Читать книгу Предводитель волков. Вампир (сборник) - Александр Дюма - Страница 8

После кошмаров Мокэ прошло двенадцать лет. Мне уже минуло пятнадцать.

Это было зимой с тысяча восемьсот семнадцатого на тысяча восемьсот восемнадцатый год.

Увы! Десять лет назад мой отец умер.

У нас больше не служили ни садовник Пьер, ни камердинер Ипполит, ни сторож Мокэ.

Тогда мы уже не жили ни в замке Фоссэ, ни на вилле Антийи; мы проживали в Виллер-Коттре в маленьком домике на площади, напротив фонтана, а моя мать держала табачную лавку.

Еще там продавался порох, дробь и пули.

С молодости я уже был заядлым охотником.

Только я охотился – в прямом смысле слова – лишь тогда, когда мой двоюродный брат, господин Девьолен, лесничий из Виллер-Коттре, благоволил отпросить меня у матери.

В остальное время я браконьерствовал.

На оба случая, охоты и браконьерства, у меня было чудесное одноствольное ружье, которое прежде принадлежало принцессе Боргезе, и на нем был выгравирован ее вензель.

Его мне подарил отец, когда я был еще совсем ребенком, и на торгах, последовавших после его смерти, я так настойчиво протестовал, что мое ружье не продали вместе с другим оружием, лошадьми и экипажами.

Самым радостным временем для меня была зима.

Зимой земля покрывается снегом, и лишенные пропитания птицы слетаются туда, где им насыплют зерен.

Некоторые старые друзья моего отца, у которых были прекрасные сады, позволяли мне устраивать в этих садах охоту на птиц.

Я расчищал снег, посыпал дорожку зернами и из какого-нибудь укрытия, устроенного на расстоянии в половину ружейного выстрела, открывал огонь, убивая порой с одного раза шесть, восемь или даже десять птиц.

Позже, когда снег уже лежал крепко, появлялась другая надежда: затравить волка.

Затравленный волк принадлежит всем.

Это общий враг, убийца, поставленный вне закона. Каждый имеет право на свой выстрел. Нечего и говорить, что я, не слушая криков матери, которая вдвойне боялась за меня, брал ружье и первым являлся на встречу.

Зима тысяча восемьсот семнадцатого – тысяча восемьсот девятнадцатого года была суровой.

Выпал снег толщиной в фут; все промерзло, и снег лежал уже две недели.

Но при этом никакие разговоры об охоте не велись.

В один прекрасный день, часам к четырем пополудни, к нам явился Мокэ. Он пришел пополнить запас пороха.

Покупая порох, он подмигнул мне. Когда он вышел, я последовал за ним.

– Что скажешь, Мокэ, – спросил я у него, – что случилось?

– Вы не догадываетесь, господин Александр?

– Нет, Мокэ.

– Вы не догадываетесь, что если я пришел за порохом к госпоже генеральше, вместо того чтобы купить его у себя в Арамоне, то есть что если я прошел лье вместо четверти лье, то у меня есть что вам предложить?

– О, милый Мокэ! А что именно?

– Появился волк, господин Александр.

– Да что ты? Не может быть!

– Сегодня ночью он утащил барана у господина Детурнеля, и я преследовал его до леса в Тийе.

– И что же?

– А то, что в эту ночь я его, конечно, увижу снова и спугну, а завтра утром мы с ним расправимся.

– О, какое счастье!

– Только нужно разрешение…

– Разрешение? Чье, Мокэ?

– Разрешение генеральши.

– Хорошо, возвращайся, Мокэ, – мы его у нее попросим.

Мать наблюдала за нами в окно. И почти не сомневалась, что мы что-то замышляем.

Мы возвратились в дом.

– Ах, Мокэ! Как же ты нерассудителен, смотри у меня!

– Как же так, госпожа генеральша? – спросил Мокэ.

– Вскружить мальчику голову… Он и так слишком много думает об этой пресловутой охоте!

– Конечно! Госпожа генеральша, это, ну… это как породистые псы… его отец был охотником, он охотник, его сын будет охотником. Вам нужно смириться.

– А если с ним случится несчастье?

– При мне? Несчастье? Несчастье при Мокэ? Ну и ну! Я отвечаю за него, за господина Александра, своим телом. С ним случится несчастье? С ним, с сыном генерала? Да никогда! Никогда! Никогда в жизни!

Моя бедная мать опустила голову. Я повис у нее на шее.

– Мамочка, – сказал я, – прошу тебя.

– Но ты зарядишь ему ружье, Мокэ?

– Будьте спокойны! Шестьдесят гранов пороха, ни одним больше, ни одним меньше, и фунт пуль-двадцаток.

– Ты его не оставишь?

– Даже его тень.

– Он будет рядом с тобой?

– Плечо к плечу.

– Мокэ! Я доверю его тебе одному.

– Я приведу его целым и невредимым. Вперед, господин Александр, собирайте пожитки и идем: генеральша разрешает.

– Как, ты уже забираешь его, Мокэ?

– Послушайте! Завтра будет слишком поздно приходить за ним; на волка охотятся на рассвете.

– Как! Ты отпрашиваешь его у меня, чтобы охотиться на волка?

– Вы боитесь, что волк его съест?

– Мокэ! Мокэ!

– Э! Говорю же вам, я за все отвечаю!

– Но где же бедный ребенок будет спать?

– У папаши Мокэ, где же еще! У него будет хороший матрас на полу, простыни белые, как те, что Господь постелил на равнине, и два теплых одеяла – он не простудится, отвечаю!

– Ах, мама! Не волнуйся! Идем, Мокэ, я готов.

– Ты меня даже не обнимешь, бедное дитя?

– О! