Читать книгу Эффект Бандерлогов - Александр Дав - Страница 8

Она родилась в семье, где не знали, что есть можно из отдельных тарелок и пользоваться не только ложкой. Мать приехала из-под Рязани, работала всю жизнь уборщицей. Отец – пил и умер рано, не дожив до счастливых дней, когда водка продаётся везде и круглосуточно. Природа наградила её статью, привлекательностью и хитреньким умением дружить со всеми, словно не замечая людских пороков и гадостей, которые преподносят ей знакомые. Простую житейскую истину – «друзей много не может быть», она понимала, как «много друзей не бывает». Страсть к мужскому полу, а скорее жадность ко всему чужому, в данном случае к мужикам, делала жизнь насыщенной романчиками, более похожими на периодические случки. Стоило мужику хоть раз с ней заговорить – и он уже гарантированно с ней переспит, а потом, хоть через год стоило переспавшему позвонить, и она уже готова к встрече, не вспоминая причину расставания и не имея обиды за долгое молчание. Порой окружающие удивлялись, как видная и красивая женщина общается с никчемными, несостоявшимися лодырями и неудачниками, да ещё с непрезентабельной внешностью. Удивлялись не все.

Мужчины, добившиеся положения и имеющие статус (негласный) «завидных», считали неприличным общаться с ней. Но тайно, иногда – общались. Быть очередным «одним из многих», хоть и с красивой бабой, нормальный мужик себе не позволит. Если изредка, в силу каких-то причин, и случались у неё такие мужики, то продолжения такие отношения не имели. Однако Люба пользовалась знакомством и могла иногда попросить одного из случайных «бывших» об одолжении. Помогали. Не желали огласки, видимо, имеющегося факта в их биографии. Подруги тоже любили общаться с ней в «полноги». Но это не помешало ей переспать, хоть по разу, со всеми их мужьями.

Работы толком не имела никогда. Перебивалась временными заработками. В девяностые немного «челночила». Но малоуспешно. Позже торговала, перекупая и продавая. Но, странное дело, была всегда при каких-то доходах. Откуда? Никто не знал. Ходили слухи о её покровителе, которого якобы видели один раз с ней в одном дорогом ресторане. Очень взрослый и серьёзный господин. Но то всё слухи…

Высокая блондинка с тёмными огромными глазами, она излучала вульгарную похоть, хотя и не всегда это осознавая. При детальном рассмотрении легко было заметить и неправильные, почти мужские крупные черты лица, и некрасивые «уши» по бокам бёдер. Но в целом она воспринималась большой и красивой, а точнее, заметной и яркой. Звали её Любовь Кравцова. Отчеством не пользовалась, может потому, что имя отца не очень ей нравилось: Савелий. Любовь Савельевна – не очень звучно, по её мнению, хотя, по мнению других – очень даже «аппетитно» и экстравагантно. Но на вкус и цвет…

Её многочисленные партнёры называли её то Любашей, то Любаней. Иногда Любкой. Многие просто – Люб, или ещё проще – «эта». Вообще, когда о человеке говорят «эта», звучит обидно унизительно, но и подчёркивает самобытность и известность того, о ком идёт речь. Ну, допустим, в определённой компании зашёл разговор. Один говорит: «Вчера был у Этой…» И всем, без лишних слов ясно, о ком речь. Она не сильно скрывала свои многочисленные связи. Мужчины, делившие с ней в разное время любовное ложе, догадывались друг о друге. Люба же умела всё обставить так, что каждый считал другого рогоносцем, чувствуя себя главным любовником. Денег они ей почти никогда не давали, но она крутилась и жила довольно безбедно, подрабатывая частным маклерством и посредническими услугами, пользуясь многочисленными связями и знакомствами. Везде – своя баба в доску. И в пьянке, и в работе. Жила она в маленькой квартирке, но недалеко от центра. Ездила на старом «Пежо», а чаще общественным транспортом, используя время проезда для очередного знакомства с представителями… чуть было не сказал «сильного пола». Скорее, не сильного, а «сального». Вот и в тот день высокая сексапильная блондинка вышла на станции метро «Таганская» и, сверкая радостными глазами, шла, высоко держа голову и играя холёным тугим крупом под плотно облегающей формы юбкой. Последний любовник исчез, не найдя оправданий своему поступку. Даже не позвонил. Любаня две недели маялась одна, и её эгоистичное «я» жаждало новых отношений или новых ощущений, а неуёмная натура – горячих впечатлений. А скорее, удовольствия от того, что украла у другой, которой мужик принадлежит. Она шарила глазами, ища взгляда мужчин везде: сидя в вагоне метро, стоя в очереди за колбасой или заправляясь бензином на бензоколонке. Пока – голяк! Не клюют. Она старела, плохо замечая это. Поэтому объясняла себе уменьшение числа любовников простыми женскими доводами. «Мужики в Москве перевелись, а оставшиеся выродились. Ну, ладно, альфонсы, а то ведь и эти – то пьют, то под «хвост» балуются. Называют себя загадочно «нетрадиционными изгоями». Эдакие – непризнанные «гении голубого секса и неординарные личности, непонятые гопниками и снобами средь «постсовдеповского» закомплексованного люда». Те мужики, кто получше – заняты. Имеют помимо жены любовницу, иногда не одну, или кучу домашних – дочерей, сестёр, мам, тёщ и всякого другого «нашейного» бабьего стада. Не подступится! Заклюют! Но сегодня Люба решила – во что бы то ни стало закадрить хоть какого мужичонку. Не для души, так – «на раз-два».

