Читать книгу Мушкетеры. Том 2. Тень над короной Франции - Александр Бушков - Страница 3

– Эти Нидерланды меня форменным образом угнетают, – сказал д’Артаньян тоскливо. – Как они только тут живут?

– Интересно, что вам тут не нравится? – спросила Анна.

– Эти чертовы равнины, – сказал д’Артаньян. – Одни равнины, вся страна – как доска. Некоторые, знаете ли, уверяют, что земля имеет форму шара… Их бы сюда послать, пусть поездят из конца в конец, сами убедятся, что земля плоская…

Анна прищурилась:

– А известно ли вам, что даже его святейшество в Риме признает землю шарообразной?

– Честное слово?

– Честное слово.

– Черт знает что, – сказал д’Артаньян грустно. – Вы уже второй человек, который клянется честным словом, что земля круглая. К тому же его святейшество… Поневоле приходится верить, но я никак не возьму в толк, как это может быть… И все равно – эти бескрайние плоские поля нагоняют тоску. То ли дело у нас в Гаскони – горы, леса, иные даже с разбойниками… единственное, на что годится эта нелепая страна, – здесь очень удобно воевать. есть где развернуться коннице. Правда, и тут имеется пресловутая ложка дегтя – здешние варварские названия. Взять хотя бы деревушку, которую мы только что проехали. Ватерлоо. Ужасное название, в нем явственно чувствуется что-то невыносимо плебейское и совершенно немелодичное. Не завидую тому бедняге-генералу, кому придется давать тут сражение. Быть победителем при Ватерлоо – хорошенькая честь… сразу пропадает добрая половина героизма. Все битвы, про какие я знаю, случались возле мест с красивыми, звучными названиями – Канны, сэ, Рокруа, Павия… Я уже не говорю про Ронсеваль, Гастингс, Каталаун и Пуатье…

– А вам не приходило в голову, что до того, как состоялись эти славные битвы, все местечки, которые вы перечислили, были столь же захолустными и совершенно неизвестными, как это ваше Ватерлоо?

– Совершенно об этом не задумывался, – признался д’Артаньян потрясенно. – Анна, я восхищен вашим умом…

– Вы опять? Ну-ка, повторите обещание. Чего вы не должны делать, чтобы не рассердить меня?

– Отпускать комплименты, – насупившись, добросовестно повторил д’Артаньян. – Восхищаться вами или какими-либо качествами, вам присущими, а также признаваться в любви… Послушайте, запретите мне еще дышать! Это будет так же невыполнимо, как… Ну что мне прикажете с собой поделать?

– Почаще вспоминать, что мы едем с серьезнейшей и тайной миссией. Ну какие тут могут быть ухаживания?

«Понятно, – подумал д’Артаньян тоскливо. – Чего уж тут непонятного? Знать бы только, кто он, счастливый соперник, уж я бы нашел возможность пригласить его прогуляться за Люксембургским дворцом или в другом подобном месте…»

– Ну хорошо, – сказал он послушно. – А вопросы задавать мне не запрещено?

– Пожалуйста. если только они не касаются моих сердечных дел или секретов кардинала.

– А если я спрошу, как вышло, что вы оказались на кардинальской службе? Это тоже секрет?

– Нет. Это просто одна из тем, на которую я не склонна говорить попусту… Ну вот, вы опять надулись! Можете вы относиться ко мне не как к женщине, а как к другу и спутнику в важной миссии?

– Не могу, – честно признался д’Артаньян. – Не получается, и все тут. Я так долго мечтал встретиться с вами вновь, ждал этой встречи…

Анна послала ему из-под широких полей шляпы крайне лукавый взгляд:

– Надо сказать, вы очень энергично ждали…

– Ну вот, вы опять! Вам, похоже, просто нравится меня дразнить…

– Я же все-таки женщина, – сказала она ангельским голосом. – Что делать, если вы так забавно дуетесь…

– Ну конечно, – обиженно сказал д’Артаньян. – Одно дело – требовать с меня заведомо невыполнимых обещаний и совсем другое – самой…

– Смотрите! – озабоченно перебила она, вытягивая руку.

Д’Артаньян посмотрел вперед, увидел приближавшегося вскачь Планше и привычно проверил, легко ли выходят из седельных кобур оба его пистолета. Впрочем, не походило пока, чтобы за верным слугой кто-нибудь гнался…

Для вящей предосторожности они применили нехитрый, но действенный метод: один из слуг все время ехал в полусотне туазов[1] впереди, чтобы вовремя оповестить о засаде, а второй отставал на такое же расстояние, оберегая от внезапного нападения сзади.

Гасконец огляделся. Вокруг, насколько хватало взгляда, простирались унылые равнины, впереди виднелась речка, в подступавших сумерках ставшая из синей свинцово-серой, там же, слева, вздымалась на фоне вечернего неба островерхая громада ветряной мельницы, и ее крылья кружили безостановочно, словно бы с начала времен. Никаких признаков засады…

Действительно, когда Плашне подскакал совсем близко, д’Артаньян убедился, что лицо слуги, хотя и озабоченное, вовсе не похоже на физиономию преследуемого врагами.

– Что случилось?

– Похоже, дальше нам не проехать, сударь… Моста нет.

– Здесь же, нам толково разъяснили, должен быть мост…

– Был-то он был, и совсем даже недавно… Извольте сами убедиться, сударь! с ним приключилась неприятность…

Подхлестнув коней, они вскоре достигли крутого берега реки, не особенно и широкой, но, как сразу определил д’Артаньян, глубокой, с быстрым течением и омутами.

Планше был совершенно прав – мост существовал до самого недавнего времени, и приключившаяся с ним неприятность, очень возможно, произошла еще сегодня: от настила не осталось и следа, только черные головешки, остатки свай, торчали из воды на фут, не более, и от них еще остро несло свежей гарью…

Четыре всадника стояли в ряд на берегу – к ним давно уже присоединился слуга Анны по имени Лорме – и растерянно оглядывались. Неподалеку, в какой-то сотне туазов от них, с легким поскрипыванием продолжали нескончаемое круженье мельничные крылья. И поблизости от мельницы располагался небольшой домик в два этажа, похожий скорее на те, к которым д’Артаньян привык во Франции: здешние места, юг Гено, вот уже несколько столетий испытывали больше французского влияния, нежели голландского.

– Там кто-то стоит, – сказал Лорме.

