Читать книгу Ты первый. Сборник рассказов - Александр Дергунов - Страница 5

Он был красив, как чужой успех: костюм цвета ночи, прошитой бордовыми трассерами, глянцевый пробор, лицо, руки. Брюки подрезаны по росту. Манжеты, улыбка и воротник сорочки на полтона ярче белого. Имя тоже яркое – Евгений Валерианович Головачев. Остроумен, прекрасный оратор, дамы, которым он звонит, свободны этим вечером. Планёрки по понедельникам, по средам стреляет в тире, баня своя. К тридцати годам имел всё, что сыну советских инженеров иметь позволительно, не заступая слишком за черту закона.

Вот такой замечательный человек был Евгений Валерианович. Был да сплыл, как говорится.

Джи в свои шестьдесят имеет кусок земли и старый трактор. Морщины у Джи рельефные, жесткие, как старая бронза. Комбинезон в пятнах масла. Глаза бесцветные. И сам Джи выглядит бесцветным – если распечатать портрет старика на цветном принтере, то получится он всё равно черно-белым. Все краски впитаются серой пылью: забившейся в крупные поры кожи, в складки фланелевой клетчатой рубахи, в пегую свалявшуюся шевелюру. Джи хороший стрелок, а говорить толком не может, только мычит да размахивает руками. Соседи вежливо кивают в ответ, хвалят погоду и спешат поскорее завершить беседу. Об оборванных им жизнях Джи не сожалел никогда.

Последний раз Головачева видели в офисе четвертого октября. Десять лет он карабкался от продавца до управляющего, полгода управлял, а исчез в один день. Запомнился одним отчаянным поступком. А больше ничем и не запомнился, человек как человек: пробор, лицо, руки. Уходил с работы позже всех, появлялся вовремя.

Подъезжал он в офис около восьми. Страж на входе поднимал шлагбаум, и пока машина Головачева катилась по паркингу, второй охранник уже оттаскивал со скрежетом металлический барьер от лучшего парковочного места. В торговом комплексе больше десятка павильонов, но Головачев управлял самым большим, самым проходным, первым на пути от метро. Он внимательно обходил с утра свои владенья – бесконечные ряды стеклянных загонов. Проверял, всё ли в порядке, на месте ли сотрудники, целы ли пломбы на магазинах штрафников. Обнаружив полный порядок, поднимался в кабинет.

В приёмной по утрам суетливо: арендаторы, рекламные агенты, мелкие сошки из надзорных органов. Агентов и вымогателей секретарша сразу отсылает в центральную дирекцию – там есть специальный отдел по работе с попрошайками. Арендаторы терпеливо сидят, синхронно сворачивая шеи при каждом хлопке входной двери. Головачев нужен всем.

Джи не нужен никому. Он на работу приходит, когда как: часов в пять утра летом, а зимой может не вылезать из дома до самого обеда. Да и что там идти – пара шагов от крыльца до трактора. Домик Джи кажется совсем крошечным на фоне бесконечных полей. Весной земля вспенивается пахотой, и тогда дом раскачивается на длинных черных волнах, парит двухэтажным миражом в вязких потоках воздуха, истекающего из тёплого чрева потревоженной земли. По вечерам Джи никуда не спешит, а сидит на поваленном дереве, уставившись в пустоту, как будто мало её натекло в спокойные прозрачные глаза.

И сам Джи выглядит бесцветным – если распечатать портрет старика на цветном принтере, то получится он всё равно черно-белым.

Головачев проходит в кабинет важно, с арендаторами здоровается общим кивком, сразу выгоняет директора конторы-должника: «А вы что сидите? Деньги идите зарабатывать!» Широколобый выходец из южно-азиатской страны заламывает кисти рук в просящем жесте, как жрецы на египетских фресках, но Головачев уже зашел в кабинет, бросив секретарше: «Оленька, есть ли что-нибудь срочное?»

Оленька – большая, мягколицая, три года до пенсии – заносит в кабинет папку бумаг и кофе. Головачев тянет кофе, небрежно листает бумаги, спрашивает Оленьку про как дела. Пока Оленька говорит, Евгений Валерианович обводит в календаре девятое июля, просит секретаршу обзвонить товарищей. Высокопоставленным особам звонит лично. Те заняты, на то они и высокопоставленные. Головачев диктует в трубку остроумную телефонограмму.

