиенты выскакивали всполошенно, подозревая черт-те что, а некоторые и вслух выражали неудовольствие, но эти эмоции почтарей трогали мало.

Ага, слышно, как в доме открылась входная дверь. Собака лениво брехнула пару раз и умолкла – тот еще сторож, судя по голосишку, из мелких.

Не соврал Сенька. Калитку открыла девчонка, и в самом деле выглядевшая на все семнадцать. И прехорошенькая, как чертенок, – темные волосы подстрижены под Мирей Матье, серые глаза очень даже красивые, ножки и фигурка на высшем уровне. И посмотреть есть на что – она явно донашивала дома примерно прошлогоднее коричневое форменное платьице. Сверху тесное, так что приманчиво обтянуло некоторые детали красоткина экстерьера (как выразился бы любой старый собачник), а внизу подол оказался таким коротеньким, что перещеголял моду на самые смелые мини-юбки.

Все это Митя вмиг срисовал, вовсе не шерудя взглядом. Только неопытные или особо наглые в таких случаях шарят по фигурке откровенным взглядом от ушей до пяток и в обратном направлении. Более опытные или более галантные высмотрят всё, глазами и не бегая. Как бармен из одного его любимого американского романа, впервые узревший подругу главного героя. Его лицо оставалось бесстрастным, как у деревянного индейца, но глаза не упустили ни одной подробности под легким жакетом. Примерно так.

Тактика тут наличествовала простая – подольше затянуть время общения. Если просто сунуть телеграмму и попросить расписаться, ожидаемого продолжения может и не получиться. Так что Митя, подпустив в голос официальной строгости, спросил деловито:

– Митина Юлия Михайловна здесь живет?

– Я, – сказала девчонка чуть настороженно. – А что случилось?

Почтарскую сумку он держал на виду, так что она сразу поняла – человек с каким-то делом.

– Да ничего, – сказал он тоном подушевнее и с легкой улыбкой. – Телеграмма вам, Юлия Михайловна, всего делов. Только вот какое дело… Видите пометочку: «Вручить лично»? Я при исполнении, а правила строгие. Просто так отдать нельзя первой встречной, – он чуть поиграл голосом, – даже такой красивой. Непременно документ нужен.

– Ой… – сказала она растерянно. – А у меня паспорта еще нет. Только в феврале выдадут.

– Ну надо же, – сказал он, сделав улыбку пошире. – А выглядите так, будто паспорт уже с годик как получили… Ну хоть какой-нибудь документик у вас есть? Где было бы написано, что вы и есть Митина Юлия Михайловна? Я б такой красивой на слово бы поверил, да ведь при исполнении…

Вот тут Юлия свет-Михайловна, окончательно убедившись, что имеет дело не с грозным посланцем каких-то неведомых инстанций, а с обычным почтарем, глянула не без кокетства – дошло до нее два раза повторенное «такой красивой», да и глазами играть они с колыбельки учатся, феминочки. И явно смутилась чуточку – сообразила, что стоит перед незнакомым парнем в платьишке короче некуда, обтянувшем, как кожура сосиску. Митя взирал на нее простодушно и открыто – ангел в тюбетейке, если вспомнить название старой кинокомедии.

– А вот! – воскликнула она, просияв. – Свидетельство за восемь классов пойдет?

– В лучшем виде, – сказал Митя. – Серьезный документ, оформлен солидно, так что вполне сгодится. Несите.

– А вы подождете? Я быстро, помню, где лежит…

– О чем разговор? – сказал Митя. – Мы при исполнении, нам положено.

Она быстро пошла в дом, взбежала к двери. Митя смотрел ей вслед уже без всякого простодушия: крыльцо было высокое, платьице коротенькое, а ножки – загляденье. Подмигнул лежавшей у конуры все так же лениво рыжей собачонке, и в самом деле оказавшейся невеличкой, сказал негромко:

– Вот такие дела, кент. Или ты кентуха? Отсюда не поймешь…

Собачонка лениво стукнула хвостом по земле и прикрыла глаза.

Юлечка вернулась быстро, держа напоказ зеленую книжечку с черным гербом РСФСР и черными надписями:

– Вот…

Митя, с деловым видом хмурясь, взял у нее книжечку и раскрыл:

– Все правильно. Митина Юлия Михайловна. Убеждает. Ай-яй-яй… – Он с преувеличенной озабоченностью покачал головой. – Надо же…

– Что-то не так? – спросила она.

– Да нет, что касаемо документа – он убедительный. Я про оценки. Русский язык, литература, – история и еще многое – пять, в скобках «отлично». И по пению пятерка. Хорошо поете?

– Говорят, ничего, – сказала она с ноткой кокетства. – И музыкальный слух есть.

– И по физре пятерка… На какие-нибудь кружки ходите?

– Я на художественную гимнастику хожу. С третьего класса.

Ага, отсюда и фигурка отпадная. Сводила его судьба с художественными гимнасточками, да и одноклассница одна была…

– Где не пятерки, там четверки, – продолжал Митя. – А вот с математикой полный завал: и по арифметике, и по геометрии, и по алгебре – трояки, в скобках «посредственно». Всю картину портят. Что ж вы так, Юлия Михайловна?

Очень похоже, что она уже поняла: пошел не деловой разговор, а легкий трёп, но, что характерно, не имела ничего против. «Мы люди взрослые, жизнь повидавшие и в меру циничные», – подумал Митя. Старшекласснице внимание со стороны взрослого парня – только в кайф. Если, конечно, он не бухой и не хамит, а самую чуточку заигрывает. Сама глазками чуток поиграла, лапочка на стройных ножках…

– Ну не идет у меня все это, – сказала она без особого раскаяния. – Гуманитарное всё идет, а эта физика…

– Ну, не переживайте, – сказал Митя. – У меня по алгебре в седьмом классе двойка в четверти была, и по математике с физикой…

– Серьезно?

– Ага. Причем все три – за одну четверть.

