Читать книгу Королева Марго - Александр Дюма - Страница 2

Герцог Гиз проводил свою невестку, герцогиню Невэрскую, до ее дома на улице дю Шом, что против улицы де Брак, и, оставив герцогиню на попечение ее служанок, пошел в свои покои, чтобы переодеться, взять ночной плащ и короткий, с острым кончиком кинжал, который носил название «дворянская честь» и прицеплялся вместо шпаги. Но, взяв со стола кинжал, герцог заметил маленькую записку, всунутую между ножнами и клинком. Он развернул бумажку и прочел: «Надеюсь, что герцог Гиз не пойдет обратно в Лувр сегодня ночью; если же пойдет, то пусть наденет на всякий случай добрую кольчугу и захватит шпагу».

– Так! Так! – произнес герцог, оборачиваясь к своему лакею. – Вот, дядюшка Робен, какое странное предупреждение. А теперь будьте добры сказать мне, кто входил сюда в мое отсутствие.

– Только один человек.

– А именно?

– Месье Дю Гаст.

– Так! Так! То-то я вижу – рука знакомая. А ты наверно знаешь, что приходил Дю Гаст? Ты его видел?

– Даже больше, я с ним разговаривал.

– Хорошо, послушаюсь его совета. Мою шпагу и короткую кольчугу!

Лакей, уже привыкший к таким переодеваниям, принес то и другое. Герцог надел кольчугу из таких тоненьких колечек, что стальная ткань казалась не толще бархата; поверх кольчуги надел камзол, трико с пуфами и колет – серые с серебром – любимое им сочетание цветов, натянул высокие сапоги, доходившие до половины ляжек, накрыл голову черным бархатным беретом без пера и драгоценных украшений, потом закутался в широкий темный плащ, прицепил к поясу кинжал и, отдав шпагу своему пажу, составлявшему теперь всю его свиту, пошел по направлению к Лувру.

Когда он только переступал через порог своего дома, звонарь на Сен-Жермен-Л’Озеруа прозвонил час ночи.

Несмотря на поздний час и опасность ночных прогулок в те времена, смелый герцог совершил свой путь без всяких приключений и подошел, здрав и невредим, к огромному массиву Лувра, где все огни уже погасли один вслед за другим, страшному теперь своим молчанием и тьмою.

Перед королевским замком тянулся глубокий ров, на который и выходили почти все комнаты высокопоставленных особ, живших в Лувре. Покои Маргариты находились в нижнем этаже. Туда нетрудно было бы проникнуть, если бы не ров, вырытый на такую глубину, что нижний этаж оказывался на высоте почти тридцати футов, а следовательно – вне досягаемости для воров или любовников; однако герцог Гиз решительно спустился в ров.

В ту же минуту скрипнуло одно из окон в нижнем этаже. На окне была железная решетка, но чья-то рука вынула один из прутьев, заранее подпиленный, и в это отверстие спустила шелковый шнурок.

– Жийона, это вы? – тихо спросил герцог.

– Да, ваша светлость, – еще тише ответил женский голос.

– А Маргарита?

– Ждет вас.

– Хорошо.

Он сделал знак своему пажу; паж вынул из-под плаща и развернул узенькую веревочную лестницу. Герцог привязал к ее концу опущенный шнурок; Жийона подтянула лестницу к себе наверх и закрепила; герцог, прицепив шпагу, полез по лестнице и благополучно добрался до окна. Когда он скрылся в проделанном отверстии, железный прут решетки стал на место, и окно закрылось; тогда паж, раз двадцать сопровождавший герцога под эти окна, как только убедился, что его господину удалось благополучно проникнуть в Лувр, закутался в свой плащ и улегся спать тут же, под стеной, на травке, покрывавшей ров.

Погода была мрачная, из насыщенных электричеством желтовато-черных туч перепадали редкие крупные капли теплого дождя.