– Действительно, – присмотрелся д’Артаньян и громко позвал: – Эй, любезный, идите-ка сюда!

Человек неторопливо приблизился, пуская клубы дыма из глиняной трубки со свойственной фламандцам ленивой невозмутимостью, покидавшей их лишь за выпивкой или во время игры вроде той, когда бедного кота безжалостно осыпали ударами дубинок.

А впрочем, имелся еще один вернейший способ привести в оживление любого сонного лентяя, общий для всех обитаемых человеком земель. Помня об этом, д’Артаньян торопливо достал ливр и после короткого колебания простер свое дружеское расположение настолько, что подал монету незнакомцу. Имей он дело с французским простолюдином, попросту бы бросил ему монету, а уж от того зависело бы, поймать на лету или поднять с земли, – но с обитателями Нидерландов, с их странным укладом, где нет ни короля, ни дворянства, приходилось порой держаться значительно вежливее, поскольку человек, посланный с тайной миссией, вынужден вести себя учтиво с каждым встречным, не привлекая внимания ссорами и вспыльчивостью…

Незнакомец, чуточку оживившись, принял монету – и оказался достаточно благовоспитанным для того, чтобы не пробовать ее на зуб прилюдно, как это принято у неотесанной деревенщины.

– Вы, сударь, здесь живете? – спросил д’Артаньян.

– Ясное дело. И давненько. Эвона-вон моя мельница, от отца осталась давно тому…

– И дом, стало быть, тоже ваш?

– Ясное дело.

– Что случилось с мостом? – нетерпеливо спросил д’Артаньян, как будто от его напористости мост мог волшебным образом восстановиться в прежней красе.

– С мостом-то? А это, изволите знать, ехали тут с ярмарки цеховые мастера… И повздорили аккурат на мосту с торговцами смолой – те-то ехали в противоположном направлении, как раз на ярмарку… Ну, и вышел спор, чьим повозкам первыми проехать. Мастера, едучи с ярмарки, были уже крепенько выпивши, а торговцы ангельской кротостью не отличались, им интересно было побыстрее со своей смолой до ярмарки добраться… слово за слово, и началась у них драка. У кого-то сразу трубку изо рта выбили, один бочонок, должно быть, рассохся, смола подтекла, а она ж – как порох… Ну и заполыхало. А им и горя мало, знай тузят друг друга, как нанятые. Пока спохватились, занялся сам мост… Тут они, конечно, кинулись резать постромки, уводить лошадей, сами спасаться… Кто ж тут будет тушить мост? Был бы он их собственный… Короче говоря, сударь, сами-то они все разбежались, одежду малость подпаливши, и лошадей всех до одной увели, а повозка со смолой на мосту осталась, и горел он себе невозбранно, пока не выгорел дотла, а что не сгорело, упало в реку, колеса там, доски, и водой все унесло, течение вон какое, сами изволите видеть… Вот и остались мы, стало быть, без моста. Дали, конечно, знать кому следует, чтобы их изловили и наказали, как следует, только ж от этого мост сам собой не починится в тот же день… А вам, я так полагаю, на ту сторону надо?

– Правильно полагаешь, – нетерпеливо сказал д’Артаньян. – есть тут где-нибудь брод?

– Брод-то? – Мельник старательно поскреб в затылке растопыренной пятерней. – старики говорили, должен был где-то быть, то ли на пол-лье ниже по течению, то ли, наоборот, на лье выше… Только толком никто уже и не помнит. сколько лет здесь живу, не видел, чтобы кто-то искал брод. Зачем? Мост на этом самом месте стоял лет двести, и никто никогда брода не искал – на кой, при мосте-то? Кто ж мог знать, что эти пьяницы такое учудят…

Д’Артаньян, смирив гнев, постарался обдумать все взвешенно. Он не побоялся бы поискать брод даже в сумерках, в Беарне переплывал с конем реки и пошире, – но он был не один, чересчур рискованно подвергать Анну нешуточной опасности…

– Что же, – спросил он безнадежно, – никто не знает, где брод?

– Отчего ж, сударь. Надо полагать, кто-нибудь да знает. Только вам придется возвращаться в Ватерлоо на ночь глядя, а это добрых парочка лье, уже огни, поди, погасили, дрыхнут все, крестьянин, он спать рано заваливается, потому что и встает рано. Даже если и добудете кого из постели, он вам наврет, что ничегошеньки про брод не знает, чтобы не тащиться ночью неведомо куда, пусть даже вы ему и деньги предложите… Это вы-то на конях, а ему ж придется за вами в темноте пару лье тащиться, да брод искать, да назад топать те же пару лье…

Все, что он говорил, было справедливо: сам д’Артаньян, зная деревенские нравы, не сомневался, что именно так и будет. Мало найдется охотников даже за щедрое вознаграждение шляться в ночи туда-обратно, разыскивая брод для случайных путников…

– Можете у меня переночевать, пожалуй что, господа проезжающие, – поразмыслив, предложил мельник. – У меня хоть и не постоялый двор с трактиром, но комнаты найдутся, и поесть можно будет чего-нибудь соорудить… семейство мое на ярмарке, жена к тетке собралась и детишек прихватила, один я остался, потому что работы много, не сдвинешься с места даже заради ярмарки… Что заплатите, то и ладно, потому как гость в дом – бог в дом, а то я на мельнице, а дом без присмотра… Там и конюшня найдется.

– Пожалуй, это наилучший выход? – тихонько спросил д’Артаньян у Анны. Она пожала плечами:

– А что еще остается делать? Утром вернемся в деревню и найдем кого-нибудь, кто знает брод…

Д’Артаньян первым повернул коня, кляня в душе последними словами всех цеховых мастеров и торговцев смолой, сколько их ни есть на белом свете. По его глубокому убеждению, право на подобные забавы – с драками на мосту и поджогом таковых – имели исключительно благородные дворяне, подобно сьеру де Монтлюку из Тарба, который однажды хладнокровнейшим образом спалил воз с сеном, загородивший на мосту путь его лошади. Вместе с сеном нечаянным образом сгорел и мост, но тут уж общественное мнение единогласно признало виновным во всем олуха-крестьянина – никто его не просил соваться с возом поперек дороги благородному дворянину, чьи предки участвовали еще в крестовых походах. Олух, естественно, и подвергся судебному преследованию, а как же иначе? Не взваливать же расходы на восстановление моста на сьера де Монтлюка?

