Читать книгу Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая - Александр Черенов - Страница 4

Июньский, шестьдесят третьего года, Пленум ЦК избрал Брежнева де-факто «Вторым» секретарём. Но одновременно секретарём ЦК был избран и Подгорный. Здесь явно чувствовалась рука Хрущёва. Как и Ленин, который в двадцать втором «не пожалел на себя пепла» в связи с тем, что так легкомысленно позволил Сталину прибрать к рукам аппарат, Хрущёв вдруг понял, что всегда послушный Брежнев явно перестаёт быть таковым. «Лёня» начал демонстрировать своеволие и высказывать мнение, не всегда и не во всём совпадающее с мнением Никиты Сергеевича. И пусть это, чаще всего, было несовпадением в мелочах – но несовпадением!

Кроме того, Брежнев как-то совершенно неожиданно для Хрущёва приобрёл авторитет в Секретариате и ЦК. Это было заметно даже по тому, как многие руководители областных и краевых организаций приветствовали его избрание «Вторым» секретарём ЦК. А уж стычка на Президиуме по поводу «репрессированных народов» «не лезла ни в какие ворота»!

Никита Сергеевич, в последние годы особенно активно полагавший, что только он имеет право на мнение, был неприятно поражён афронтом со стороны Брежнева. А началось всё с того, что при обсуждении вопроса о создании автономных районов советских немцев в Поволжье как-то неожиданно «всплыл» вопрос о народах, подвергшихся репрессиям за участие большого числа их представителей в фашистских карательных формированиях: крымских татарах, карачаевцах, черкесах и так далее. Когда Брежнев начал приводить цифры, характеризующие «участие» «безвинно» наказанных, Хрущёв раздражённо оборвал его:

– Что Вы мне тычете эти цифры! У русских изменников было куда больше!

И тут случилось неожиданное. Леонид Ильич повысил голос на Никиту Сергеевича! Да, как повысил: перемежая цензурную брань с нецензурной!

– Как у Вас язык повернулся такое сказать?! Вы же, трам-та-ра-рам – фронтовик! Защищаете тех, кто мучил наших людей почище гестаповцев?! Чем Вы лучше их?

Слово за слово – сцепились, уже не разбирая выражений. Брежнев очень гордился тем, что ему всю войну довелось прошагать не дорогами, а как он говорил, «бездорожьем» войны. И поэтому ему неприятно было любое слово в защиту тех, с кем ему доводилось встречаться «на тропе войны».

А встречаться доводилось – в том числе, в бою – и с бандеровцами, и с крымскими татарами. В Чехословакии в мае сорок пятого года довелось ему воочию увидеть и власовцев. С тех пор он всегда так болезненно реагировал на любые попытки «отмывать добела» тех, кто не соответствовал даже формату «чёрного кобеля».

Совершенно неожиданно для Хрущёва, Брежнева поддержали и другие члены Президиума: Воронов, Полянский, Мазуров.

– Что-то Вас не туда занесло, Никита Сергеевич! – в сердцах бросил Геннадий Иванович Воронов, первый зам Хрущёва в Бюро ЦК по РСФСР.

– Как же Вы могли такое сказать?! – поддержал его Кирилл Трофимович Мазуров, в годы войны – один из руководителей партизанского движения Белоруссии, почти год находившийся на оккупированной территории на нелегальной работе.

Даже Михаил Андреевич Суслов – сухой, выдержанный, предельно осторожный человек, умевший приспособиться и к Сталину, и к Хрущёву – укоризненно глядя на Никиту Сергеевичу, покачал головой. В годы войны Суслов был членом Военного Совета Северной группы войск Закавказского фронта и начальником Ставропольского краевого штаба партизанских отрядов. Он-то, уж, был знаком с вопросом «национальных формирований» не понаслышке…

Впервые за последние годы Никита Сергеевич встретился с такой дружной оппозицией – и как раз там, где меньше всего ожидал её. Он сконфузился, промямлил что-то нечленораздельное – и быстро перешёл к хозяйственным вопросам повестки. Отступить-то он отступил – но ничего не забыл. И не потому, что был мстительным и злопамятным – хотя он был мстительным и злопамятным. Главное заключалось в другом: слишком хорошо Никита Сергеевич знал реалии политической жизни. Теперь он окончательно убедился в том, что «волчонок вырос в волка». Брежнев явно обозначился соперником в борьбе за власть. Пусть даже – потенциальным, но уже ясно заявившим претензии на самостоятельность!