– И, кстати, вы мне сегодня снились.

– Это тоже писать? – девушка-референт на той стороне не лишена чувства юмора.

– Ах, шутница, снились мне лично вы, – Евгений Валерианович добавил в голос шоколадных тонов.

– Мне шеф чужим начальникам сниться не рекомендует.

– Как мне завоевать ваше расположение? – Головачев ни на секунду не смутился.

– Убейте чудовище, украдите принцессу и не отвлекайте меня в рабочее время, – девушка на том конце провода надавила на клавишу отбоя длинным пальцем с белым шрамом через две фаланги.

Головачев тоже кладет трубку. Мечтательно смотрит в окно, затем возвращается к бумагам.

– Этот еще не заплатил? – Евгений Валерианович плохо запоминает фамилии, но Оленька понимает, что разговор идет о заламывающем руки должнике.

– Нет, конечно. У них же магазин опечатан, продаж нет. Вот и просит хоть часть товара вернуть, чтобы расплатится с долгами. Может, пожалеете его?

– А нас кто пожалеет? – ответил Головачев фразой хозяина и президента компании Адам Павловича. Даже шею вытянул вперёд и искривил жёстко рот, подражая руководителю.

Через час запускают первого арендатора. Тот долго мнется у двери, усаживается на краешек стула и сразу прячет руку за оттопыренный лацкан пиджака.

– Тяжело, Валерий Евгеньевич, – вздыхает проситель, ворочая рукой у сердца.

– Евгений Валерианович, – поправляет Головачев.

Проситель смущается, пропускает тщательно заготовленную речь и переходит сразу к финалу.

– Нам бы аренду снизить, процентов на двадцать.

– Понимаю, – сочувствует Головачев.

В то лето цены на бойких торговых площадках без стеснения преодолевали десять долларов за квадратный метр в сутки.

– Значит, договорились? – не затрудняясь более именем-отчеством, проситель извлекает из внутреннего кармана пухлый конверт.

– Что там у вас? – строго спросил Головачев. – Деньги?

– Деньги, – шепчет посетитель.

– Сколько? – шепчет в ответ хозяин кабинета.

– Пять.

– Вот и замечательно, – Головачев нажал клавишу селектора. – Пять тысяч отнесёте в кассу, как предоплату за лето, и будете всегда оплачивать за три месяца вперёд.

– Да вы что? – проситель побледнел, трясущейся рукой пытаясь вернуть конверт в карман. – Нет продаж. Совсем нет.

– Вы слышали? Проводите товарища к кассе.

– Слышала, Евгений Валерианович, – отозвалась подоспевшая помощница, и уже гостю: – Пойдемте, я вас провожу.

А Головачев тем временем набирает номер начальника службы безопасности.

– Здравия желаю, товарищ полковник.

– И тебе здравствовать, – тембр у службиста всегда трескучий, словно сам голос помехи на линии и создаёт.

– Ходит тут один чел, денег за просто так предлагает, – доложил Головачев.

– Много?

– Да ерунда – пятерочку, но вы коллег предупредите.

– Молодец, сынок, – начальнику службы безопасности за шестьдесят, и весь руководящий молодняк он зовет «сынками».

Евгений Валерианович положил трубку и попросил еще кофе. Полковнику Головачев позвонил, чтобы не подставится, на случай провокации.

Еще всей шкурой помнит Евгений Валерианович, как в этом мае, сразу после утверждения его в должности управляющего, пришел в кабинет обаятельный крепыш – широкая, в три масляные скобки, улыбка под холодными глазами, – и предложил денег. Зелёную пачку осторожный Головачев даже не трогал, обещал подумать, и думал неделю, прежде чем сообщить о случившемся в службу безопасности.

В тот же вечер Головачева пригласили прокатиться. Вежливо пригласили: подошли два человека, приобняли за плечи и вдавили свежеиспечённого управляющего на заднее сиденье высокой машины. Сели по бокам, машина тронулась. Из спутников Головачев признал только улыбчивого крепыша.

– Куда е..? – спросил Евгений Валерианович. Продолжение вопроса присохло к гортани.

– Образовательная экскурсия, по историческим объекта столицы, – ответил долговязый.

– С сюрпризами в конце, – добавил улыбчивый.

Спутники всю дорогу молчали, взгляд их остекленел – как у роботов, которым отключили питание.

Первым на маршруте культурным объектом оказалось кладбище. Машина остановилась у ограды, мужчины вытянули обмякшего Головачева из салона и провели внутрь через боковую калитку.

– Прогуляемся? – предложил крепыш.

Евгений Валерианович шёл как будто сам, но если бы конвоиры не поддерживали его за локти, то он, наверное, стёк бы на влажную еще землю.

Долговязый остановился внезапно, словно разглядев что-то в свете фонаря, и воскликнул трагически:

– Что за глупая смерть!

– А ведь хозяин его предупреждал, – дополнил крепыш скупую эпитафию.

Еще несколько раз гуляющие отклонялись от маршрута, чтобы постоять у свежих могил и поведать Головачеву поучительные истории о последних днях здесь упокоившихся. По странному совпадению, каждый усопший прекращал свой земной путь при попытке присвоить деньги, по праву принадлежавшие не ему.

Ветер расшевелил звуки: просыпался шорох из тяжелых липовых крон, заскрипел, раскачиваясь, желтый фонарь под жестяным абажуром. Троица прошла еще метров сто.

– А это, догадайся, чьё местечко? – долговязый подтолкнул Головачева на пару шагов вперёд, и тот скорее почувствовал, чем увидел перед собой бесконечно чёрную яму и холм свежевыкопанной земли.

– Рост сто семьдесят два сантиметра? – осведомился крепыш.

– Сто семьдесят, – поправил Головачев.

– Значит, будет великовата, – огорчился сопровождающий.

– Проверяйте данные, – долговязый посветил фонариком на прислоненный к забору деревянный крест, на котором гладко блеснула латунная табличка с надписью: «Головачев Евгений Валерианович 1966—1998». – Есть вопросы?

– Хоть за что? – Головачев, наконец, попытался вырваться.

– Долго думал, – пояснил крепыш, и сопровождающие легонько подтолкнули Головачева. Тот приготовился к продолжительному падению, но почти сразу уткнулся лицом в рыхлую землю. Ударился больно, видимо, глубина ямы была всё же приличная. Не шевелился – ждал. Сверху раздался скрежет лопаты о каменистую почву, и на шею упала горсть земли. Холодный комок пополз за ворот сорочки и потёк ослизлой грязью по потной от страха шее.

– А теперь сюрприз, – раздался голос, и лопата опять скрипнула о землю. Чей голос, было не разобрать: на глубину звуки доходили отсыревшими.

– Так как у тебя, идиота, всё же хватило ума сообщить кому надо, тебе досталась экскурсия в две стороны.

Говорил, кажется, крепыш. Головачев ясно представлял, как тот распирает свои щеки самодовольной улыбкой.

– Вот твой обратный билет, – заявил другой голос, и около бедра управляющего воткнулся штык лопаты. – На работу не опаздывай.

Потом тишина. Палачи растворились, даже без звука удаляющихся по траве шагов. Головачев пошевелил ногами, рукой, шеей: мышцы ныли, но тело слушалось. Нащупал пальцами холодный штык у ноги. Встал сначала на четвереньки, мотая по-собачьи головой, чтобы стряхнуть землю. Перебирая руками по липким стенам, поднялся в полный рост – верхний обрез земли оказался где-то на уровне подбородка. Увидел соседние ограды и черные кованные кресты. Ночь выдалась безлунная, ветер размахивал жестяной бляхой фонаря, и кресты с оградами дрыгались вокруг Головачева в варварском танце.