– Лихо, – сказала Юлечка.

– А то! – воскликнул Митя. – Тьфу ты! – Он сделал вид, будто спохватился. – Дела ж прежде всего… – Он снял скрепку, пришпилившую квитанцию к телеграмме, повернул расписку чистой стороной вверх. – Я сейчас букву и серию аттестата запишу, так уж полагается…

Ни фига так, конечно, не полагалось. Задача была та же – максимально затянуть время общения. Тем более что девчонка ничуть не протестовала и нетерпения не выказывала – ну конечно, наверняка дома одна, скучно, по телевизору до вечера ничего интересного…

Он старательно записал карандашом букву «Ф» и шестизначный номер. Стереть потом – две секунды. Тут только Юлечка сказала, но не с подозрением, а с легким недоумением:

– Папа с мамой столько раз телеграммы получали, и без всяких документов…

– И наверняка без пометки «вручить лично»?

– Ага. Первый раз такую пометку вижу…

– Ну вот, – сказал Митя авторитетным тоном. – А коли уж отметка есть – правила надо соблюдать… Расписывайтесь вот тут… нет, время ставить не обязательно, я сам потом поставлю. Вот телеграммка, владейте.

– Поздравительная… – сказала Юля с легким разочарованием – ну да, после столь бюрократической процедуры явно ждала чего-то более важного. – Тетя Аля сто раз такие присылала, и их всегда в ящик бросали… Что она вдруг?

– Вам лучше знать, – пожал плечами Митя. – Может, хотела, чтобы вам непременно из рук в руки вручили, торжественности ради. Первое сентября на носу, праздник…

– Ой, да какой там праздник… – протянула она с ненаигранной тоской.

Ну, понятно. Мы в ее возрасте были точно такие же, да и помладше – с теми же мыслями. Первое сентября только для первоклассников – церемония незабываемая, а для всех прочих… После летнего безделья – снова за парту, зубрить-проходить, двойки хватать… Вот и Юлечке это не в кайф – лето красное пропела, как та стрекоза из басни, порхала вольной пташечкой, на танцы бегала, в кино, с подружками общалась, с одноклассниками целовалась. И вот теперь извольте снова за парту, Юлия Михайловна, учить, как образ Андрея Болконского танцевал на балу с образом Наташи Ростовой, когда их образ Пьера Безухова познакомил. Нет, «Войну и мир» они в восьмом классе прошли, как все мы, грешные, но мало ли будет других образов?

– Все равно красиво будет, как сейчас помню, – сказал Митя. – Цветов море, учителя по-доброму улыбаются один раз в году, на людей похожи, а не на машинки для штамповки двоек и колов… Девочки все в белых фартучках… – На сей раз он, не скрываясь, смерил ее многозначительным взглядом, но как раз сейчас именно такой взгляд по ходу пьесы и требовался. – Представляю вас, Юлия Михайловна, первого сентября – в белом фартучке, с кружевным воротничком, с комсомольским значочком, чуток дозволенной косметики… Серёжки уже можно… Да, и манжетики белые, и цветы в руках… Жалко, я эту очаровательную картинку не увижу.

– Пошляк вы, – сказала Юля без тени раздражения, снова чуть поиграв красивыми серыми глазищами.

– Да ну, – сказал Митя. – Тонкий ценитель прекрасного… Значит, в девятый? Поступать будете?

– Ага. Родители настаивают, чтобы я в вуз пошла. У мамы только техникум, а у папы вообще восьмилетка, он шоферит. Вот и хотят, чтобы я вуз закончила, чтобы стала в родове первой с высшим образованием…

– Родители – они такие, – сказал Митя. – По себе знаю.

– А интересно, вы учитесь и вот так подрабатываете? Или работаете постоянно?

– Правда, интересно, мисс Джульетта?

– Кто? – подняла она красивые бровки.

– Ну, вы ж английский учите… На инглише Юлия и будет Джульетта.

– Джулия, – поправила она.

– Ну, все равно, по-итальянски – Джульетта. А вам идет. Видели кино «Ромео и Джульетта»?

– Видела, – сказала она с налетом мечтательности. – По телевизору и недавно.

– Много потеряли, мисс Джульетта, – сказал Митя искренне. – По телевизору, да черно-белому… Вот цветной и широкоэкранный – это вещь. Смотрел я его четыре года назад, до сих пор цепляет…

– Ага, я слышала, фильм в цвете и на широком экране отпадный. Только четыре года назад я совсем маленькая была, а он шел «детям до шестнадцати»… Оказалось – ничего такого, – она на миг отвела взгляд. – Только раз они в постели, и то очень красиво снято, никаких пошлостей… Жалко, я тогда маленькая была…

– Ну, сейчас-то вы – ох и ах… Разбиваете, поди, одноклассникам сердца по дюжине в неделю?

– Ну вы скажете! – воскликнула она с насквозь деланым возмущением.

Всё. Картина Репина «Приплыли». Разговор, порой умело Митей направлявшийся, достиг точки, за которой плавненько переходил в иное качество.

Он и перешел. Минут через десять Митя отъезжал от Буденного, шестьдесят восемь, в самом радужном настроении. Где-то на середине болтовни незаметно перешли на «ты», а в конце Юля, она же Джульетта (ничего и против такого обращения не имевшая), согласилась пойти с ним послезавтра в кино, на последний сеанс в Дом культуры автоколонны. Там снова показывали «Всадника без головы» – Митя его видел два раза, но с удовольствием посмотрел бы и в третий, а Юля, как оказалось, не видела вообще. Очень подходящий фильм, чтобы вести на него девочку, особенно такую вот нетронутую, – и любовь есть, и роковые страсти, и пейзажи красивые. Одно плохо, с его точки зрения: не те времена в фильме, чтобы главная героиня светилась в купальнике. Это, конечно, жирный минус.

