Читать книгу 54 по шкале магометра - Александр Джеромович Добсон - Страница 14

Про Настю, Томаса и холодный кофе

– Ты не видела мой гребень? – голос матери всколыхнул сонную утреннюю лень.

Настя выдвинула ящик комода, растормошила ворох шелковых шарфов – гребень лежал среди них.

– Нет, – крикнула девушка, резко задвинула ящик и вышла из спальни.

Через несколько минут она шла по садовой дорожке. Мать склонилась над кустом роз, длинные волосы касались новых бутонов.

– Что там сегодня? – спросила Настя с надеждой.

– Только белые, слава богу… Кофе готов, – мать кивнула в сторону веранды, – идем завтракать.

Она подошла и взяла Настю под локоть.

– Гребень опять потеряла, представляешь?

– Мам, ну что ты вечно с ним. Будто реликвия. Давай, я щетку куплю?

– Не надо! – мать разозлилась, ущипнула Настю. – У меня без него весь день насмарку – сложно понять?!

Настю тоже можно было понять: мать ведет гребнем по волосам и утро застывает будто в смоле. Увязнув в тягучих нотациях и упреках, невозможно дождаться, когда закончится завтрак. Проще спрятать гребень и, наскоро перекусив, сбежать на работу.

Настя налила кофе из горячего кофейника и тут же поднесла к губам. Не обожглась. Кофе был привычно холодным – еще одна особенность бесед с матерью. Будто Настя вспоминала о своей чашке, только выслушав кучу жалоб: на нерадивых детей, хохочущих в соседском дворе; нерадивые цветы, подсовывающие розовые бутоны вместо белых; и нерадивую дочь, бросающую мать ради первого встречного.

За Матвея доставалось больше всего пощечин. Словесных, конечно. Но не менее болезненных. Каждый день мать пророчила Насте предательства и измены. И ее называла предательницей. Кто еще оставляет родного человека в одиночестве? Мать каждый раз переживает: у нее давление, сердце, мигрень. А с утра после Настиных свиданий на кусте белых роз – розовые бутоны.

Разумеется, Настя не верила в эту чушь. Про бутоны. Про давление и сердце – верила. Звонила Матвею, тоскливо отменяла следующую встречу.

Ловя Настино настроение – всегда на грани счастья и нервной печали – Матвей давно уговаривал съехаться. Просил о знакомстве с матерью – так, мол, она успокоится на его счет.

Настя и представить не хотела такого знакомства.

Было уже однажды.

Мать вышла к столу растрепанная, разглядывала ухажера с дотошностью энтомолога, устроила допрос, напирая на воображаемые изъяны в порядочности. На этом романтическая история закончилась.

Когда появился Матвей, Настя твердо решила – домой его не приведет.

И на переезд решиться не могла.

Что будет, если начнется очередной приступ? Кто присмотрит? Кроме Насти, у матери никого.

Да и у Насти других родных нет. Отец ушел. «Бросил», – уточняет мать, поджимая губы. Настя едва его помнит – по фотографиям и отпечатавшемуся в памяти жесту. Вместо приветствия и прощания он всегда козырял – руку к виску. Вот и все, что осталось. А мать всегда рядом.

Так и жила Настя который год: оставаться больно, а уйти тяжело.

Допив кофе, она целует мать в щеку и отправляется в депо.

Если бы спросили, что в ее деле самое сложное, она бы, смеясь, ответила: «Не уснуть в первый утренний рейс».

Трамвай укачивает не хуже люльки. Глаза так и норовят закрыться. На это случай Настя кладет в карман флакончик с водой. Пара пшиков из распылителя на лицо – и дрема вздрагивает, исчезает. На втором круге спать уже не хочется. Остается только удовольствие и ощущение силы: маленькая и хрупкая, она одним движением сдвигает с места двадцатитонную тяжесть!

Назад в депо Настя едет одна, высадив на конечной последних пассажиров и кондуктора. Лучшее время. Колеса стучат в унисон с сердцем, погружая в мечты и фантазии. Она оглядывается по сторонам – никого. Закрывает глаза. Пантограф делает пару пробных движений и снимается с проводов. Трамвай отрывается от рельсов и поднимается в небо.

Настя не поняла, как это случилось в первый раз. Подумала вскользь: «Вот бы полетать». И очень испугалась, когда земля исчезла из поля зрения, а небо стало надвигаться. Она отпустила педаль безопасности, но состав не думал останавливаться и приземляться. Поднялся над зелеными кронами, обогнал кудрявое облако и выровнялся горизонтально над улицей. Настя сидела не шелохнувшись, повторяя незатейливую мантру: «только не упади-только не упади».