Герцог следовал за своей провожатой, которая была дочерью маршала Франции Жака де Монтиньон и пользовалась исключительным доверием Маргариты Валуа, не имевшей от нее никаких тайн, а, по мнению некоторых лиц, в числе тайн, хранимых неподкупной верностью этой девицы, были такие страшные, что заставляли ее хранить все остальные.

Никакого света ни в нижних комнатах, ни в коридорах, лишь изредка голубоватый отблеск далекой молнии освещал мрачные покои и тотчас потухал.

Спутница герцога вела его за руку все дальше, и наконец они дошли до винтовой лестницы, проделанной в толще стены и упиравшейся в потайную дверь передней комнаты покоев Маргариты.

В этой комнате царил такой же беспросветный мрак, как и в других покоях нижнего этажа. Жийона, войдя в переднюю, остановилась.

– Вы принесли то, что угодно королеве? – спросила она шепотом.

– Да, – ответил герцог Гиз, – но я отдам только ей самой.

– Не теряйте времени, входите, – раздался из темноты голос, при звуке которого герцог вздрогнул, узнав голос Маргариты.

Бархатная лиловая с золотыми лилиями портьера приподнялась, и герцог увидел в полумраке королеву, которая, не утерпев, вышла ему навстречу.

– Я здесь, мадам, – ответил герцог, быстро проходя под портьерой, которая тотчас упала за его спиной.

Маргарите Валуа пришлось теперь самой быть проводницей герцога в своих покоях, хотя и хорошо ему знакомых. Жийона осталась сторожить у двери и, приложив палец к губам, давала этим знать, что королева может быть спокойна.

Маргарита, как будто понимая ревнивые тревоги герцога, довела его до спальни и там остановилась.

– Что ж, вы довольны, герцог?

– Доволен? А чем, мадам, позвольте вас спросить?

– А доказательством того, – ответила Маргарита с оттенком раздражения, – что я принадлежу мужчине, который уже к вечеру в день свадьбы, в самую брачную ночь, забыл о моем существовании и даже не явился поблагодарить за честь если не моего выбора, то согласия назвать его моим супругом.

– О мадам, не беспокойтесь, он придет, а тем более если вы сами этого хотите!

– Генрих! И это говорите вы, зная лучше всех, как это несправедливо! – воскликнула Маргарита Валуа. – Если б у меня было то желание, какое вы разумеете, разве просила бы я вас прийти сегодня в Лувр?

– Вы, Маргарита, просили меня явиться в Лувр для того, чтобы уничтожить все следы наших прошлых отношений, так как это прошлое живет не только в моем сердце, но и в том ларчике, который я принес.

– Разрешите, Генрих, сказать вам одну вещь, – ответила Маргарита, глядя пристально на герцога. – Вы мне напоминаете не владетельного князя, а школьника! Это я стану отрицать, что любила вас?! Это я стану гасить огонь, который, может быть, потухнет, но отблеск свой оставит навсегда?! Любовь женщин, занимающих такое положение, как я, может быть или светочем, или злым гением своей эпохи. Нет, мой герцог, нет! Вы можете оставить у себя и эти письма, и самый ларчик – мой подарок. Из всех писем, что в нем лежат, королева Маргарита требует только одно, да и то потому, что оно опасно в равной мере для вас и для нее.

– Все в вашем распоряжении; берите любое – какое вам угодно уничтожить.

Маргарита стала быстро рыться в ларчике, трепетной рукой перебрала в нем двенадцать писем, пробегая глазами только начало их, – было очевидно, что ей достаточно взглянуть на обращение, как в ее памяти сейчас же возникало и содержание письма; но, просмотрев все, она вдруг побледнела, перевела глаза на герцога и спросила:

– Месье, здесь нет того письма, которое мне нужно. Неужели вы потеряли его? Ведь… передать его…

– Мадам, какое письмо вам нужно?

– То, где я прошу вас немедленно жениться.

– Чтобы оправдать вашу неверность?

Маргарита пожала плечами.

– Нет, чтобы спасти вам жизнь. То письмо, где я предупреждала вас, что король заметил и нашу любовь, и мои старания расстроить предполагаемый ваш брак с инфантой Португальской, что он вызвал своего побочного брата, графа Ангулемского, и сказал ему, показывая на две шпаги: «Или вот этой ты убьешь герцога Гиза сегодня вечером, или вот этой я завтра же убью тебя». Где это письмо?

– Вот, – ответил герцог Гиз, вынимая из-за пазухи письмо.

Маргарита чуть не выхватила его у герцога, порывисто развернула, удостоверилась, что оно – то самое, вскрикнула от радости и поднесла к свече; бумага вспыхнула, и в один миг письма не стало; но королева не удовлетворилась этим и, словно боясь, что даже в пепле могут найти ее неосторожное предупреждение, растоптала и самый пепел.

Герцог Гиз все это время следил за лихорадочными движениями своей любовницы.

– Теперь, Маргарита, вы наконец довольны? – спросил он, когда все кончилось.

– Да, теперь вы женитесь на принцессе Порсиан, и благодаря этому брат Карл простит мою связь с вами; но он никогда бы не простил мне разглашение тайны, подобной той, какую я, из слабости к вам, была не в силах скрыть.

– Да, это правда, – ответил герцог Гиз, – в то время вы меня любили.

– Генрих, я вас люблю все так же и даже больше.

– Вы?

– Да, я. Я никогда так не нуждалась в преданном и бескорыстном друге, как теперь, – я, безземельная королева и безмужняя жена.

Молодой герцог грустно кивнул головой.

– Я говорила вам и повторяю, Генрих, что мой муж меня не только не любит, но презирает, даже ненавидит; впрочем, одно то, что вы находитесь у меня в спальне, лучше всего доказывает его презрение и ненависть ко мне.

– Мадам, еще не поздно: король задержался, отпуская своих придворных, и если не пришел еще, то явится сейчас.

– А я вам говорю, – воскликнула Маргарита с возрастающей досадой, – что король Наваррский не придет!

– Мадам, – сказала Жийона, приподняв портьеру, – мадам, король Наваррский вышел из своих покоев.

– О, я же знал, что он придет! – воскликнул герцог Гиз.

– Генрих, – решительно сказала Маргарита, сжимая руку герцога, – вы сейчас увидите, верна ли я своим словам и можно ли рассчитывать на то, что мною обещано. Войдите в этот кабинет.

– Мадам, лучше мне уйти, пока не поздно, а то при первой любовной ласке короля я выскочу из кабинета – и тогда горе королю!

– Вы с ума сошли! Входите же, входите, вам говорят, я отвечаю за все!

Она втолкнула герцога в кабинет, и вовремя: едва успел он закрыть за собой дверь, как Генрих Наваррский, в сопровождении двух пажей, освещавших ему путь восемью восковыми свечами в двух канделябрах, переступил с улыбкой порог комнаты.

Маргарита сделала глубокий реверанс, чтобы скрыть свое смущение.

– Вы еще не легли спать? – спросил Беарнец с веселым и открытым выражением лица. – Уж не меня ли вы дожидались?

– Нет, месье, – ответила Маргарита, – ведь вы еще вчера сказали мне, что считаете наш брак только политическим союзом и никогда не позволите себе посягать на меня лично.

– Очень хорошо! Но это нисколько не мешает нам поговорить друг с другом. Жийона, заприте дверь и оставьте нас одних.

Маргарита, до этого сидевшая на стуле, встала и протянула руку по направлению к пажам, как бы приказывая им остаться.

– Может быть, позвать и ваших женщин? – спросил король. – Если изволите, я это сделаю, но должен вам признаться – мой разговор с вами касается таких вещей, что я бы предпочел свидание с глазу на глаз.

