Читать книгу Элен и Мистер Потрясение - Александр Дего - Страница 1

"Восторг подобен намеку, посылающему, отсылающему, зовущему."

М. Хайдеггер

Моей Элен

Глава 1. Странные дела

По середине Бродвея стоит красный вельветовый диван, а на нем сплю я, абсолютно ногая. Лишь любимая вязанная шапка, да полосатый шарф бестолково устроились на моей шее и макушке. Волосы неожиданно двухцветные, платиновые и кукольно рыжие. Длинные пряди немного прикрывают мою грудь. Холода я не чувствую, хотя прохожие вокруг кутаются в осенние куртки и плащи. В Нью-Йорке, видимо, конец ноября.

– Последний день перед нырком в зиму, – проноситься у меня в голове. Сквозь дрему слышу гул метро и звуки, открывающихся дверей. Еще различаю голоса туристов, судя по всему из Японии, они бесконечно щелкают своими фотоаппаратами и что-то громко обсуждают. Через закрытые веки пробиваются блики.

– Откуда взялись эти назойливые разноцветные пятна? – прикидываю я, стараясь посильнее зажмуриться, – похоже, это яркие рекламы Таймс Сквер мешают мне спать. Сон понемного отступаете, я боязливо открываю глаза, и вдали начинает мельтешить, размытая фигура, продавца хот-догов, который выставляет бутылки с кетчупом и горчицей на узкий прилавок. Мимо его киоска, проливая свой кофе из бумажного стаканчика, пробегает, с трудом различимый мужчина в бежевом пальто.

– Не к добру эта спешка, – предвижу я неизбежное, и уже через секунду, несчастный спотыкается о забытый портфель и бесшумно валиться с ног на мокром от дождя тротуаре. Он что-то странное лепечет высоким голосом. Поднимаюсь с желанием помочь бедолаге, но тот спешно вскакивает и убегает прочь, скрываясь в вестибюле пятизвездочного отеля по-соседству.

– Элен, признай, все вокруг очень странно и, заметь, здесь никто не глазеет на сумасшедшую, прогуливающуюся голышом посреди Манхеттена, – меня одолевает нездоровое любопытство. – Но самое интересное, что же скрывает этот загадочный кейсе?

Крадусь к черному дипломату с нарастающим волнением. Затем приседаю и ввожу комбинацию из трех цифр. Замок послушно поддается и я вынимаю, лежащий на дне портфеля небольшой сверток с гипсовой фигуркой девушки. Внезапно, все вокруг замирает и какая-то невидимая сила отбрасывает грациозную статуэтку, а я оборачиваюсь и замираю от страха, понимая, что прямиком на меня несется огромный бык.

* * *

Раздался приветственный гудок локомотива, в приоткрытое окно повеяло утренней прохладой, а странные грезы вмиг улетучились. Протерев глаза, я не сразу решила выбраться из своей теплой постели, но собравшись вскочила, сбросив одеяло на пол, натянула любимые джинсовые шорты и немного растянутую футболку, украшенную на груди цветочным орнаментом, в центре которого красовалось беззаботное лицо, белокурой хиппи с пухлыми губами и длинными ресницами вокруг, застывших капелек голубых глаз. Не без труда, забравшись на край стола, и опустив стекло, я высунула голову наружу, чтобы все еще сонной кожей ощутить мятную свежесть чистого средиземноморского воздуха. Это был тот чудный час, когда на величественном небосводе кое-где искрятся звезды, а дремлющее солнце лишь собирается штурмовать горизонт.

Наш состав мерно чеканил шаг, извиваясь, ныряя в устланные туманом ложбинки и вновь, забираясь на поросшие густой травой невысокие холмы. Убаюкивающий стук колес смешивался с негромкими голосами уже проснувшихся пассажиров, а когда туман рассеивался, в просветах виднелись живописные крыши крохотного городка на юге Франции. Черепичные, металлические, покатые и кое-где волнистые, впитавшие мудрость миллиона дождей причудливые полотна крыш переливались мириадами оттенков. Бирюзовые, лиловые, золотистые, сиреневые, медово желтые и темно коричневые, смазанные утренней дымкой, они простирались ажурными рядами от горы Монтино до залива «Влюбленных». Тонтескье был незабываем в этот предрассветный час.

Почему бухта называлась именно так, наверняка, никто не знал, но у местных жителей ходила красивая легенда о влюбленном капитане в золотом мундире, приходившем на своем корабле каждый вечер к берегам Тонтескье, в надежде встретить незнакомку, укравшую на веки его пылкое сердце. Случилось это много лет тому назад в одно воскресное утро, когда двадцатилетний юноша впервые увидел возле таверны старика Джузеппе загадочную девушку. Копны ее светлых волос растрепал проныра ветер, и бедняжка пыталась их уложить. Покоренный ее изяществом он замер на палубе, моля судьбу хотя бы на миг увидеть лицо очаровательной незнакомки, но увы, порывы ветра уносили бригантину прочь от берега, а точеная фигурка в белом платье постепенно скрылась из виду. Поборов стихию и вернувшись к причалу, молодой Жером отыскал хозяина таверны, однако, старик почти ничего не знал о девушке, появившейся в городе пару недель назад.

– Она частенько захаживала на ужин, но сегодня пташка упорхнула, сказав, что ей нужно срочно уезжать. Ни своего имени, ни места куда отправляется она не назвала, лишь записала рецепт моего фирменного «Крок месье с маринованными артишоками», – хмыкнул Джузеппе, в добрых глазах которого читалась стариковская печаль, – а я ведь держал его в тайне почти уж сорок лет, а ей не смог отказать. Да-а, – протянул он, – таких красавец я еще не видывал.

После этих слов взгляд капитана скользнул в угол зала, где на полу, под небольшим столиком одиноко поблескивала брошь в виде алого бутона розы.

– Наверняка это ее! – воскликнул он, не мешкая рванув за находкой. – Она обязательно вернется, а я буду ждать ее, вглядываясь в звезды, вслушиваясь в шум ветра без устали и сомнений, пусть даже целую вечность.

* * *

– О, боже, какая безрассудная вера в мечту, – сказала я, забравшись обратно в купе и поправляя занавески, – но такая трепетная, щемящая сердце.

– А, ты об этом странном капитане, потерявшем голову из-за таинственной девицы, лицо которой, он даже не рассмотрел? – ужалила скептицизмом Софи, моя соседка по купе, с которой мы успели подружиться, весело проводя время в дороге, обсуждая новые книги и старых любовников. Эта острая на язык, двадцати семи летняя брюнетка была девушкой видной, опрятной, подтянутой и интеллектуально одаренной. Пытливые карие глаза, крупные черты лица и излишне откровенное декольте гармонично дополняли ее провокационный образ и строптивый нрав.

– О нем, – подтвердив догадки приятельницы, я плюхнулась на свое место и выдохнула. – Жаль, только, что влюбленные так и не встретились.

Софи достала из вороха вещей, скопившихся на складном столике у кона, жевательную резинку, криво улыбнулась и точным броском отправила ее в свой приоткрытый рот. В купе запахло клубникой.

– Не бери в голову, Эл, это же басня чистой воды, – старательно разжевывая ягодную пластинку, буркнула она, – очередная замануха для наивных туристов, да и то не рабочая. Понимаешь, в городке отгрохали шикарный вокзал, надеясь на приток отдыхающих, а народу как не было, так и нет.

Все лавры у Сен-Тропе, Канн и Ниццы. Властям ведь невдомек, что продвинутой молодежи не светит добираться в эту замшелую глухомань, без хороших гостиниц, клубов, бутиков и баров. Этой новой беззаботной нации веселых транжир охота свинтить на Майорку, Сицилию или развратный Санторини, – деловито закинув ногу на ногу, рассуждала Софи. – А при въезде хорошо бы рекламку повесить, мол, внимание, целомудренное захолустье на пляжах которого, даже не думайте появляться без лифчика. И никакими романтическим байкам не под силу сделать популярным это место.

– Дядя Лукас всегда говорит: «Отправляйся в те места, где ты чувствуешь себя по настоящему живой», – после пылкой тирады Софи, мне захотелось ввязаться в спор и отстоять женское право на сентиментальность, а заодно подискутировать о праве маленького городка оставаться нравственным и уютным, не поддаваясь напору вездесущих нонконформистов, не смотря не то, что я и себя относила к последним. Однако, утренняя безмятежность за окном располагала к исключительному спокойствию.

– Пойми, Софи, – начала я, собирая журналы и книги, разбросанные на полу, – иногда, мне хочется просто поверить в красивую сказку, нарочно обмануться, пригладить реальность так сказать. Осмотрись, в наше время унылых скептиков, истинных романтиков становится невыносимо мало.

– Да, да-а, – протянула она безразлично, – это крайне невыносимо, – передавая мой старенький плеер тонкими руками, – задумчивая Софи отмахнулась от темы. – Возвращаю в целости и сохранности, моя хорошенькая пуританка, но вот батарейки, кажется, окончательно разрядились, прости, с меня мартини и еще кое-что.

Острая на язык Софи имела крайне критическое отношение к окружающей действительности. Эта целеустремленная и решительная представительница якобы слабого пола могла рассмешить, отрезвить, оскорбить и снова влюбить в себя любого собеседника в один момент. Софи относилась к редкому типу людей, моментально заполняющих все пространство вокруг.

– В качестве моральной компенсации, держи бесценную вещь, – торопливо проверив карманы джинсов, Софи принялась за дорожную сумку, но и там ничего не обнаружилось. – Сейчас только найду, куда же я ее засунула, – на крючке у двери висела светло голубая с белыми полосками по манжетам спортивная куртка, в капюшоне которой и был найден мой подарок. Это была совершенно обычная аудиокассета, на которой мелким шрифтом было что-то начеркано темно-синей шариковой ручкой.

– “Сайд би. Артист: «Мадонна». Тайтл: «Лайк э вирджин». Мастер тейп копи”, – прочла Софи по-английски с диким акцентом и, восторженно выгнула брови. – Ну, что, я тебя впечатлила?

Увидев мое растерянное выражение лица, Софи нахмурилась.

– Ты вообще не в теме? – добавила она, сделав существенную паузу в надежде услышать мои оправдания.

– Обманывать не стану, я понятие не имею кто эта Мадонна, – призналась я и застыла с дурацкой улыбкой на лице.

– Режешь без анестезии! – запричитала Софи. – Ты не знаешь Мадонну, может быть и Боб Дилан прошел мимо тебя?

– Обижаешь, – запротестовала я и важно добавила в конце, – конечно знаю, отличный актер!

– Что-о-о? – взвыла подруга, вытаращив глаза, а затем нервно закурила.

– Не волнуйся, это просто невинная шутка, чтобы успокоить твое поднявшееся давление. Смотри как вспыхнули твои щеки.

– Убедительно, – сделав презрительную гримасу Софи выпустила на свободу белое кольцо сигаретного дыма, – ну ты и за…, га…, шпилька, подколола меня занимательно.

Мы рассмеялись, а я пересела к подруге, и по-дружески обняла ее за плечи.

– Откровенно говоря, милая Софи, мне больше всего симпатичны люди цепкие, впитывающие, люди – стержни, собирающие вокруг своей яркой индивидуальности миллионы поклонников. Уверена Мадонна одарена талантом и окажется такой же значимой фигурой, как и Дилан. А в моем случае все не так катастрофически, как могло тебе показаться. Просто последние пол года выдались на редкость безумными. Бесконечные занятия и экзамены, затем внезапное предложение поработать в Нью-Йорке в абсолютно новой для меня сфере, и последовавший резкий и скомканный переезд в Штаты. Я не успевала следить за новостями, не смотрела кино и забывала о днях рождениях друзей. К моему стыду, я всего неделю назад узнала, что «Язык нежности» взял пять Оскаров и все нормальные люди уже пересмотрели его по несколько раз.

– Большое разочарование! – понизила голос Софи и ее беглый взгляд скользнул мне под майку. Обычно, так поступают мужчины, когда наивная особа забывшись, случайно наклоняется больше дозволенного и растянутый воротник предательски открывает вид на соблазнительный рельеф женской груди. Случайность, – пронеслось у меня в голове.

– Прости?

– Большое разочарование, – повторила брюнетка, поправляя челку, – фильм, который был в нескольких номинациях, но так и не получил ни одной позолочено лысой статуэтки. И большое огорчение ждет, спящих в соседнем купе мужчин, поскольку не найти большего греха, чем сдерживания чувств.

– Ладно, теперь слушай, – затушив сигарету, Софи откашлялась, расправила плечи и неожиданно запела сильным голосом.

– Я выбралась из бескрайней пустыни.

Не знаю, как, но мне это удалось.

Я не понимала, насколько заблудшей была,

Пока не встретила тебя.

Хлоп – хлоп – хлоп

Выдавали ровный ритм ладони Софи.

Хлоп – хлоп – хлоп

Аккомпанировала я в такт, солирующей в пять утра, абсолютно безрассудной компаньонке, которая была по-настоящему очаровательна в этот момент.

– Как девственница,

Которая впервые оказывается в объятиях мужчины…,

Я чувствую себя девственницей,

Когда наши сердца бьются вместе.

– Ну, же все вместе! Как девственница, которая впервые оказывается в объятиях мужчины…

Спереди за фанерной стеной раздались восторженные возгласы. Мы засмеялись и поблагодарили слушателей, после чего румяное лицо отчаянной вокалистки выказало удивительную серьезность и Софи перешла на шепот.

– Узкий круг преуспевших в музыкальной индустрии людей полагает, что после выхода этой песни, Мадонна станет потрясением для мировой сцены. Секс иконой, поп иконой, иконой феминизма, она понесет наш гордых флаг. Она станет яркой сенсацией, настоящей бомбой, взрывающей мозги сумасбродным тинейджерам аккурат после провокационного выступления по ящику этой осенью. Так что, шутница, у тебя в руках не просто будущий мировой хит, а снаряд замедленного действия, и ты услышишь его непрерывное тиканье намного раньше остальных, – не дав, раскрыть и рта, Софи придвинулась ко мне вызывающе близко, прижавшись упругой грудью к моему плечу, а затем, соприкасаясь влажными и немного прохладными губами с мочкой моего правого уха, продолжила еле слышно.

– Но, если в звукозаписывающей компании узнают, что Ник тайно переслал мне эту копию, нас ждет полный крах. Понимаешь? Поэтому, все должно остаться между нами, – закончив щекотать мою разволновавшуюся шею своими волосами, Софи резко поднялась и с довольной улыбкой      выпустила изо рта огромный розовый шар жевательной резинки.

– Любая тайна – есть субстанция притягательная, волнующая, немного возбуждающая, да?

– Да, материя непривычная, но, ты права, ощущения приятная, – согласилась я, и тут же ужаснулась сказанному, поскольку Софи могла принять эти слова за мое одобрение ее странному поведению. – У меня нет порочной привычки выдавать секреты, уверяю, все останется между нами. Затем моя рука нырнула на дно своего рюкзака, в надежде выловить что-то стоящее, и пальцы моментально наткнулась на холодное стекло небольшого флакона.

– А, эта скромная вещица для тебя. Владелец компании выпустил эти духи ограниченным тиражом и дарит его лишь своим друзья. С господином Дире, я лично не знакома, но по словам моей ослепительной и всезнающей кузины Мии, он представитель уважаемой династия французских парфюмеров. Кстати, как мне показалось, этот достойный аромат соткан из противоположностей, в начале терпкий, дерзкий, а чуть позже чувственный, дурманящий. Должна отметить, очень похож на тебя.