Вообще всем окружающим трудно было дать объяснение такому поведению странной блондинки. Она была лёгкой в общении, острой на язык, страстной в постели и немного загадочной. Проявлялась эта загадочность в её периодическом исчезновении куда-то «по делам». В каких-то ночных звонках «одного знакомого». В странной серьёзной задумчивости, когда никто не смотрит. Что-то скрывалось за этим большим и развратным творением природы. Какая-то неуловимая чёрточка ответственности за происходящее. Никто до конца не мог её раскрыть. Её – Любу Кравцову, всеобщую знакомую и всеобщую любовницу. Она что-то писала иногда на своём компьютере, улыбаясь при этом с явным злым сарказмом. Часто зачищала компьютер, стирая всё, что было ранее в его памяти. Но эти маленькие странности были никому не известны.

Сегодня, переходя улицу у театра, Люба случайно столкнулась с молодым человеком. Точнее, он сам, неуклюже лавируя среди людей, задевая всех своим портфелем, врезался в Любашу, уронил очки, наступил на них, долго извинялся, краснея и заикаясь, а потом, присмотревшись и увидев красивую женщину – совсем потерял дар речи.

– Ну, – Люба, язвительно улыбаясь, искала черты привлекательности в ботанике, вытиравшем стёкла поднятых с асфальта треснувших очков. «Рослый, молодой, не жирный – это плюс. Тютя, размазня, нищий, судя по одежде и особенно обуви, – это минус».

– Что, простите? – он, наконец, напялил на нос перекосившиеся очки.

– Вы нарочно, или так, от задумчивости? – «А он всё-таки ничего. Наверно, и в штанах кое-что имеется». – Я, видите ли, шёл…

– Шёл, он, видите ли. И чуть не сшиб под троллейбус бедную девушку. – «Очень даже ничего!»

– Простите, задумался… простите.

– Ну, и чего стоим? Помогите дойти до скамейки. Я ногу ушибла, – соврала Люба и захромала, придерживаемая неуклюжим молодым человеком. – И как нас зовут? – девушка кокетничала, но придерживавший её парень не замечал этого.

– Кого «нас»? – молодой человек недоумённо посмотрел по сторонам.

– Вот балда. Нас это значит вас. Неужели не понятно? – Ну… Понятно… конечно, теперь понятно, – парень оправил пиджачишко, явно не по росту, и представился, поправив пальцем очки на переносице:

– Рома… Э… Роман Зюлькинд, – и добавил, явно нервничая: —К вашим услугам, – лицо его сделалось красным, а глаза смотрели на обувь.

– Зюлькин? – Люба не сдержала смех.

– Зюлькинд… Фамилия.

– Интер-ресная фамилия. Швед?

– Кто?

– Ты. Швед? С такой-то фамилией.

– Я гражданин России… но… если честно, то да… я… еврей… – Рома краснел и пыхтел. Ему явно понравилась высокая блондинка. Он не знал, как себя вести, но и не пытался уйти. Да ему бы и не позволили.

– Ну, что ж, Рома Зюлькин…

– Зюлькинд, – поправил он Любу.

– Мне больше ндравится Зюлькин, – дама подмигнула Роме большим ярко накрашенным глазом и звонко засмеялась. Придётся тебе проводить даму до дому. А?

Рома совсем растерялся, поёжился, опять поправил кривые от падения очки и мямлил что-то про аквариумы, работу и вообще…

– Никаких отговорок. Натворил – отвечай.

– Понял, – он привык подчиняться. Ему нравилось, когда дают задание, а он уж выполняет, не совсем и далеко не всегда задумываясь, зачем.

Через полчаса Рома, сидя за столом у Любы дома, прихлёбывал сухое вино и закусывал бутербродом с сырокопчёной колбасой, что малосочетаемо, но вкусно. Люба, в хорошем расположении духа, кружила вокруг и предлагала новому другу то выпивку, то закуску, не забывая при этом весьма откровенно прислоняться упругим бюстом к Роминому плечу, отчего Зюлькинд краснел и не мог проглотить кусок.

– Так, говоришь, за рыбками присматриваешь?

– Нет. Ну, в общем – да… Но не присматриваю, а как бы это… Провожу наблюдения и вывел интересную теорию и закономерность. Так называемый рыбий мир, простите за не совсем уместное сравнение. Похож очень на наш… ну человеческий. То есть, – он зажмурился, замотал головой, – нет, не совсем так. Просто многие законы, или условности нашего сосуществования очень сходны с их, рыбьим социумом! Представляете?

