Читать книгу ЗАГОВОР ПРОТИВ ЗАГОВОРА: ГКЧП-3. КНИГА ПЕРВАЯ - Александр Черенов - Страница 3

…Михаил Сергеевич повязал галстук, затянул узел потуже – и, поморщившись, нерешительным движением «отыграл назад». В конце концов, за утренним чаем с женой можно было встретиться и не при полном параде. Встречался же он «без галстука» с «другом Джорджем» и «другом Гельмутом» – и ничего! Да и что тут такого: не в пижаме же он выйдет к столу!

Насчёт пижамы – не для красного словца: Раиса Максимовна терпеть не могла «нарушения формы одежды» даже при встречах наедине. Неблагородное происхождение и скромный рост по службе – всего лишь от библиотекаря до доцента сельхозинститута в Ставрополе – не помешали формированию в этой женщине тяги к распорядку и респектабельности.

(Впоследствии эта тяга дополнилась ещё и тягой к роскоши). Респектабельность экс-библиотекаря оказалась специфического характера: высокие посты мужа ещё больше утяжелили и без того тяжёлый характер Раисы Максимовны. Уже к финишу ставропольского периода карьеры Михаила Сергеевича это была властная женщина из тех, о которых народе говорят: «тяжёлый человек». Как и полагается «тяжёлому человеку», она с лёгкостью меняла прислугу и поваров, вызывая непритворное удивление даже у подкаблучно-беспрекословного супруга.

Но главной жертвой требовательности жены стал, естественно, сам Михаил Сергеевич. Он носил то, что она велела, ходил так, как она велела, говорил так, как она велела – и даже улыбался так, как она велела. Михаил Сергеевич был человеком Раисы Максимовны. Не только в значении «мой человек» или «наш человек»: он был продуктом «индивидуального творчества» супруги. Тем, что она из него сделала. Контрастируя с американским «selfmademan» («человек, сделавший себя сам»), Горбачёв в точности соответствовал определению «bywifemademan»: «человек, которого сделала жена»…

Михаил Сергеевич поприветствовал супругу с добрым утром, поцеловал в щёку – иногда это дозволялось – и с тяжким вздохом сел за стол. Раиса Максимовна не стала, подобно среднестатистическим жёнам, молча коситься на него: «не такого воспитания» она была.

– Ты когда встречаешься с ними?

Горбачёв нахмурился.

– В десять. Я хотел в два… ну, ты понимаешь: чтобы побыстрее избавиться от них, сославшись на послеобеденные дела… но они настояли на десяти…

– Дружно? – удивлённо приподняла бровь Раиса Максимовна.

– Дружно.

Вошла горничная. В руках у неё был поднос с кофейником, чашками и «приложением к кофе» из сахара, печенья и свежих булочек. В стремлении к респектабельности на западный манер Раиса Максимовна отказалась от русского чая – и перешла на заморский кофе. Михаил Сергеевич, разумеется, «воспоследовал».

Обслужив «господ» и улыбнувшись в меру дозволенного этикетом и Раисой Максимовной, горничная удалилась. Сделав «благородно экономный» глоток, «первая леди» отставила чашку в сторону.

– И кто усердствовал больше всего?

Михаил Сергеевич медленно отнял чашку от губ.

– Все хороши… Но Крючков и тут – вне конкуренции. А ещё – Павлов… Экономист хренов… Извини, Раиса Максимовна.

Как и должно подкаблучнику, Горбачёв никогда не обращался к жене только по имени – всегда: «Раиса Максимовна». Ну, а Раиса Максимовна – как и должно «владелице каблука» – вольна была варьировать имя супруга в диапазоне от «Миша» до «Михаил».

– Павлов?..

Раиса Максимовна внимательно посмотрела на мужа.

– Да, понял я, – болезненно поморщился Горбачёв. – Я уже предпринимаю кое-какие шаги…

– Не посоветовавшись мной?!

В одно мгновение взгляд и голос супруги Генсека переменились с только что доброжелательного на почти негодующий. Но на этот раз Михаил Сергеевич почему-то не испугался. Он даже улыбнулся супруге – и не виновато, а широко и дружелюбно, как она и учила его в своё время.