Они с трудом разместили лошадей в тесной конюшне и оставили при них молчаливого Лорме – конечно же, должным образом вооруженного. Планше, оказавшись на мельнице, тут же вспомнил свое наследственное ремесло, от коего его вынудили отказаться интриги братьев, и с живейшим интересом принялся забрасывать хозяина разнообразнейшими вопросами, на которые тот отвечал скупо и неохотно. Хозяин вообще не отличался ни бойкостью, ни словоохотливостью, что неудивительно для живущего на отшибе нелюдима. К тому же мельников традиционно подозревали в связях с нечистой силой, разве что самую чуточку меньше, чем кузнецов…

Выставив на стол тусклую масляную лампу, хозяин собрал скудный ужин, вполне способный удовлетворить деревенского жителя, но для парижан весьма убогий. Вино, правда, было хорошее, божансийское, но его оказалось мало. По наблюдениям д’Артаньяна, фламандцы были отнюдь не чужды откровенному чревоугодию и неумеренному винопитию, не говоря уж о питье никотианы, но им в случайные домохозяева достался, должно быть, редкостный выродок, пробавлявшийся хлебом, сыром и лежалой колбасой…

А впрочем, чего требовать от соломенного вдовца, чья супружница весело проводила время у тетки? Д’Артаньян и сам, в противоположность королю Людовику, не смог бы приготовить какого бы то ни было кушанья в такой вот печальной ситуации, тоже ограничившись сыром с колбасой…

Собрав на стол, хозяин сразу же исчез, отправившись на мельницу. Планше, который из-за скудости ужина и сервировки не мог выполнять в должной степени свои лакейские обязанности, с разрешения д’Артаньяна увязался следом за мельником, влекомый тем, что впоследствии станут именовать ностальгией. Так что д’Артаньян с Анной остались одни, чему гасконец был только рад, – он мог бы просидеть так ночь напролет, любуясь ее лицом, особенно загадочным и прекрасным в свете тусклой лампы, наполнившей комнатушку колышущимися тенями причудливых очертаний.

В конце концов Анна тихонько рассмеялась:

– Видели бы вы ваше лицо…

– А что с ним такое?

– Вы уже добрых четверть часа таращитесь на меня с видом, самым подходящим определением для которого будет – восторженно-дурацким. Интересно бы знать, о чем вы думаете?

– О том, что у хозяина одна-единственная спальня, он сам говорил.

– Ну да, следовало ожидать… – фыркнула девушка. – Вам, часом, не взбрело в голову, что это дает вам какие-то шансы?

– Ну что вы, – уныло отозвался д’Артаньян. – Разумеется, вы холодны, как лед… Вы, часом, не происходите ли из страны гипербореев? Мне про нее рассказывал один моряк. Там по полгода нет солнца, и все жители это время спят в снегу, и женщины у них холодны настолько, что в буквальном смыслезамораживают неосторожногопришельца до смерти, если ему взбредет в голову…

– Ничего подобного, шевалье. Я родом из Лотарингии. Правда, долго прожила в Англии, я уже рассказывала…

– Ну, тогда мне все понятно. Это из-за проклятых английских туманов…

Анна посмотрела на него с лукавым любопытством:

– Милейший д’Артаньян, неужели вы считаете себя настолько неотразимым, что любая женщина обязательно должна пасть вам в объятия, едва вы этого захотите?

– Да что вы! – сердито насупился д’Артаньян. – Никогда не думал о себе таких глупостей, не говоря уж о том, чтобы утверждать такое вслух… Просто я люблю вас, простите за откровенность, и готов это повторить снова и снова. Черт возьми, ну так уж сложилось, что я – не Вандом, не Граммон, не Конде, Куртанво, Барада![2] Нет уж, за де Батцами, д’Артаньянами и де Кастельморами такого не водилось отроду!

– Дорогой Шарль, но ведь следовало бы еще поинтересоваться и моими желаниями…

– Вы любите кого-то?

– А какое право вы имеете задавать такие вопросы?

– Право любящего.

– Ох! – непритворно вздохнула Анна. – Честное слово, в толк не возьму, когда я только успела внушить вам такую страсть…

– А разве для этого нужно время? – искренне удивился д’Артаньян. – Это как удар молнии, вот и все! Мне хватило одного взгляда в Менге, чтобы потерять покой навсегда…

– Вы слишком молоды, отсюда все и происходит…

– Ну, вы ненамного меня старше, – сказал д’Артаньян.

– Это другое. Женщина, даже если она по годам старше на два-три года, на деле старше лет на двадцать… Я была замужем, Шарль, я вдова, у меня есть сын…

– Черт возьми, выходите за меня замуж, и он будет и моим!

– А вам не рано ли думать о женитьбе?

– Да в Беарне за моими ровесниками порой уже семенит целый выводок детворы! Анна, я как-никак не наивный мальчишка… Простите за откровенность, в Париже у меня хватило времени и случаев, чтобы набраться изрядного опыта… Бывали победы…

Сидевшая напротив девушка прищурилась так загадочно и насмешливо, что д’Артаньян невольно вспомнил котов кардинала.

– По-моему, – протянула она с хорошо скрытой насмешкой, – ваши парижские победы могли бы разделить с вами очень уж многие… идет ли речь о Мари де Шеврез, королеве парижских шлюх, или этой вашей Луизе. Я уж не говорю о девицах из квартала Веррери…

– О, вы ревнуете! – вскричал д’Артаньян. – Приятно слышать! скажите, что вы ревнуете! Она рассмеялась:

– Шарль, вы неподражаемы… если так пойдет и дальше, вы меня просто вынудите в вас влюбиться в ответ…

– Что я должен для этого сделать, Анна? – воскликнул он, себя не помня от надежд, ударивших в голову, словно выдержанное вино.

– Прежде всего – исполнить в точности поручение монсеньёра.

– И тогда вы…

– Не ловите меня на слове, Шарль. Это ничего еще не будет значить. Признаюсь, вы мне нравитесь. В вас, простите за откровенность, присутствует то сочетание детской наивности и самого беззастенчивого разгула, что никогда не оставляет женщину равнодушной… сидите смирно! У вас такой вид, словно вы готовы на меня наброситься, как дикий лесной человек… Вы мне нравитесь, повторяю, но это ничего еще не значит. Уж простите, но я не Мари де Шеврез. Кое в чем я ужасно медлительна… И жизнь нанесла мне несколько тяжелых ударов, вкупе с разочарованиями…

– Значит, у вас никого нет! – ликующе воскликнул д’Артаньян. – И не отрицайте, я это чувствую! Влюбленный человек становится провидцем, верно вам говорю!