И Никита Сергеевич предпринял упреждающие шаги. На июньском Пленуме шестьдесят третьего года он «протолкнул» кандидатуру первого секретаря ЦК Компартии Украины Подгорного в секретари ЦК КПСС. Таким образом, амбициям Брежнева создавался противовес в лице не менее амбициозного и по всем параметрам куда более грубого Подгорного.

Николай Викторович действительно многим отличался от Леонида Ильича. И не только характер у них был разный, но и жизненный путь. Подгорный не мог похвалиться военными заслугами: «гужевался в тылу». Окончив в тридцать первом Киевский технологический институт пищевой промышленности, он впоследствии так и работал «по специальности», в «сладкой промышленности»: восемь лет на предприятиях сахарпрома. В тридцать девятом «дослужился» до поста заместителя наркома пищевой промышленности Украины. А за год до войны неожиданно поднялся до замнаркома пищевой промышленности Союза.

Когда началась война, Подгорный был уполномочен Совнаркомом заниматься вопросами продовольственного снабжения армии. Но, видимо, он занимался этим «столь успешно», что уже в сорок втором его понижают в должности до директора Московского технологического института пищевой промышленности. Из замнаркома СССР – в директоры рядового института! И то – потому, что из номенклатуры уходят только «ногами вперёд».

О военной поре Николая Викторовича и сам он, и его биографии говорили потом невнятной скороговоркой, предпочитая быстренько переключаться на сорок четвёртый, когда он вновь был назначен заместителем наркома пищевой промышленности Украины. То есть, вернулся на ту должность, какую занимал пятью годами раньше.

И только в пятидесятом году, когда Подгорному шёл сорок восьмой годок, ему доверили партийную работу: он возглавил Харьковский обком партии. В пятьдесят третьем он ушел секретарём в ЦК КПУ, откуда его десятью годами позже и вытащил в Москву Хрущёв. Никита Сергеевич полагал – и небезосновательно – что Подгорный с его неприкрытыми амбициями и хамством «ляжет бревном» на пути лидерских устремлений Брежнева. Надо отдать должное Хрущёву: он знал кадры. И, чаще всего, безошибочно распознавал людей – особенно их слабости.

Поначалу задумки Никиты Сергеевича сбывались: Подгорный очень настороженно отнёсся к Брежневу, сторонился его и всячески демонстрировал, что они – ровня, и он ни в чём не намерен уступать такому же секретарю, как и сам. Но в отношении Брежнева Хрущёв ошибся: он явно недооценил своего некогда послушного выдвиженца. И, ладно бы, он ошибся в отношении одного лишь Брежнева: он совершил ошибку и в отношении Подгорного, слишком переоценив личную преданность того…

– Николай Викторович, насколько мне известно, Вы – заядлый охотник?

Леонид Ильич знал, на чём «подцепить» коллегу: охота была единственной страстью нового секретаря ЦК. Да и тот знал, что другого такого охотника, как Брежнев, ещё поискать надо. Разве что – сам Никита Сергеевич да Дмитрий Полянский, член Президиума и один из заместителей Хрущёва по Совету Министров. Но Хрущёв – больше «спец» по уткам. А они с Брежневым – по крупной дичи.

Однако не только страсть к охоте двигала Подгорным в его желании ответить согласием на предложение Брежнева. Он уже кое-что прослышал. Даже не столько «прослышал», сколько «кое о чём» начал догадываться. Николай Викторович, сам мастер по части интриг, не был новичком в политике, и умел держать «нос по ветру». Война – не в счёт: и на старуху бывает проруха.

– Да, пора уже открыть сезон. Когда?

Как два шпиона, они с Брежневым понимали друг друга с полуслова.

– Да в субботу, после обеда – когда же ещё? – «улыбнулся в трубку» Брежнев. – Уикенд, как говорят «у них». Правда – однодневный. Никита Сергеевич никак не расщедрится на второй выходной…

Это было неплохое вступление: ничего лишнего – и при желании не придерёшься!

– А куда?

– В Завидово: лучшего места для охоты и не найти!

– Добре, Леонид Ильич. До субботы.

Николай Викторович мягко положил трубку на рычаги, и задумался в окно…

«Завидово»… Государственное охотничье хозяйство в ста пятидесяти километрах от Москвы по Ленинградскому шоссе. Два часа езды на автомобиле. Брежнев и Подгорный отправились в путь каждый на своей машине: и положение обязывало, и никому не хотелось, чтобы «стукачи» Хрущёва видели их вместе. Упаси, Боже!