Лопнул пузырь страха: сердце мелко затрепыхалось, кишечник выкрутило в узел, мышцы ног сделались пластилиновыми. Головачев осел на дно могилы. Сидеть было нехорошо, он лёг на спину, потер ребра рукой, попробовал сильным вдохом растянуть грудную клетку, затеснившую сердце. Хотел выдохнуть боль, но услышал собственное животное подвывание. Совсем недалеко ответил тоскливый собачий вой, раздробленный мелкими подтявкиваниями. Лежал долго. Прямоугольник неба прояснился, там отчетливо засияли звезды – непривычно яркие для столичного неба.

Головачев поднялся, попробовал выпрыгнуть из ямы, опершись о края руками, но ладони соскальзывали. После нескольких попыток он догадался положить поперек могилы лопату, заскочил на неё животом, отжался и выполз грудью на траву. Поднялся, отдышался, опираясь о черенок, подошел к деревянному кресту и увидел на нем совсем чужое имя. Поскрёб латунную табличку, и на пальце осталась липкие комочки, какие бывают от следов двустороннего скотча.

Несостоявшийся покойник вскинул лопату над крестом, не посмел и рубанул холм земли рядом с могилой. Потом бил ещё и ещё, представляя себе, что шинкует на антрекоты улыбчивого крепыша, а потом и генерального своего директора.

Задохнулся до металлического привкуса под языком. Подобрал с земли латунную табличку со своей фамилией. Долго плутал по кладбищу, пока не нашел калитку, добрел до шоссе, с трудом поймал машину.

Разделся до белья на лестнице и засунул все вещи в пасть мусоропровода – не хотел тащить в дом кладбищенский наряд. Открыл дверь и прошлепал в душ. Особенно долго тёр шею, избавляясь от ощущения плывущих по ней холодных комьев. Оттирал он даже не грязь, а воспоминание о страхе перед вторым броском земли, отдраивал жесткой мочалкой память об ужасе быть задушенным жирной массой грунта, набухающего на спине под ритмичный скрип лопат.

За руль сесть не мог, вызвал такси. На работе был вовремя, как и рекомендовал улыбчивый экзекутор. К девяти вызвал генеральный. Боссу было под пятьдесят, происходил он из всплывших комсомольцев: хамоватый, но неглупый; молодящийся, но одутловатый; выражающийся при дамах забористо, но способный на округлые речи с трибун любого уровня.

– С днем рождения, Валерианыч, – генеральный указал подчиненному на полный доверху граненый стакан. На стакане лежал ломоть ржаного хлеба.

«Только моей фотографии в траурной рамке не хватает», – подумал Головачев, а вслух сказал:

– Рано ещё, Адам Павлович.

– Тут главное, чтобы не поздно было. Пей! – генеральный поднял со стола свою стопочку, налитую на два пальца.

Головачев сгреб стакан – представляя, как выплеснет водку в жирное, гладко выбритое директорское лицо. Генеральный пережидал паузу, рассматривая свою водку на свет, но краем глаза внимательно наблюдал за подчинённым. В тот момент, когда рука Евгения Валериановича пошла навстречу шефу, Адам Павлович уперся своей стопочкой в граненый стакан и, надавив посильнее, оттеснил полный сосуд почти к губам Головачева.

– Пей, – велел босс.

Головачев покорно сделал небольшой глоток.

– До дна, – приказал босс, – а то здоровья не будет.

Управляющий допил водку в несколько крупных глотков.

– Ну, вот и молоток! – директор потрепал его по плечу, позвонил в приёмную, и девушка-референт внесла в кабинет закуски. Наклонилась, чтобы поставить поднос на стол, и перед глазами Евгения Валериановича оказались её длинные бледные пальцы.

– А откуда у вас этот прелестный шрам? – спросил быстро захмелевший Головачев. В трезвом состоянии он бы подобную вольность себе не позволил.

– От верблюда, – грубо отшил директор, а когда девушка вышла из кабинета, спросил хвастливо: – Нравится?

– Да.

– Звезда! Закатай губу. Она строгая, – с досадой сообщил директор и добавил задумчиво, скорее сам себе: – Ну ничего, я выжду до корпоратива.

Евгений Валерианович отломил пахнущего тмином, ноздреватого хлеба и зажевал выпитое. Потянулся к закуске, испачкал пальцы о прозрачную полоску сала. Генеральный указал на салфетки.