– Никакой самодеятельности, Раиса Максимовна – если ты об этом. Всё – в русле твоей установки на временное замирение с Ельциным…

Вероятно, эмоции настолько переполняли Горбачёва, что он не смог удержаться избранной линии – и лицо его перекосило злостью.

– Какой же он, всё-таки, подлец! Что ни выходка – то против меня! Ну, вот, зачем он вылез с этой департизацией?! Разве это – не в мой огород камень?! Я и так вишу в партии на волоске! На очередном съезде я уже не смогу отбиться так запросто, как в прошлом году.

– Неужели всё так серьёзно? – непритворно встревожилась Раиса Масимовна.

– Более, чем. По сути, вопрос с моим секретарством уже решён. Потому что фактически решён вопрос с созывом Двадцать девятого чрезвычайного съезда. Сейчас решается вопрос с моим членством в партии. И, если большевики сыграют на опережение, как говорят футболисты… ну, если съезд пройдёт… раньше определённых событий, то это исключение может нанести нам с тобой непоправимый ущерб. Отделаться от партии так легко, как это сделали Яковлев и Шеварднадзе, не говоря уже о Ельцине, я не сумею… Вернее, мне не дадут…

Возглас негодования из уст Михаила Сергеевича прервал размеренное течение минора.

– А этот мужлан вылезает со своей инициативой! Как будто не понимает: ну, несвоевременно же! Ведь одно дело: хотеть навредить мне – и совсем другое: навредить себе! Элементарно ведь: не станет меня – и тут же не станет Ельцина! Ортодоксы не ограничатся только моей личностью! А за этим болтуном – никакой серьёзной поддержки! Ни в армии, ни в КГБ, ни в МВД! Я – единственное сдерживающее начало! Без меня силовики-консерваторы давно бы уже совершили переворот!

Горбачёв поморщился и с отвращением хлебнул из чашки: кофе он так и не полюбил, и «принимал» его только из угождения супруге.

– Ну, это – по партийной линии, – осторожно выглянула из-за чашки Раиса Максимовна. – А что – с президентством? Что – Верховный Совет?

– Немногим лучше, – махнул свободной рукой Горбачёв. – Лукьянов портится с каждым днём. Того и гляди, соберёт Верховный Совет – да и скинут меня.

– Как это?! – побледнела Раиса Максимовна.

– Очень просто. Консервативным силам даже не нужен переворот: съезд уберёт Горбачёва из партии, а сессия Верховного Совета – с поста Президента…

– Каким образом?! Миша, говори проще – не на трибуне!

Михаил Сергеевич вздохнул, и стараясь не перебирать с иронией, осторожно, с лёгким упрёком во взгляде, покосился на жену.

– Раиса Максимовна, в Законе «Об учреждении поста Президента СССР» есть такая статья: сто двадцать семь. А в ней есть пункт восемь. Так, вот, этот пункт я за последние дни выучил наизусть. Не от хорошей жизни, разумеется, а потому что он гласит – цитирую дословно: «Президент СССР обладает правом неприкосновенности и может быть смещён только Съездом народных депутатов ССР. Инициатива постановки может исходить и от Верховного Совета, с учётом заключения Комитета конституционного надзора»… Ты понимаешь, что это значит?

Губы Раисы Максимовны загуляли друг по дружке.

– Понимаю…

В отличие от Генсека-президента, его жена соображала быстро – и момент «понимания» не продлился дольше… момента: глаза «первой леди» тут же сузились до размера щёлок, а взгляд обледенел.

– Значит, надо пресечь эту авантюру на корню! Надо обезопасить себя от любых поползновений со стороны Лукьянова!

– Я уже продумываю этот вопрос, – многозначительно улыбнулся Горбачёв.

– Только продумываешь?!

– Виноват, – тут же перестал улыбаться Михаил Сергеевич. – Уже прорабатываю. И поверь, Раиса Максимовна: это – не маниловские прожекты. Никаких даже аллюзий. Вопрос-то – судьбоносный.

Горбачёв взглянул на часы, салфеткой обмахнул губы – тоже уроки жены – и встал из-за стола.

– Ну, мне пора.

– Я тебя провожу.

В коридоре Раиса Максимовна «интеллигентно» приложилась губами к щеке мужа.