И король Наваррский направился к двери кабинета.

– Нет! – воскликнула Маргарита, стремительно преграждая ему путь. – Нет, не надо, я выслушаю вас.

Беарнец теперь знал все, что ему нужно было знать; он быстро, но зорко взглянул на кабинет, точно хотел проникнуть взором сквозь портьеру до самых темных уголков его, затем перевел взгляд на бледную от страха красавицу жену.

– В таком случае, – сказал он, – поговорим спокойно.

– Как будет угодно вашему величеству, – ответила она, почти падая в кресло, на которое указал ей муж.

Беарнец сел рядом с ней.

– Мадам, – продолжал он, – пусть там болтают что угодно, но, по-моему, наш брак – добрый брак. Во всяком случае, я – ваш, а вы – моя.

– Но… – испуганно произнесла Маргарита.

– Следовательно, – продолжал Беарнец, как бы не замечая ее смущения, – мы обязаны быть добрыми союзниками, ведь мы сегодня перед богом дали клятву быть в союзе. Не так ли?

– Разумеется, месье.

– Мадам, я знаю, как вы прозорливы, и знаю, сколько опасных пропастей бывает на дворцовой почве; я молод, и, хотя никому не делал зла, врагов у меня много. Так вот, к какому лагерю я должен отнести ту, которая перед алтарем клялась мне в добрых чувствах и носит мое имя?

– О месье, как вы могли подумать…

– Я ничего не думаю, мадам, я лишь надеюсь и хочу только убедиться, что моя надежда имеет основания. Несомненно одно: наш брак – или политический ход, или ловушка.

Маргарита вздрогнула, возможно, потому, что эта мысль приходила в голову и ей.

– Итак, какой же лагерь – ваш? – продолжал Генрих Наваррский. – Король меня ненавидит, герцог Анжуйский – тоже, герцог Алансонский – тоже, Екатерина Медичи настолько ненавидела мою мать, что, конечно, ненавидит и меня.

– Ах, месье, что вы говорите?!

– Только истину, мадам, и если думают, что меня сумели обмануть относительно убийства де Муи и отравления моей матери, то я не хочу, чтобы так думали, и был бы поэтому не прочь, если бы здесь оказался кто-нибудь еще, кто мог бы меня слышать.

– Что вы! Вы прекрасно знаете, что здесь нас только двое: вы и я, – ответила она быстро, но как можно спокойнее и веселее.

– Поэтому-то я и пускаюсь в откровенность, поэтому-то и решаюсь вам сказать, что я не обманываюсь ни ласками царствующего дома, ни ласками семейства лотарингских герцогов.

– Сир! Сир! – воскликнула Маргарита.

– В чем дело, моя крошка? – улыбаясь, спросил Генрих.

– А в том, что такие разговоры очень опасны.

– С глазу на глаз? Нисколько. Так я вам говорил…

Для Маргариты это было пыткой; ей хотелось остановить короля на каждом слове; но Генрих с нарочитой искренностью продолжал речь:

– Да! Так я вам говорил, что угроза нависла надо мной со всех сторон; мне угрожают и король, и герцог Алансонский, и герцог Анжуйский, и королева-мать, и герцог Гиз, и герцог Майнцский, и кардинал Лотарингский – словом, все. Такие вещи чувствуешь инстинктивно, вы это понимаете, мадам. И вот от всех этих угроз, готовых обратиться в прямое нападение, я мог бы защитить себя при вашей помощи, потому что как раз те люди, которые меня не переносят, любят вас.

– Меня? – спросила Маргарита.

– Да, вас, – ответил очень добродушно Генрих. – Вас любит король Карл; вас любит, – подчеркнул он, – герцог Алансонский; вас любит королева Екатерина; наконец, вас любит герцог Гиз.

– Месье… – чуть слышно выговорила Маргарита.