– Что? – глаза Софи округлились, едва она прочла этикету, – «Bouleversement» (пер.«Потрясение») ты верно сошла с ума в этом поезде? Или это морской воздух так на тебя подействовал. Это же стоит целое состояние. Мне год нужно вкалывать, чтобы купить только колпачок от этой склянки, и то, никто его мне не продаст. Так что уволь и убери эту роскошь обратно туда, где ей место.

– Никаких возражений. Не забывай, у меня есть связи, так что я себе еще раздобуду новое «Потрясение».

От переизбытка чувств на глазах Софи выступили слезы, она сжала в руках флакон и обхватив мою талию, прижалась бедрами и поцеловала меня в губы. Мои щеки вспыхнули, тело обмякло, от растерянности я не могла пошевелиться. Поцелуй длился несколько секунд после чего она, как ни в чем не бывало, продолжила беседу.

– О, господи, – спохватилась Софи, – старший сын Дире ходит в самых завидных женихах Франции, только забыла его имя, то ли Оливер то ли Оливье, вообщем настоящий красавец, чертовски умен, учтив, галантен, чистокровный аристократ, правда беспощаден к женскому полу, но когда нас это останавливало. Хотя, постой, постой, – наморщив лоб Софи задумалась, – припоминаю, как пару месяцев назад, наткнулась на статью, где обсуждали Дире младшего и вычурную американку. Я так поняла что холостяк предложил руку и сердце этой калифорнийской Барби Мэри Попинс, черт ее подери с розовым зонтиком, а может быть это всего лишь слухи.

– Рада за него, – ответила я, торопливо забрасывая вещи в чемодан. Честно говоря меня мало заботил роман богатой наследницы из Канзаса или Калифорнии, откуда она там была, и по всей вероятности неинтересного, пусть и смазливого фанфарона. Моя голова кипела, пытаясь переварить все, что произошло этим утром у нас с Софи, точнее у нее со мной.

– Ничего удивительного, ты ведь у нас не студентка, а образцовая монашка. Не читаешь желтую прессу, не мечтаешь о принцах, и видимо не пользуешься своей пробудившейся сексуальностью, – смерив меня взглядом, и остановившись на обнаженных ногах, продолжила Софи.

Взглянув на мои далеко не идеальные, неизменно усыпанные мелкими ссадинами и синяками колени, я пожала плечами.

– Я в этом не разбираюсь.

– Вздор, дорогуша, бьюсь об заклад, что едва стоит этому Оноре Дире Оливеру де Бальзаку увидеть тебя, и твоих подружек, так он в миг разорвет помолвку и жениться на тебе. Да, детка, да— издав непристойный возглас, Софи манерно сжала свои груди и мы расхохотались, а монотонный голос из динамика объявил о скором прибытии в место назначения.

– Перестань пошлить, – умоляла я, согнувшись от смеха. – Ты же знаешь, я не такая. С тобой невозможно сосредоточиться, хорошо, что через пятнадцать минут будем в Тонтескье, и я, наконец, избавлюсь от тебя.

– Я не такая сказал краля, вкусив земного рая, на мужика влезая, – радостно вскинула руки Софи, – Да, черт с этими парнями, главное мы добралась. Не забыла, что завтра намечена потрясная пирушка? Жду не дождусь увидеть удивленные физиономии своей родни, когда они узнают о моей свадьбе. Не забудешь начало в семь, ты адрес и телефон точно записала?

– Все здесь, – указала я на мой старенький ежедневник возле кроссовок, – удивительно, что ты выходишь замуж только сейчас, я была уверена, что ты лет с пятнадцати получаешь предложения от бойких, скромных, небритых, гладковыбритых, седовласых, темноволосых, рыжеволосых, элегантных, сексуальных, молодых, и даже старых, порой немного женатых мужчин, сраженных на повал твоим манким телом, и развитым интеллектом.

Атака на Софи ослабила ее защитное поле, вечно сжатая в пружину, она вдруг обмякла, опустила глаза и присела на свое место.

– На самом деле, я очень долгое время была гадким утенком, в моей семье не приветствуются ранние отношения и первый раз я поцеловалась только в двадцать три года, да и сейчас мужчины не особо падки на меня.

Глаза Софи стали влажными.

– Прости, я не хотела тебя расстроить.

– Ничего, ничего, все нормально, – всхлипнула Софи и заревела.

– Мне очень жаль, Софи, глупая зачем я тебе все эту наговорила.

– Ничего, ничего, привыкай к моей восхитительной актерской игре, – выпали с хохотом Софи, тело ее резко оживилось, – а ты, я смотрю доверчивее мужчин, быстро купилась на женские слезы. Повеселила ты меня. По правде говоря, уже в неполные пятнадцать лет я решилась на секс с каким-то парнем на вечернике у друзей, хотя, все таки ухажеров у меня, не так уж и много.

Софи, несомненно, лукавила, ведь стоило ей прикурить сигарету и бросить томный взгляд на мужчину через круглое зеркальце, как наивная жертва оказывалась в ее виртуозно расставленных сетях. О том, что жгучая брюнетка с каре пользуется колоссальным интересом у сильного пола стало ясно еще накануне за ужином. Едва мы появились в вагоне ресторане, как пожилой мужчина, одиноко читающий газету у бара отправил нашему столику бутылочку «Moët & Chandon» с запиской «Самым красивым дамам этого поезда». А спустя минут двадцать случилось происшествие, в котором был замешан изрядно выпивший юноша в клетчатом пиджаке и поддатый бородач. Рыцари круглого стола решили в дуэли на зонтах выиграть право первого танца с Софи.

Допивали вино мы у себя в купе, прибывая, в прекрасном расположении духа. Мы много говорили, пока хмель и сон окончательно нас не подкосили. Из полуночной беседы выяснилось, что Софи уже третий год трудиться на крупную звукозаписывающую компанию, сделав неплохую карьеру, в ее пропитанном тестостерон коллективе. А полтора месяца назад, на одной из очередных презентаций, она с легкостью охмурила приличного, по ее словам, не смотря на его солидное состояние, парня, который сделал ей предложение на Эйфелевой башни спустя каких-то пару свиданий.

– Да, странно и неожиданно, но надо брать от жизни, все, что она предлагает, не так ли? – сказала Софи перед тем как уткнуться лицом в подушку. А теперь она едет в родной Тонтескье, чтобы обрадовать свою многочисленную, семью этой фантастический новостью. По признанию новоиспеченной невесты, стоило ей как-то раз обмолвиться о шкале Кинси*, и в шутку назвать себя троечницей, как ее провинциальные родственники вмиг окрестили ее «несчастьем семьи» и с тех пор с сочувствием смотрели на бедную девочку, испорченную большим городом.

– Эта свадьба должна поставить жирую точку в этой истории, а главное, успокоить родителей, – сказала Софи, приглашая меня на торжественный ужин в честь помолвки с Джозефом в Сен-Тропе. – В субботу вечером на его вилле мы закатим сумасшедшую вечеринку. Главное оденься как можно эффектнее, стразы, мини, мы должны запомниться гостям, – описывала дресс код, изрядно охмелевшая Софи, под стук колес и упреки сонных тетушек из соседнего купе.

––

– Альфред Кинси создал шкалу для измерения континуума сексуальной ориентации от гетеросексуальности до гомосексуальности, где 0 – исключительная гетеросексуальность, а 6 – исключительная гомосексуальность. Люди, которые занимают место от 2 до 4, считаются бисексуалами; они не являются полностью одной крайностью или другой.

Тем временем, нам принесли ароматный чай, непременно рекомендуемым к употреблению во время летнего зноя. Сделав глоток, я недовольно сморщилась и отставила стакан, вспомнив о привычке добродушного проводника добавлять чабреца и «крохотульку коньячку» в чай пассажиров первого класса. Софи же наоборот обожала этот «кошмар» и называла его коктейль «Эффект Модильяни», намекая на художников, творивших в декадентскую эпоху с ее повальным увлечением опиумом и гашишем в богемных кругах.

– Элен, – тараторила Софи, отпивая из стакана, и закуривая сигарету, – нет ничего лучше, чем за один вечер познакомиться со всеми холостяками города. Умение убеждать людей было развито у Софи в вышей степени, ее напору невозможно было противостоять, а факты всегда подкреплялись примерами из жизни. – Меня не покидает ощущение, – с блеском в зрачках продолжила она, – что именно здесь ты встретишь свою настоящую любовь, понимаешь, ту самую. А мои прогнозы всегда верны, детка.

– Надеюсь, этот таинственный незнакомец услышал тебя, – солгала я, поскольку, веры во всякого рода пророчества и предсказания и у меня никогда не водилось. – Случайный курортный романом прекрасно подойдет к моему новому платью, к тому же мне давно пора развеять столичную тоску.

Я беззаботно рассмеялась, не помышляя о грандиозном сценарии уготовленном мне судьбою, и разыгранным, по-началу ничем непримечательным летом 1984 года. Сердечные муки, роковые встречи, внезапные озарения и невероятные приключения ливнем обрушатся на меня, едва я коснусь перрона. Но это все будет чуть позже, а пока, полные надежд и поэтичных мечтаний, с легким волнением в душе, мы прибывали в Тонтескье.

Глава 2. В которой все идет не так, как задумывалось

После полной остановки состава, я выпорхнула под своды центрального вокзала, желая, первым делом, осведомиться у местных всезнаек о наличии прокатных компаний поблизости. Поскольку добираться до имения Бри я вызвалась самостоятельно, на автомобиль возлагались большие надежды.

– Эй, прелестница, не передумала? Мы с Жеромом можем тебя подбросить! – крикнула, убегающая в сторону парковки Софи.

– Спасибо, дорогая, но дальше я своим ходом.

– Va bene, bella! Хорошо, красавица, и не забудь, завтра в семь, ждем тебя!

– Да, да, обязательно буду! – ответила я, но мой голос утонул в галдеже вокзальной публики, стуке колес багажных тележек и мелодичных свистках провожатых. Уже через секунду толпа встречающих, схлестнувшись с армией прибывших, поглотила Софи, как я поглощаю эклеры с утра в своей любимой кофейне “Маленькая парижанка” на Монмартр. В руках я теребила давно опустевшую бутылку «Perrier» и чувствовала, как все сильнее и сильнее жажда одолевает меня на пару с беспокойным желудком, настойчиво требовавшим свой привычный двойной капучино и сэндвич с авокадо, или тофу на худой конец. К моему огорчению, курорт в этот ранний час был все еще скован крепким южным сном. Вынув из кармана припасенное с вечера яблоко, я принялась грызть свой скромный завтрак, с любопытством осматриваясь по сторонам.

Заглянув в маленькое зеркальце, я остатками красной помады украсила губы, и уже было, начав бороться, с застрявшей в несессере расческой, ощутила чей-то пристальный взгляд. Бросив тщетную попытку, привести свои волосы в порядок, и освежив щеки здоровым румянцем, мне захотелось выследить нахала, который устроил эту откровенную визуальную экспансию. Первым бросился в глаза высокий, по-летнему одетый молодой мужчина в узких теннисных шортах и расстегнутой до середины груди рубашки. Он стоял в круглых темных очках, в метрах десяти от выхода, держал в руке небольшую коричневую сумку и курил сигарету. Затем, бросив окурок в урну, он приспустил очки на переносицу, и стал внимательно высматривать кого-то за моей спиной. Изредка, наши глаза встречались, но после этих стычек, незнакомец торопливо переводил взгляд в сторону, как бы говоря: «Ничего личного, вы просто случайно попались мне на глаза.»

Я играла по тем же правилам, рассматривала, то изящные балюстрады, с немного облетевшей краской, то деревянные колонны ручной работы, а в какой-то момент уделила максимум внимания, проходящей мимо пожилой паре с тремя огромными чемоданами, пятью дорожными сумками, кейсом от печатной машинки и футляром с контрабасом. Мне пришлось показательно пересчитать весь их багаж, дирижируя своим указательным пальцем в воздухе, чтобы подчеркнуть свое безразличие к происходящему, а затем, я и вовсе, вернуться к своим делам.

Так ведь бывает, встретишь случайно человека, взглянешь ему в глаза, немного смутишься, потом разволнуешься. Он растворится в толпе, а ты долго еще будешь стоять одиноко, высматривая его светлые локоны вдалеке. И ты уже наивно представляешь его голос, его привычки, запах кожи. Приятное и мучительное чувство одновременно. Я отмахнулась от нахлынувших эмоций и воспоминаний, и машинально, без особого труда высвободила расческу. Я приглаживала непокорные кудри, в то время как, нарастающее любопытство заставило меня вновь покоситься в сторону эффектному незнакомца в надежде рассмотреть его получше. К сожалению или счастью, момент был упущен, и вместо загорелого Адониса на меня иронично смотрел старенький автомат с газировкой.

– Хм, … зато, не умру от жажды, – ободрительным тоном проронила я, но мои слова потревожили, паренька лет девяти, отдыхающего на, и без того неудобной, лавке. Сонный «Том Сойер» неохотно приоткрыл глаз, поправил стопку утренней прессы под своим затылком, а затем громко выдохнул и посильнее надвинул соломенную шляпу на свое измазанное мазутом, и газетной краской милое личико. В то же самое время, мой взор скользил по мраморной стене все выше и выше пока не добрался до восхитительного стеклянного купола в виде зонта. От увиденного у меня закружилась голова, да так, что я чуть было не шлепнулась на спящего воротилу печатного бизнеса.

Железнодорожные вокзалы всегда вызывали во мне неподдельный интерес и восхищение, ведь именно они создают первое, и надолго запоминающееся впечатление о новом месте. Посещая новые города, я могла часами бродить по просторным холлам, делая зарисовки в своем стареньком блокноте. Я усаживалась на лавку в центре зала и просто присматривалась к вокзальной публике, прислушивалась к работе тепловозов, фотографировала голубей и с неподдельным любопытством наблюдала за происходящем внутри этих муравейников. Вокзал – это место, где сходятся все пути. Круглые сутки по его плитке стучат торопливые каблуки тысяч пассажиров, спешат потертые колеса чемоданов и багажных тележек. Его стены слышат плач детей, расстающихся с родителями, и шепот счастливых влюбленных, отправляющихся на край света вместе. Вокзал место, которое красиво в любую погоду, место богатое на истину, место, где с легкостью открываются тайны, место, где зарождаются и рушатся судьбы.

А вот там, у фонарного столба, видите? Это уставший путник обреченно смотрит в след уходящему поезду. Его сейчас не беспокоят нелепые мелочи, будь то испачканные полы дорого кашемирового пальто. Он корит себя за забытый в такси зонт, тот самый, под которым случился их робкий и почти случайный прошлогодний поцелуй. В его остекленевших глазах читается горечь от собственной нерешительности. Ведь он так и не вошел в свой последний вагон, не решился сделать судьбоносный шаг, и все что ему сейчас остается, лишь молча провожать красные огни, понимая, что где-то там, за тысячи миль, по окончанию этих рельс, она, так и не встретит его на пироне. Подождав до последнего пассажира, любимая поймает машину и сломленная уедет прочь, чтобы забыться в баре и больше никогда доверять мужчинам.

Стройные колонны «grand centrale» в Тонтескье, его удобные багажные пандусы, арочные перекрытия и широкие платформы, изящные лесенки и стеклянная крыша с отверстиями для выхода паровозного дыма, словом весь вокзальный ансамбль из стекла и металла, немного присыпанный сажей времени в одночасье сразил меня своим великолепием. Улыбнувшись проходящему рядом индийскому носильщику, я не глядя заменила кассету в своем новеньком Polaroid, и сделала пару снимков. Затем еще и еще, пока картридж не опустел. Довольная проделанной работой, я собрала свои вещи и задумчиво побрела в сторону автомата, за баночкой сладкой шипучки. Но все же, мимолетная встреча с незнакомцем, его немного надменная улыбка и загадочные полные таинственной глубины голубые глаза все еще будоражили мою память. Мистер потрясение не выходил у меня из головы.

Вокзальные часы с римским циферблатом пробили шесть утра, когда в метре от меня разыгралась чрезвычайно комическая интермедия*, в которой участвовал круглолицый и гладко выбритый проводник девятичасового миланского экспресса в терракотовом сюртуке и высокой фуражке с золотой кокардой. Солидный мужчина, прибывая в хорошем расположении духа, стоял у вагона первого класса, где самозабвенно вкушал свой аппетитный завтрак внушительного размера. Он довольно улыбался, что-то насвистывал и причмокивал от удовольствия. Его многоэтажный бутерброд состоял из тонны сыра, дюжины пережаренных кусков бекона, а сверху был приправлен луковыми колечками в кляре, перчиком Пири-пири** и редкой эфиопской приправой Бербере***, скорее всего, привезенной гурманом из своих заграничных командировок.

––

* Интерме́дия – небольшая пьеса или сцена, обычно комического характера, разыгрываемая между действиями основной пьесы; то же, что и интерлюдия.

** Piri Piri (или перец Пири-пири) – подвид острого перчика Чили, распространенный в Африке.

*** Бербере – смесь специй, обычно включающая красный перец, имбирь, гвоздику, кориандр, душистый перец, ягоды рута и ажгон.

Разлетевшийся по всей округе запах привлек внимание, торопящейся по своим собачим делам, молодой таксы. Местная хозяйка мусорных баков и повелительница кошек не смогла избежать искушения и в мгновение ока, унюхав соблазнительную приманку, со знанием дела уселась аккурат напротив завтракающего. По всей видимости, четвероногая актриса, с классическим черным окрасом и коричневыми подпалинами, имела большой опыт попрошайничества, но даже он не смог растрогать толстокожего проводника, который показательно отвернулся от просящей, рявкнув в ее адрес что-то в стиле: «У-ух, развилось маленьких деспотов». Но Матильда, а теперь именно так ее будут звать, не собиралась сдаваться. Она без единого звука подбежала к горе чемоданов с розовыми бирками «première classe», забралась на самый верхний и оказалась в поле зрения уже изрядно сытого от наглости Матильды, а не как от своего завтрака, грузного едока. Обладая, не заурядным упорством игрока в шахматы, маленькое создание, лишь своим жалостливым видом терпеливо и беззвучно призывала к состраданию.

В защиту скиталицы отмечу, что этого гигантского сэндвича с лихвой хватило бы накормить разносчика газет, меня, несколько такс и одного шпица, да еще и по два раза. Но ситуация не менялась. Приметив темную лужу из чего-то вязкого, и большое количество сидящих в округе голубей, в моей голове созрел немного авантюрный план. Имея привычку подкармливать птиц, я всегда имела при себе запас зерен. Их то я и метнула под ноги жертве, подкравшись вплотную к фонарному столбу. Расчет мой моментально оправдался. Наблюдательные голуби с шумом начали слетаться на угощение.

– Пернатые преступники! Проходимцы, дармоеды, – кричал, терракотовый сюртук, истерически размахивая руками. Отбивая атаку птиц, он вступил в масляное пятно и поскользнулся, с грохотом рухнув, в приготовленный для загрузки багаж. Во время этого конфуза бутерброд выпал из его рук и приземлился аккурат возле ни чуть, ни удивленной произошедшим Матильды. Малышка радостно тявкнула, и поспешила затеряться в ногах пассажиров, держа в зубах заслуженную награду. Между тем я справилась о самочувствии у горе балетмейстера, приходившего в себя, и покинула вокзал с решимостью обзавестись железным Буцефалом*.

Я ритмично вышагивала в полосатых кроссовках вниз по мостовой, сжав ручку пружинистого чемодана, послушно катившегося за мной. Воздух быстро стал пряным, впитав аромат спелых абрикосов, только что выложенных на прилавки.

––

Буцефа́л – кличка любимого коня Александра Македонского. История гласит, что Александр Македонский в возрасте 10 лет (по Плутарху, 33:6) стал единственным человеком, которому покорился своенравный 11-летний конь. Этого коня предложил македонскому царю Филиппу II торговец из Фессалии Филоник за 13 талантов (примерно 340 кг серебра), что было огромной суммой в те времена. Поскольку никто не мог обуздать строптивое животное, царь отказался было от покупки, но Александр пообещал заплатить за жеребца, если не сможет укротить того.

Во мне поселилась вера, что, услышав этот сладкий запах в будущем, я перенесусь обратно в свое первое, незабываемое утро в Тонтескье. Убрав наушники, я старалась запомнить каждый звук, просыпающегося города. Это крохотный островок спокойствия пленил меня все больше и больше. По всюду царило умиротворение и гармония. Вдали на якоре дремал трансатлантический гиганта, почти у самого носа мельтешили разноцветные ставни домов, а на ступенях, ведущих к узеньким дверям жилых подъездов, рос зеленый газон и толпились впритык глиняные горшки с желтыми цветами. Пышные кроны деревьев скрывали жителей верхних этажей, вышедших на балконы, чтобы выпить чашечку эспрессо и выкурить такую вредную и такую нужную утреннюю сигарету. Ласточки приветливо чирикали в своих гнездах, разбросанных у коньков крыш, а крохотные грузовички с металлическими будками деловито сновали взад-вперед, развозя свежий хлеб и прочую выпечку. Пахло кофе, фруктами и сливочными круассанами, а моя голова шла кругом от такой безудержно лиричной красоты.

– Мадемуазель, вы взволновала меня сильнее, чем это прекрасное утро, – донеслось откуда-то сверху.

– Мсье, поверьте волноваться до девяти утра вредно для здоровья, заварите травяной чай и взгляните на небо, оно куда интереснее людей, – ответив первое, что пришло в голову, самоуверенному голосу с балкона, я повернула за угол и очутилась на широкой, залитой солнцем, почти безлюдной набережной, вдоль которой выстроились трех и пяти этажные здания, нижние этажи которых, занимали: небольшие магазинчики с местными деликатесами, багетные мастерские, художественные салоны, книжные лавки с красиво украшенными витринами, и ресторанчики, с уютными зелеными террасами. Рыбацкие лодки, пришвартованные стройными рядами, восторженно подпрыгивали на волнах, пробуждающегося моря и, по-дружески терлись боками, приветствуя друг друга, как французы приветствуют друг друга поцелуями. Звуки поездов-путешественников постепенно утихли, а на замену им пришли крики вечно торопливых чаек. Слева у железных ворот из старенького «Ситроена» разгружали свежую рыбу. Поодаль загорелый мальчик в смешном зеленом шлеме и мешковатой майке, обложенный ящиками с овощами, прикорнул на руле своего мотороллера, пока хозяин кафе отбирал лучшие томаты для своего фирменного гаспачо. Кстати, вопрос с моей жаждой оставался открытым, поскольку упрямая железяка на вокзале к оплате принимала лишь монеты, коих у меня не водилось еще с самого отъезда из столицы. Попрощаться со всей мелочью в придачу с пятью франками мне пришлось из жалости к уличному трубачу, меланхолично сыгравшему «Words»* на привокзальной площади Лионского вокзала в Париже. «Эх, слова, слова, так сложно подобрать их мне, …»

––

*«Words» – песня Ф. Р. Дэвида 1982 года.

На открытой веранде, ближайшего к причалу ресторана, степенный официант с вытянутом лицом, не торопясь, насвистывая битловскую Strawberry Fields Forever менял белоснежные скатерти, с кухни доносилось суетливое ворчание повара, а в глубине жужжала кофе-машина, разливавшая приятный аромат свеже сваренной арабик. Миновав стеклянные двери, я оказалась в небольшом зале, убранство которого было выдержанным и неброским, однако стеклянная люстра с позолоченным декором и ковер из кашмирской шерсти подчеркивали прекрасный вкус владельца этого заведения.

– О, боже, какая роскошь, – прошептала я, вспоминая домашние лекции мамы. – Особо редкие и дорогие ковры насчитывают до двух миллионов узелков, – говорила она, собрав всех детей в уютной гостиной с бледно-пурпурными шторами, – именно эти крохи дарят непревзойденную четкость и красоту орнаменту. Практически ползая по полу, я внезапно услышала расстроенный голос, доносившейся из недр отполированной до блеска барной стойки.

– Ну сколько можно. Она опять взялась за свое и слопала половину устриц. Мне крышка. Вот же рыжая за…, – увидев меня, бариста похожий на Джона Леннона образца 1964 году, в таких же круглых очках, с ровной челкой до бровей и удлиненными около ушей волосами, одетый в белую рубашку с разноцветным воротником виртуозно вышитым бисером замер, следом испуганно сглотнул и виновато процедил сквозь зубы, – … раза!

– М-м, рыжая говорите, а какой оттенок Махагон* или Бордо**? – спросила я, прерывая неловкую паузу.

– Б-б-бордо, наверное, – последовал спутанный ответ. Бесхитростное лицо с густыми бровями вспыхнуло пунцовым смущением. Он явно нервничал и теребил свою экстравагантную бороду Верди, вызывающую желание подкрутить завитки и потрогать роскошную густую растительность.

– Страстный цвет, одобряю, – дружеским тоном продолжила я нашу беседу, – но будь я на вашем месте, обязательно уточнила у своей подружке, откуда у нее такое желание истреблять столь беззащитных моллюсков, усиливающих, к тому же, сексуальное влечение?

– П-простите ради бога, глупость сморозил, я даже не знал, что здесь кто-то есть. Это не п-подружка, а наша кошка Б-Беатрис, хищник, который кроме м-морских де-е-еликатесов ничего не признает. Эта проныра каждый день п-п…

– Пустошит? – предположила я.

– Н – н …

– Возможно паскудничает?

– Д – да…

– Бинго, паскудничает!

––

* Махагон – глубокий красно-рыжий цвет волос.

** Бордо – прохладный подтон рыжего, имеющий глубокий бордовый оттенок.

– Д-да, нет.

– Так, да или нет? – я потупила взор на душку-битника новой волны, испытывающего напасть заикания.

– Н-не совсем ! П-преподносит сюрпризы.

Измученный оратор протер вспотевший лоб посудным полотенцем и еще больше взбил распушившейся моп-топ.

– Ах, вот оно что. Да, такое безответственное поведение мне знакомо.

Я понимающе покачала головой, вспоминая свой трехдневный роман с невозможно поверхностным преподавателем румбы и ча-ча Матиасом. Нелепая причуда, а не отношения.

– Свирепое животное.

– Да, можно и так сказать.

– Кабель или сука?

– Однозначно кабель!… Простите? – спохватилась я и скрестила руки на груди, нахмурив лоб. Мой незадачливый интервьюер побледнел.

– О, боже, опять я – я…, – оборвав фразу, несчастный закатил глаза, и хватаясь руками за возду, рухнул на пол без сознания.

– Эй, мсье, куда же вы?

Я ощутила, как беспокойство мелкой дрожью пробежалось по спине. Через секунду, подставив стул, я пыталась залезть на скользкую барную стойку, сбивая расставленную на ней многочисленную посуду. Жертвами «безукоризненного» маневра стали: с десяток кофейных чашек, добрая дюжина коктейльных рюмок и парочка винных бокалов за компанию с шампань-флюте*. Шума было много, но более быстрого пути к потерявшему сознание бедолаге не было. Поднявшись в полный рост, чтобы найти площадку для прыжка, я с размаху стукнулась о металлический светильник головой, и чуть было сама не свалилась в обморок.

– Ни се ме-са-та, дамочка, иначе, я за себя не ручаюсь! – истошно завопил женский голос с восточным акцентом со стороны двери, ведущей на кухню.

Моему удивлению не было предела, когда, обернувшись, я увидела, обезумевшего повара, весьма крупного телосложения, с крохотным венчиком в левой и не менее милой медной кастрюлькой в правой руках.

––

* Флюте – самый знаменитый бокал для большинства коктейлей с шампанским и игристых вин. Его название походит из-за формы бокала, которая напоминает форму флейты. Классический флюте имеет объем 150 мл.

– А не слишком ли вы вооружились? – нервно рассмеялась я, пока мой организм реагировал на стресс исключительно идиотскими образом. Взглянув на свой арсенал сквозь узкий разрез глаз, свирепый повар с меццо-сопрано* осознал свой промах, и отбросил в стороны погремушки. Перевооружился он стремительно, вынув из кожаного чехла, висевшего на поясе, огромный кухонный тесак.

– Вот теперь убедили, – пропищала я, не на шутку испугавшись. Не в силах сдерживать дрожь в ногах, я опустилась на колени, держа ладони над головой. Сердце дико колотилось.

– Тоттеакю! Отставить панику, Тэкеши, уберите свою рапиру, – приказал негромкий, но по военному уверенный голос вошедшего с улицы подтянутого, хорошо слаженного мужчины лет пятидесяти, в белом фартуке. Его умные глаза буквально гипнотизировали упрямого ниндзю, – Эта юная леди ни в чем не виновата, разве что в своей естественной природной красоте, которая и вызвала сначала ажитацию**, а затем и обморок у нашего скромного Дон-Жак-Жуан. Леон, к вашим услугам, – джентельмен по натуре подал мне руку, его бронзовое, обласканное солнцем, свежее лицо светилось дружелюбием. – Спускайтесь, моя дорогая, и не держите на Тэкеши сана зла, у него наблюдается нездоровый интерес к боевикам и комиксам о супер героях. К тому же в переводе с японского его имя означает жестокий воин. Так он изо всех сил старается соответствовать, но наш самурай и мухи не обидит разве, что рыбу разделает на раз два.

– Рази, два самурай! – повторило, растянувшееся в довольной улыбке круглое лицо Тэкеши, а щель в районе глаз стала практически не заметной. – Мосивакэ аримасэн, мадам, пи-растие, пожалюйтса. Подгоричился мало-мало!Опираясь на жилистую руку метрдотеля, я спрыгнула внизу и поклонилась в ответ, склонившему голову кулинару.

– Ничего страшного Тэкеши сан, все в порядке.

– Друг мой, принесите дольку лимона.

– Сию минуту, Леон сан.

– А вы, милая, подложите этот сверток Жан-Жаку под голову.

Знающий свое дело Леон, протянул холщовую сумку с чем-то увесистым внутри.

––

* Меццо-сопрано (итал. mezzo-soprano от mezzo – половина, середина и soprano – верхний) – женский певческий голос с рабочим диапазоном от ля малой октавы до ля второй октавы .

* * Ажитация – двигательное беспокойство, нередко протекающее с сильным эмоциональным возбуждением, сопровождаемым чувством тревоги и страха. Данное состояние сопровождается вегетативными нарушениями: появляется бледность, учащённое дыхание, сердцебиение, потливость, дрожание рук и т. п.