– Будь с ними построже. Жду тебя со щитом…

…Горбачёв поднялся на «свой» этаж – и недовольно нахмурился: на горизонте у дверей его приёмной отчего-то не виделось толпы избранных. Приглашённые не жужжали в приёмной, как шмели у Гоголя в «Ревизоре», не выходили покурить в коридор, и не тряслись полушёпотом голосовыми мембранами. «Оскорбление Величества» было налицо.

Михаил Сергеевич быстро вошёл в кабинет, на ходу бросив вскочившему на ноги Болдину:

– Зайди!

Горбачёв ещё не успел подойти к столу – а Болдин уже раболепно тянулся у дверей.

– В чём дело, Валера?!

Михаил Сергеевич раздражённо шлёпнул папкой по столу.

– Где… все эти?

Пятидесятишестилетний «Валера» – член ЦК и кандидат наук с двумя высшими образованиями – виновато отзвенел челюстями.

– Так ещё – десять минут, Михаил Сергеевич…

Болдин выразительно скосил глаза на настольные часы.

Горбачёв недовольно поморщился: не привык к оппозиции даже по мелочам. Хотя винить он мог лишь себя, ибо сам был виноват: смолоду не заступал на службу ни досрочно, ни сверхурочно. В этом отношении он был верным учеником и последователем Михаила Андреевича Суслова: тот, как штык, не смотря ни на какие «коврижки», в девять прибывал, в восемнадцать отбывал. А всему виной – Никита Сергеевич: «Тот, кто задерживается на работе после шести, ничего не делал в рабочее время!».

– Ладно, иди, паси их. Как заявятся – сразу же ко мне!.. Вольтерьянцы хреновы!

Не глядя на строевой разворот с прогибом Болдина, Михаил Сергеевич энергично опустился в кресло. Рука его привычно дёрнулась за папкой с ежедневным докладом о ситуации в стране – но папки на месте не оказалось. Из этого – с достоверностью в сто процентов – следовало, что Крючков основательно подготовился к заседанию. Наверняка, Председатель КГБ заявится вместе с «бомбой». Горбачёв водворил руку на место и задумался. Но мысли не приходили. Зато тревожных предчувствий было, хоть отбавляй. И, если из рук ничего не валилось, то лишь потому, что ничего в них и не было.

Объяснялось всё очень просто: настроение. Настроение было совершенно не рабочим. По двум причинам сразу. Одна была приятная: завтра – в отпуск, другая – … другая: окружение президента активизировалось, наглядным доказательством чего являлось предстоящее заседание. Да, собирал его президент, у себя в кабинете, в избранном лично им составе, но это решение было вынужденным. Оно диктовалось не столько традицией, согласно которой временно отбывающий лидер наставлял «остающихся на хозяйстве». Горбачёв вынужден был согласиться на это заседание: настолько сильным и упорным оказалось давление «верных соратников».

Неслышно приоткрылась дверь: у Михаила Сергеевича имелось немало мастеров, но Болдин был лучшим. Только он мог настолько искусно открыть дверь и просочиться в неё, чтобы не скрипнул ни один сустав у них обоих: ни у двери, ни у Болдина.

– Все – здесь, Михаил Сергеевич.

– Зови, – артистическим жестом отнял руку от подбородка Горбачёв: «весь – в заботах». – И сам присоединяйся.

Болдин исчез – и в кабинет гуськом пошли избранные. На ходу бросая в Горбачёва полукислые слова приветствия, они «в произвольном порядке» расселись за длинным столом для заседаний. Только «демократически-произвольный» – для телевизора – порядок оказался совсем не произвольным: ранжир КПСС всё ещё оставался «свящённой коровой».

С выражением мучительного нежелания отрываться от дел ради пустяков, Горбачёв встал из-за письменного стола и неспешно проследовал к столу для заседаний, где и возглавил его.

– Все?

Глаз Михаила Сергеевича поехал по лицам избранных: вице-президент Янаев, премьер-министр Павлов, заместитель Председателя Совета обороны при Президенте СССР Бакланов, министр обороны Язов, Председатель КГБ Крючков, министр внутренних дел Пуго. Замыкающим – в том числе, и стол – оказался начальник аппарата Президента Болдин.