– Ой! Удивил бабу толстым хреном! Я давно знаю – люди как звери. А рыбы? Те же звери. Вон у нас в деревне, когда к бабке еду. Да что ты! В стаде коров, ещё одно там осталось в агрохолдинге. Такие законы. Ого! Есть и вожак, и приближённые тёлочки, и смотрящие и… короче – как у нас. Тоже мне, открытие сделал.

– Да, Люба! – вздохнул Роман. – Я знаю, порой народная мудрость и наблюдательность могут привести к замечательным открытиям, – он захмелел, и ему было хорошо.

– Эти открытия каждый пацан в деревне знает. А вот бычков племенных – маловато, – девушка вздохнула. – Как и у нас… – И она погладила Зюлькинда по ноге выше колена…

Многое что мог себе представить Рома Зюлькинд в этой жизни. С фантазией у него было в порядке. Но такого! Он лежал голый на большой кровати и смотрел в потолок, соображая – в раю он или ещё на земле. Мама не рассказывала ему, читая Агнию Барто и Чуковского, что есть женщины которым «это» нравится. Рома был искренне уверен, что всем женщинам противна даже мысль об «этом». Он тайно, запершись в туалете, листал затёртые глянцевые журналы, наводнившие одну шестую часть суши в девяностые, и проповедовавшие свободные отношения, отвлекая жителей разорённой страны от повседневных невзгод. На листах журналов красовались дамы в таких позах и с такими формами, что Рома не мог уснуть. Позже, уже в двухтысячных, он, ещё совсем пацан, экономя на всём, включая еду, купил видеомагнитофон, и, застывшие глянцевые картинки ожили, лая на немецком языке и возбуждая молодой организм вздохами, криками и откровенными сценами ожившей Камасутры. Потом интернет с его вседозволенностью. Но то журналы и фильмы, да ещё западные. А тут вдруг такое и наяву! Люба была великолепной любовницей – и это во-вторых, а во-первых, Рома не знал, что он сам на всё происшедшее здесь только что способен. Да, откровенно, сравнивать было не с чем. Любаня стала его первой женщиной. Он лежал и твёрдо решил – женюсь! Люба плескалась в душе и, улыбаясь своему отражению в зеркале во всю дверь, удивлённо кивала головой. «Надо же. Такой тютя, а каков кобелино! Надо запрягать, пока в свободном выпасе. Если не врёт, конечно!»

Рома слышал звонок своего мобильника, но не мог сообразить, что за звуки. Он ещё полностью не отошёл от всего. Люба выглянула из ванной:

– Кажись, звонит! У тебя, наверное… Э-эй… Ты не помер от напруги?

Зюлькинд огляделся, стыдливо, как бы опомнившись, прикрылся простынёй и спешно стал искать трубку.

– Ало… Кто-кто?.. А, Катя…

– Какая это там Катя, – улыбаясь, но изображая ревность, подошла к нему Люба.

– Да, Катя, я всё, как ты просила… да… и захлопнул, и проверил, – Роман, прикрывая одной рукой ухо, отвечал девушке, не обращая внимания на Любу. – Там ключ валялся, так я на комод его… Хорошо.

Люба смотрела на меняющегося в лице парня и хмурилась.

– Катя, говоришь. Ну, ну, – и, улыбаясь, шлёпнула его подушкой по темечку. – Какая это сучка Катя тебя охмурила? – шутливо, но грозно приговаривала Люба и долбила Рому по башке подушкой. Он отбивался не совсем успешно и оправдывался, рассказывая сбивчиво про домработницу в квартире, где он следит за аквариумом.

– Так она не того? – Люба показала жестом, что подразумевает под словом «того», ударив ладошкой поверх кулака.

– Нет, конечно, не того-этого, – бурчал Зюлькинд, пытаясь найти трусы среди постели.

– Живи пока, – Люба отбросила подушку и, сладко потянувшись, швырнула Роме его трусы прямо в лицо:

– На, а то застудишь своего полицая.

– Почему поли… я… собственно… не сердитесь… Хотел предложить вам, то есть тебе… я хочу…

– Ну, рожай! – Люба стояла на кровати, на коленях уперев руки в бока. Она была красива и сильна. Тугие налитые бёдра, небольшой упругий животик и грудь! О, это была действительно грудь. Причём нигде ни грамма силикона!

– Да… наверное, конечно, не вовремя… – Рома натягивал трусы и одновременно пытался надеть очки, что естественно не получалось. Он запутался в своих ногах, уронил очки и, наконец, пробурчал:

– Я хотел… то есть хочу… предложить вам руку и, так сказать, сердце…

Девушка тряхнула густой прядью белой гривы и, прикусив нижнюю губу, явно сдерживала смех:

– Я у тебя первая?

– Ну… в какой то мере, если не считать… но там только поцелуи… Да… – Рома, наконец, напялил трусы и теперь предстал перед ней нашкодившим ребёнком, которого мамка застукала за рукоблудием…

– Позвони мне завтра, – абсолютно серьёзно, с грустинкой ответила девушка, и ушла в ванную.