– Бедный мальчик, едва остается тет-а-тет с красивой девушкой, как его главный процессор замыкает и все тело работает на крохотном резервном, отвечающем исключительно за нелепые поступки и глупейшие выражения, – сокрушался метрдотель, цитирую Жан-Жака.

– Видимо, ваш коллега хорошо разбираетесь в технике? – уточнила я.

– Больше, чем в кулинарии и прекрасном полое, – засмеялся Леон. – Он уже неделю без умолку толкует нам о своей посылке из Сан-Франциско с ЭВМ и грызуном внутри. Крысой кажется.

– Ни крысой, а проводной мышью, – раздался слабый голос Жан-Жака, – точнее координатным устройством для управления курсором и отдачей различных команд компьютеру. Вот штудирую литературу, – он указал на сверток под своим затылком. – Готовлюсь. На нее и упал, лучше каски пружинит.

– Не совсем, книгу мы подложили позже, – сказал я, извиняющемся тоном.

– Правда? – удивился «Леннон», – ничего не помню, хотя затылок немного побаливает.

Мужчины усадили Жан-Жака в кресло у стены со шкафом, заполненным книгами с яркими корешками, пластинками и виниловым проигрывателем, а я протянула ему стакан водны и дольку лимона. Затем к ресторану подъехал старенький пикап. Леон с Тэкеши пошли принимать свежие овощи и, только что выловленных, морских карасей – Сарагусов.

– Первоклассные репродукции Матисса, – сказала я пришедшему окончательно в себя Жан-Жаку, рассматривая три небольшие картины на темно-синей стене. – На полотне много ярких акцентов, прекрасные рамы с патиной, и какой удачный цвет стены.

– Да, мы специально перекрасили ее в насыщенный синий, а холсты хранились в чулане у дедушки дома, я вывесил их на всеобщее обозрение, пусть радуют глаз, а не пылятся на полке.

– Значит вас зовут Жан-Жак, а я думала Сереж, – спросила я, посмотрев на вышитое светлой ниткой имя на фартуке.

– О, это фартук нашего бармена, я надел его временно, пока мой отстирывается от вчерашних экспериментов на кухне. А насчет имени, просто зовите меня Жан или Жак

– Стало быть вы повар?

– Да-а, – неуверенным тоном продолжил он, немного замешкавшись, – шеф-повар и владелец этого ресторана, м-м, так сказать "шеф в квадрате”.

Жан-Жак вытер свою худую руку о фартук и протянул её мне, уверяя, что обычно он выглядит презентабельнее и если уж и пахнет рыбой, то с нотками мускуса, пачули и зеленого яблока. Однако, до своей однокомнатной квартиры с душем, маленьким балкончиком, коллекцией парфюмов и сборником всех альбомов The Mamas And The Papas он еще не добрался, так как всю ночь провозился на кухне со свадебным тортом внушительного размера. Искренность с которой Жан-Жак рассказывал о себе меня поразила, и я с удовольствием пожала руку моему первому знакомому в Тонтескье, пахнущему ванилью и милой нерешительностью.

– Может быть чашечку кофе?

– Было бы чудесно, но мне пора ехать. Если можно стакан воды.

Мой новый знакомый подпрыгнул и заторопился, гремя стаканами, буквально через мгновение граненый стакан минеральной воды с кусочком лимона стоял передо мной.

– За счет заведения, – улыбнулся приветливый хозяин

– Спасибо, думаю Брижит меня уже заждалась, – сказала я, сделав глоток.

– Брижит Арно?

– Да, это моя тетя, вы ее знаете?

– Я пару раз проезжал мимо ее виллы, лучшая на всем побережье, роскошный дизайн.

– Рада слышать, я здесь впервые и мне только предстоит увидеть его, если, конечно я смогу где-где-нибудь арендовать автомобиль.

– Не хочу вас огорчать, возможно, с этим могут возникнуть проблемы. Городок у нас небольшой, туристов практически не бывает, и кроме комнат, лодок и аквалангов ничего не сдают. Думаю, акваланг – это не самый быстрый способ добраться до имения мадам Арно, но, к счастью, я знаю человека, который сможет решить вашу проблему по-крайней мере с передвижением по суши.

– Ободряющая новость и где же его можно найти?

– Жизнь – волшебная вещь, а судьба её украшение. Никуда не нужно идти, вы его нашли! – с этими словами Жан-Жак протянул мне медный брелок с ключом.

– Что это?

– Это ключ от сердца одного из самых лучезарных, пусть и не самых быстрых кабриолетов южного побережья, пойдемте скорее я вас познакомлю, – выпалил с нескрываемой радостью Жэ-Жэ.

Желание всё сокращать по-американски появлялось во мне все чаще и чаще, видимо мой организм интуитивно готовился к переезду в Нью-Йорк, намеченному на осень. Мы вприпрыжку побежали на улицу, а я внутренне ликовала, предвкушая поездку на роскошном автомобиле. В мечтах я садилась за утонченный деревянный руль кабриолета, надевала огромные солнечные очки Dior, к счастью, я успела их забросить в наспех собранную сумку и повязывала шелковый шарф, подарок моего преподавателя по сценической речи, чтобы затем кинематографически красиво вдарив на газ, с ветерком скрыться за поворотом. Однако, очутившись на парковке, все мои ожидания разом улетучились. На ней одиноко красовался старенький мотороллер с табличкой вместо номеров гласившей лозунг времен хиппи «Give Peace A Chance».

Мой шок вылился фразой:

– Не может быть?

– Не может быть? – переспросил меня Жан-Жак.

– Загляденье, – солгала я, чтобы не огорчать своего беспрецедентно радушного знакомого. В голове не укладывалось, как возможно передвигаться на маленьком мопеде, если только чемодан больше этого хлипкого самоката, я уже не говорю о своих отсутствующих навыках мотоциклиста. – А он нас выдержит?

– Еще бы, даже и не сомневайтесь! Как я и говорил, крыши у него н-нет, и колес почти четыре.

– Даже есть запаска!

– Да, крепится здесь сзади. В-видите? – эмоциональное возбужденное проявлялось в речи Жэ-Жэ приступами заикания.

– Д-а-а, вижу, – раздался мой немного судорожный ответ, а в голове роились мысли: « Ходячий абсурд, наивная дуреха, размечталась она. Звезда, очки ей подавай, кабриолет, брызги шампанского, а вместо этого получите затрапезный велосипед с моторчиком и горный серпантин без ограждений на котором ты благополучно и расшибешься, но не обыденно расшибешься, а красиво, по-кинематографически». Тем временем восторженный Жан-Жак не сбавлял обороты.

– Это мой старичек «Lambre» хиппи в глубине души. Красавец, в нем чувствуется дух свободы, любви и очарование Италии. По мне не скажешь, но во мне четверть горячей итальянской крови. Да, да, мой дед из Реджо-Калабрии. Джузеппе, мой любимый весельчак, он всегда хранит овощи и мясо в оливковом масле и учит меня не забывать свои апеннинские корни. Честное слово, мне приходится каждые выходные готовить пасту и возить её дедули на моем стремительном Ламбре. Вжик и я на месте. Кстати, у меня появилась отличная мысль, а приезжайте-ка сегодня вечером на Ламбре вкусить моего фирменного Фламбе! Более нелепого и одновременно очаровательного приглашения на свидание я еще никогда не слышала. Очевидно Жан-Жак впал в противоположную крайность своей неуверенности и порядочно разговорился.

– Простите, что вкусить?

– О, Фламбе, – деловито спросил Софист*, поправляя бисером расшитый пояс, – вы не пробовали? Поверьте, этот мясной пирог сведет вас с ума. Бокал вина и красивый мужчина прилагаются. Может быть в восемь вечера, вас устроит?

Желание Жан-Жака казаться мужчиной опытным, умеющим с легкостью, как бы невзначай ухаживать за девушками казалось мне милым. Нежный мальчик в потертых джинсах, клеш которых начинался от колена и закрывал собой практически всю стопу, имел свой шарм.

– Звучит великолепно, однако я не ем мясо, а касательно всего остального, особенно красивого мужчины, – ответила я деликатно, растянув губы в улыбке, – я обязательно подумаю.

Жан-Жак качнул головой и указал рукой на “железного коня”, точнее сказать на смешного “алюминиевого пони”.

– Знакомьтесь, это наш рысак времен Фестиваль в Монтерее и чемпион всех мировых состязаний по антигламурной парковке возле бистро – красочный мистер Ламбреттино или просто Ламбре «Flower Power», на бак я приклеил фото любимой Мишель Филлипс, здесь – внезапно Жан-Жак замолк, – mamma mia, – продолжил он с досадой в голосе, – я до сих пор не знаю как вас зовут?!

– На удивление, вы были близки, Миа – это имя моей двоюродной сестра, я же Элен, и вы меня очень выручаете, Жан-Жак, большое спасибо.

– Что вы, что вы, никаких проблем, мне и самому очень приятно помочь племяннице мадам Арно, – смущенно посмотрев мне в глаза, сказал Жан-Жак, образом своим, походивший сейчас на длинноволосого поэта-хиппи распустившегося в то самое лето цветов и прибывавшего в этом благоухающем состоянии до настоящего времени. – По правде сказать, проснувшись в три часа ночи от ора нашего безумного петуха Хулио, я думал, что единственный подарок, уготовленный мне сегодня судьбой – это очередная хулиганская выходка Беатрис.

––

* Софист – в древней Греции: профессиональный учитель философии и ораторского искусства.

Но, если бы не она я бы не возился битый час с мешком, а уехал на утренний рынок в Сен-Жарти и не встретил бы вас.

Сделав бессознательно шаг назад, я поспешила прибегнуть к инструменту лжецов – молниеносной улыбки. Дело в том, что лживая улыбка появляется быстрее искренней, длится дольше, словно лжец надел маску и не торопится ее снимать. Фальшивая улыбка международное оружие, не требующее лицензии.

– Вы меня окончательно смутили, расскажите лучше, как мне управлять этим Харе, Кришна Харли-Рама-Дэвидсоном?

Мы обступили веселый по нраву и окрасу, пестрый мотороллер на маленьких колесиках. Все металлические части которого были украшены: нарисованными неуверенной рукой полевыми цветами, поверх ярких узоров, имитирующих технику «тай-дай» (англ. tie-dye дословно «завяжи-покрась»), и замаскированными среди закорючек, этнических орнаментов, буквами складывающимися во фразу «Hell No, We Won’t Go!».

– И так ключ в зажигание, резко нажимаем на ножку, чтобы запустить двигатель, еще разок, еще, е-е-еще раз, еще немного, – от напряжения Жан-Жак даже вспотел, но в конце концов непослушный мотор сдался и громко забарабанил. Знак стопа был выполнен в виде

– Это нормально? – закрыв уши руками, что есть мочи прокричала я.

– Да, да, немного резковато, но вы привыкните, – горланил в ответ Жан-Жак, – Давайте теперь попробуем приладить ваш чемодан на багажник.

– Чудно, я вам помогу.

Случайно моя ладонь коснулась его холодной жилистой кисти.

– Простите не буду мешать вам, – смущенно сказала я и начала рыться в в сумочке в поисках карты, – Лучше изучу свой маршрут!

Тем временем Жан-Жак кряхтел, пытаясь приладить мой саквояж, который заняла львиную долю сиденья и весь багажник мотороллера. А я в тот момент осознавала, что мне совсем не повезло с выбором одежды, короткие шорты и майка без рукавов были далеко не идеальным нарядом для начинающего мотоциклиста. Но делать было нечего и я уселась на Ламбре, натянула на голову открытый шлем и условившись о встрече сегодня вечером, отправилась в путь. Дорога проходила в основном вдоль моря и лишь изредка ныряла в ложбинки.

По примерным расчетам Жан-Жака весь мой путь до имения Бри должен была занять минут сорок, однако, в середине пути со мной случилась очередная оказия. Вырулив из-за резкого поворота, я с ужасом обнаружила, что трассу перекрыли наглые чайки, беззаботно уплетающие рыбу, разбросанную по всей дороге. Не иначе какой-то ротозей плохо закрепил ящики с утренним уловом и лишился парочки на крутом вираже. Скользкий лед, нахальные пернатые и бедная рыба, ну что еще нужно для катастрофы? Прощаясь с жизнью, я со страшной силой вдарила по тормозам и каким-то чудом смогла остановиться. Отдышавшись и прийдя в себя, я вспомнила все бранные слова, от души высказав птичкам, все что о них думаю. Однако, на этом история не закончилась, а скорее наоборот, все что произошло со мной дальше явилось началом череды роковых событий, изменивших мою жизнь навсегда. Но, давайте, обо всем по порядку. И так мои заправские маневры на обочине принесли мне очередную проблему, которая гепардом бросилась мне в глаза, едва пыль рассеялась и я слезла со скутера.

– Н-е-е-т, – протянула я, снимая шлем, – вы издеваетесь?! Прокол колеса – это прокол женской независимости! Кто из дам хотя бы знает разницу между гайкой и болтом? Я уже молчу об этих странных маховиках и шестернях, поршнях и форсунках, черт бы их побрал. А сменить колесо не позвав на помощь мужчину, сможет от силы дюжина феминисток из бразильской коммуны. Абсурд!

– Странно, откуда я знаю все эти слова? Наверное стресс берет свое и до нервного срыва осталось пол шага, – подумала я. Хождение вокруг мотороллера и поза супергероини с жатыми в кулак ладонями на талии не помогли. Надежды встретить попутку таяли с каждой секундой и осознала, что симпатичную парижанку с огромным чемоданом и среднефранцузским эго никто не собирается спасать.

Даже самая ленивая чайка, прикончив свою долю банкета, почистила перышеки, и скрылась из виду минут тридцать назад, а я застрявшая на обочине в неизвестности, голодная и покрытая дорожной пылью, всматривалась вдаль в надежде на чудо. Безвыходная ситуация будоражила нервную систему, быстрый секс, сеанс йоги или безумные танцы, конечно, помогли бы справиться со стрессом, но под рукой была лишь бутылочка игристого вина из вагона ресторана, которую настойчиво всучила мне Софи со словами: «Поверь, дорогуша, эта жидкость куда важнее воды». Сделав, пару робких глотков и глубоких вдохов, я постаралась успокоиться и вспомнить советы Рене, студента факультета психологии и моего старинного приятеля, который оставался невозмутимым в любой проблемной ситуации. Эйнштейн был прав, утверждая, что наше мышление создаёт такие проблемы, которые невозможно решить с помощью мышления того же типа, говорил он потягивая бренди, усевшись в кресле напротив камина. Представь, Элен, скачет себе по саване, ну скажем сурикат. И произносит себе под нос позитивную аффирмацию: «Я – сильный! Я – сильный! Я – сильный!». Скоро натыкается на слона не в духе. Здоровяк пинает кроху ногой, тот летит над кустами, обозревая окрестности и радостно кричит: «Я сильный и лёгкий! Я сильный и лёгкий! Я умею летать!»

Эти воспоминания вселили в меня надежду и я почувствовала приток сил. Для пущего эффекта я решила делать все пританцовывая. Естественный танец и музыка вкупе с самовнушением – есть великая сила индивида.

– Да, я смогу! – твердым голосом я взорвала тишину, – Должно быть где-то здесь завалялся ключ, – я рассуждала вслух, с прищуром профессионала, рассматривая мотороллер, – сейчас заменю это миленькое колесико в два счета.