– Все, – сам же и «утвердил список» Горбачёв. Только насчёт «всех» Михаил Сергеевич лукавил: «всё» были… не все. Список оказался неполным: отсутствовал секретарь ЦК КПСС Шенин. И Павлов, и Крючков настаивали на приглашении Олега Семёновича, но Михаил Сергеевич отстоял собственное мнение… об этом человеке. А оно было исключительно негативным: Шенин представлялся Горбачёву самым неуправляемым (неподдающимся дрессировке) членом Политбюро и секретарём ЦК. Именно от этого человека, в представлении Михаила Сергеевича, исходила наибольшая угроза организованного непослушания Президенту.

Кроме того, не пригласив «лицо партии», Михаил Сергеевич хотел лишний раз показать ЦК и Политбюро, что отныне вопросы управления государством – прерогатива законодательной и исполнительной власти. Раньше за такой показ Горбачёву самому показали бы всё – от «кузькиной матери» до «мест, куда Макар телят не гонял» включительно. Но сейчас, по мнению Генсека-президента, было самое время наглядно продемонстрировать этим, пока ещё товарищам, кто тут есть «ху».

– Завтра я отбываю на отдых.

– «Я уезжаю в дальний путь, но сердце с Вами остаётся»…

– Не понял?

Горбачёв моментально пошёл на голос… и его обладателя. Обладатель «почему-то» не «полез под лавку»: премьер-министр Павлов – завзятый интеллигент и библиофил.

– Лопе де Вега, Михаил Сергеевич, – усмехнулся Павлов. – «Собака на сене».

– Надеюсь, это – не намёк? – угрожающе сдвинул брови Горбачёв.

Лучше бы он этого не делал: реакция оказалась настолько заслуженной и адекватной, что «в общем хоре» иронических усмешек поучаствовал даже маршал Язов – этот «Собакевич в мундире», как его представляла себе интеллектуальная элита Москвы. Оценив дружный афронт, Михаил Сергеевич по минимуму сконфузился: всё ему – «плюй в глаза – Божья роса» – и начальственно похлопал ладонью по надраенной столешнице.

– Итак, завтра я отбываю на отдых. За меня на хозяйстве остаётся, как и предусмотрено законом, второе лицо государства: вице-президент Янаев.

Глаза присутствующих дружно обратились на «виновника торжества»: так положено. Геннадий Иванович моментально отреагировал верноподданным поклоном в сторону Горбачёва.

– Но мы собрались не только для того, чтобы я озвучил азбучные истины. Думаю, все согласны с тем, что страна вступает в новый этап своего исторического развития.

– Или катится к финишу…

– Кто это сказал?! – вскинулся Горбачёв, хотя прекрасно видел и слышал автора.

– Я это сказал, – не испугался сидящим вторым по левую руку от Горбачёва Бакланов. Михаил Сергеевич немедленно принялся есть нарушителя страхолюдными глазами, но тот не уедался. Олег Дмитриевич был крепкий орешек: ровесник Горбачёва, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, классный инженер-приборостроитель, один из столпов оборонной промышленности СССР, в недавнем прошлом – министр общего машиностроения.

– И почему ты так думаешь?

Горбачёв решил перед отпуском «не портить зубы», но «костяшку в дебит» строптивцу в памяти отложил.

– Проект так называемого «Союзного договора», Михаил Сергеевич.

– Так называемого?!

– Да, так называемого. Потому что этот договор вбивает последний гвоздь в крышку гроба Советского Союза.

Лицо Михаила Сергеевича покрылось красными пятнами. Ещё два-три года назад он показал бы этому наглецу, где раки зимуют! Хотя – нет: два-три года назад этого наглеца и не существовало бы! Тогда все знали устав и своё место в нём!

– Кто ещё так думает?

Необходимости считать голоса не было: поднялись руки всех присутствующих. Даже верноподданный Болдин – и тот поучаствовал в «вотуме недоверия» Президенту.

– Хорошо, – скрипнул зубами Горбачёв: несмотря на заявление, ему было совсем не хорошо. – Я мог бы привести тысячу доводов против, но не буду этого делать. Тем более что вопрос решён.

– В предварительном порядке, – куда-то в сторону от Горбачёва – явная демонстрация неуважения – выдал Павлов.

– Объясни! – сделал очередной «тык» Горбачёв: он не умел обращаться к подчинённым «на Вы», и считал поголовное «тыканье» делом обыденным, в порядке вещей.

– Извольте, – спокойно двинул плечом очередной возмутитель спокойствия. – Пять дней назад, двадцать девятого июля, Вы встречались в Ново-Огарёве с Ельциным и Назарбаевым. Несмотря на конфиденциальный характер встречи, это – секрет Полишинеля.

– Кого?!

– Полишинеля, он же Пульчинелло, он же Петрушка. В старину, в ярмарочных балаганах этот кукольный персонаж появлялся в райке перед многолюдной толпой со своей знаменитой фразой: «Скажу вам по секрету…». Полагаю, Вы – в курсе, Михаил Сергеевич?

Переживая очередной «фэйсом об тэйбл», Горбачёв болезненно поморщился.

– Ближе к теме!

– Вы втроём наметили подписание договора на двадцатое августа. Вчера Вы озвучили эту дату в телевизор, а сегодня текст Вашего телеобращения опубликован в «Правде».

– Тоже мне, «открыл Америку»! – усмехнулся Горбачёв. – Как это ты говоришь: «секрет Полишинеля»… Ну, озвучил, ну опубликовали! И что?

Обычно мягкие, как у плюшевого медвежонка, черты лица Павлова моментально огрубели.

– Нельзя так, Михаил Сергеевич! Нельзя втроём, келейно решать судьбу трёхсотмиллионной страны!

– Эмоции! – раздражённо махнул рукой Горбачёв. – Конкретные предложения есть?

– Референдум по Союзному договору! – решительно вклинился Бакланов. – Всесоюзный и общенародный!

– Зачем? – красиво приподнял бровь Горбачёв, словно танк – орудийную башню, поворачивая голову к «наглецу».

– Затем, что этот Ваш…

– Мой?!

– Ну, не наш же!

Горбачёв криво усмехнулся и покачал головой: «заговор, бунт, измена!».

– Ну, и что «этот Ваш»?

– Этот Ваш договор противоречит результатам общенародного референдума по вопросу сохранения СССР от семнадцатого марта! Почти восемьдесят процентов населения проголосовало за сохранение СССР – а теперь этот факт, значит, «по боку»?!

Пальцы Горбачёва хаотично забегали по столешнице: давно ему не приходилось иметь дело с таким натиском формально своей команды. Белокожее лицо его совсем замазало краской.

– Этот вопрос обсуждался в Верховном Совете… Верховный Совет одобряет проект… Лукьянов – тоже.

– Это не соответствует действительности, Михаил Сергеевич.

Глаза президента – отдельно от лица – рванули в сторону Крючкова.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что вопрос Союзного договора Верховным Советом не обсуждался, а Лукьянов категорически против его редакции.

– Откуда тебе известно мнение Лукьянова, если он – на Валдае?

Голос Михаила Сергеевича уже начал звенеть от злости: не таким он представлял себе это заседание. Он рассчитывал в начальственной манере озадачить товарищей «в общем и целом»: всем и ничем конкретно – и объявить повестку дня исчерпанной. И вон, что получилось! Нет, он не исключал оппозиции, но совсем небольшой, домашней, почти комнатной. А встретиться пришлось, если не с заговором, то с настоящим бунтом! И как встретиться: грудью – в грудь, лицом – к лицу! Ну – как «в штыковую»!

– Откуда известно?

Крючков усмехнулся – совсем не почтительно к хозяину кабинета.

– От Шенина. Если бы Вы, Михаил Сергеевич, согласились с нашим предложением позвать его на это заседание, он во всех подробностях рассказал бы нам о телефонном разговоре с Председателем Верховного Совета.

– Фу-у-у! – демонстративно шумно, даже картинно, выдохнул Горбачёв. – Ну, навалились!

На лице президента играла добродушная улыбка. Обстановка за столом мгновенно разрядилась: никто лучше Михаила Сергеевича не умел гасить эмоции и сглаживать противоречия. По части удавления конфликтов в зародыше президент не знал себе равных. К сожалению, это касалось лишь конфликтов внутрикремлёвского характера.

– Михаил Сергеевич, ну, Вы же не хуже любого из нас знаете ситуацию! – первым обрадовался благотворной перемене с Горбачёвым Крючков.