– Спасибо, Адам Павлович.

– Да не за что. Образование у нас в стране бесплатное. Ты езжай домой, отдохни, а завтра в должность, с новыми силами. Ты на машине?

– Нет.

– Мой водитель тебя добросит.

– Благодарю, Адам Павлович, – ненависть Евгения Валериановича трансформировалось в новое чувство, и он всю дорогу признавался водителю генерального в своей пьяной любви к руководству.

Ночь выдалась безлунная, ветер размахивал жестяной бляхой фонаря, и кресты с оградами дрыгались вокруг Головачева в варварском танце.

В октябре гуляли на юбилее фирмы. Мероприятие проводилось в канун революционных событий и именовалось «Великим Октябрьским Корпоративом». Отдыхали с размахом, три дня. Почетные гости, дорогой пансионат, звезды эстрады, совсем не такие глянцевые, как в журналах.

Завершался год дефолта, мелкий бизнес вымирал, половина магазинов стояла опечатанной – торговцы были не в состоянии платить аренду, привязанную к доллару. Накануне выезда генеральный собирал руководителей, пугал собравшихся цифрами задолженностей. Но корпоративное веселье никто отменять не собирался.

– На какие шиши? – интересовался главный бухгалтер.

– Я договорился с оптовиками, в понедельник они выкупят товар из опечатанных магазинов.

– Он нам не принадлежит, – напомнил осторожный юрист.

– По договору имеем право на реализацию товара арендаторов для покрытия задолженности.

– Мы не может оставить у себя сумму, превышающую долг, – упорствовал юрист.

– А кто докажет, что товара было на большую сумму? Мы же по описи не принимали.

– Жаловаться будут.

– Кому жаловаться? Пусть катятся к себе домой и там попробуют пожаловаться, – директор встал.

На корпоратив выехало человек двести. Руководители крупных фирм-арендаторов отбывали свою вассальную обязанность и держались отдельной кучками вокруг ответственных за них менеджеров. За столом, уставленным минеральной водой, сидели персональные водители. Права прибыть на личном транспорте удостаивались лишь самые почетные гости. Остальных везли на автобусах, и для них уехать с мероприятия раньше назначенного срока было практически невозможно. Евгению Валериановичу в тот день разрешалось машину и не пить – назавтра он дежурил по торговому комплексу.

Коллеги поднимали тосты, по взмаху руки генерального кричали «Гип-гип ура!» Подличали по мелочам: сплетничали, выторговывали у выпившего руководства мелкие подачки, обустраивали тайно личную жизнь. Все жрали, хохотали неестественно громко, позировали официальному фотографу – любая другая фотосъёмка на мероприятии была категорически запрещена. Все фотоаппараты и мобильные телефоны объявлялись под запретом. Это был единственный в году случай, когда менеджерам разрешалось отключить телефоны и сорваться на три дня с короткого поводка мобильной связи.

За исполнением приказа следил лично начальник службы безопасности. Полковник выглядел трезвым, хотя тостов не пропускал. Стоя у входа, он травил кучке слушателей байку из армейского быта. Подошел послушать и Головачев.

– Можно, я с вами постою? – в группу втиснулась девушка в закрытом сером платье, с длинным, обшитым кружевами, подолом и отороченными тем же кружевом широкими рукавами до локтей. Евгений Валерианович не сразу узнал помощницу Адам Павловича. Без тяжелого офисного грима, без каблуков, в простом наряде – она выглядела совсем ребенком. Наряд недорогой, возможно, перешитый из чего-то старого. Руки девушки, казались хрупкими в широких раструбах рукавов. Выше правого запястья багровели, наливаясь синевой, четыре продолговатых пятна.

– Сделайте одолжение, – ответил Евгений Валерианович.

Но девушка что-то увидала за его плечом и спешно покинула беседующих. В тот же момент полковник жесткими пальцами схватил Головачева за локоть и потянул к себе. Прямо через их группу шествовал генеральный директор. Был он изрядно выпивши, с глазами, затянутыми злым пьяным упрямством, и двигался, наклонив голову, напролом, словно подслеповатый носорог.