Однако, и до того непростую ситуацию осложняло сразу несколько моментов. Во-первых, нужно было каким-то образом снять огромный чемодан, развязав морские узлы Жан-Жака, но самое главное, в случае победы, мой огромный саквояж нужно было вернуть обратно.

––

* Аффирмация

А я едва ли смогла бы его приподнять от земли на пару сантиметров. Во-вторых, я понятие не имела, как хотя бы в теории происходит замена колеса. Ну а в-третьих, я с ужасом видела, что к пробитому заднему колесу подходит цепь от двигателя. Не без труда сняв свой «крохотный» саквояж, я заглянула под сиденье. Ручной насос, два ключа и смятый тюбик на дне пыльного отсека с грустью смотрели на меня. Со скрежетом открученное запасное колесо было предусмотрительно подложено под мотороллер в качестве домкрата. Вторым ключом, я принялась отвинчивать виновника моих мучений и снова провал, ржавый болт не поддавался. Тогда взяв тюбик, как оказалось с жидкой резиной, я всунула его в трещину и сдавила его посильнее, опустошив до последней капли.

Подождав, пока белая яхта вдалеке нырнет за утес, я с пылом Геракла, вычищающего Авгиевы конюшни*, принялась накачивать колесо. К огромному удивлению, сидящей на дорожном знаке вороне, не без интересом наблюдавшей за мной, мой план сработал. Рехнувшись от счастья, я вскочила на мотороллер, надела желтые наушники и на полной громкости рванула с места под аккомпанемент английских бунтарей во главе с Джаггером. Заводная «Rocks Off» стала моим финальным аккордом в этом изнурительном дорожном балете.

Около полудня, я наконец достигла нефритового залива, где в километре от берега за узкой проселочной дорогой и рядами оливковых деревьев на охристом склоне щеголем возвышался особняк читы Арно.

Красивый дом в импозантном для этих мест калифорнийском стиле с уютным садом, теннисным кортом, и большим прямоугольным бассейном стал символом непринужденного и артистического образа жизни. Хозяева купив участок в 1978 году, приложили не мало усилий детально обсуждая и согласовывая проект с администрацией коммуны и решительным архитектором из Скандинавии. Наконец долгое строительство было закончено минувшей зимой и резиденция в зарослях самшита и можжевельника принимала своих первых постояльцев. Уходящая к двухэтажному строению извилистая дорожка привила меня в аккуратный двор, въехав в который, я пару раз торжественно просигналила. В окнах первого этажа мелькнул силуэт мужчины.

—–

* Авгиевы конюшни – А́вгий (др.-греч. Αὐγέᾱς, Αὐγείᾱς – блистающий) – персонаж древнегреческой мифологии, царь племени эпеев или элейцев в Элиде. Обладал многочисленными стадами, которые, по одной из версий мифа, подарил ему отец – бог Солнца Гелиос. Микенский царь Еврисфей поручил Гераклу вычистить авгиевы конюшни от скопившегося за многие годы навоза за один день. Тот предложил Авгию убрать стойла за один день за плату – десятую часть всего скота. Авгий, считая задачу невыполнимой, согласился. Тогда Геракл прокопал канал от ближайших рек, и вода вымыла из конюшен всю грязь. Авгий отказался платить Гераклу, мотивируя это тем, что очистка конюшен была приказом Еврисфея, и тогда Геракл пошёл на него войной. Первое нападение царь Элиды отбил, но позже всё-таки потерпел поражение. По одной версии, он был убит Гераклом, по другой – остался в живых и умер существенно позже своей смертью.

Глава 3. Вилла у моря

Мое шумное появления заметил Антуан – чрезвычайно наблюдательный и востроглазый к мелочам дворецкий, с которым я была знакома заочно. Мы обсуждали с ним по телефону детали моего приезда, и сейчас, не успев отдышаться, я услышала его приятный баритон с манчестерским акцентом.

– С приездом, мадмуазель Элен! – поприветствовал меня внешне сдержанный, безупречно выбритый с идеально уложенными седыми волосами мужчина лет шестидесяти, в наутюженном черном фраке с золотой бабочкой. – Мы вас заждались, – он учтиво подал мне руку, придерживая шаткое транспортное средство за руль.

– Спасибо, Антуан. Рада наконец-то вступись на твердую землю, – пошутила я, слезая с запыхавшегося Ламбре*, немного пошатываясь, и стягивая шлем, – ну, и душно же в нем. Кстати, у вас… – присмотревшись к металлическому, сверкающему на солнце, светло-желтому украшению на шее мажордома, меня охватил восторг, – … потрясающая бабочка, выражаясь словами Брижит: «лапидарная** роскошь».

– Благодарю вас, – кивнул довольный Антуан и сделал пару похрустывающих шагов по не крупной гальке пёстрого петрографического состава, окатанность*** которой была близка к совершенной. На равне с предметами искусства и американскими рысаками еще одной многолетней страстью дяди Лукаса были натуральные камни. Он на дух не переносил ни тривиальную дорожную плитку, ни вульгарный асфальт и, наверняка, это была его идея засыпать всю подъездную дорогу к вилле исключительно природным материалом.

– У нас какие-то особенные планы на вечер? – поинтересовалась я, жадно разглядывая ухоженную территорию, и привыкая к простору движений.

– Абсолютно верно, мадмуазель, сегодня мы устраиваем званный ужин в честь вашего прибытия, поэтому всему персоналу еще с утра выдана парадная форма. А также… – дворецкий прокашлялся, для вида поправил галстук, и не сильно сопротивляясь секрету, признался, – …имеется еще один повод для торжества, но о нем недозволенно распространяться.

* Lambrétta – итальянский мотороллер, главный соперник Vespa. В отличие от Vespa, большинство моделей Lambretta имели рамную конструкцию и неповоротное переднее крыло. Модель Li Special выпускалась с 1963 по 1969 годы.

** Лапидарный – предельно краткий, сжатый, ясный (о стиле, слоге и т. п.)

*** Окатанность – степень сглаженности первоначальных рёбер обломков осадочных горных пород или минералов вследствие их обламывания, истирания и т. п.

Антуан, наверняка заметил, как после его слов, зрачки мои заметно расширились, а блеснувший в глазах интерес отобразился на лице приподнятыми бровями и оттого немного наморщенным лбом. Теряясь в предположениях, и облизнув обветренные губы, я задумчиво потерла подбородок.

– Значит нас ждет грандиозное событие! – подитожила я, зная, что вечеринки Брижит носили титул лучших на всем побережье. Порой круг богемных гостей увеличивался до многолюдного овала, иногда Бри сужала его до концентрированной жирной точки из трех четырех близких друзей. Этой терминологией владели все близкие, поэтому мой вопрос не озадачил первоклассного камердинера. – Точка или овал?

– Скорее точка с запятой, – ответил осанистый Антуан, лишь намекнув на разгадку с присущей ему изворотливым остроумием. Он поклонился и переведя свой взгляд на раскаленного от полуденного зноя Ламбре, растерянно добавил, – это весь ваш багаж, мадмуазель?

Бледная рука дворецкого, скользнув в радужную корзинку закрепленную на крыле переднего колеса, и вынула оттуда мой дорожный несессер. Непроизвольно вздрогнув будто от щипка низковольтного тока, я с испугом посмотрела на пустое пятно багажника позади сиденья обтянутого некогда джинсовой тканью украшенной концентрическими окружностями* всех цветов радуги, странными узорами, фракталами** ядовитых оттенков и замотала головой, пока мои глаза наполнились влагой.

– Нет, Антуан, – ответила я, изменившись в лице, – еще здесь был чемодан…

Из открытых окон дома так по-летнему звучал Джо Дассен, теряя фразы на ветру. А я, убитая, схватившаяся за голову, была готова разрыдаться, ведь в забытой на случайной обочине коробке с застежкой, осталась важная часть меня, мои, по-большей части незаменимые вещи и подарки для родных: антикварные серьги и кулон для Брижит и Мии от мамы, редкие книги, включая первое издания «Над пропастью во ржи» для Лукаса от папы, новенькие комплекты одежды, за которые было отдано целое состояние в «Галереи Лафайет», купальники, туфли, плащи, альбом с фотографиями, коллекция очков, вся моя музыкальная библиотека, украшения влетевшие в копеечку.

* Концентрические окружности имеют одну и ту же центральную точку.

** Фракта́л (лат. fractus – дроблёный, сломанный, разбитый) – множество, обладающее свойством самоподобия (объект, в точности или приближённо совпадающий с частью себя самого, то есть целое имеет ту же форму, что и одна или более частей).

Но самое главное, бесценные наручные часы из розового золота с прозрачной задней крышкой из сапфирового стекла и автоматическим подзаводом, подаренные моему отцу его другом поэтом Робертом Лоуэллом* в середине века. Я знала, что эта потеря разобьет его сердце, но обессиленная гнала мучительные предположения прочь.

– Дай же скорее тебя потискать, и поцеловать твои хорошенькие нарядные губки, – послышался знакомый, с шелковой хрипотцой, голос за спиной, и тонкие, красивые руки крест на крест устроились на моей груди.

– Коралловый браслет на запястье, восточный аромат духов – роковой, страстный, загадочный, как и сама женщина, – размышляла вслух я с азартом выстраивая логический ряд, смакуя факты. – Неужели это сама Брижит Арно вышла встретить свою единственную племянницу? – обратилась я к захватчице, податливо прижимаясь к ней всем своим утомленным телом.

– Полагаю это она, лапуля, собственной персоной! – рассекретила себя хозяйка перламутровой виллы. Начались поцелуи, объятия и необстоятельные расспросы. Как всегда элегантная и полная аристократичного изящества, в платиново-сером брючном костюме Брижит была прекрасна в лучах послеобеденного солнца, однако мой слегка истрепанный и расстроенный вид не на шутку встревожил присутствующих. В сторонке, сосредоточенный Антуан с серьезным выражениям лица уже несколько минут о чем-то важном хлопотал по рации, а, в бегающем, по моей замасленной одежде, отчасти удивленном, отчасти сочувствующем ласковом взгляде Бри читалось инстинктивное беспокойство.

– А это еще что за Ринго Стар, его барабанные этюды были слышны за час до твоего появления, – тетя скорчила недовольную гримасу, – чудовищный самокат, ты же собиралась взять машину, детка?

– Собиралась, – ответила я смущенно, – но Ламбре не так уже и плох, если с ним познакомится поближе.

– Кто, кто? – переспросила Бри с нескрываемым удивлением.

– Ламбре, – ответила я, нежно погладив по круглой фаре своего малыша, на переднем крыле которого, крупными выпуклыми буквами значилось «Li Special».

– Ламбре?

* Ро́берт Ло́уэлл (англ. Robert Lowell; 1 марта 1917, Бостон, Массачусетс, США – 12 сентября 1977, Нью-Йорк) – американский поэт, драматург и литературный критик.

– Угу, «Ламбре Ли Спешиал» рожденный в 1967 и пропитанный духом калифорнийской свободы, младший брат легендарного жука, между прочим, – процитировала я Жан-Жака и перешла к обстоятельному ответу на поставленный вопрос. – Похоже, во всем городе нет ни одного автопроката, представляешь? К счастью, один итальянский хиппи, с добрым сердцем и фенечкой на запястье, любезно одолжил мне этот изрядно увядший, постоянно глохнущий, но все же влюбляющий в себя с первых километров мини-мотоцикл. Ну, а затем эпохальная катавасия средь сельских пейзажей: бесконечные виражи, дикие чайки, мерзлая рыба, пробитое колесу, и в итоге, – задыхаясь от обиды, пропищала я, – все мое имущество на этой треклятой обочине.

– Бедная девочка, – шок Бри сменился на сострадание, она раздосадовано выдохнула и прижала меня к груди. Ее лицо вспыхнуло, а глаза заискрились желанием поучаствовать в решении проблемы, – где ты именно останавливалась, помнишь, нужно отправить машину на поиски.

Для лучшей фокусировки я зажмурилась и лихорадочно забарабанила грязными пальцами по впалым щекам.

– Спустя минут двадцать после выезда из города, – вспоминала я, – чуть было не убившись далеко не на плавном меандре* шоссе, я остановилась заклеить колесо на пыльной обочине. Помню, любопытную ворону на покосившемся дорожном знаке, большую грозную угольного цвета с очень проницательными глазами. Она сидела на белом треугольнике с красной окантовкой. Эх, – остановившись по середине двора, и нырнув пылающим лицом в немытые ладони, я с досадой подитожила, – не простительная глупая ошибка.

– Ну, же не вини себя, мой ангел. Порой потеря может обернуться новым обретением, и принести совершенно неожиданные плоды, сладость которых ты оценишь со временем. Так что не опускаем руки, наш Фредерик смекалистый джентельмен, отыщет пропажу в два счета, – сверкнув белоснежными зубами, Брижит обратилась к дворецкому. – Антуаша, ты слышал?

– Да, мадам, водитель уже в курсе и выезжает, – отрапортовал вытянутый в струну батлер.

– Оперативно, – восхитилась я, провожая взглядом, отъезжающую «сигару» с серебряной кошкой на капоте, затем спохватилась выпалила, – я же забыла указать особые приметы: огромный чемодан, светло оливковый, вернее с желтизной такой коричнево-глиняный, хотя скорее глубоко желто коричневый или умеренно коричневый…

* Меа́ндр – плавный изгиб русла (равнинной) реки.

Прервал мои метания, бдительный камердинер, старательно артикулирующий в пластиковую трубку с длинной антенной.

– Боль-шой … че-мо-дан … ко-рич-не-вый, прием?

– Принято! – ответила трубка сквозь треск помех.

– Вот и чудно, пусть проблемой занимаются мужчины, а тебя, лапуля, ждет его величество тропический душ – первоклассное средство от любого стресса. Брижит повернулась ко мне и подмигнула, посколько усердный Ламбре, так точно переименованный ею в Ринго, нестерпимо громко тарабанил всю поездку возле моей голову, я ослабла на левое ухо и неточно расслышала последнею фразу.

– Тропический или тантрический*? – деликатно переспросила я.

– Ха-ха, – Бри разразилась заливистым смехом, – дивный тантрический душ похожий на летний дождь в тропиках, а это прекрасная идея!

Волнение постепенно отступало, мы вышагивали к массивной деревянной двери главного входа под безоблачным небом французской Ривьеры. Солнце набралось наглости и обжигало открытые плечи, хотелось спать. Бри не выпускала меня из своих защищающих объятий. В нашей небольшой семье любовь к родному человеку и забота о нем являлись поистине значимыми ценностями. Мы не гордились этим и не выпячивали на показ, просто, это был сложивший факт. Поэтому каждый разговор с близким доставляли мне истинное удовольствие, и сейчас я была счастлива от встречи с моей Брижит, а она была счастлива от встречи со мной.

Бри рассказала, что шесть лет назад они задумались обзавестись недвижимостью у воды, спокойным и уютным место, в которое можно было бы приезжать на все лето. Сначала думали о регионе Апулия на юге Италии, но проезжая Тонтескье обнаружили уединенный участок прямо посреди самшитовой рощицы, подошедший идеально. Окончательному плану виллы предшествовали десятки скетчей но наконец он был спроектирован с учетом всех пожеланий. Вилла вмещала в себя два рабочих кабинета и три спальни на втором этаже, библиотеки, гостиной, столовой зоны, кухни и еще двух гостевых спален на первом этаже. Признаться в моей Парижской квартире, арендованной три с поливной года назад, двери платяного шкафа, забитого до верху ненужной одеждой, были сломаны с первого дня моей заезда и безвольно болтались все время, занимая место и в без того крохотной спальне.