– Лучше! – добродушно «отредактировал» Горбачёв. – Лучше любого из вас по отдельности – и всех, вместе взятых!.. Кстати, ты сегодня не представил мне папку с докладной и обзором.

– Я хотел лично, Михаил Сергеевич.

Извиняясь и заверяя «в одном наборе», Председатель КГБ молитвенно обложился руками.

– Могу – прямо сейчас!

– Не надо!

Горбачёв поморщился, и нетерпеливо защёлкал пальцами.

– Дай сюда!

Крючков немедленно передал папку – и Михаил Сергеевич углубился в чтение. «Углубился» специфически – посредством «забега по верхам»: скользнув глазами по тексту сверху вниз. Но на последней строке Генсек-Президент задержался – и лицо его непритворно посерело.

– Опять ты – со своим чрезвычайным положением…

– Не со своим, Михаил Сергеевич!

Крючков «не по уставу» перегнулся через стол, не по возрасту энергично подавшись в направлении Горбачёва.

– С нашим!

Поправка была существенной: ведь даже кандидатуры членов ГКЧП ещё тогда, в марте, утверждал лично «Михал Сергеич». И Горбачёв опять загулял пальцами по столу. Ожидая «высочайшей резолюции», избранные во все глаза смотрели на вождя. Положение «Михал Сергеича» было незавидным, ибо выбор был невелик: или – «да», или – «нет». Правда, зная Горбачёва, никто из присутствующих не исключал и «промежуточного варианта»: «и не то, чтобы «да» – и не то, чтобы «нет».

Наконец, пальцы Михаила Сергеевича нагулялись вволю.

– Да, ситуация – трудная…

Горбачёв настолько мастерски изобразил процесс раздумий, что едва ли не посрамил роденовского «Мыслителя».

– В её оценке как трудной… даже исключительно трудной… я с вами полностью согласен. Для её урегулирования мы пойдём на всё, включая введение чрезвычайного положения… Видимо, без чрезвычайных мер обойтись не удастся… Геннадий Иванович!

Задремавший под убаюкивающий голос вождя, Янаев встрепенулся, и едва не вскочил на ноги. Испуганным взглядом он напоминал сейчас нашкодившего школяра, которого суровый учитель застиг «in flagranti delicti»: «на месте преступления». Правда, этот товарищ и «в мирное время» ничем не напоминал собой персонажа «Марша буденовцев»: «Мы все – бесстрашные герои, и вся-то наша жизнь есть борьба».

– Да, Михаил Сергеевич?

– Помнится, я поручил тебе… то есть, тебе было поручено Советом Обороны… всеми нами… проработать детали и механизм чрезвычайного положения. Ты также должен был подготовить свои предложения. Ну, и как: проработал?

– Проработал, Михаил Сергеевич.

– Подготовил?

– Подготовил, Михаил Сергеевич.

– Докладывай!

Дрожащими руками Янаев расстегнул кожаную папку, вынул из неё одинокий листок – и тот завибрировал в пальцах вице-президента. Вослед листку завибрировал и голос «докладчика».

– Я предусмотрел… мы предусмотрели… предусматривается четыре варианта введения чрезвычайного положения. Вариант первый: ЧП в Москве и некоторых других регионах.

– Перечень регионов?

Дрожащие пальцы Янаева вновь завибрировали в направлении папки, но Горбачёв великодушным жестом «дал отбой». Вице-президент не слишком элегантно проглотил комок в горле – и задышал ровнее.

– В перечень входят наиболее проблематичные… в настоящем времени… регионы. Он, конечно, может… и будет пополняться за счёт новых очагов напряжённости… Это – что касается первого варианта…

Глаза вице-президента вернулись к листку.

– Теперь – вариант номер два: чрезвычайное положение – по всей стране… Ну, чтобы всем – так всем…

– Убедительный довод, – покривил щекой Горбачёв. – Коротко и ясно!.. Дальше!

От президентской иронии вкупе с командирским голосом Янаев вздрогнул, как от удара хлыстом: «устав» товарищ знал назубок.

– Третий вариант, Михаил Сергеевич – это прямое президентское правление в столице и отдельных территориях.

– «Прямое президентское правление»?

Лицо Горбачёва изобразило неподдельную заинтересованность: идея «показалась» Генсеку.