– Ну да! Что же удивительного, если вас любят все? А те, кого я назвал, – ваши братья или родственники. Любить же своих родных и своих братьев – значит жить в духе божием.

– Хорошо, но к чему вы клоните весь этот разговор? – спросила совершенно подавленная Маргарита.

– А я уже сказал к чему: если вы станете моим – не скажу другом, но союзником, – мне ничто не страшно; в противном случае, если и вы будете моим врагом, я погибну.

– Вашим врагом? О, никогда! – воскликнула Маргарита.

– Но другом – тоже нет?

– Возможно – да.

– А союзником?

– Наверно!

Маргарита повернулась к королю и протянула ему руку. Генрих взял ее руку, учтиво поцеловал и удержал в своих руках не столько из чувства нежности, сколько преследуя другую цель: более непосредственно чувствовать душевные движения Маргариты.

– Хорошо, я верю вам, мадам, и почитаю вас своим союзником. Итак, нас поженили, хотя мы друг друга и не знали, и не могли любить; женили, не спрашивая тех, кого женили; следовательно, у нас нет взаимных обязательств мужа и жены. Как видите, мадам, я иду навстречу вашему желанию и подтверждаю то, что говорил вам и вчера. Но союз мы заключаем добровольно, нас к нему никто не вынуждает, наш союз – это союз двух честных людей, обязанных поддерживать и не бросать друг друга; вы сами так ли понимаете его?

– Да, месье, – подтвердила Маргарита и попыталась высвободить свою руку.

– Хорошо, – продолжал Беарнец, не спуская глаз с двери кабинета, – а так как лучшим доказательством честного союза является полное доверие, то я сейчас вас посвящу подробно во все тайны плана, который я себе составил, чтобы успешно противостоять всем этим враждебным силам.

– Месье… – пролепетала Маргарита, оглядываясь на кабинет, что вызвало скрытую улыбку у Беарнца, довольного успехом своей хитрости.

– И вот что я собираюсь сделать, – продолжал Генрих, как будто не замечая ее смущения. – Я…

– Месье, – воскликнула она и, быстро встав, схватила короля за локоть, – дайте мне передохнуть: волнение… жара… я задыхаюсь.

Маргарита действительно побледнела и вся дрожала, едва удерживаясь на ногах, чтоб не упасть.

Генрих направился к отдаленному окну и растворил его. Окно выходило на реку.

Маргарита шла вслед за ним.

– Молчите! Молчите! Ради себя, сир, – чуть слышно произнесла она.

– Эх, мадам, – ответил Беарнец, улыбаясь своей особенной улыбкой. – Ведь вы же сами мне сказали, что мы одни.

– Да, месье, но разве вам неизвестно, что посредством слуховой трубки, пропущенной сквозь стену или потолок, можно слышать все?

– Хорошо, мадам, хорошо, – с чувством прошептал Беарнец. – Верно то, что вы не любите меня, но верно также то, что вы честная женщина.

– Как надо это понимать?

– Будь вы способны меня предать, вы дали бы мне договорить, потому что я выдавал только себя, а вы меня остановили. Теперь я знаю, что в кабинете кто-то есть, что вы неверная жена, но верная союзница, а в данное время, – добавил Беарнец, улыбаясь, – надо признаться, для меня гораздо важнее верность в политике, нежели в любви…

– Сир… – стыдливо вымолвила Маргарита.

– Ладно, ладно, об этом поговорим после, когда узнаем друг друга лучше. – И уже громко спросил ее: – Ну как, мадам, теперь вам легче дышится?

– Да, сир, да, – тихо ответила она.

– В таком случае, – продолжал он громко, – я не хочу вас больше утруждать своим присутствием. Я почел своим долгом прийти, чтоб изъявить вам все мое уважение и сделать первый шаг к нашей дружбе; соблаговолите принять их так же, как я их предлагаю, – от всего сердца. Спите спокойно, доброй ночи.