Он быстренько обдумал кое-что с практической точки зрения. В этом ДК последний ряд, пожалуй, самый удобный среди всех аюканских киношек – для тех парочек, что пришли не только фильмом полюбоваться. Не зря билеты на последний ряд там нужно покупать с утра, иначе разберут. Однако Юльку на последний ряд пока что сажать рано – с ней не стоит гнать лошадей, тут нужно не спеша, мелкими шажочками, а то спугнешь раньше времени…

Он остановился у небольшого деревянного магазинчика – купить сигарет, не рассчитал как-то и нетронутую пачку в сумку не положил. Наплевать, магазинов с сигаретами тут была куча. Взяв «Стюру»[20] и выйдя на улицу, прежде чем нахлобучить шлем, позвал:

– Девушка, а девушка!

– Что? – обернулась неторопливо проходившая мимо девчонка.

– У вас ножки, как у моей кошки…

– Дурак, – сказала она беззлобно и пошла дальше.

Правильная была девочка – обижаться на эту старую мелкую подколку как-то и не полагалось. Да и Доцент всерьез к ней клеиться не собирался – некоторые вещи происходили прямо-таки на автопилоте, чтобы постоянно держать себя в тонусе. Наше дело – зацепить по мелочи, их дело – легонечко огрызнуться и пройти мимо, правила старой игры знают все…

Пачку он, как обычно, распечатал на свой фирменный манер – не надорвал широкую ленту-бандерольку, а старательно отодрал фольгу примерно с трети торца пачки, возле бандерольки. (Стреляя у него как-то сигарету, Карпуха фыркнул: «Доцент, если пойдешь кого убивать, табачок не бери. Если оставишь пустой такую вот пачечку возле жмурика, мы тебя мигом по ней вычислим».)

Проехав два квартала, остановился. Не просто хорошее место для перекура – такое, где можно сочетать приятное с полезным. Улица тут кончалась, упираясь в громадный пустырь, на котором явно собирались возводить новый микрорайон: прорыли несколько канав, несомненно, для труб, подогнали парочку экскаваторов, забили изрядно колышков с натянутыми ленточками, судя по размерам отмеченного пространства, предназначавшихся, чтобы отметить будущие котлованы для фундаментов.

Крайний дом справа оглашал улицу музыкой. Как водилось в обычае в частном секторе, кто-то из обитателей присобачил на забор у ворот выкрученный из радио динамик, подключил его к магнитофону и теперь давал бесплатные концерты округе. Округе протестовать не полагалось – лишь бы не орало очень уж оглушительно и исключительно до двадцати трех ноль-ноль, как предписано правилами. Взрослые таким не баловались – так что там, сто процентов, жил кто-то чуть постарше или помоложе Доцента.

Заглушил мотор, издали услышав знакомую музыку, сопровождавшую ритмичные удары тарелок. Закурил и в сотый, наверное, раз с удовольствием слушал шлягер танцплощадок этого лета – песню из фильма «Генералы песчаных карьеров». Слова были насквозь незнакомые – кто бы в Аюкане знал португальский? – но за душу брали, как и мелодия, растекавшаяся, как река, широкая и спокойная, над вечерним морским берегом – Митя, как все, прекрасно помнил кадры, с которых фильм начинался под песню. И, как все, в который раз не мог найти ответа: в самом деле в песню на португальском вставлены русские словечки «сибирский зэк» или это совпадение?

Если слушать сто раз и попытаться передать на русском, получалось примерно следующее:

Будь это английский, в конце концов с грехом пополам справились бы, но знающих португальский нет и в инязе… Смастеривший динамик неведомый меломан песню, конечно, подцепил там, где и они трое, – в кино. Пластинок с ней в продаже еще не было, фирма «Мелодия» раскачивалась долго, и журнал «Горизонт» не спешил. Вот и пришлось действовать испытанным методом: приходили в кино с магнитофонами на батарейках – во второй раз, чтобы точно знать, когда начнется песня, на каких кадрах. Заранее, на пару минут, включали маг и, когда песня должна была вот-вот зазвучать, снимали с паузы, поднимая перед собой прилагавшийся к магнитофону микрофон на проводе. Простенько и эффективно. Звук с экрана был такой сильный, что записывалось отлично. Вот и расхаживала потом вечерком по городу молодежь с магами, из которых неслись шлягеры – «Генералы», «Золото Маккены» и из многих других фильмов, по вкусу владельца магнитофона.

Вслед за песней из «Генералов» завопил какой-то ему совершенно незнакомый импортный ансамбль, ничуть не понравившийся. Доцент завел мотор и поехал себе дальше, на пустырь, чтобы, миновав его, забросить предпоследнюю телеграмму на аптечный склад, ту самую, из-за которой стараниями дуры Никифоровны пришлось делать крюк в километр, а уж потом кинуть в Общество слепых.

Едва он оказался на пустыре, движок засбоил, чихнул пару раз и замолк намертво. Симптомчики были насквозь знакомые, так что Митя отнесся к происходящему философски. Не размениваясь на маты-перематы, поставил мотоцикл на подножку, вытащил из сумки с инструментом два гаечных ключа и отвертку. В два счета свинтил карбюратор, отвинтил толстый коротенький болт внизу, отверткой выкрутил жиклер – пузатенький винтик золотистого цвета с отверстием чуть пошире волоска. Посмотрел его на свет, покривил губы: старый, прекрасно знакомый диагноз: соринка попала. И лечение моментальное – продуть жиклер и поставить все на место. Да еще матернуться лишний раз в адрес неведомого хозяйственного типа, который спер фильтр, пока Митя торчал в магазине. Фильтр – всего-навсего круглая сеточка из тонкой проволоки, ничем не закреплен, вставляется в горловину бака. А крышка бака не запирается, отвинтить ее – вмиг. Кто-то отвинтил, спер фильтр, завинтил крышку и затерялся в безвестности. А обнаруживаешь такую покражу не раньше чем вновь станешь заправляться – по другой надобности никто крышку не откручивает. Мелочовка, а поди найди в «Спорт- товарах»…

Движок, как и следовало ожидать, завелся с полпинка. Ну, Митя и рванул со склада по прямой на Крутоярскую, к Обществу слепых. За три года он тамошний адрес усвоил прекрасно: телеграммы на общество так и шли – Крутоярская, сорок восемь, Общество слепых. А загадочное для постороннего «Крутоярская, сорок восемь, дом 2» означало стоявший за главным зданием, невидимый с улицы двухэтажный кирпичный домик на восемь квартир, где жили преподаватели – и из слабовидящих, и совсем незрячие. У слепых была своя школа, конечно, с весьма облегченной программой, вовсе исключавшей те предметы, где требовалось писать, чертить, разглядывать таблицы или схемы.