– У меня действительно никого нет. Но это опять-таки ничего не значит…

– Дайте мне только шанс!

Ее глаза загадочно смеялись в зыбком полумраке, пронизанном колыханием теней:

– А разве я лишила вас шанса? Что-то не припомню…

– Вы играете со мной по всегдашнему женскому обыкновению, – сказал д’Артаньян, которого бросало то в жар, то в холод. – Ах, как вы со мной играете…

– Быть может, самую чуточку… Шарль, ну остыньте вы немножко, прошу вас! Наверное, все дело в том, что прежде вам попадались исключительно доступные дамы, – иронично подчеркнула она последнее слово. – скажите по совести, вам приходилось когда-нибудь по-настоящему ухаживать за женщиной? Или всегда складывалось так, что в ответ на ваши недвусмысленные стремления очень быстро следовало быстрое, откровенное согласие? Ну что вы опять хмуритесь? я права?

– Вы, как всегда, правы, – сумрачно признался д’Артаньян. – Ну да, так уж сложилось… Я не силен в том, что именуется ухаживанием по всем правилам. У меня есть только богатый опыт, а это, как я теперь вижу, совсем даже не то… Но я и правда люблю вас!

– Может, все дело в том, что на этот раз вы столкнулись с сопротивлением?

– Что за глупости вы говорите! – взвился д’Артаньян. – Ничего подобного! Это любовь, уж я-то знаю! И вы, вы тоже помнили обо мне! Я ведь знаю, что это вы передали для меня сто пистолей через капитана де Кавуа!

– Вы уверены?

– Уверен. сердце подсказывает.

– Ну и что? Это была обыкновенная жалость к юноше, попавшему в нешуточную передрягу…

– Ничего подобного!

– Думаете?

– Я же говорю: всякий влюбленный – провидец вдвойне! Анна… Она решительно встала:

– Думаю, мне пора идти спать…

– А я? – совсем по-детски спросил д’Артаньян.

– А вы преспокойно можете устроиться здесь. Лавка достаточно широкая… а постель в спальне слишком узкая. Настолько, что самому благонамеренному человеку обязательно полезут в голову игривые мысли. А я устала и хочу отдохнуть. Как бы я к вам ни относилась, но слушать остаток ночи ваши неизбежные признания и клятвы… Нет уж, ложитесь здесь, на лавке.

– А выкуп? – расхрабрился д’Артаньян.

– Простите?

– есть такой обычай у крестьян. Вроде игры. За выполнение иных просьб требуют выкуп…

– И что же вы от меня потребуете?

– О, ничего невыполнимого или особо тягостного для вас, – сказал д’Артаньян. – Когда все кончится, когда мы завершим дело, обещайте прогуляться со мной… ну, допустим, по Сен-Жерменской ярмарке или в аллеях Тюильри. Это не слишком наглое требование, правда?

– Пожалуй.

– Так вы обещаете?

– Ну хорошо, хорошо, обещаю… спокойной ночи, дорогой Шарль!

И она скрылась на втором этаже, словно пленительный призрак, оставив д’Артаньяна в состоянии того одновременно приятного и мучительного безумия, что хорошо знакомо каждому влюбленному. О сне и речи быть не могло, он лежал на широкой лавке, завернувшись в плащ, и то, что происходило в его голове, не поддавалось связному описанию по причине полнейшей сумбурности и шараханья из крайности в крайность что ни миг…

Входная дверь тихонько приотворилась. Грезы и фантазии моментально покинули д’Артаньяна, он сторожко приподнялся, взял со стола один из своих пистолетов и убедился при тусклом свете лампы, что пружина замка заведена.

И тут же отложил оружие, узнав Планше. слуга осторожно сделал пару шагов в комнату, огляделся и, увидев на лавке д’Артаньяна, прямо-таки бросился к нему.

– Сударь! – прошептал честный малый прерывающимся голосом. – сударь! скверные дела!

– Что такое? – насторожился д’Артаньян.

– Сударь, сдается мне, мы попали в ловушку! – промолвил Планше, не сводя испуганных глаз с двери.

– Это еще почему? Да успокойся ты!

– Сударь, прежде всего… Наш хозяин никакой не мельник!

– Почему ты так решил?

– Вы не забыли, что я всю сознательную жизнь готовился стать мельником? Уж я-то сразу отличу, где настоящий мельник, а где фальшивый!

– Помедленнее, Планше, – сказал д’Артаньян, садясь на лавке и затыкая за пояс пистолеты. – Давай подробнее…

– Он совсем не умеет управлять мельницей, верно вам говорю… Тут все зависит от крыльев. Он пустил крылья слишком быстро, точно вам говорю, сударь! Мука черт-те сколько времени идет черная, вот-вот загорится, а ему хоть бы хны! Таращится на нее так, будто все в полном порядке… А он ведь не пьяный и не кажется сумасшедшим. Помните, что он нам наплел? Что он и есть здешний мельник, что занимается своим ремеслом черт-те сколько лет… Все враки, сударь! Он тут совсем недавно, не знает толком, где что лежит… а главное, я уже говорил, совершенно не умеет управляться с мельницей! Это фальшивый мельник! Да работай он так, как сейчас работает, к нему никто не привез бы и горсточки зерна! Говорю вам, мука идет чернющая, чернее угля, она вот-вот загорится, а он ходит у жерновов с самодовольным видом, как индюк на птичьем дворе, как будто так и надо! скверные дела, сударь!

Он говорил так убедительно, с таким знанием дела, что д’Артаньяну передалась в полной мере тревога верного слуги.

– Где твой мушкет? – спросил он.

– Вон там, в углу…

– Поднимись к миледи Анне, разбуди ее и расскажи все. Черт, ведь Лорме в конюшне…

– его так просто врасплох не застанешь, сударь, – убежденно сказал Планше. – я с ним за эти дни тесно сошелся. Человек опытный, во всяких переделках бывал. Могу поспорить, он и не спит вовсе…

– Все равно осторожность не помешает, – сказал д’Артаньян. – Разбуди миледи, потом сбегай в конюшню и предупреди Лорме. Когда вернешься, разожги фитиль, возьми мушкет и будь готов ко всему…

– А вы?