Трамвай не упал, а плавно опустился обратно на рельсы за сотню метров до ворот депо. Настя очнулась от наваждения, поозиралась и, не увидев больше ничего необычного, вновь тронулась в путь.

Сдала смену, рассеянно расписалась на проходной и спросила у краснощекого охранника:

– Дядь Вась, вы ничего странного не видели, когда я подъезжала?

– Странного? Да вроде не было…ага… Разве что пес тебя снова ждет.

– Какой пес?

Настя выглянула в пыльное оконце: у бетонных ступеней сидел огромный лохматый ньюфаундленд.

– Это не мой… С чего вы взяли?

Охранник почесал лоб:

– Так неделю уже ходит – с тобой сюда, за тобой обратно…ага…

– Ерунда какая-то, впервые его вижу, – бубнила Настя, попрощавшись и выходя за дверь.

Увидев ее, пес поднялся и вильнул хвостом.

– Иди-иди, – опасливо посторонилась девушка, – я тебя не знаю.

Пес снова сел, но через пару мгновений побрел за Настей, держась чуть поодаль.

Девушка заново погрузилась в переживания от внезапного полета. Первоначальный испуг сходил на нет. Его место занял запоздавший восторг. Летела! Над деревьями! Над людьми! Над маленькой жизнью внизу!

Никому об этом приключении Настя не рассказала.

С того дня трамвай поднимался в небо всякий раз в конце смены. И всякий раз девушка испытывала ликование. Еще бы – гора металла рвется в облака на одном ее хрупком желании.

Она выглядывала из окна, любовалась игрушечным городом далеко под колесами. И мечтала. О том, как мама забудет о гребне и позволит розовому кусту оставаться розовым. О том, как подружится с Матвеем и избавится от болячек. О том, как детский смех будет раздаваться не только у соседей, но и у них в саду.

Конец маршрута очень кстати приходился на тихую улочку. Настя внимательно следила, чтобы никто не заметил ее проделок. Только черный пес задирал морду в небо и провожал трамвай влажными глазами.

Настя парила над миром. Во всех смыслах. Даже общение с матерью стало не таким тягостным.

Но хорошее однажды заканчивается.

Какому-то проныре удалось увидеть полет трамвая и, что еще хуже, снять на камеру. К вечеру запись была в интернете, а оттуда перекочевала на телевидение. Изображение получилось четким, и запечатлело не только номер маршрута, но и Настино счастливое лицо.

Домой она понуро брела в ожидании неприятностей.

Мать набросилась на девушку прямо с порога. Назвала ее бездумной эгоисткой.

– А что если ты свалишься оттуда?! – зло кричала она и дергала Настю за руку. – Кто обо мне позаботится? Думала ты об этом?! – и хваталась за сердце.

– Не упаду, – устало протестовала девушка.

– Самая умная? Я может тоже могла бы… может тоже… Но я всю жизнь – о тебе! Отец ушел, теперь ты. Давай – улетай от меня!

– Я не улетаю, просто немножко…

– Не хочу слышать об этом! Поняла? Чтоб никогда больше!

Она вышагивала взад-вперед, седые пряди падали ей на лицо, и она без перехода грозно спрашивала:

– Гребень мой где? Ты спрятала!

Ущипнув Настю за плечо, мать ушла в дом, шумно хлопнув дверью.

Настя налила себе холодный кофе и расплакалась.

В следующую смену поднять трамвай в небо не удалось. Толпе зевак, собравшейся внизу, осталось только ругать сетевые фейки и глупость журналистов.

За дверью проходной Настю снова ждал черный пес.

– Ну, чего тебе нужно? – буркнула девушка, почти не взглянув на него.

– Наконец-то, – хрипло отозвался пес.

Настя вздрогнула, посмотрела внимательней. Он шел рядом и тоже смотрел на нее.

– Еще и рехнулась, – пробормотала Настя.

– Не рехнулась, – возразил пес, – я в самом деле разговариваю.

– Не бывает говорящих собак!

– И летающих трамваев – тоже…

Она остановилась, скрестила руки на груди.

– Ладно. Допустим. И что ты хочешь?

– Проводить тебя кое-куда.

Настя задумчиво смотрела на него, потом оглянулась на дверь проходной.

– Не бойся, не обижу, – пообещал пес, – я же не человек.

– Ладно. Но если что, – девушка порылась в сумочке и достала флакон с водой, – у меня – вот. Перцовый!