Жительницу третьей квартиры, куда телеграмма адресована, он давно знал – Анна Фёдоровна Градова, добродушная тетушка предпенсионного возраста, телеграммы получавшая часто. С потерей зрения процентов на пятьдесят. Зимой не раз поила его чаем (как поступали многие понимающие люди в частной застройке), что в морозы было очень пользительно. Попутно болтали за жизнь. Только два пунктика у нее было – то уговаривала поступать в институт, то жениться – вообще-то уговоры взаимоисключающие: тяжеленько было бы студенту содержать жену на стипендию…

Судя по незнакомой фамилии-имени-отчеству и содержанию телеграммы, тетушка там больше не жила. Но что с ней, Доцент не знал – с месяц ей телеграмм не было. Либо вышла на пенсию и уехала к дочке в Манск, как давно планировала, либо… Нет уж, о втором варианте думать не хотелось: крепкая была тетушка, без хронических хворей. Но мало ли что с людьми случается…

Он въехал в ворота, распахнутые днем и ночью, на малой скорости обогнул главное здание, подкатил к знакомому домику. Тишина и безлюдье – слепые по обширному асфальтированному двору обычно не разгуливали, очень уж легко было потерять ориентацию. По бетонной лесенке в пять ступенек поднялся на первый этаж, требовательно, как обычно, на тот же гестаповский манер, надавил кнопку звонка. В квартире послышалось насквозь знакомое «крулы-курлы» музыкального звонка, а там и довольно уверенные шаги.

Дверь открылась, и Митя форменным образом в землю врос.

Такая открыла дверь, такая… Постарше его лет на несколько, но вряд ли намного, в коротком красном халатике без пуговиц, с широким пояском, завязанным бантиком, с короткими рукавами. Светлые с рыжинкой волосы гораздо ниже плеч, зеленые глазищи – отчего-то зеленоглазые ему в жизни попадались редко, а уж с такими глазищами цвета яркой весенней травы… Красивая – обалдеть. Фигурка идеальная, а уж высоко открытые куцым халатиком ножки… «Русалка», – подумал он восхищенно. Русалки такими и должны быть, если они все же есть…

Кое-какие наблюдения моментально пронеслись у него в голове. Три года сюда ездил, слепых навидался и ошибиться не мог, взгляд у нее был характерно невидящим, как почти у всех здесь. Один существенный нюанс: у родившихся слепыми женщин, пусть и красивых, в лице обязательно присутствовал некий трудно описуемый словами, но прекрасно знакомый наметанному глазу дефект. Которого в данном случае не наблюдалось. Но она безусловно слепая, и крепенько: в глаза ему не смотрит, уставилась куда-то сквозь него, халатик на груди изрядно распахнулся, а она его не приводит в порядок. Жалко: такая отпадная девушка, и слепая…

Он, конечно, от такой красоты немного прибалдел, но язык не отнялся – не школьник, в конце-то концов, всяких повидал. Спросил сухо-профессиональным тоном, как обычно:

– Каразина Марина Олеговна здесь живет?

– Это я, – ответила она.

Голосок был приятный, под стать остальному.

– Вам телеграмма, – сказал Митя и добавил обычное для этого месте присловье: – Вам почитать?

– Да, пожалуйста, – сказала она спокойно.

– «Прибыл контейнер, транспорт предоставляется. Товарный кассир Данилова».

Он в глаза эту Данилову не видел, но три года знал заочно – все телеграммы насчет контейнеров за ее подписью шли.

– Ну наконец-то! – радостно воскликнула зеленоглазая Марина. – А я вещи жду-жду…

– Вам ведь телеграмма понадобится, – сказал Митя. – Вот, возьмите.

Тоже привычно коснулся уголком телеграммы ее пальцев на правой руке – обручального кольца нет, ага – и девушка с явной сноровкой, на ощупь, сложенный вчетверо бланк взяла. Кое-какой навык слепой жизни имеется… Ну, мало ли от чего вполне здоровые люди слепнут…

– Значит, теперь вы здесь живете?

– Теперь я.

Митя спросил с искренним интересом:

– А что с Анной Федоровной?

– Вы знакомы?

– Я ей три года телеграммы возил, – сказал Митя, – Что с ней?

– Она на пенсию вышла, поехала к дочери в Манск.

Митя облегченно вздохнул:

– Ну вот и ладушки. А то ведь всякое думалось… Хорошая тетушка. Чаем меня частенько поила, за жизнь разговаривали…

Марина сказала:

– Чаем и я вас напоить могу. Радостную весточку привезли, я неделю ждала… У меня как раз чайник вскипел. Вы не торопитесь?

– Это я удачно зашел, – процитировал Митя героя кинокомедии. – Да нет, никуда не тороплюсь. Ваша телеграмма была последняя, у меня смена кончается…

– Захлопните. – Она посторонилась.