– Да… пожалуй… И звучит как-то… более мирно, что ли… Не так угрожающе…

Тут же на контрасте с мажорным заявлением лёгкое облачко накрыло президентское чело – и заинтересованность кончилась.

– Да, но правление-то – президентское… Да ещё – прямое… Значит, все останутся в стороне – а шишки на меня повалятся?.. Нет, тут надо ещё крепко подумать…

Вряд ли кто из присутствующих сомневался в этот момент в том, что Михаил Сергеевич уже «крепко подумал». Всё, что касалось «личной безопасности» – в отличие от всего остального – не откладывалось Горбачёвым «в долгий ящик».

– Четвёртый вариант, насколько я разбираюсь в логике – то же самое, но уже по всей стране?

– Совершенно верно, Михаил Сергеевич.

Янаев отклеил взгляд от шпаргалки – и преданными глазами уставился в президента. Несколько мгновений тот «отсутствовал в себе»: примерял варианты. Тоже – к себе. Наконец, Горбачёв вернулся на лицо заждавшегося «вице».

– Ну, хорошо… В смысле: пусть пока полежит… У тебя…

Михаил Сергеевич, конечно, не мог не заметить, как от этих слов иронически покосились лица Павлова, Крючкова и Бакланова, всё активнее проявлявшихся в качестве «лидеров оппозиции». Доставлять им удовольствие «нашим ответом Чемберлену» Михаил Сергеевич не захотел: и так всё время – «на линии огня». Поэтому, хоть он и не мог не заметить, а «не заметил». Логика его рассуждений была простой: авось, заметив, что президент «не заметил», «бузотёры» утихомирятся и свернут наступление. Но он ошибся. Отцепив ухмылку, Павлов не отцепился от вождя.

– А как – насчёт Союзного договора, Михал Сергеич?

– Ну, как Вы не понимаете! – не удержавшись линии, взорвался Горбачёв. Взорвался «по совокупности преступлений оппозиции». Потому что накопилось. Потому что «достали».

– Чего мы не понимаем? – дерзко не испугался Павлов.

– Того, что у нас нет выбора! Если мы не подпишем этот договор в августе, в сентябре республики, всё до одной, разбегутся, кто куда! И не будет даже такого Союза… не совсем Союза… но – всё-таки!

Полагая, что сокрушил противником текстом, Михаил Сергеевич ринулся добивать его глазами. Но Павлов «выжил» – а «огнедышащий взгляд» президента лишь закалил его оппозицию, как ту сталь – булатом.

– Михал Сергеич, Вы переставили местами причину и следствие. Республики действительно разбегутся, но не без этого договора, а вследствие него! Потому что Союз развалит не отсутствие нового договора – а такой договор. «Проект Союзного договора» – это не проект союзного договора. Это даже не проект договора о конфедерации на швейцарский манер. Это – лишь форма упорядоченного развода. Никакого союзного государства этот проект не создаёт и не закрепляет. Он лишь узаконивает ликвидацию федеративного государства.

– Я подпишу договор, чего бы это мне не стоило!

Прекращая дискуссию, Горбачёв начальственно окаменел лицом – и доработал «момент личного руководства» кремлёвским статусом и «римским статуем».

– И вся демократия! – хмыкнул Павлов, явно не собираясь уступать последнего слова президенту. – Только уважаемый Михаил Сергеевич забывает, что есть ещё Верховный Совет, его сессия и Съезд народных депутатов. А они вряд ли будут в восторге от келейного приговора стране…

Это уже было слишком – и под кожей на лице Горбачёва ходуном заходили желваки. Он вскочил с места – и не для большего эффекта: не смог усидеть от такой наглости. Глаза его заскользили по лицам «соратников», но приоткрывшийся для резкой отповеди рот вдруг закрылся, чтобы тут же открыться уже для другого текста.

– Товарищи, у меня сегодня ещё много дел…

Это было неправдой, но иного способа прекратить дискуссию, уже вовсю принимавшую опасный характер, Горбачёв попросту не нашёл.

– … А завтра я всех жду в Шереметьево.

Под общий минорный выдох народ загремел стульями.

– Владимир Александрович!

Оклик – больше окрик – Президента «застал» Крючкова уже у двери. Председатель КГБ обернулся.

– Задержись!

Горбачёв многозначительно постучал пальцем по крючковской папке.

– Есть вопросы…