– А я пойду посмотрю на нашего любезного хозяина… Ну, живо!

Не теряя времени, д’Артаньян бесшумно приоткрыл дверь, выскользнул наружу и стал бесшумно подкрадываться к мельнице с ловкостью истого уроженца Беарна, привыкшего ходить по каменным осыпям и горным тропинкам.

Ночь была безлунная, но небо оказалось чистым. На фоне россыпи бесчисленных звезд по-прежнему кружили мельничные крылья, производившие сейчас жутковатое впечатление, – оттого, что казались чем-то живым и злокозненным…

Не успел он сделать и пары шагов, как дверь у подножия мельницы со скрипом отворилась, показался мнимый мельник с фонарем в руке. Д’Артаньян шарахнулся за угол дома, прижался к холодной каменной стене.

Мельник неторопливо прошел мимо, не заметив его, и сделал довольно странную вещь. Он повесил свой ярко горевший фонарь на столбик изгороди, проверил, не свалится ли – и ушел назад на мельницу. Д’Артаньян, оторопело наблюдавший за этими престранными манипуляциями, прокрался к мельнице. Распахнул дверь – и оказался лицом к лицу с хозяином, державшим другой фонарь.

Самообладание гасконца не покинуло: как всегда бывало с ним в минуту нешуточной опасности, он не терял зря времени и действовал молниеносно. Не вынимая шпаги – к чему применять благородное оружие против подлого шпиона? – он нанес хозяину могучий удар кулаком, враз сбивший того с ног. Фонарь отлетел в угол обширной комнаты и, кажется, разбился, потому что в углу взметнулось высокое пламя. Не обращая на него никакого внимания, д’Артаньян одним прыжком оказался в другом углу, склонился над постанывавшим хозяином и, приставив ему к голове пистолет, зловещим шепотом осведомился:

– Так, значит, сударь мой, вы не мельник, а разбойник? Проезжающих в ловушку заманиваете, а потом режете и грабите? Ну, это нам знакомо. В Бе… у себя на родине мне случалось прикончить парочку таких вот мерзавцев, так что дело насквозь знакомое… Дать вам время прочитать отходную или… Пожалуй, не стоит быть к вам настолько добрым… Хотите что-нибудь сказать, прежде чем я разнесу вам череп?

– О сударь! – пролепетал насмерть перепуганный мельник. – Что я вам сделал?

– Сам знаешь, – непререкаемым тоном ответил д’Артаньян, звонко взведя курок. – Думал кого-нибудь обмануть, ты, поддельный мельник? Мы тебя раскусили моментально, ждали, пока ты сам себя выдашь… Кого ты хотел обмануть, изображая мельника?

– Я и не думал, что вы…

– Следовало бы думать, – отрезал д’Артаньян, уже видя, что подозрения Планше оказались справедливыми. – Где настоящий хозяин? Ты его убил вместе с семьей, скотина!

– Помилуй бог, что вы такое говорите, сударь? Как вам только в голову пришло? сроду никого пальцем не тронул, я не убийца и не разбойник!

– В таком случае где настоящий мельник? Где его семья? я собственными глазами видел в доме массу вещей, говоривших о недавнем присутствии женщины!

– Их никто пальцем не тронул, ваша милость! Им дали достаточно денег, чтобы они согласились пожить пару дней подальше отсюда и держать язык за зубами!

– Но мост-то поджег ты? – наугад нанес удар д’Артаньян.

– Что мне было делать, если приказали! Подумаешь, велика важность – поджечь мост! Это же не душегубство, верно? Ну сами посудите!

– А кому ты подавал сигнал фонарем? – уже гораздо увереннее спросил д’Артаньян, видя, что оказался на верном пути.

– Кто их знает, мне таких тонкостей не говорили…

– А что тебе говорили? Отвечай, мерзавец этакий, это для тебя единственный шанс спасти свою поганую шкуру!

– Я не знаю, кто они… Они ждут где-то на дороге, когда я повешу фонарь, так, чтобы издалека было видно…

– Сколько их там?

– Да говорю вам, не знаю!

Д’Артаньян покрепче прижал дуло пистолета ко лбу икавшего от ужаса злоумышленника – но не дождался более детального ответа. Быть может, пленник и в самом деле не знал иных подробностей…

– Сударь! – воззвал лежащий. – Помилосердствуйте! Против вас я ничего не замышлял… Про вас мне ничего не говорили, я вас вижу впервые в жизни, да и не видеть бы вообще! Они охотятся на женщину…

– Кто – они? – быстро спросил д’Артаньян, знавший, что время сейчас работает против него. – Кто тебе платил? Быстро рассказывай, не то мозги вышибу! Ты откуда?

– Из Намюра, сударь, это недалеко отсюда…

– А там что делал? Разбойничал, поди?

– Ну что вы, сударь… Так, немного нарушал законы, самую малость… но душегубом никогда не был, клянусь чем угодно! Два дня назад старый дружок свел меня с одним типом… высокий такой, лицо все время закрывал плащом… Меня подрядили изображать мельника на этой самой мельнице и ждать, когда появится дама… Мне ее довольно точно описали, ту даму, что приехала с вами… Я должен был за несколько часов до ее появления поджечь мост, а потом соврать про пьяную драку и поджог… Как меня предупреждали, так и случилось: ближе к вечеру прискакал всадник и сказал, что она едет по дороге к мельнице в сопровождении трех мужчин, один из них – несомненный дворянин, а двое других – скорее всего, слуги… Он сказал, что пришла пора, и ускакал, а я поджег мост и начал ждать… Когда мне покажется, что все уснули, я должен вывесить фонарь на изгороди… Вот и все, клянусь спасением души!

– А потом?

– Ну откуда я знаю! Мне было велено повесить фонарь и сидеть на мельнице тихо-тихо, как мышка, что бы ни происходило в доме… Я и собирался…

Вряд ли нужно было выжимать из него что-то еще. Во-первых, он мог ничего больше не знать, а во-вторых, время решительно поджимало, вот-вот должны были нагрянуть неизвестные злодеи…

– Ну ладно, – сказал д’Артаньян, выпрямляясь. – В твоих же интересах сидеть тихонечко…

Он осторожно спустил взведенный курок, сунул пистолет за пояс и отвернулся, собираясь выйти. В углу занималось пламя.