Входя в крохотную прихожую, Митя оказался с Мариной совсем рядом. Духами от нее пахло приятными, а уж подраспахнувшийся на груди халатик на дистанции ближнего боя являл собою зрелище крайне эстетическое. Надо бы ей сказать про халатик, но неловко как-то…

Прихожая была пустехонька – ни знакомого зеркала, ни вешалки, ни разноцветного половика, вязанного из толстой шерсти. И комната, он отсюда видел, решительно переменилась: только тщательно застеленная кровать, железная, казенного вида, как те, что когда-то стояли у них в пионерлагере, на полу подключенный к розетке магнитофон, в точности такая, как у него, «Весна-06», со стопочкой кассет рядом, да на крючке, на вешалке, короткое джинсовое платьице. Самого что ни на есть излюбленного парнями фасона: на пуговицах сверху донизу, если не торопиться, можно качественно устроить то, что, как рассказывал Катай, на зоне у них называлось «сеанец делать»[21].

Кухня обставлена столь же спартански: типичный столик из столовки – бледно-зеленая пластмассовая крышка, на тонких черных железных ножках-трубках, два таких же стула. На подоконнике, на железных подставках – сковородка и кастрюля, третья, пустая, явно предназначалась для стоявшего на плите чайника. Пара чашек, какие-то кулечки…

– Вы садитесь, – сказала Марина, довольно уверенно двигаясь по кухне, ставя на стол чашки и высыпая на блюдечко конфеты из одного кулька. – Завхоз всего принес по два – стулья, чашки, в расчете на гостей. Только гостей пока что не было – тут с этим проблемно чуточку… Вас как зовут?

– Митя, – сказал Митя.

– А меня… Ой! Что это я… Вы же меня называли по фамилии-имени-отчеству… Марина.

– Красивое имя, – сказал Митя. – Вот только вам как-то не вполне соответствует.

– Почему?

– Марина – это ж значит «морская». К синим глазам идеально бы подходило, а у вас зеленые… но все равно красивые.

Она тихонько рассмеялась:

– Митя, похоже, вы никогда на море не были… А я с родителями два раза была в Ялте. Море часто как раз зеленое…

– Не бывал, не знаю… Буду знать теперь.

– А такой вот нескромный вопрос… Вам сколько лет? У вас голос молодой.

– Что ж тут нескромного? – сказал он. – Это женщинам такой вопрос задавать нескромно… – И для солидности, что ли, решил прибавить годочков. – Двадцать два.

– Учитесь и подрабатываете?

Митя про себя усмехнулся: сто раз слышал такой вопрос от самого разного народа. Вот только за все три года не было у них ни одного студента, пришедшего бы подработать. И студенток тоже, что чуточку печально…

– Да нет, – сказал он. – Постоянно работаю. На учебу не то чтобы не тянет, просто-напросто решительно не представляю, куда пойти, куда податься…

Вообще-то у этой поговорки было и окончание: «…кого найти, кому отдаться?» – но сейчас оно не годилось.

– А это не скучная работа?

– Марина, вовсе даже наоборот!

– У вас в голосе словно бы и восторг даже…

– А почему бы и нет? – сказал Митя. – В жизни бы не смог как пришитый с восьми до пяти у станка стоять или за столом сидеть. Жизнь очень вольная – каждый день новый маршрут, никогда не повторяется, кучу разных людей встречаешь, кучу интересного узнаешь, а платят побольше, чем инженеру.

– Понятно. Женаты, наверное?

– Бог пока миловал, – сказал Митя. – Я еще молодой и несерьезный, куда мне на такое сложное предприятие подписываться…

Марина засмеялась:

– Ага, у мужчин вечно одно и то же: молод, несерьезен, не нагулялся… Вы на мотоцикле ездите? Когда вы вошли, стукнуло, словно шлем на стол положили. И бензином от вас пахнет.

Бензином от него должно было пахнуть самую чуточку – когда снимал карбюратор, пара капель, как всегда, попала на штормовку. Ну, он и в книжках читал, и за три года поездок сюда усвоил: у слепых словно бы в компенсацию за отсутствие зрения осязание и обоняние резко обостряются…

– Ага, – сказал он. – На мотоцикле.

– А на каком?

– «Эм – сто шесть». «Минск».

– А мы на «сто пятых ездили», – сказала она, словно бы погрустнев. – Любила полихачить… вот и долихачилась… Ладно, я сейчас чай разолью.

Митя промолчал. В другой обстановке непременно завел бы разговор о мотоциклах, а особенно о преимуществах «сто шестого» над устаревшим «сто пятым», но сейчас обстановочка не та…

Заварку Марина разлила ловко – и чашки наполнила сноровисто. Разве что чуть недолила, явно предпочитая недолить, чем перелить. Интересно, как она вслепую заварку отмеряет? Хороший получился чай, крепкий, да и качественный – судя по вкусу страстного чаехлеба, не грузинский крошеный веник, а индийский, со слоником на пачке.

– Вы курите, если хотите, – сказала Марина, усаживаясь напротив. – Вы ж курите, от вас табаком пахнет… Я тоже покуривала, а потом бросила, уж год с лишним. Понимаете, Митя… Когда… когда не видишь, никакого удовольствия от табака. Пепельницы нет, вот блюдечко. Может, мне тоже попробовать?

– Дело хорошее, – сказал Митя.

Достал еще одну сигарету, коснулся ею пальцев Марины, поднес свою роскошную газовую зажигалку. У них у всех были такие, могли себе позволить. Это Крамарь, обремененный супругой и двумя короедами-старшеклассниками[22], узнав, что их зажигалки стоят аж девять рублей, качал головой и уныло бормотал: «Деньги вам девать некуда, молодым…» И прикуривал от спички «Приму», «Туриста»[23] своего убогого. Нет уж, не дай бог так жить, лучшие уж холостяками походить подольше…

Дым Марина выпустила умело, не закашлявшись, но, сделав пару затяжек, грустно покривила губы – ах, какие губы, не пачканные помадой! – погасила сигарету в блюдечке:

– Нет, никакого удовольствия, когда не видишь дыма… Я хорошо потушила?

– Идеально, – сказал Митя. – Ни искорки. Значит, вот так неделю сидите?