– Наш на охоте, – заметил кто-то из офисных остряков.

Полковник осадил шутника колючим взглядом:

– Пусть отдохнет. Старый конь борозды не портит.

– Зато и пашет неглубоко, – дополнил другой голос прибаутку, значения которой Евгений Валерианович никогда не понимал.

– Жалко девочку, – вздохнула бухгалтерша. – Да никуда не денешься.

– Жалко у пчелки, а пчелка на елке, – вставил своё слово знаток фольклора.

Остальные директорского гона тактично не замечали. Свет в зале приглушили – прибыла знаменитость. Певец сильно опоздал и в течении трех тактов не мог поймать ртом собственную фонограмму.

На часах было десять, корпоративный шабаш разгорался, все развернулись лицом к сцене, и когда артист в десятый раз повторял припев, публика начала похлопывать в такт и перетаптываться на месте. Сходство с адом усиливалось вспышками стробоскопа, серным запахом фейерверков, корчами тел, духотой, разорванными криком ртами.

Полковник оттащил Евгения Валериановича в тихий холл и больно ткнул в грудь указательным пальцем. Это считалось у офицера знаком исключительного доверия.

– Просьба мелкая есть, товарищ гвардии управляющий.

– Слушаю, товарищ полковник.

– Ты завтра дежуришь, а в понедельник товар штрафников вывезут.

– Так точно, мой генерал.

– Так ты из семнадцатого модуля аудиосистему распорядись в подсобку завтра оттащить. Старая еще модель, качественная. По характеристикам тянет за червонец, а перекупщики ее за копейки приберут.

– Исполнению задуманного, великий маршал, мешает пломба на дверях, – просьба Головачева не удивила, начальник службы безопасности был фанатичным меломаном.

– Ты дураком не прикидывайся, у дежурного по комплексу пломбир в полном распоряжении. Тебя научить, как пломбу восстанавливать?

– Не надо, знаю. А если охрана не послушает? Может, напишете для них записочку?

Офицер посмотрел на Головачева, как будто тот сморозил редкую глупость.

– Послушает. Ты начальнику смены шепни на ушко заветные словечки, мол: «Родина слышит, Родина знает».

– Так и шепну, товарищ полковник безопасности.

– Ишь куда хватил, – офицер криво ухмыльнулся, – Ты имей в виду, что для шутников у нас тоже имеется экскурсионная программа.

Головачев планировал выехать до полуночи, но покинул веселье с трёхчасовым опозданием. Прошел скорым шагом вдоль аллеи, остановился, прислушиваясь: не бежит ли кто за ним. Год истлевал бурыми листьями, от леса тянуло могильным запахом перепревшей земли. Сел в машину, настроил поудобнее зеркало заднего вида, подъехал к воротам.

– Чужого ничего не взяли? – сонно пошутил вахтер и посветил фонариком на пропуск Головачева, потом ему в лицо, а после как бы невзначай пошарил лучом по всему салону.

– Своё-то не знаю, куда девать, – ответил Евгений Валерианович, у которого всё заднее сиденье машины было завалено охотничьим барахлом.

– Будет лишнее, привози, – разрешил охранник, и ворота поехали в стороны.

На дежурство Головачев прибыл за час до открытия павильона. С августа на парковке дежурило три охранника, но и те не успевали отгонять отчаявшихся арендаторов. Должников давно не пускали в приемную, длинные слезливые прошения никто не читал, жаловаться в прокуратуру иностранцы не решались.

Директор фирмы, опечатанной ещё в мае, Головачева больше не беспокоил – они давно друг друга поняли.

– Мне надо забрать часть товара, чтобы рассчитаться с долгами, – уговаривал директор-должник во время последней их беседы.

– Всем надо, – парировал Евгений Валерианович.

– Мне совсем плохо станет, – пояснял директор и проводил себе ладонью по горлу, чтобы показать, что с ним будет, если не рассчитается с кредиторами.

– А кому сейчас хорошо? – сердился Головачев, понимая, что плохо будет и жене арендатора, некрасивой москвичке, которая вела бухгалтерию супруга. Да и троим их детям будет нехорошо, конечно. С тех пор Головачев того директора не видел, хотя по телефону пообщаться довелось.