Охота была удачной. Во всех смыслах. Особенно для Леонида Ильича, который охотился не только на кабанов, но и на Николая Викторовича. Последний был главной «мишенью» и главной причиной его появления в Завидово именно сегодня.

Конечно, Брежнев приехал бы сюда и без Подгорного: охота была и его страстью. Но приехал бы не раньше сегодняшнего дня: Леонид Ильич был настоящим охотником, а не браконьером, и всегда дожидался открытия сезона. Изнемогая душой и телом, скрипя сердцем и скрежеща зубами – но дожидался! Любовно – в который уже раз – начищал до зеркального блеска стволы ружей, снаряжал патроны – и ждал. Членские взносы в Общество охотников и рыболовов он платил исправно, Так же аккуратно, как и партийные. Долгое время – лично сам. Потом уже обязанность «налогоплательщика» приняла на себя Виктория Петровна.

«Завидово» было и обычным охотничьим хозяйством – и, вместе с тем, «необычным». Обыкновенность его определялась стандартным набором «услуг» для охотников, в частности, устройством засад и вышек для стрельбы у мест кормёжки диких животных. Ничего «особенно такого», что резко выделяла бы его от «собратьев по цеху», здесь не было.

«Необычность» же его определялась спецификой клиентуры: в «Завидово» охотились члены партийно-государственного руководства страны – и чуть реже высокопоставленные иностранные визитёры. Никаких «привязанных к деревьям» кабанов и лосей, никаких взводов «загонщиков дичи» здесь не было и в помине: приехал, купил лицензию на отстрел – и иди, стреляй! Никто под «жакан» кабана тебе подводить не будет!

Но ни Брежнев, ни Подгорный в услугах такого рода и не нуждались. И потому, что были непревзойдёнными мастерами по части охоты на крупную дичь: у каждого было и время, и место для того, чтобы набраться опыта и отточить мастерство. И потому, что такие «подставы» унижали их охотничье достоинство. Однажды не в меру услужливые люди хотели помочь Леониду Ильичу добыть кабана. Так обычно мягкий Брежнев «отклонил помощь» таким отборным матом, что бедолаг едва не хватил удар. Пришлось даже вызывать медсестру из завидовского медпункта…

Сегодня охота была удачной: уплаченные за лицензии деньги не пропали даром. В охотничьем домике выпили по рюмочке коньяку: ни Леонид Ильич, ни Николай Викторович не имели склонности к «зелёному змию». И в отличие от Никиты Сергеевича, оба предпочитали водке хороший марочный коньяк. Но рюмка, максимум две, были пределом, что для одного, что для другого: каждый «знал свою норму». При этом и Брежнев, и Подгорный меньше всего руководствовались «зам`очными соображениями для языка»: не пили – и всё тут.

– Вот заметь, Николай Викторович…

Брежнев, как бы невзначай перешёл на «ты»: былые попытки «сократить дистанцию» успеха не имели. Ну не будешь же в оправдание «тыканья» ссылаться на то, что в партии – «все друг другу – товарищи и даже братья»!

– …сколько в Президиуме наших с тобой соратников по охоте на крупную дичь: Митя Полянский, Митя Устинов, Кирилл Мазуров, Гена Воронов, Андрей Кириленко, Витя Гришин, Васо Мжаванадзе. Почти весь состав Президиума!

– Один Никита Сергеевич стоит особняком! – запустил «пробный шар» Подгорный, искоса уставившись на Брежнева испытующим взглядом. – Выпадает из дружных рядов!

Леонид Ильич усмехнулся.

– И не только по части охоты…

Это было сказано настолько многозначительно, что Подгорный мог «законно» похвалить себя за «меткость». Он тут же насторожился – даже уши поджал, словно охотничья собака, почуявшая дичь. Но его ждало разочарование: продолжения не последовало. Леонид Ильич был великим мастером по части «обработки» кадров. Он всё делал, не спеша и основательно. «Товарищу надлежит дозреть!» Именно таким принципом он руководствовался в кадровой работе. «Дозревать» надлежало до всего – и в самом широком диапазоне: от серьёзного разговора – до соучастия и кресла. Всё это – в зависимости от ситуации и «состояния объекта».

Вот и сейчас Леонид Ильич не спешил форсировать события. Он только «бросил наживку» и стал наблюдать за тем, насколько основательно Подгорный её «заглатывает». Но «подсекать»» сегодня он и не собирался: пусть Коля «зацепится» покрепче. Чтобы уже «не сорваться».