– Ага. От скуки стервенею. От лютого одиночества. Придет телевизор, можно будет хоть его слушать, а пока только магнитофон. Кассеты старые, я их по десятому кругу переслушала… И что они так тянули? Я думала, два-три дня идти будет…

– Так ничего удивительного, – сказал Митя с большим знанием вопроса. – Вам кто вещи отправлял?

– Дядя.

– Ох, пардон, не в вопросе ваш дядя… Заказал бы контейнер, на машине – и он, чего доброго, вас бы обогнал, пока сюда ехали. Платить за двадцать пять кэмэ – не такие уж большие деньги. А железкой – это долго. В Миусске, сами должны знать, ее нет, станция от города километрах в пятнадцати. Пока на станции торчал, пока грузили на платформу, пока дошлепал… Вот и получается неделя. Когда мы четыре года назад переезжали, матери как раз и посоветовали с железкой не связываться, машину заказать. Матери на работе «газик» дали, мы до Аюкана быстренько доехали, а контейнер уже через час пришел.

– Кто же знал… Подождите, так вы из Миусска? Земляк?

– Есть такой роман – «Двенадцать стульев»…

– Я читала. И кино в семьдесят первом застала.

– Ну, тогда должны помнить, как людоедка Эллочка говорила: «Хо-хо!» Хо-хо! Не просто миусский, а «запроточный».

– Ой, и я тоже! – удивленно воскликнула Марина. – Надо же…

Что-что, а такие словечки были прекрасно коренным жителям знакомы. Специфика старинного городка Миусса, основанного еще при Петре Первом, ну, исключительно как деревня, однако в сравнении с Аюканом все равно – седая старина. Протекавшая через Миусск река названия не имела и в документах значилась как «Протока реки Аюкан», а в обиходе – просто Протока. Правобережная часть с историческим центром, многоэтажками, построенными еще в конце девятнадцатого века, знаменитыми драмтеатром и музеем, асфальтированными улицами и прочими приметами цивилизации всегда именовалась Городом. Так и говорили: «Пойти в город». Хотя и требовалось всего-то по мосту пройти метров двести. А левобережье всегда было Запроточьем. Примерно треть города застройка в основном частная, так что Митино детство крайне походило на деревенское – коровы и свиньи во дворах, табунки кур, меченных разноцветной акварельной краской, немаленькое стадо гусей, пасшихся на пустыре возле турбазы…

– А вы где там жили? – с нескрываемым любопытством спросил Митя.

– На Горького, совсем рядом с Аюканской.

– Это со стороны стадиона или уже через дорогу?

– Со стороны стадиона, возле сорок пятого магазина.

– Ё-моё! – с неподдельным чувством сказал Митя. – А мы – на Свердлова, в квартале от стадиона. Это ж от нас до вас – рукой подать получается, мы и ходили в одну школу, в седьмую, другой в Запроточье и не было, и в кино в клуб «Геолог»?

– И на танцы – на турбазу, – обрадованно подхватила Марина.

– Ну, я те танцы самую чуточку застал…

– И ведь друг друга наверняка сто раз видели. Только вряд ли друг на друга внимание обращали. Вам двадцать два, Митя? А мне – двадцать пять. В такие годы разница трехлетняя много значит…

Особенно если разница – не трехлетняя, а вовсе пятилетняя, мысленно уточнил Митя. Он прекрасно помнил, как по их улице проносились стайки парней и девчонок, в основном на мопедах, летом так и вообще каждый день: ездили к самому уютному местечку для купания на левом берегу, возле стадиона. Куда и он бегал с друзьями – и частенько купались рядом с этими мопедистами. Десятилетним они тогда казались ужасно взрослыми, только теперь ясно, что это были старшеклассники, чуть постарше его брата или Юльки. И Митя, и его компания тогда были слишком маленькими, чтобы украдкой пялиться на девушек в купальниках, а когда пришла пора, мопедисты куда-то исчезли – как опять-таки теперь ясно, закончили школу, кто пошел работать, кто в армию, кто учиться – и многие ради учебы из Миусска уехали в Аюкан, а то и в Шантарск. Не мог Митя ее тогда не видеть, но кто бы помнил? Когда он начал заглядываться на девочек, ее уже не было, иначе запомнил бы – такую, пусть и пятью годами старше, не забудешь…

Вот тут уж сам собой завязался и вольно потёк, как река, разговор о Миусске, обо всём, что они оба прекрасно помнили, – в том числе и о знаменитом наводнении шестьдесят шестого года. Митину улицу оно захватило самым краешком – на их четной стороне затопило только подполья, но все равно всех недели на две на всякий случай тогда эвакуировали на окраину, в общежития. До Марининой улицы, соответственно, не дошло, но оба они, жители соседних улиц, как выяснилось, бегали смотреть на выплеснувшуюся из берегов, подтопившую турбазу реку.

– Ох, так до бесконечности можно болтать… – сказала Марина. – Может, мне вас пригласить на новоселье? Как земляка и бывшего запроточника с соседней улицы?

– А я ведь обязательно приду, – сказал Митя. И вновь не удержался от легкой игривости: – К вам на новоселье я бы и из Миусска пешком шел, не то что со своей улицы…

– Ловелас вы, Митя, – сказала Марина без малейшего осуждения – комплименты любой девушке приятны, будь она зрячая и слепая… к тому же она, если сопоставить кое-что, не так уж давно и слепая…

– Да ну, скажете тоже, – ответил он. – Я парнишка скромный и где-то даже застенчивый…

– Оно и видно. – Она чуть погрустнела. – То есть – слышно… Значит, придете? Чаю попьем, я попрошу кого-нибудь торт купить…

– Ну, торт я и сам в два счета организую. Серьезно.

– Совсем хорошо. Гостей, правда, много не будет – у меня тут знакомых ещё почти и нет… Сейчас уже ведь вечер?

– Ага, седьмой час.