В летнем жилище семьи Арно, не нарушившим своим появлениям природной гармонии царившей на склоне, не было ни единого случайного и уж тем более поврежденного элемента. Они построили дом с видом на залив, состоящий исключительно из ровных линий и прямых углов, напоминавший сапог или английскую букву «L». Фасад был выкрашен перламутровой краской и поблескивал нежнейшими переливами на солнце. Две стены виллы были полностью сделаны из стекла, в стиле Фрэнка Ллойда Райта*, а с двух других сторон архитектор установил панорамные окна, чтобы хозяева могли наблюдать за ходом солнца, погодой и сменой времен года.

Мы вошли в прохладу огромного вестибюля, на блестящем кафеле которого, стояла желто-синяя фигура усыпанная красными точками. По правую руку громоздилась книжная полка плотно заставленная книгами. Слева на высокой стене, уходящей к естественному свету сквозь узкую полоску в потолке, висела прямоугольная шелкография** то с четкими, то с расплывчатыми черно-белыми отпечатками однодолларовых купюр***.

* Фрэнк Ллойд Райт – американский архитектор, который создал «органическую архитектуру» и пропагандировал открытый план.

* Тантрический от Tантра – искусство взаимодействия на разных планах: тела, энергии и сознания.

** Трафаретная печать (шелкография) – метод воспроизведения как текстов и надписей, так и изображений (монохромных или цветных) при помощи трафаретной печатной формы, сквозь которую краска проникает на запечатываемый материал.

*** Картина Энди Уорхолла «200 однодолларовых купюр» 1962 года. Картина, как объект, представляющий эстетическую ценность, принадлежащий к миру духовного, изображает деньги – то есть то, что можно отнести лишь к миру материального. Таким образом, Уорхол остроумно сопоставляет духовное и материальное.

– Не верю глазам, это же Уорхол* и Лихтенштейн**, – просияла я от восторга, закружившись юлой.

– Да, сторговала у Энди картину специально к новоселью, а скульптура Роя была в нашей Нью-Йоркской квартире, мы переправили ее весной во Францию и поселили в новый дом. Что скажешь? Нравится?

– Абсолютно! – не медля ответил я. – В ней чувствуется сила, – мои глаза тщательно осматривали совершенный интерьер, а новые ощущения формировали подходящие слова, – здесь царит гармония, которой под силу обнулить любое напряжение, я чувствую себя счастливейшей на Земле.

– Ха, ха, превосходно сказано, но это все исключительно заслуга Лукаса и Мии, – подчеркнула Брижит.

Стоит отметить, что дядя Лукас – профессор, доктор искусствоведения и главный куратор музея современного искусства в Нью-Йорке являл собой образец весьма многогранной личности, с ворохом увлечений, настроений и пристрастий. Как рассказывала мне в письмах Миа, когда речь зашла о наполнении гостиной пятидесяти двух летний отец, вспоминая свои молодые годы, вдруг ощутил себя эдаким франтом с холмов, неким голивудским режиссером, желающим сделать интерьер более кинематографичным. Преследуя эту цель, он скупил в магазине своего друга в Лондоне всю истинно дружелюбную, отчасти забавную и чрезвычайно пеструю мебель, не обращая внимание на ее функциональность и удобство. Так в дальнем углу гостиной справа от темно-красного камина, парящего над землей, появились две апельсиновые дольки Пьера Полена дающие возможность для неформального общения и расслабления.

Затем бесстрашная и высокохудожественная рука Лукаса вписала в интерьер комнаты тонкие неоновые светильники запаянные в длинные цилиндрические трубки и свисающие на цепочках с потолка. Дюжина не пересекающихся друг с другом ламп заливала теплым светом оранжевые кресла, торшер, ковер, журнальный столик из проволоки и оттоманку для чтения, соседствующую с книжным шкафом, уходящим своим многоцветным хвостом из корешков книг куда-то за угол. Скорее всего там пряталась большая библиотека, о которой в своих письмах отцу хвалился дядя Лукас. Он даже шутил, цитируя Андре Моруа, что время, проведенное с женщиной именно в его библиотеке, абсолютно точно нельзя назвать потерянным. Миа в своем стремление иметь дома всё, что входило в моду, не всегда контролировала ситуацию, и могла солидно потратиться на какой-нибудь ультрасовременный шифоньер, секретер или упаси господи трюмо. Ее очередное приобретение – разборный диван, жизнеутверждающей флористической окраски был выписан из Милана, доставлен накануне и установлен лицом к шестиметровой панорамной стены. Сквош прозрачные стекла который открывался изумительный вид на бескрайний океан небесной и морской лазури.

Второй этаж держался на десяти почти незаметных колоннах и двух кирпичных стенах, которые были отделаны травертинским мрамором из Италии и красноватым ониксом из Атласских гор. Мама семейства самоустранилась от планирования интерьеров в связи с огромной занятостью в редакции. Она лишь изредка давала свои комментарии по части предметов искусства и озеленению, кстати говоря, именно она и предложила посадить в центре роскошной гостиной настоящее живое дерево на которое падал дневной свет сквозь квадратное отверстие, которое при желании хозяева могли закрыть стеклянной крышей. Цокая каблуками лакированных лоферов с вырезами по бокам Бри подошла к нему и, погладив зеленый лист сказал.

– А, это Tilia americana – североамериканская липа сорта «Nova» с прямой кроной.

– Я окончательно сражена и хочу поскорее все осмотреть, Бри, I’m just weak!

– Непременно посмотришь, my dear. Чуть позже я проведу тебе персональную экскурсию, обещаю!

– Договорились, я и в правду валюсь с ног, – ответил я уставшим голосом и зевнула, прикрыв рот сжатой в кулак ладонью.

– Чудно! Теперь ступай на верх, переведи дух и спускайся к столу, – поцеловав влажными губами мой лоб, радушная хозяйка указала на стеклянную лестницу. – Антуаша, будь душкой, проводи Элен в ее комнату.

Запорхав по прозрачным ступеням, мои изнывающие ноги обрели второе дыхание.

– Я мигом, смою с себя дорожную пыль и немного вздремну.

– Затем хочу знать все подробности твоих злосчастных приключений, – прокричал голос тети мне в след.

* Э́нди Уо́рхол (англ. Andy Warhol; настоящее имя – Э́ндрю Уорхола, англ. Andrew Warhola, 6 августа 1928 года, Питтсбург, США – 22 февраля 1987 года, Нью-Йорк, США) – американский художник, продюсер, дизайнер, писатель, коллекционер, издатель журналов и кинорежиссёр, заметная персона в истории поп-арт-движения и современного искусства в целом.

** Рой Фокс Ли́хтенштейн (англ. Roy Fox Lichtenstein 27 октября 1923, Манхэттен, Нью-Йорк – 29 сентября 1997, там же) – американский художник, представитель поп-арта.

Зайдя в спальню, я в два счета стащила с себя майку и шорты, запустила их на бледно-розовую банкетку и вприпрыжку, распуская волосы на ходу, направилась в ванную. На вид тяжелая раздвижная дверь из светлого дерева не издав и звука послушно откатилась в сторону. Со вкусом обставленная комната не стесняла в движениях, а ее сочные цвета вторили “духу места” – морю, природе, летним рассветам. Слева у стены примостился коралловый комод с почти плоской раковиной и современным краном, пистолетом торчавшем из стены.

Широкий ящик был заполнен всем необходимым: баночками с морской солью и розовой пеной для ванны, клюквенным жидким мылом и разнообразными гелями, шампунями, мочалками, но улыбнулась я присутствию в этом ассортименте складной шахматной доски. – Шахматы в ванной – признак интеллектуальной семьи, – подумалось мне и я вынула коробку. Чередующиеся черно-белые клетки являли собой идеальную уравновешенную связь. Будто две противоположности: эмоции и логика – гармонично сосуществовали на одной поверхности, в едином пространстве. – Этой гармонии можно было позавидовать. Над комодом висело зеркало, с прикрепленными по кругу небольшими театральными лампочками. За ним из глиняного кашпо высились темно-зеленые листья монстеры.

Бирюзовый пол, уложенный геометрически расчерченной плиткой остужал мои босые ступни. В глубине комнаты, у огромного почти во всю стену окна, стояло плетеное походившее на огромную запятую. Оно казалось вполне удобным и соседствовало ванной напоминавшей глубокий соусник, заполнить которой «шампанским» и пеной я планировала сегодня вечером. Отдельно стоящая, мятно-кремовая в мелкую темную крапинку, немного шершавая и оттого приятная на ощупь чаща из искусственного камня пленила своим великолепием. Расположившись в ней можно было не покидая дома, наблюдать за теннисными баталиями на новеньком открытом корте. Кирпично-красное грунтовое покрытие, фонари ночного освещения, парочка длинных невысоких скамеек за боковой линией, и постриженный газон со всех сторон.

Жаль, что на площадке отсутствовали состязающиеся, но это было лишь делом времени. Наконец, справа, за матовой перегородкой, находился обещанный душ. Его круглая лейка, утыканная мелкими резиновыми форсунками, напоминала огромный серебристый стакан для мартини перевернутый с ног наголову и прикрепленный к металлической трубе. Нажав на кнопку, где-то что-то зажужжало, завертелось и через мгновение мои плечи заботливо ласкал теплый тропический ливень. Клубы пара заволокли туманом шершавое стекло, запахло кокосом и эфирными маслами экзотического происхождения.

Посвежевшая я очутилась в просторной спальни с видом на море и великолепный сад, уступавший размером, разве что Jardin des plantes de Paris*. На прикроватной тумбочке стоял небольшой букетик садовых роз, на высокой консоли у стены что-то яркое, а кофейный столик был завален горою книг, однако в центре моего внимания была двухместная кровать, едва коснувшись которой, я уснула глубоким, возможным лишь на побережье, безмятежным сном. Спустя какое-то время меня разбудил бесцеремонный клаксон грузовичка, привезшего продукты на виллу.

Пошатываясь от дремы, я распахнула шторы и вышла на освещенный солнцем прямоугольный балкон в углу которого стоял шезлонг, похожий на творение великого Ле Корбюзье**, плетеный с нависающим козырьком от солнца. Вдалеке по лазурной глади мерцающего залива, неспешно скользили прогулочные яхты, а слева чернел скалистый мыс, острым углом выдающийся в море. Складывалось ощущение, что вся вилла буквально парит над землей, подхватив с собой лимонник, намертво прилипший стеблями к бетонным стенам. Накинув халат, я спустилась вниз, миновав антре, гостиную и роскошную столовую с бронзовым львом на столе, окруженном шестью стульями времен Баухауса.

Во двор с аккуратно постриженным газоном вела раздвижная стеклянная дверь и парочка пологих ступеней из благородного тикового дерева. У открытого бассейна Брижит неспешно курила розовую сигарету, сидя на милом ротанговом диванчике с приплюснутыми подушками.

– Детка, хорошо поспала? – спросила тетя и пододвинула ко мне тарелку с фруктами и закусками, в то время, как Рене, помощница по дому, разливала свежевыжатый мандариновый сок в высокие хрустальные стаканы.

– Спасибо, Бри. В высшей степени великолепно, – ответила я, благоговейно вгрызаясь в спелое манго. – Кстати, если бы у передо мной стоял выбор что взять с собой в Штаты идеального мужчину или идеальную кровать, я определенно выбрала бы последнее.

– Верно, ma chère, однако, своевременный сон в правильной постели с правильным джентельменом гарантирует прекрасный тон лица. Ну, а здоровая пища поддерживает стойкость духа, милая. Помни об этом, когда окунешься в сумасшедшую жизнь «Большого Яблока». Вечно бегущая толпа, перекусы на ходу и ужасный фастфуд со всех сторон. Сплошной моветон! Но, моя девочка, ни в коем случае не поддавайся на соблазны американского уклада жизни.

* Сад растений Парижа (фр. Jardin des plantes de Paris) – открытый для публики ботанический сад в 5-м округе Парижа, является частью Национального музея естественной истории. Площадь 23,5 га.

** Автор сравнивает с LC4, или B 306, или Chaise Longue – модель кушетки, спроектированная Ле Корбюзье совместно с Шарлоттой Перьен и Пьером Жаннере в 1928 году. Культовый предмет мебельного дизайна XX века. Ле Корбюзье́ (6 октября 1887 – 27 августа 1965) – французский архитектор швейцарского происхождения, пионер архитектурного модернизма и функционализма, художник и дизайнер.

– Кстати, как поживают мои дорогие Анна и Рон? – улыбнувшись белыми зубами, Брижит сделал затяжку через короткий мужской мундштук, ведь пошловатые «соломинки» для дам, равно как и штаны Кюлоты* в купе со шляпами Клош** ее абсолютно не привлекали.

– Жутко соскучились, но обещали присоединиться к нам в середине июня, – ответила я, зажав спелую ягоду за щекой. – Папа сейчас занят в жюри Притцкеровской*** премии и улетел в Вашингтон, а маме нужно закончить дела в академии.

– Чудно, чудно, – одобрительно кивнув, повторила Брижит и отложила в сторону журнал, – мой младший брат по-прежнему считает величайшим изобретением человечества не колесо, а решетчатые оболочки, кажется так?

– Угу, – буркнула я, издав звук похожий на крик полуночного филина, усевшегося на ветки с набитым ртом, наконец проглотив вишню, я набрала побольше воздуха в легкие, – точнее Шуховские сетчатые оболочки, а гиперболоидный Аджигольский маяк 1911 года кажется ему изящнейшим строением на планете.

Не сговариваясь мы обе взорвались хохотом, даже невозмутимое лицо Антуана, стаявшего неподалеку, на мгновение напряглось и изобразило подобие улыбки.

– Отлично сказано, – зааплодировала Брижит и потушила сигарету в керамической пепельнице, – Рон говорил мне тысячу раз об этой «гиперболе», но я не в силах запомнить такую абракадабру.

Рене вернулась с двумя фарфоровыми чашками на серебряном подносе. В одной был эспрессо для Бри, в другой кофе со сливками для меня. Устало-нежный аромат настраивал на воспоминаниям.

– По всей вероятности, – заключила Бри, – страсть к творениям российского архитектора и потрясающему русскому балету заставила моего увлеченного брата задуматься о русской жене. Столица Франции была без ума от Анны в те годы, сотни поклонников, роскошные букеты, получасовые овации. Родившись в Риге и переехав в Москву к девятнадцати годам хрустальная красавица блистала в Большом театре. Долгожданный "прыжок в свободу» она сделала раньше Нуриева на год в 1960 во время трехдневных гастролей в Париже. Хореографическое мастерство двадцати трех летней танцовщицы пользовалось восторженным признанием в Европе. Твой бедный

* Кюло́ты – короткие, застёгивающиеся под коленом штаны, которые носили в основном только аристократы. Кюлоты носили с чулками и башмаками с пряжками.

** Клош (фр. cloche – колокол) – дамская шляпка в форме колокольчика, модная в 1920-х годах.

*** При(т)цкеровская премия – ежегодная награда, присуждаемая за достижения в области архитектуры.

папа влюбился в хрупкую девушку с фарфоровой сексуальностью с первого взгляда не смотря на то, что юридически Анна все еще была замужем за постылым, нелюбимый супругом, который оставался в Союзе.