С тем и расстались. До следующей субботы. Можно было, конечно, приехать и раньше: на неделе-то – не один разрешённый для охоты день. Но работы навалилось – хоть отбавляй. Да и Хрущёв, узнай о том, что его соратники стали «человеком с ружьём» посреди «трудовой» недели, явно не пришёл бы в восторг от такого известия. И причиной тому было бы совсем не нарушение ими трудовой дисциплины…

Всю неделю Николай Викторович изнывал от нетерпения. И не жажда охоты была тому причиной. В лучшем случае, она являлась причиной второй очереди. А главенствовало другое, более сильное, основание: очень, уж, ему хотелось услышать из уст Брежнева продолжение того, что было недосказано в тот выходной. Он не сомневался в том, что «продолжение следует». Один тот факт, что они впервые были в Завидово вдвоём, говорил о многом – даже молча. Ведь все прежние выезды происходили «в расширенном составе» и под непременным руководством «главного охотника страны» Никиты Сергеевича.

В пятницу вечером Николай Викторович позвонил Леониду Ильичу. Сам позвонил. И не только потому, что извёлся ожиданием. Имелась причина и посерьёзней: третьего дня ему пришлось в очередной раз «претерпеть» от Хрущёва. Да ещё – «по линии сельского хозяйства». Когда Николай Викторович сказал, что закупка хлеба за границей – это удар по авторитету Советской власти, Хрущёв вспылил:

– Вы на что намекаете?

– Упаси, Боже: ни на что!

На всякий случай Николай Викторович даже занёс руку для «осенения крестом». Но даже Господь не смог предотвратить гнева Никиты Сергеевича и излияния его на голову секретаря ЦК. Хрущёв «завелся с полуоборота». Даже в совершенно невинном – и совершенно искреннем – «Упаси, Боже!» он расслышал то, чего там и не было: подтекст.

– Может быть, Вам не нравится и линия партии на обеспечение кормами животноводства?

И тут, словно чёрт дёрнул Подгорного. Нет бы промолчать! Да и сказал-то всего очередной дифирамб! Без задней мысли!

– Ну, это, прежде всего – Ваша линия, Никита Сергеевич. Вам принадлежит основная заслуга в культивировании столь ценной кормовой культуры, как кукуруза.

Стерпеть такое было выше сил Хрущёва! Четыре оскорбительных выпада за несколько секунд: «Ваша линия», «основная заслуга», «культивирование», «ценная кормовая культура»! В каждом слове Хрущёву чудился издевательский намёк.

И буря, разумеется, «не задержалась в пути». Никита Сергеевич орал – в том числе и матом – что он действительно вынужден брать на себя всю ответственность, потому, что один только он и работает. А все остальные – бездельники и тунеядцы! А Подгорный идёт неверной тропой охальников, вроде Брежнева и Игнатова!

Под конец истерического монолога, Никита Сергеевич, обдав Николая Викторовича изрядной порцией слюны, недвусмысленно предрёк будущее:

– С одним я разделался – разделаюсь, придёт время, и с другим…

В отличие от катренов Нострадамуса, этому предсказанию можно было верить. Всего двумя годами раньше Игнатов не только не был избран в Президиум ЦК, но и оказался перемещён с поста секретаря ЦК на скромный, ничего не значащий, де-факто церемониальный пост Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР. А ведь какие у него были амбиции! Какие планы!

Быстренько вспомянув прошлое, Николай Викторович честно облился потом, и начал отступать к двери. Уже в спину он получил от Хрущёва «на дорожку»:

– Кукуруза тут ни при чём! Всё дело – в людях, в структуре! Надо будет заняться структурой! Ох, надо! Совсем распустились! Распоясались!

«Заниматься структурой» было любимым делом Никиты Сергеевича – неважно, о какого рода «структуре» шла речь…

– Ну, что, Леонид Ильич: не передумал?

Вопрос прозвучал настолько двусмысленно – и в то же время настолько однозначно, что Брежнев усмехнулся. Но формулировка не была следствием косноязычия Подгорного: сказал то, что думал, и то, что хотел сказать. Николай Викторович, хоть и был известным грубияном, мог выразить собственные мысли не только в нецензурной форме.

– Да нет, не передумал. Место встречи изменить нельзя.

– Ну, тогда до встречи, Леонид Ильич! На «месте встречи»…