– Не пригодится. Идем, – и он молча побежал впереди.

Они шли по липовой аллее, чуть погодя свернули в сторону и вышли за пределы города. Асфальтовая дорога отделяла редкие домики от широкого поля. Посреди дороги стояла большая лужа. Внутри нее плыли рваные облака и летали птицы. Пес легко перескочил на другую сторону.

– Ты не отразился! – Настя отпрянула. – Я дальше не пойду…

И вдруг увидела в поле мужскую фигуру. Что-то было в ней знакомое, а что – уловить не получалось. Завидев собаку и девушку, мужчина приблизился. Подозвал пса – тот радостно понесся галопом.

– Молодец, Томас! Привел, все-таки, – и козырнул Насте, – здравствуй, дочка!

– Папа? – Настя шагнула прямо в лужу; с губ сорвался вопрос, на который никогда не находилось ответа, – почему ты ушел?

Отец подошел, протянул жилистую руку:

– Пойдем, поговорим.

Настя перебралась через лужу, и отец повел ее на другую сторону поля. Томас бежал рядом. Девушка исподтишка посматривала на отца: он не изменился, если память ее не обманывала. Даже волосы не поседели.

На краю поля замаячили темные оградки.

– Зачем туда? – спохватилась Настя.

– Потерпи немного, все поймешь, – отец приобнял ее.

Они пробрались узкими проходами между оградками и остановились у заросшего васильками холмика с надгробной плитой. Фотография на металлической табличке сильно выцвела, но взгляд и улыбку Настя узнала. Побледнела, перевела взгляд на отца, стоящего перед ней. Живого.

– Мама поначалу приходила, плакала. Укоряла, что обещал всю жизнь быть рядом. Так и не простила. Потом и приходить перестала.

– Не может быть, – шептала Настя, – получается, ты нас не бросал. Получается – тебя нет? – она вцепилась в оградку.

– Получается, – отец взял ее за руку, смахнул с ладошки приставшие кусочки облупившейся краски. – Дочка, ты ее прости. На себе это не тащи. Не трамвайчик же – не сойдешь.

– Один – мертвый, другой – ненастоящий…

Настя стояла между двух отцов, которых не было. Выдернула руку из отцовской ладони и зашагала прочь.

– Я провожу, – подал голос пес.

Отец кивнул.

Выйдя с кладбища, Настя обернулась. Отец смотрел ей вслед. Улыбнувшись, он поднес руку к виску:

– Прощай, дочка!

– Спасибо, папа, – шепнула она и повторила жест. Пес проводил ее к дороге, боднул на прощание широким лбом и убежал назад.

Войдя во двор Настя пулей пронеслась мимо матери, стоящей с секатором над розами, влетела в дом, в материнскую спальню, бухнулась на колени и вытащила из-под кровати коробку. Вывернула на пол содержимое: бумаги, справки, гарантийные талоны. Переворошила все – вот оно!

Вошла возмущенная мать.

– Что это?! – рявкнула Настя.

Мать посерела лицом:

– Как ты смеешь?

– Смею! Ты как смела?! Врунья! – она встала и нависла над матерью.

– Разве я врала? – мать прислонилась к косяку. – Он был всем. Всем! И ушел!

– Умер, мама. Он – умер! – Настя сунула свидетельство в ее руки.

– Думаешь, есть разница? – мать скомкала бумагу и бросила под ноги.

– Думаю – есть!

Настя закрылась в своей комнате, не вышла к ужину и на робкий стук в дверь не отвечала.

Утро она встретила невыспавшейся, но решительной. Оделась в рабочее, выудила из комода гребень и вышла в сад. Мать сидела с каменным лицом. Настя положила гребень на стол перед ней. Мать ожила:

– Красивый, да? Зачем ты его прятала? Я могу подарить.

– Нет, мама, это твое.

И замолчали – только шмели гудели над цветами.

Настя первая решилась:

– Матвей предлагает съехаться…

Мать потянулась за гребнем и принялась расчесывать длинные пряди. Ничего не произошло. Время не подчинилось.

– … я думаю, это правильно. Ты не волнуйся, я буду приезжать.

Мать молчала, поджав губы.

Настя налила кофе. Поднесла кружку к губам и тут же отдернула удивленно – обожглась. Мать взглянула неодобрительно.

– Ладно, мама, мне пора. Вечером обсудим.

Настя прошла мимо куста, сплошь покрытого розовеющими бутонами, и шагнула за калитку.

Липы шелестели, небо блестело синевой, галдели птицы.

– Полетаем! – шепнула им Настя.

И полетела.