Где-то внизу на тихой безлюдной дороге у моря проехал хрипящая машина с выкрашенным в зеленый цвет капотом. Стол почти опустел к тому моменту, когда я, наслаждаясь рассказом единственной сестры отца, перешла к блинчикам с клубничным джемом. Сделав уверенный глоток немного остывшего напитка, Бри продолжила свое повествование.

– Рону, тогда еще абсолютно безнадежному романтику с дыркой в кармане, лишь начинавшему свою карьеру архитектора, пришлось нелегко. Однажды ему пришло в голову тайком проникнуть в театр в два часа ночи, чтобы перед утренней репетицией признаться своей «La princesse Russe – русская принцесса» в истинных чувствах непосредственно на сцене. Анна называла его после этого «crazy American – сумасшедший американец». Был жуткий скандал, руководство Мельпомены даже вызвали полицию, но к счастью, для Рона, Анна, популярная и успешная солистка Гранд-опера́ ответила ему взаимностью. К чести твоей мамы, ей всегда был важен только человек, нежели его капитал.

Бри вынула из мягкой немного примятой пачки длинную розовую сигарету с золотым фильтром и поднесла к губам, чиркнув спичкой. Живой огонь занялся и перебросился на тонкую бумагу. Сад заполнился слегка сладковатым дымом и долетавшим из дома голосом Джона Ленона «Cry baby cry, make your mother sigh»…

– Поженились они спустя пол года в Америке, потом у них родилась проказница Элен и уже вместе, это очаровательное трио покорило весь мир, – Брижит задумчиво улыбнулась, ее темно серые глаза усланные томной негой устремились вдаль моря. – Ну а дальнейшее развитие событий вам мадмуазель и самой известно, – закончив свой рассказ, с довольным выражением лица, упоенная беседой, Бри взяла свою записную книжку и принялась в ней что-то старательно выводить заостренным карандашом.

Это была известная история, но в изложении тети она каждый раз звучала немного ярче и сочнее. Я всегда восхищалась своими родителями, их успехами и талантами, а главное абсолютным чувством свободы, которое они подарили мне, избавив от глупости учавствовать в каких-либо состязаниях. Они всегда поддерживали мои начинания и не загоняли в рамки мещанских правил. Бри и Лукас с детства баловали меня хорошей музыкой, изысканными блюдами, и превосходной литературой, они показали мне чарующий мир искусства и блистательные подиумы высокой моды.

Семья научила меня ценить общение. Уважать интеллект. Я с благодарностью впитывала их жизненные установки, и в начале пубертатного периода меня увлекала литература. Я зачитывалась Экзюпери, Набоковым и Мопассаном. Владение тремя языками позволило прочесть в оригинале Чехова и Ахматову, Рота и Керуака, Флобера и Эмиля Золя .

Говоря об известности и покорения мира, самой известной из нашей семьи была эта худощавая брюнетка среднего роста с зеленовато-серыми глазами и немного вытянутым лицом сидевшая напротив меня. Весь мир считал Брижит иконой стиля, она обладала индивидуальной пластикой, запоминающейся манерой выражаться и безупречным чувством вкуса. Колоссальная осведомленность в своей сфере, перфекционизм и воля, ученая степень по философии и журналистики сделали ее абсолютно не досягаемой для конкурентов. Бри было сорок деваться лет, из которых последние десять лет, она успешно возглавляла известнейший журнал о моде. В тот летний день в нашем маленьком литературном саду «La petit jardin littéraire» с солнечными зонтами, удобными креслами и спасительным бассейном Брижит была в приспущенной свободно скроенной белой рубашке, заправленной в синие джинсы, коричневой шляпе Федо́ра* с атласной лентой. Неспешно переворачивая лощеные страницы журнала, лежащего на ее коленях, Бри периодически отрывалась от чтения и делала какие-то заметки в своем блокноте.

А когда в беседе, более походившей на мой монолог, звучало что-то действительно стоящее, тетя поднимала голову, придерживая шапку за широкие поля смотрела на меня сквозь большие солнцезащитные очки и задавала пару уточняющих вопрос. Так повествование о своем утреннем кавардаке, и потягивая кисло-сладкий коктейль из сельдерея пролетело два с половиной часа. Солнце приближалось к горизонту, и его лучи уже не ранили наших глаз. В свой рассказ я включила историю знакомства с Софи, вокзальную проделку с бутербродом, упомянула и о грядущем вечернем свидании с Жан-Жаком. Однако, встречу с незнакомцем в темных очках и вздымающейся на ветру рубашке я обошла стороной. К половине шестого на виллу вернулся расстроенный Фредерик, который так и не смог отыскать мою пропажу. Он тут же уверил меня, что чемодан скорее всего нашли совестливые соседи и завтра они обязательно дадут о себе знать.

Затем треск цикад заставил Бри скрыться в доме для каких-то важных телефонных переговоров, а весь персонал стал готовить сад к роскошному застолью. Застучали тарелки, замельтешили приглаженные официанты, а вызванные мастера стали натягивать ленты освещения, перетаскивать мебель и даже сооружать небольшую сцену со светомузыкой и барабанной установкой. Секрет грядущего торжества не поддавалась дешифровки и мой первый вечер на жемчужной вилле под сводом перламутровых звезд официально перешил в разряд захватывающих.

* Федо́ра – шляпа из мягкого фетра, обвитая один раз лентой. Поля мягкие, их можно поднимать и опускать. На тулье имеются три вмятины.

Глава 4. Неожиданное рандеву

Первым делом я направилась в кабинет Бри дожидаться свободной линии. Мне нужно было позвонить Жан-Жаку и перенести восьмичасовую встречу на завтра. Тетя закончила дела и ушла вниз, а я утонув в кресле, вынула толстый телефонный справочник. На двадцатой странице в разделе «КАФЕ И РЕСТОРАНЫ» обнаружился нужный номер, который я старательно обвела красным карандашом. Найти же понимания с ответившим на звонок Тэкеши было куда сложнее.

– Алло, это «Беатрис»? – спешно протараторила я.

– Да, да, Беатрисе, – чуть помедлив, ответил знакомый азиатский акцент.

– Тэкеши, добрый вечер, это Элен. Вы помните меня? Сегодня утром, я была у вас в подозреваемых.

В голове промелькнул миролюбивый образ упитанного кулинара в роли несокрушимого кухонного Рэмбо.

– О-о, – протянул высокий голос, – мадмуазель Элен, хай, хай.

– Хай, Тэкеши. Вы не могли бы позвать к телефону Жан-Жака?

– О-о, – вновь раздалось в трубке, но уже с драматической интонацией, – Жан-Жака сан ехать-ехать.

– Уехал? – раздосадованно переспросила я.

– Да-а, уехать недавина.

– Тэкеши, – я постаралась громко и без спешки отчеканить каждое слово, – передайте ему, пожалуйста, что наша встреча отменяется. Не по моей воли, а в угоду неотложными делами, но завтра я обязательно постараюсь к нему вырваться? Хорошо?

– Да, осинь харасо, Элен сан. Осинь харасо!

– И передавайте привет Леону, – добавила я с улыбкой.

– Да, осинь харасо, Леону. Осинь харасо!

– Спасибо, Тэкеши. До завтра!

– До завэтэра, Элен сан, сайонара! – японец удовлетворенный своим виртуозным французским радостно причмокнул и положил трубку.

Я верила в языковой талант Тэкеши и не сомневалась, что он предупредит Жан-Жака. На улице по-прежнему суетливо бегали официанты, музыканты настраивали инструменты, а из небольшого грузовичка выгружали рояль. Решив, мучившую меня весь вечер проблему, я побежала в комнату Мии, с намерением покопаться в гардеробе сестры и приодеться к вечеринке у бассейна.

Угловая спальня Мии была самой большой в доме и в ней же находился прославленный «kaappi» с финского шкафчик. Так вот этот «крохотный kaappi» во всю стену вмещал в себя наряды на любой случай жизни. От увиденного можно было растеряться, но я знала, что ищу. На втором уровне этой «библиотеки моды» мне приглянулись: черное боди из полупрозрачной ткани с вышивкой плюмети, жаккардовая мини-юбка с ромбами, а туфли на каблуке. По моему внутреннему убеждению, этот комплект соответствовала высшему стандарту элегантности незамужней блондинки.

Должна заметить, что больше всего моему появлению на вилле был не рад пес по кличке «Неаполь». Упитанный друг человека вел размеренную собачью жизнь в фешенебельном доме на побережье, не обращая внимания ни на какие призывы поиграть с мячом и уж тем более принести тапочки. Вислоухий Бладхаунд ночевал у кровати Мии, ел по расписанию и эпизодически, в качестве спортивных нагрузок, нюхал распустившиеся цветочки в саду. Стоит добавить, что гордый и независимый Бельгиец обожал лишь свою молодую хозяйку и с призрением относился как к одушевленным, так и неодушевленным предметам, включая не особо выразительные кусты, странную обувь на шпильках, и непонятные железяки расставленные в саду. Что касалось существ биологических, больше всего доставалось бедным пернатым семейства голубиных и воробьинообразных.

Первые, вероятно, казались Неаполю напыщенными снобами, а вторых он и вовсе воспринимал, как неуравновешенных деревенщин, то и дело шныряющих по веранде и сующих свои порочные клювы в его священную миску. Но баловать ребенка – всё равно, что бросить его. Дабы расшевелиться и выйти из житейской тоски, собакам, не меньше людей, требуются легкомысленные, спонтанные поступки и неожиданные встряски. Не часто, но хотя бы изредка. Мое стремительное падение с высоты – сокрушило иллюзию пса о безопасности этого места, а бесцеремонный кульбит в прямом смысле лег тяжким грузом на плечи, спину и хвост неудачно расположившегося между шкафом и кофейным столиком гладкошерстного бедолаги.

Дело в том, что верхняя антресоль не выдержала моего суетливого желания за нее ухватиться и чуточку подтянуться. Коварная и беспощадная деревяшка окончательно разубедила меня в том, что я легче перышка. И сорвавшись, я летела к земле в компании штабелей одежды, не надеясь на безболезненный исход этой модной авантюры. Но чудеса случаются, и в моем случае имя этому чуду – красавец Неаполь.

– Ай! – взвизгнула я, плюхнувшись на испуганного пса, который как истинный мужчина молча принял удар на себя, после вскочил и с обиженной физиономией пулей вылетел из комнаты. Я же лежала неподвижно под грудой одежды и приходила в себя. Осознав, что все конечности целы и пострадало лишь наше с Неаполем самолюбие – я расхохоталась. Да, именно таких моментов не хватало в моей городской жизни, именно за ними я приехала в это дивное место.

Пока я выбиралась из завала, а ветер кружил в танце с непослушными шторами, с улицы донесся звук подъезжающего автомобиля. Чувство предвосхищения чего-то грандиозного подняло меня на ноги, и я в миг очутилась у окна, вглядываясь в полусумрак вечернего двора. Серебристый кабриолет парковался возле мотороллера. Фары автомобиля неспешно погасли, как затухают люстры перед началом спектакля, а через секунду мужчина, силуэт которого мне показался знакомым, вышел из машины и направился в дом. За собой он катил чемодан. Чем отчетливее фонарь подсвечивал фигуру странника, тем сильнее становилось мое предвкушение – цепкое, волнующее, переходящее в пленительный восторг.

Мужчина лишь на мгновение поднял лицо и этой малости мне хватило, чтобы рассмотреть в нем того самого «Мистера Потрясение», встретившегося мне утром на вокзале. Чарующая внешность, что это дар небес или заслуга генов? Может быть он проводит семь дней в неделю на теннисном корте, отсюда у него легкий загар, длинные ровные ноги и такая уверенная походка. Я замерла в ожидании дверного звонка.

«Динь – дон, динь – дон».

Снизу донеслись торопливые шаги и голос Антуана.

– Иду, иду!

Я прошмыгнула в коридор, и крадучись засеменила к лестнице. Спрятаться я решила за древнегреческую вазу на высоком постаменте. Дворецкий щелкнул задвижкой, дверь открылась и было слышно, как резиновые подошвы переступили порог. Вошедший принес с собой запахи полевых цветов, сладкого табака и недавно отпечатанной книги. «Небрежно элегантен», – пронеслось в моих растрепанных от волнения мыслях.

Даже уставший и помятый, как неубранная постель «Мистер Потрясение» обращал на себя внимание. Свободная рубашка с подвернутыми рукавами и наспех распахнутым воротником, теннисные шорты, полупрозрачные солнечные очки, классические кеды, и белые носки с парой цветных полосок. Рослый, недурно сложен, на лице ни следа от житейских передряг, лишь голубые глаза окружены парочкой милых морщинок. Подбородок с ямочкой, высокий лоб, чувственные губы, волнистые порядочно выгоревшие на солнце волосы. Незнакомец обладал какой-то спокойной и деликатной красотой.

– Добрый вечер, господин … – Антуан, сделал паузу, чтобы мужчина смог представиться.

– Оливер … Оливер Дире, – авторитетно повторил вечерний гость тихим баритоном.

– Уверена Пьер Дире ваш близкий родственник? – спросила подошедшая к ним Брижит.

– Совершенно, верно, мадам, он мой отец. Вы с ним знакомы?

– И очень близко, мой дорогой, я много раз ужинала в компании этого обаятельным мужчины. И прошу называйте меня Брижит, я лишь немногим вас старше, – моя моложавая тетя любила ввернуть эту фразу, практически при каждом знакомстве. – Должна заметить ваш папа каждый раз проявлял себя великолепным семьянином, часто рассказывал о своем талантливом сыне, – Бри сделал многозначительную паузу и перешла на заговорщицкий шёпот. – Боюсь, что я знаю о вас практически все.

– Узнаю отца, – смутившись ответил Оливер и потер лоб длинными пальцами.

– Не волнуйтесь, я умею хранить секреты, – сказала Бри и подмигнула, как заправский игрок в покер, – но, что же привело вас к нам в столь поздний час, мой друг?

– Случай, Брижит, и боюсь, что несчастный!

– Господи, надеюсь, Пьер не болен?

Оливер подозрительно топтался на месте.

– Нет, нет он в порядке, дело в другом. С вашего позволения,– он подвинул к себе небольшой табурет и присел.

Брижит и Антуан переглянулись. Приготовления к ужину в саду продолжались. В доме пахло жаренными на гриле овощами и маринованными оливковыми.

– Пожалуй расскажу вам историю с самого начала. Дело в том, что утром, приехав в Тонтескье на парижском экспрессом, я отправился в наш летний дом в Сен-Тропе, и по дороге наткнулся на забытый чемодан у обочины. Я решил было не останавливаться и проехал мимо, но затем вернулся. Захотел разобраться в чем дело, вдруг, кому-то нужна была помощь. Сами понимаете багаж не оставляют просто так в безлюдной неизвестности.

– Несомненно, – согласилась хозяйка виллы, выражение лица которой сменилось на более спокойное, кажется она догадалась историю о каком чемодане рассказывал вечерний гость и с присущем ей азартом подлила масло в огонь, – все, что угодно могло стать причиной этой ситуации.