Именно благодаря пламени, заставившему мерзавца мгновенно отбросить высокую тень, д’Артаньян краем глаза и усмотрел угрозу…

Он повернулся как раз вовремя – мнимый мельник уже занес руку с ножом – и, молниеносно вырвав шпагу из ножен, сделал уверенный, скупой выпад, не увлекаясь фехтовальными красивостями, – к чему?

Острие шпаги, как и задумано было, безжалостно и неотвратимо вошло прямо в сердце человеку с искаженной от трусливой злобы физиономией и широким занесенным ножом.

Д’Артаньян не соврал, он только по своему обыкновению чуточку преувеличил: на его счету было не два убитых разбойника, а один-единственный. Прошлым летом в окрестностях Тарба устроили грандиозную облаву после того, как обосновавшаяся в тамошних лесах шайка обнаглела до последнего предела. Все дворянские недоросли наперебой рвались туда – а повезло одному д’Артаньяну. Он пристрелил разбойника издали, из длиннющего карабина[3] (из мушкета или пищали, очень может быть, и не получилось бы). И не испытывал потом никаких особенных чувств – все произошло на приличном расстоянии, он выпалил по бегущей фигуре, а потом на ее месте, когда они подскакали, оказался хладный труп.

Сейчас было совсем иначе. Человек, проткнутый шпагой насквозь, уже умирая, подался вперед, совершенно самостоятельно нанизав себя на клинок еще на добрую ладонь, а потом замер с занесенной рукой, его глаза и его лицо остались точно такими же, но с ними произошло нечто неуловимое, что-то неописуемое словами из них исчезло навсегда, и д’Артаньян на некий миг явственно увидел смерть, не глазами, конечно…

И торопливо выдернул шпагу, чтобы ее не сломало оседающее тело. Убитый – первый убитый им шпагой, – подламываясь в коленках, запрокидываясь, стал нелепо валиться, пока не грянулся затылком об пол в кровавых отсветах разгоравшегося, шумящего пламени.

Д’Артаньян пребывал в оцепенении совсем недолго, один краткий миг. Некогда было испытывать чувства и давать им верх над рассудком. Этот человек сам бы его убил, не опереди его д’Артаньян, вот и все чувства…

Выскочив наружу, он сторожко оглянулся, потом по охотничьей привычке распластался на земле и приложил к ней ухо. старый прием не подвел и теперь: он явственно разобрал легонькое сотрясение земли. Это не всадники, а пешие – но человека четыре-пять, а то и больше.

Больше. семеро. Они появились из мрака как раз с той стороны, откуда их гасконец и ждал, – от большой дороги, с того места, где они могли сразу разглядеть фонарь…

Он вытащил из-за пояса пистолеты и спрятался за углом дома, тихонечко взводя курки. семеро старались ступать как можно тише – но к дому они двигались в полный рост, так, словно у каждого лежал в кармане кусок веревки повешенного[4]. Все с обнаженными шпагами, все шагают молча, как призраки…

Подпустив их достаточно близко, д’Артаньян поднял пистолет, тщательно прицелился в самого дальнего и выстрелил. Потом из другого пистолета уложил второго.

И тут же над головой зазвенело стекло, высаженное, надо полагать, дулом мушкета, а вслед за тем мушкет оглушительно выпалил и грянули еще два пистолетных выстрела.

В дверях конюшни блеснули две вспышки – это стрелял из своих пистолетов Лорме.

Пороховой дым не успел рассеяться, когда д’Артаньян бросился вперед, вопя во всю глотку: «Бей, руби!» – чтобы его спутники ненароком не зацепили и его, вздумай они снова открыть огонь.

Семь выстрелов со стороны осажденных уложили троих, что было весьма неплохо, ибо уменьшило силы наступавших почти наполовину. Ага, и четвертый ощутимо задет – он вдруг выпустил шпагу и, сгибаясь пополам, охая, наугад пошел куда-то во мрак…

Пятый выбыл из дела парой мгновений позже – д’Артаньян, налетев как вихрь, уложил его одним ударом в горло. Оставшиеся двое, наконец-то придя в себя, отскочили. Один встал в позицию ан-гард[5], заслоняясь поднятым клинком на испанский манер, другой с величайшим хладнокровием, по скупым движениям видно, вырвал из-за пояса пистолет и выстрелил в д’Артаньяна.

Гасконец – как сторона, нападавшая внезапно, а значит, более хладнокровная, – был начеку, он упал на колено, и пуля просвистела над его головой.

При вспышке выстрела и он, и стрелявший моментально узнали друг друга.

– Арамис?!

– Лорд Винтер?!

Восклицание англичанина показало д’Артаньяну, что белобрысый милорд до сих пор искренне считает его посланцем заговорщиков… Это следовало использовать.

– Какого черта вы здесь делаете?

– Это моя маленькая тайна, милорд, – сказал д’Артаньян, зорко следя за противником.

Но тот, опустив шпагу, и не думал нападать. Более того, он резко бросил второму, вознамерившемуся было то ли от отчаяния, то ли от злости перейти в нападение:

– Стой на месте! Арамис, черт меня побери… Не мешайте! Мне нужны не вы… откуда я знал, что вы – здесь? Мне нужна женщина…

– Она под моей защитой, – отрезал д’Артаньян не допускавшим дискуссий тоном.

– Арамис, отойдите! Вы ничего не знаете…

– И нет нужды. Повторяю, эта женщина под моей защитой. Убирайтесь, откуда пришли.

– Послушайте! – в бешенстве крикнул англичанин. – я пришел сюда за ней и не уйду, пока…

– Отлично, – сказал д’Артаньян. – В таком случае, попробуйте войти. Посмотрим, как это у вас получится, Винтер… Вас, кажется, осталось только двое?

– Арамис! я не собираюсь с вами драться, и вы прекрасно знаете, почему…

– Ну, тогда отправляйтесь восвояси, – сказал д’Артаньян. – Иначе, даю вам слово дворянина, мне придется… Выбирайте, милорд. Или то, наше дело, или – бой на ступеньках этой лачуги… Ну? я оставляю решение за вами…

Ожидание тянулось несколько мучительно долгих мгновений. Потом англичанин, прямотаки взревев от бессильной ярости, крикнул своему оставшемуся в живых сообщнику:

– Уходим, живо! Черт бы его побрал…

В окне второго этажа раздался пистолетный выстрел, и пуля сбила с англичанина шляпу. Наверху разочарованно вскрикнула Анна, но второго выстрела не последовало – должно быть, она успела зарядить только один пистолет.