– Значит, сегодня уже не получится, рабочий день кончился. Значит, завтра вещи привезут. Благодать какая, – сказала она мечтательно. – Я сдуру все платья в контейнер загрузила… то есть дядя загружал. Только одно с собой взяла. Я платья все равно не вижу, да и гулять не гуляю – еще не освоила двор, дома сижу. Но все равно, видит же женщина или нет, приятно, когда в шкафу платьев полная вешалка. Значит, завтра привезут, послезавтра можно и новоселье устраивать…

– А вот это уж как получится, – уверенно сказал Митя. – Вам кто контейнер привезет?

– Завуч сказал, что завхоз поедет…

– А не знаете, у вашего завхоза блат на товарном дворе есть?

– Не знаю, как-то не говорили об этом… А что?

– Тут уж я в вопросе, – сказал Митя столь же уверенно. – У меня там старший брат одного знакомого работает. Грузчиком, не такой уж он старший, на три годочка старше нас, так что часто общаемся. Он как раз и работает в той конторе, что возит народу контейнеры. Порассказывал о тамошних порядках. Понимаете, Марина, у них там очередь дикая. Машин мало, а контейнеры уйма народу ждет. И торчать в этой очереди – самое малое неделю.

– Правда?

– Ну, Марина, зачем мне врать, особенно землячке и особенно такой…

– Кто же знал… – протянула Марина озабоченно. – И раньше никак?

– Марина, а для чего на свете земляки? – улыбнулся Митя. – У нас в великом и могучем Советском Союзе самое могучее и великое дело – блат. При коммунизме его, может, и не будет, но до коммунизма еще дожить надо… Завтра я во вторую смену, с двух. Утречком скатаю к Севке, к тому брату знакомого, он в обход живой очереди честных советских граждан уже через полчасика ваш контейнер на машину поставит, и привезут в лучшем виде. Если у вас никаких идейных предубеждений против блата нет.

– Да никаких, – сказала Марина обрадованно. – Блат есть блат, куда от него денешься. Даже тут… Я вам, Митя, скажу по правде, не будь у дяди здесь блата, меня бы и на работу сюда не взяли и не отвели бы эти хоромы…

– Ну тогда все отлично. Телеграмму мне доверите? Она там понадобится.

– Конечно… А правда уже завтра получится?

Митя веско сказал:

– Марина, почтари веников не вяжут и лапти не плетут. Все получится, как в лучших домах Лондона…

– А я эту приговорку еще по Миусску помню…

– Марина, сядем болтать – мы еще столько всякого вспомним…

Про очередь на товарном дворе он нисколечко не врал – правда, рассказал не всё. Но то, о чем он умолчал, – уже не Маринина печаль. Да и для него никакая не печаль…

К застоявшемуся мотоциклу он вернулся часа через два – за болтовней о недалеком миусском прошлом время пролетело незаметно. Он и дольше бы проболтал с такой русалкой, но пора было и сдавать смену.

Застегнул шлем, сел на мотоцикл, но движка не включал – закурил и пускал дым, мечтательно глядя в пространство, благо за забором начинался огромный пустырь (собственно, тут город и кончался), так что пространства хватало в самом прямом смысле.

Молодая безалаберная кровь бушевала, когда он представлял себе Марину в том самом джинсовом платьице, на котором он медленно расстегивал фирменные пуговицы. Или снимал с нее красный халатик. По его разумению, в таких мыслях не было ничего плохого. Слепая, конечно, но не от рождения. Вспоминая все, что она сказала, точнее, мимоходом обронила, не нужно быть Шерлоком Холмсом или Эмилем Боевым, чтобы быстро сделать наверняка полностью соответствовавшие истине выводы…

Курить она бросила, когда перестала получать удовольствие от табака, год с лишним назад. Значит, и ослепла не так уж давно. «С лишним» – это не полтора и уж тем более не два. Можно с уверенностью предположить, что это связано с какой-то аварией на мотоцикле. Она ведь сама сказала: «Любила полихачить… вот и долихачилась». Значит, не пассажиркой сидела, а сама за рулем была…

Прошлым летом с ним могло произойти то же самое. Причем абсолютно не по его вине, никакого лихачества: поворачивал по всем правилам, не выше чем на тридцати – но кто же знал, что какая-то сука пролила там масло? Пятно масла на дороге для мотоциклиста – полный амбец. Произошло примерно то же самое, что в первом «Фантомасе» – разве что он кувыркнулся не так крепко, как тот французский мусор, – но все равно мотоцикл моментально снесло, и Мите удалось сделать все, чтоб он не полетел кувырком, а пошел боком. На его везение, выбросило не на дорогу, под колеса встречным машинам, а на неасфальтированную обочину. На его невезение, приложился так, что единственный раз в жизни стекла очков разлетелись на кучу осколков. На его везение, Митя, когда увидел, что тормознет его не кто иной, как старый могучий тополь, вовремя зажмурился. Осколочками порезало не только скулы и лоб, но и щеки. Седенький врач в травмпункте, куда Митя приехал в жутком облике (все лицо в засохшей крови), отмывая его физиономию, где перевязывая, где прилепляя пластырем тампоны, изрядно поворчал насчет бесшабашных рокеров, слушать ничего не желая о машинном масле на дороге. А напоследок сказал:

– Вы, молодой человек, гоняйте осмотрительнее. В вашем случае, не зажмурься вы вовремя, непременно осколки попали бы в глаза. А после этого часто слепнут с потерей зрения на сто процентов. И никакая операция не поможет, если повреждены сетчатка или зрительные нервы, а порой и то и другое. Потеря зрения на сто процентов. У меня подобных случаев с вашей братией было немало…

Что-то подобное могло и с Мариной произойти. Глаза выглядят, как бы это выразиться, совершенно целехонькими, и шрамов не видно, но разве он врач? Мало ли что случилось…