– Именно, – Оливер перевел взгляд на Антуана, тот также понимающе кивнул головой. – Я осмотрелся. К счастью, признаков борьбы не обнаружилось, но в глаза бросились следы узких шин. Думаю, кто-то пытался заклеить колесо мотоцикла, поскольку неподалеку валялся тюбик с остатками герметика, – подитожил Оливер слегка обеспокоенным тоном. – И наконец, я вспомнил этот огромный чемодан, который приметил еще утро на пироне. Оливер подскочил выскочил за дверь и втащил мой огромный чемодан.

– Правда, я забыл, как выглядел владелец.

Отчаяние бесцеремонно ворвалось в мою голову и застучало в висках. Как он мог приметить чемодан, а не меня, каков нахал? Я ощущала как губы сжались от досады и злости, это откровение полностью уничтожило мою самоуверенность. Тем не менее, нахлынувшее чувство радости от скорого воссоединения с моими вещами понемного охладило мой пыл.

– Дорогой, а вы заглядывали в чемодан? – озадаченно спросила Бри.

– Я думал об этом, но все же посчитал неприличным копаться в чужих вещах. Решил оставить этот вариант на самый крайний случай.

– Уважаю ваше решение.

– Благодарю, Брижит.

– Прошу продолжайте, тоже было дальше?

– А дальше я вернулся на вокзал. Хотел узнать не обращался ли кто-нибудь за чемоданом, но за стойкой бюро находок все лишь разводили руками. Принимать багаж там, напроч отказались, поскольку он был найден за пределами города. Откровенно говоря, я уже и сам был не рад тому, что ввязался в эту авантюру. Даже собрался отнести находку в жандармерию, но перед этим решил перекусить в «Беатрис». Однако их официант встревожился, едва услышал мою историю. Он расспросил меня о точном месте, где был подобран чемодан, а потом просто сбежал без объяснений. Затем, всеобщий психоз поддержал повар, вышедший ко мне на веранду. На вид приятный парень, но не говорящий ни по английски, ни по французике и «слегка», – Оливер показ в воздухе кавычки, – эмоционален. Спустя двадцать минут объяснений на пальцах, жестикуляций и рисования на салфетках, я понял лишь одно. Некий ниндзя, на это повар потратил большую часть времени рисуя толи девушку, толи черта с мечом, устроил переполох в сонном городе, но повар всех спас. Не представляю, что это все может значить? – выдохнул устало Оливер.

– Надо признать, – понимающим тоном заметила Бри, – этот день чрезвычайно щедр на всякого рода инциденты.

– Абсолютно, первый раз в жизни мое лето началось так экспрессивно, —хмыкнул Оливер.

Троица внизу улыбнулась и как-то воспряла духом. На улице работники кухни шумно разгружали фургон с очередными деликатесами, включая, промелькнувший в окне двухэтажный торт.

– Простите, что вмешиваюсь, мсье Дире, но как вы догадались, что нужно ехать именно к нам? – вклинился в разговор Антуан.

– Ах да, повар в «Беатрис» несколько раз упомянул фамилию Арно, собственно, поэтому я и здесь. Морочу вам голову какой-то нелепицей.

– Напротив, – успокоила гостя Брижит, – ваша дедукция достойна похвалы, а упорство с которым вы пытались помочь незнакомому человек редко встречается в нынешнем поколении, – она взяла Оливера под локоть и повела его в гостиную. – Так что, мой дорогой, вы поступили очень благородно и доставили внушительный повод для радости моей племянницы. Элен уже и не наделись увидеть свои вещи.

Тетя что-то шепнула дворецкому и тот направился к лестнице. Я спешно покинула пост наблюдения и вернулась в свою комнату. Через секунду Антуан постучал в дверь и сообщил, что мой чемодан нашелся и ожидает внизу. Для достоверности я выждала две минуты и уже потом спуститься к беседующим, которые расположились на диване у дерева. Мой чемодан смиренно ждал у стеклянного столика.

– Детка, это он? – с надеждой в голосе спросила Бри, как только я появилась в залитой теплым светом гостиной.

– Да, – просияла я от радости, – неужели нашелся?

– Нашелся, – ответила Бри, – и благодарить за это нам нужно мсье Дире.

Мой робкий взгляд в сторону мужчины, о котором я тайно думала весь день, тотчас бы меня рассекретил, поэтому я, чуть помедлив, овладела собой и проронила ровным голосом

– Спасибо, мсье Дире, очень любезно с вашей стороны.

Оливер встал с дивана, невольно перегородив путь к чемодану. Его умные глаза горели синим.

– Прошу, просто Оливер, – ответил он.

Далее случилось то, что могло произойти лишь в кинокомедии с милым недотепой в главной роли. На этот раз образ «Пьера Ришара» достался мне. Я сделал шаг к собеседнику и была готова протянуть свою ладонь, но Оливер вместо рукопожатия, зачем-то потянулся к моим волосам. От неожиданности и внутреннего напряжения, я с испугом дикой лани встрепенулась и, сама того не желая, интуитивно отмахнулась. Оливер резко отпрянул, неуклюже попятился назад, запнулся о чемодан и рухнул навзничь.

– Извините, если напугал, – застонал гость, – просто у вас на голове перышко.

После этих слов Оливер отключился. Бри схватились за сердце. Я же, обескураженная содеянным, буквально не могла пошевелить, страх овладел моим телом. «Неужели я его убила?» – промелькнуло в голове. Оливер лежал не двигаясь. В комнате больше никого не было, Антуан, как назло вышел в сад.

– На помощь, – закричала я, – скорее на помощь!

На мольбу откликнулся Фредерик, который орлом бросился к пострадавшему, правая ладонь которого сочилась кровью.

– Надо остановить кровь, – сказала, пришедшая в себя Брижит, и прижала салфетку к к алому пятну. Падая, Оливер зацепил кофейную чашку, и рукою вдавил ее в пол.

Уже через секунду мистер потрясений открыл глаза.

– Он очнулся, мадам, – радостно объявил Фредерик.

В комнату вернулся Антуан и помог усадить несчастного на диван, а Рене приложила пакетик с замороженным горохом к его макушке. Я все еще приходила в себя, но отчаянно пыталась что-то предпринять.

– Ах, черт, – сокрушалась я, – надо вызвать скорую!

– Нет, нет, все в порядке, – обнадежил, теснящихся вокруг него людей, Оливер, – хирургического вмешательство не потребуется, это всего лишь царапина.

Оливер держался за голову здоровой рукой и неуверенно улыбался.

– Не стоит волноваться, – продолжил он с ничего не значащей улыбкой. – Слишком резко к вам приблизился, я сам напросился. Мисандерстендинг в купе с моей глупостью.

– Полный мисандерстендинг, – протянула Брижит, еле сдерживая нервный смех, – полный, господа!

– Спасибо за возвращение моего чемодана, Оливер, вы даже не представляете, как я вам благодарна!

– Пустяки, – ответил Дире младший и попытался привстать, но Бри удержала его от этой глупости. —Я рад, что был полезен такой замечательной семье.

– Дорогой, вы непременно должны остаться у нас на ночь, – предложила хозяйка особняка, – в таком состоянии слишком опасно садиться за руль. Фред заберет ваш багаж из машины.

Оливер попытался было возразить, но Брижит оборвала его.

– Протесты не принимаются, вы для нас исключительной важности обретение и мы о вас позаботимся. Антуаша проводи гостя в южную комнату. Оливер, Рене окажет вам помощь с ладонью.

Дворецкий подхватил раненого под локоть и повел его через библиотеку в дальний конец дома, где находилась еще одна спальня. Едва они скрылись за угол, как в дверь снова позвонили, на этот раз открыла Рене. На пороге стоял мужчина лет шестидесяти с оживленным лицом горожанина. На нем был немного примятый пиджак поверх серой рубашки застегнутой на все пуговицы. Темные мешковатые брюки, дешевые ботинки и овальные очки для чтения. Шикарная шевелюра вздымалась к верху, а приветливая улыбка располагала к знакомству.

– А вот и он, – заликовала Брижит, подпрыгнув с дивана.

От гостя вкусно пахло одеколоном, выдержанным виски и чем-то свежим Нью-Йоркским. Они три раза поцеловались и осталась стоять в обнимку.

– Детка, а это Джефф Эвирсон, наш старинный друг, потрясающий писатель и закоренелый холостяк.

– Просто мое сердце отдано той, кто не свободна.

– Не слушай его, – ласково рассмеялась хозяйка дома, – он говорит это каждой замужней женщины.

– Рада знакомсту, мсье Эвирсон.

– Прошу, просто Джефф.

– Это дочка Рона и Анны, моя племянница Элен.

– Рад знакомству и прошу извинить за опоздания, дамы, я немного не в форме. Все ночь работал над рукописью. Замучал семь страницы, которыми благополучно растопил камин по утру. Чушь полная. Меня тревожит, что я все больше и больше оглядываюсь в толпу, ищу глазами одобрение. Понимаете о чем я?

Я неувернно кивнула.

– Думаю, во мне угас запал писательской дерзости. Плюс в Тонтескье слишком спокойно. Пора возвращаться в Нью-Йорк.

– Вы живете на Манхеттене? – спросила я Джеффа, непривычно высоким голосом.

– Да-а, – протянул он, – с недавних пор. Я перестал испытывать стеснение в капитале после выхода моей последней книги, гонорара и процентов с продаж хватило на переезд в верхний Ист-Сайд. Теперь я живу в «районе шёлковых чулок».

– «Район шёлковых чулок», – повторил я, – как интригующее!

– Всех интриги раскроем в гостиной, – сказала Бри и направила нас на диван.

– Ничего особенного, – продолжил Джефф, – просто в конце XIX века промышленные магнаты стали возводить там свои фешенебельные апартаменты. Но честно говоря я и в Ист-Вилладж чувства себя великолепно. Главное не то, что тебя окружает, а что греет изнутри, – Джефф положил ладонь на грудь и закрыл глаза.

– Почему то мне кажется, что вы работаете по утрам? – спросила я, пристально вглядываясь в лицо писателя, его лицо казалось мне знакомым. – Я права?

Джефф оживился, удивленно приподнял брови и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

– Вижу тема писательства вам близка?

Я смущенно кивнула.

– Понимаю, – протянул он. – Мне лучше работается по утрам. День слишком обманчив. Обычно, я работаю с четырех утра. В городе в это время минимальный уровень шума и царит редкое для мегаполиса умиротворение. Чистый звонкий воздух, струи пара поднимаются из полосатых труб. Идеальнее время и место для созидания, в отличии от Ниццы или Канн имеющих огромную проблему. Догадывается о чем я, юная леди?

– Буду рада прозреть, – опередила меня с ответом Брижит и буквально впилась глазами в гостя.

– Проблема «Cote d`Azur», и таких маленьких деревенек как эта, – воскликнул Джефф, затем замер и после короткой паузы, не изменив серьезности лица, отчеканил по слогам, – ПЕ-ТУ-ХИ.

– Что? – протрубив в два голоса мы буквально взорвались разухабистым смехом. – Петухи?

– Они самые! Окаянные курицы мужского пола, ни свет ни заря кукарекают во всю глотку, не зная устали. И не подумайте, что они мне мешают, наоборот. Я просыпаюсь, выхожу на балкон и наслаждаюсь их пением, любуюсь нерассеивающейся дымкой тумана, сквозь которою неспешно пробивается солнце. Вдобавок, каждое утро, ближе к шести владелица квартиры приносит мне свежую выпечку и потрясающий кофе из Лиссабона, заваренный из двух сортов рабусты и пяти сортов арабики. Милая женщина о чем-то щебечет на португальском, в котором я абсолютно не силен, а когда я прихожу в себя и пытаюсь хоть что-то написать, на часах уже время пробежки и тенниса. Так что как у Толстого, днями шалоптуничаю, ем сладкое и не могу одолеть лень на вашем курорте.

– На то он и курорт, дорогой, чтобы ты мог отдохнуть от кропотливого труда и зарядить свои батареи.

– Кстати о последних, Бри. Они заряжены и готовы опробовать твой новый корт. В апреле получил фотографии от крошки Мии, он грунтовый?

– Оui mon cher – да, мой дорогой, – подтвердила Бри.

– Эскапада Лукаса, он знает, хитрец, что я слаб на этом покрытии. Темп игры на грунте самый медленный, длинные розыгрыши, высокий отскок мяча. Вероятно профессор надеется взять хотя бы одну из моих подач, – в мягком голосе Джеффа, в его размеренной манере говорить, немного смакуя каждую фразу было что-то странное и чарующее одновременно. Ни грамма лицемерия или снобизма.

– Ощущение, что у вас намечается «US OPEN»? – азартно спросила я, и посмотрела на небольшое фото в рамке на столике. На нем юная Бри виртуозно отбивала зеленый мяч старомодной ракеткой.

– Не так масштабно, дорогая.

– Пенсионерский «Уимблдон», – отшутился Джефф и захрипел от смеха.

– Говори только о себе, – возразила хозяйка перламутровый виллы, – дамам в этой комнате до пенсии еще отчаянно далеко.

В приподнятом настроении и в отменной компания я поймала себя на мысли, что давно так не наслаждалась общением. Мне хотелось им насытиться, забрать с собой в новый город, в новую жизнь.

– Ангел мой, – Джефф закурил сигару и довольно откинулся на покатую спинку дивана, – каждое лето твои дядя и тетя, по доброте душевной, собирают у себя, по их заверению, лишь настоящих друзей. Они надеется привнести в замшелую жизнь этих богемных разгильдяев толику свежего воздуха. Святые люди.

– Не слушай этого чудака, он все еще не верит в то, что мы просто любим его ворчание.

– Где-нибудь в глуши, в тишине, – продолжил Джефф, – на приличном расстоянии от наших обычных мест прибывания, лишенные соблазнов мы просто смотрим на звезды, обсуждаем книги, слушаем музыку, играем в теннис – скажем так, отдыхаем сойдя на берег с безумного лайнера работы.

– Ты забыл упомянуть, что еще устраиваем полуночные танцы, – сказала обиженно Бри. – К тому же я думала ты сойдешь в нашем порту, как обычно.

– No my friend, хватит эксплуатировать вашу с мужем добродетель. Я снял милую квартирку неподалеку, минутах в пятнадцати на велосипеде.

– Ты и на велосипеде? – скептично протянула тетя. – Сомневаюсь!

– Зря, в этом нет ничего удивительного. Как-то прочел в таймс, что доктора сравнивают велосипед с интерном на первом году резидентуры, – не излечит, но поддержит дух.

Мы в голос расхохотались. В саду включились разноцветные софиты, технический персонал настраивал освещение сцены. А к нам в гостиную заглянул молодой официант с тремя бокалами и бутылкой шампанского.

– За друзей и за мастерство Лукаса, – произнес тост Джеф и подмигнул, – который профукал все сеты в минувшем году. Любопытно, где скрывается наш Рене?

– Рене? – изумилась я.

– Рене Лакост, – хмыкнул Джефф.

– Он все еще в Нью-Йорке, заканчивает дела в музее, – сообщила Бри и сделала глоток игристого. – Так, где ты говоришь остановился?

– Снял квартирку в рыбацкой деревне с пленительным видом на бухту. В Нью-Йорке мои окна выходят на прачечную и ресторан турецкой кухни, здесь же мой взор не упирается в соседний небоскреб. Даже как-то не привычно и чересчур упоительно.

Слова писателя пришлись очень кстати и напомнили о моей нерешенной проблеме.

– А я как раз подискиваю жилье на Манхеттене, пока что безуспешно, – я с досадой цокнула языком.