На миг задержавшись, лорд Винтер крикнул:

– Благодарю за любезность, милая Анна! Непременно постараюсь ответить тем же, как только подвернется случай!

И вместе со своим сподвижником растаял во мраке. Д’Артаньян остался на поле боя полным и несомненным победителем. Ни один из лежавших у его ног и поодаль не шевелился. Вокруг становилось все ярче – пожар на мельнице разгорался не на шутку. Пищи для огня, отлично просушенного дерева, там было достаточно, мельница стояла тут не одно десятилетие, если не столетие, и теперь из всех окошек с треском вырывались длинные языки пламени, уже взметнувшиеся выше конической крыши, уже лизнувшие крылья…

Д’Артаньян вбежал в дом, предосторожности ради крича:

– Это я, это я!

И едва не столкнулся с Анной, спешившей навстречу с пистолетом в одной руке и шпагой в другой:

– Где он?

– Скрылся, – ответил д’Артаньян.

– Как же я промахнулась… Я целила прямо в голову…

– Случается, – сказал д’Артаньян. – Где Планше? Ага… Молодец, ты все-таки одного подстрелил…

– Я старался, сударь…

– Давайте отсюда побыстрее убираться, – сказал д’Артаньян. – Они могут передумать и вернуться… Вдруг у него есть еще сообщники поблизости? И потом, пожар совсем скоро разойдется так, что сюда сбежится вся округа. А объясняться придется нам, поскольку никого другого на эту роль не подберешь…

Планше первым выскочил наружу и громко позвал Лорме. Тот выехал верхом из распахнутой двери конюшни, пригибая голову, чтобы не удариться о притолоку, ведя в поводу остальных лошадей.

Круто развернув на месте своего английского жеребчика, д’Артаньян оглянулся. Представшая его взору картина была жуткой, величественной и притягательной одновременно – вся мельница, высоченное соружение, уже была объята тугими волнами золотистого пламени, гудевшего и трещавшего, пылающие крылья продолжали размеренно вращаться, чертя в ночном небе причудливые круги…

Он поневоле засмотрелся – и, не скоро опомнившись, погнал коня вслед за остальными.

Блуждать верхами в кромешной тьме по незнакомой местности было бы сущим безумием – кони могли поломать ноги, всадники могли сломать шеи. И они двинулись вдоль реки, где было чуточку светлее, над берегом, над отражавшимся в темной воде мириадом звезд. ехали, пока пожарище не скрылось за горизонтом, – только небо в том месте долго еще оставалось светлым…

Погони не было – да ее и не особенно следовало опасаться. Без сомнения, нападавшие рассуждали точно так же, хорошо представляя, какие неудобства ждут тех, кто решится сломя голову носиться верхами по бездорожью…

В конце концов наткнулись на глубокий овраг, тянувшийся перпендикулярно реке. Лучшего укрытия до утра нельзя было и придумать. Найдя подходящий пологий уклон, осторожно свели вниз лошадей, держа их в поводу. До рассвета оставалось еще часа два.

Слуги с лошадьми деликатно расположились в отдалении, а д’Артаньян, вспомнив свои охотничьи странствия по лесам, отыскал подходящее деревце, нарубил шпагой веток, прикрыл эту кучу краем плаща и усадил девушку, закутав их обоих оставшейся половиной.

– У вас неплохо получается, – сказала Анна вяло. – святой Мартин, да и только…[6]

Она прижалась к нему, положила голову на плечо. При других обстоятельствах д’Артаньян возликовал бы от счастья и немедленно приступил бы к планомерной осаде по всем правилам, но сейчас только полнейший идиот мог бы приставать к девушке со всякими глупостями, а идиотом наш гасконец никогда не был и прекрасно понимал, что момент совершенно не подходящий для излияния самых пылких и неподдельных чувств. Он просто сидел, крепко прижимая ее к себе одной рукой, и временами замирал от нежности, когда чувствовал щекой мимолетное прикосновение длинных ресниц. Как ни удивительно, сейчас ему всецело хватало и этого.

– Нужно было его убить, – тем же вялым голосом произнесла Анна.

– Пожалуй, – тихонько ответил д’Артаньян. – я как-то промедлил, упустил момент… Помнил, что его нужно перехитрить, а не убивать. И эта наша миссия…

– Не упрекайте себя, Шарль. Вы ни в чем не виноваты, вы же ничего не знали…

– А вы? – не удержавшись, спросил д’Артаньян. – Вы же должны что-то знать… Он ведь вовсе не собирался перехватить разоблаченных шпионов кардинала, как следовало бы ожидать. Вы же должны были слышать – он назвал меня Арамисом и отступил именно потому, что я ему был необходим как орудие для убийства герцога и принца… Это превозмогло все остальное… Как ни жаждал он до вас добраться… Что ему от вас нужно? Это уже не кардинальская служба, тут что-то другое, дураку ясно…

– Вы неплохо соображаете, Шарль…

– Это ведь лежало на поверхности.

Анна долго молчала, и д’Артаньян уже стал думать, что никогда не узнает ответа. Звезды отражались в темной текучей воде, как в начале времен.

– Вы совершенно правы, – сказала она неожиданно. – К кардинальской службе это не имеет ровным счетом никакого отношения. Можно сказать, это семейное дело. – Д’Артаньян не увидел, а, скорее, почувствовал, как она легонько улыбнулась. – семейное дело, и не более того.

– Черт возьми, какое он может иметь к вам отношение?

– Шарль… Он, надобно вам знать, – мой деверь. Младший брат моего покойного мужа. И… – ее голос зазвучал жестче, – и, как вы давно уже знаете, лорд Винтер, барон Шеффилд. Каковые титулы получил, согласно английскому праву, после смерти моего мужа, старшего сына и наследника как титулов, так и майората[7]. До этого он был лишь Генри Винтером, эсквайром[8], и не более того…

– Вы произнесли это таким тоном… – сказал д’Артаньян, – как будто хотели сказать…

– Сказать можно многое. Мне многое хотелось бы сказать… но у меня нет достаточных доказательств. Ни у меня, ни у кого бы то ни было еще. Одни пересуды, подозрения и нехорошие совпадения – то есть то, чего ни один суд в мире не примет к рассмотрению…

– Как умер ваш муж? – тихо спросил д’Артаньян.