В общем, очень простой вывод: как минимум двадцать три годочка она жила совершенно зрячей. А уж за плечами двадцатитрехлетней красавицы просто не может не оказаться долгой и бурной… гм, личной жизни. Так что она должна маяться не только от скуки…

И вообще, для всех для них, как выяснилось с давних пор, существует вполне легальное, наукой признанное медицинское объяснение их суматошной жизни с погоней за доступным женским полом. С месяц назад мать Батуалы подсунула ему очередную медицинскую книгу. Так она его воспитывала – не компостировала мозги занудными нравоучениями, как некоторые, а подсовывала всякую полезную литературу (потом ходившую по рукам у всей кодлы). Вот только на сей раз это была не книга – точнее, книга, но переснятая на толстенную пачку фотографий отличного качества. «Введение в сексологию», у автора смешная короткая фамилия, издана в столице нашей Родины городе-герое Москве тиражом в тридцать тысяч экземпляров. В магазинах ее, конечно, не найти днем с огнем – и гораздо большим тиражом изданные интересные книги куда-то загадочно пропадали, до магазинов не доходя, а то, что стояло там на полках… Разве что на необитаемом острове читать, когда под рукой нет ничего другого.

Помимо прочего, они там наткнулись на интересное и где-то даже их полностью реабилитирующее определение – «юношеская гиперсексуальность». Свойственная в их возрасте, медицина заверяет, всем без исключения – кроме импотентов, но импотентов их лет они в жизни не видели. Выходило, что они ни при чем. Ничего общего с сексуальной озабоченностью, которую им часто некоторые шили, – как выяснилось, темные в медицине. Точно, сами они ни при чем. Биология и медицина подтверждают…

Фотографировать, проявлять и печатать они умели чуть ли не все – дело нехитрое, многие его еще в младших классах освоили. Так что очень быстро изрядное количество копий запорхало по району, а несколько были пущены в обмен на разные любопытные вещички. И теперь они прекрасно знали, что отвечать и иным девочкам, сетовавшим на некоторую их бесцеремонность и торопливость, и родителям, в который раз заводившим шарманку насчет безалаберной жизни и стращавшим надоевшими пугалками: можно дурную хворь подцепить, девочка может забеременеть и жениться заставит… Следовало мило улыбнуться девочке либо родителям во все шестьдесят четыре зуба и преспокойно ответить:

– Да я ж тут ни при чем. Это все юношеская гиперсексуальность виновата. Советская наука печатным шрифтом доказывает.

Часто в доказательство предъявлялись и фотокопии соответствующих страниц. После чего и девочки, и родители, как правило, озадаченно замолкали. А если кто-то из родителей и не унимался, то весь запал обращался исключительно против нынешних времен и нынешних врачей, печатающих сущую порнографию и тем наносящих непоправимый ущерб нравственности молодого поколения. Во времена юности родителей, конечно, такого печатного разврата не было, и тогдашняя молодежь росла в незапятнанной моральной чистоте. Чему верилось плохо. Конечно, когда родители были юными, у них не было ни магнитофонов, ни цветного кино, но, слушая рассказы иных взрослых мужиков и даже стариков-старушек о царских временах, делаешь вывод: отнюдь не поголовно была невинной тогдашняя молодежь, отнюдь…

Уже собравшись уезжать, Доцент наконец доискался, что у него сидело в подсознании, какие ассоциации, связанные с Мариной. Ну конечно, Дея! Очаровательная слепая девушка из романа Гюго «Человек, который смеется». Митя его прочитал в седьмом классе и навел на него одноклассников, в первую очередь Батуалу (тогда еще не Батуалу) и Сеньку (тогда уже Сеньку). Роман понравился всем. Написан был тяжеловесно, длинновато, совсем не так, как пишут сейчас, но, если пропускать ненужные длинноты, оставался забойнейший приключенческий сюжет. Гюго они и сейчас уважали. Одно не нравилось: во всех трех романах два героя и одна героиня гибнут. По их глубокому убеждению, такой лихой парень, как Жильят, и такая красотка, как Эсмеральда, просто обязаны были остаться в живых, и всё у них обязано было кончиться хорошо…

Да, действительно. Дея. Надо будет ей как-нибудь эту аналогию привести. Если уж она, как выяснилось, закончила филфак абаканского педа и потом несколько лет преподавала литературу в их родимой седьмой школе, этот роман должна прекрасно знать.

Да нет, пожалуй, не стоит. Это ее может только огорчить, такая вот аналогия. Дея у Гюго была слепой от рождения и, надо полагать, такой и осталась, а Марина упоминала мельком, что ее смотрел хороший аюканский окулист, чуть ли не профессор (вот только медицинских, как и других профессоров, в Аюкане не водится), и вроде бы даже, особенно не обнадеживая, намекал, что медицина тут может и помочь.

Ну, никто не мешает про себя называть её Дея – так гораздо красивее, чем Марина. Марин немерено, а Дея – одна. Джульетта на горизонте уже замаячила, теперь будет и Дея. «Если б я был султан, я б имел трех жен и тройной красотой был бы окружен…» Хорошо было редиске Абдулле, пока не объявился товарищ Сухов…

Он выехал со двора, быстро домчал до перекрестка, но свернул не направо, к виадуку, а налево. Если через пару сотен метров, миновав заправку, свернуть направо с асфальта, километр промчать по немощеной колее, попадаешь в поселок МПС, где многоэтажки этого района и кучкуются. А к багажнику надежно присобачена пятилитровая пластмассовая канистра. А в магазинчике в поселке тружеников стальных магистралей практически каждый день есть отличное бочковое пиво, и в это время дня очередей там нет. И можно купить на закуску сыр и буженину. Еще один плюс работы почтаря: прекрасно знаешь, как многое другое, и все продуктовые магазины города. То, чего нет в одном районе, наверняка отыщется в другом. Та же буженина – возле его дома три ларя, но буженины там сроду не бывало, а там, куда он едет, свежая лежит постоянно. И так со многим другим. Советская торговля – очень интересная контора…