Заступив на дежурство после «Октябрьского коператива», Евгений Валерианович назойливых арендаторов не обнаружил. Зато вся стоянка была уставлена длинными фурами.

Головачёв прошел в центральную приёмную – там было место дежурного по комплексу, – и вызвал к себе начальника охраны. Охранник явился быстро, распоряжение выслушал. Сразу не поверил и несколько раз переспросил:

– Разрешить вывоз товара из перечисленных магазинов?

– Да, что тут непонятного, – подтвердил Головачёв.

– Но они же…

– Они закрыли задолженности и выставили дополнительные гарантии, исполняйте.

– Прошу письменного распоряжения, – начальник смены был опытным служакой.

– Вот приказ, вот подпись: «Отпуск товара разрешить». Исполняйте.

Начальник смены все еще мялся в нерешительности.

– Родина слышит, Родина знает, – пропел Евгений Валерианович, строку из популярной некогда песни.

– Слушаюсь, – отрапортовал начальник смены и направился к выходу.

Евгений Валерианович видел неуверенность охранника, знал, что тот попробует дозвониться генеральному директору лично. Но также хорошо знал Головачёв, что в ближайшие пару дней это нереально. Указ о запрете мобильной связи во время корпоратива генеральный издал сам, свято его соблюдал и жестоко карал подчинённых за любое нарушение установленного порядка.

Злые языки утверждали, что директор запретил мобильную связь из-за ревнивой жены, которую на корпоративы не брали, и она изводила любвеобильного супруга ежеминутными звонками. И ладно бы звонила только мужу. Вооружившись внутренним телефонным справочником, спутница директорской жизни набирала по очереди всех сотрудников, из испуганного их вранья собирала поистине эпическую мозаику событий и после устраивала благоверному страшный разнос.

Был случай, когда стажер по глупости выдал жене генерального место проведения корпоратива, и та не пожалела денег на такси. Это, пожалуй, был единственный выезд, который все сотрудники фирмы вспоминали с удовольствием. Ни приглашенные звезды эстрады, ни клоуны, ни популярные артисты театра и кино никогда не давали такого феерического представления – с погонями, криками, мелкими потасовками, переодеваниями и швырянием вещей.

Через час после начала дежурства Головачев лично вышел убедится, как исполняется его распоряжение. Обругал начальника охраны, и тот, наконец, дал команду на этажи. Сразу всё засуетилось. Из фур посыпались, как горох, смуглые грузчики, зашуршали электрокары, замельтешили тележки, и вскоре магазины уже напоминали пустые аквариумы, из которых спустили воду.

Евгений Валерианович прошел к себе в кабинет, достал из кармана отвертку, отвинтил с двери старую табличку и повесил вместо нее блестящую латунную: «Головачев Евгений Валерианович год 1966 – 1998». Сбежал по ступеням, своим ключом отпер никем не охраняемый запасной выход, попросил ожидавшего таксиста ехать в «Шереметьево».

Следующую жизнь Юджин Головащиов прожил в Германии. Сначала студентом бизнес-школы, потом высокооплачиваемым банковским клерком. Новую фамилию приобрел заранее и легально – при замене загранпаспорта, тогда переходили с французских транскрипций на английские. Жизнь немецкого клерка тоже оборвал внезапно: просто встал из-за своей перегородки, отворил дверь на улицу и сильно оттолкнулся, чтобы преодолеть невозможную в Дрездене лужу. Приземлился уже на другом берегу океана.

Джи он стал лишь в Канаде. Соседям было лень выговаривать сложное имя Юджин. Джи, так Джи. «Хоть горшком назови, только в печку не ставь», – размышлял новый поселенец, приводя в порядок дизель на своём тракторе. Еще Джи приобрёл ружье. Купил для охоты, однажды даже прицелился в белохвостого оленя, забредшего на огород за домом. Олень покосился на Джи влажным удивленным глазом, и Джи больше не метил в живые мишени. Стрельба по пивным банкам – тоже достойное занятие для человека, который полжизни куда-то бежал.