– Совершенно неожиданно. слуги услышали грохот падающего тела, вбежали в комнату и нашли его лежащим у стола. Рядом валялся разбитый стакан… – Она легонько передернулась, и д’Артаньян покрепче прижал ее к себе. – У него было белое как мел лицо, усеянное десятками крохотных ярко-алых точек… Ни один врач никогда прежде с таким не сталкивался. Воду из графина, правда, дали потом выпить собаке, но с ней ничего не произошло. Мнения врачей разделились. Одни, их было большинство, считали, что это какой-то неизвестный недуг. Двое других, наоборот, упорно придерживались мнения, что Роберта отравили. Беда в том, что никто никогда не слышал о яде, обладавшем бы подобным действием.

– И что же?

– А чего бы вы хотели? У меня было достаточно денег, и я пыталась хоть что-то узнать… Меня заверили, что нынешняя наука и нынешняя медицина просто не в состоянии обнаружить следы многих ядов, лишь один-два дают недвусмысленные признаки… Даже если это был яд, доказать невозможно. Подозреваемых не было вообще – вся многочисленная прислуга, все находившиеся в замке вроде бы вне подозрения…

– Но ведь на этом не кончилось?

– Почему вы так думаете?

– Чувствую, – сказал д’Артаньян.

– Правильно… Был один стряпчий, давний друг семьи и поверенный в делах моего мужа. Он был посвящен в семейные секреты даже гораздо более, чем я – мы были женаты всего-то менее года, я была совсем молоденькая, и ко мне относились без особой серьезности – быть может, вполне заслуженно… В общем, он со мной далеко не всем делился.

– Этот стряпчий?

– Да. Но у него были определенные подозрения, в определенном направлении… Он поехал в Лондон и нанял там какого-то ловкого человека. Тому удалось выяснить, что в Лондоне уже случалась парочка чрезвычайно схожих смертей, когда покойники выглядели точно так же – лицо и тело мертвенно-белые, усыпаны алыми точками… Вот только этот ловкий человек внезапно исчез. Лондон – опасный и своеобразный город, человек там может исчезнуть бесследно, и никто никогда не узнает, что с ним случилось. А стряпчего пару месяцев спустя убили разбойники на Хаунсло-Хит… есть такая пустошь, возле большой дороги, где разбойники частенько нападают на проезжающих. Но у Мортона не взяли ни золотых часов, ни кошелька… считают, что грабителей попросту спугнули, но кое-кто и в это не верит… В том же году умер один из двух докторов, отстаивавших мнение об отравлении, – при чрезвычайно странных обстоятельствах. А второй навсегда уехал из наших мест, и никто не знает, где он теперь. Дворянин, друг Роберта, осмелившийся обвинить Винтера открыто, был убит им на дуэли – о, все произошло в совершеннейшем согласии с правилами чести… Понемногу разговоры стихли, никто не пытался узнать больше. Это все случилось четыре года назад… с тех пор много воды утекло: меня пытался сделать своей любовницей герцог Бекингэм, но получил отказ и страшно разобиделся…

– Ну да, – сказал д’Артаньян. – я ведь свел некоторое знакомство с этим господином. Вряд ли он из тех, кто спокойно переносит решительный отказ.

– Как и вы, Шарль, как и вы, уж простите, как всякий, наверное, мужчина… – усмехнулась она. – Но тут другое… Когда у нас состоялось последнее и окончательное объяснение, он пришел в совершеннейшее бешенство и дал волю языку. Большая часть того, что он говорил, скучна и банальна, но кое-что заслуживает внимания… Он кричал, что я полная дура и не осознаю в полной мере, каким благом будет для меня его покровительство. Потому что защитить меня может только он – в том числе и от Винтера, который отравил моего мужа, а теперь обязательно постарается добраться до меня и моего сына. Ну, а если я стану его любовницей, Винтер определенно побоится…

– И вы верите, что он говорил правду?

– Пожалуй, – сказала Анна. – я неплохо знаю Бекингэма. Он не мастер врать и начисто лишен фантазии. сочинить такое ему бы и в голову не пришло… словом, я все же отказалась. Увы, впоследствии оказалось, что Бекингэм как в воду смотрел. Вокруг моего сына начались столь подозрительные странности, что пришлось укрыть его в надежном месте. Английские законы, знаете ли… Винтер имеет право носить титулы до совершеннолетия моего сына, но в случае его смерти к Винтеру перейдут пожизненно и титулы, и земли, и все состояние. Ну, а после того, что только что произошло на мельнице, у меня уже не осталось никаких сомнений, и я решила стрелять. Промахнулась, к великому сожалению…

– Знай я все это раньше, я бы его непременно прикончил, – сказал д’Артаньян. – Впрочем, случай еще представится…

– Это не человек, а сущий дьявол.

– Ба! – сказал д’Артаньян. – Насколько я знаю, о многих так говаривали… Но в конце концов выходило, что пистолетная пуля или полфута доброй шпаги в груди оказывают на них точно такое же действие, как на простых смертных… Он мне еще попадется…

– Я боюсь одного: что теперь та же опасность угрожает и вам. Когда он узнает, кто вы на самом деле, когда решит, что вы посвящены в мои секреты…

– Что за глупости! – сказал д’Артаньян. – Нет ничего лучше настоящего врага, этого самого «сущего дьявола»! Последнее время у меня и не было, если вдуматься, настоящих врагов – так, одна мелочь, скучно даже…

– Шарль, вы еще сущий ребенок…

– Думайте, как вам хочется, – сказал д’Артаньян. – Но я его обязательно убью. Анна… значит, вы боитесь за меня? если б вы знали, как приятно это слышать! Ну скажите еще раз, что вы боитесь за меня, умоляю!

– Ох… Какой вы… Говорю вам, я всерьез боюсь за вас!

– С ума сойти! – не помня себя от радости, воскликнул д’Артаньян. И, легонько повернув ее голову, прильнул к губам. Девушка напряглась, но все-таки с печальным вздохом ответила на поцелуй, показавшийся одуревшему от счастья гасконцу бесконечным.

Глаза у нее были влажными, и д’Артаньян мысленно поклялся всем для него святым защитить ее и поквитаться с мерзавцем, даже если для этого придется запалить всю Англию с четырех концов и разыскивать Винтера посреди этого самого грандиозного в истории пожарища.

Целовались до рассвета.