Маргарита посмотрела на мужа с чувством признательности, светившимся в ее глазах, и сама протянула ему руку, говоря:

– Согласна.

– На политический союз, искренний и честный? – спросил Генрих.

– Искренний и честный, – повторила королева.

Беарнец пошел к выходу, бросив на Маргариту взгляд, увлекший ее невольно как завороженную вслед за мужем.

Когда портьера отделила их от спальни, Генрих Наваррский с чувством прошептал:

– Спасибо, Маргарита, спасибо. Вы истинная дочь Франции. Я ухожу спокойным. Бедный вашей любовью, я не буду беден вашей дружбой. Полагаюсь на вас, как и вы можете полагаться на меня… Прощайте, мадам!

Генрих нежно сжал и поцеловал руку жены, затем бодрым шагом направился к себе по коридору, шепотом рассуждая сам с собой:

– Какой черт сидит там у нее? Кто это – сам король, герцог Анжуйский, герцог Алансонский, герцог Гиз, – брат ли, любовник ли или тот и другой? По правде говоря, мне теперь почти досадно, что я напросился на свидание с баронессой; но раз уж я дал слово и Дариола ждет меня у двери… все равно. Боюсь только, не потеряет ли баронесса в своей прелести оттого, что по дороге к ней я побывал в спальне у моей жены, ибо Марго, как зовет ее мой шурин Карл Девятый, – клянусь святой пятницей! – прелестное создание.

И Генрих Наваррский не очень решительно стал подниматься по лестнице к покоям мадам де Сов.

Маргарита провожала его глазами, пока он не исчез из виду, и только тогда вернулась к себе в комнату. В дверях кабинета стоял герцог, и эта картина вызвала в Маргарите чувство, похожее на угрызения совести. Суровое выражение лица и сдвинутые брови герцога говорили о горьких размышлениях.

– Маргарита сейчас нейтральна, а через неделю Маргарита будет враг, – произнес он.

– Значит, вы подслушивали? – спросила королева.

– А что ж мне было делать в этом кабинете?

– И, по-вашему, я вела себя не так, как подобало наваррской королеве?

– Нет, но не так, как подобало возлюбленной герцога Гиза.

– Месье, я могу не любить своего мужа, но никто не имеет права требовать от меня, чтоб я сделалась его предательницей. Скажите честно, способны ли вы сами выдать какую-нибудь тайну вашей будущей жены, принцессы Порсиан?

– Хорошо, хорошо, мадам, – сказал герцог, покачивая головой. – Пусть так. Я вижу, что у вас нет больше той любви ко мне, во имя которой вы раскрывали мне козни короля против меня и моих сообщников.

– Тогда король представлял силу, а вы слабость. Теперь слабая сторона – Генрих, а сила на вашей стороне. Как видите, я продолжаю играть все ту же роль.

– Но перешли из одного лагеря в другой.

– Я получила на это право, когда спасла вам жизнь таким же способом.

– Хорошо, мадам! Когда любовники расходятся совсем, то возвращают друг другу все свои взаимные дары; поэтому и я при первом случае спасу вам жизнь, чтобы не быть у вас в долгу.

Вслед за этим герцог раскланялся и вышел, а королева не шевельнула пальцем, чтобы его остановить. В передней герцог встретился с Жийоной, которая и проводила его к окну в нижнем этаже; во рву нашел он верного пажа и возвратился с ним домой.

Маргарита, задумавшись, сидела у открытого окна.

– Хороша брачная ночь! – прошептала королева. – Муж сбежал, любовник бросил!

В это время на той стороне рва, по дороге от Деревянной башни к Монетному двору, шел, подбоченясь, какой-то школяр и пел:

Маргарита с грустной улыбкой прислушивалась к этой песне; когда же голос школяра замер вдали, она затворила окно и кликнула Жийону, чтобы с ее помощью раздеться и лечь спать.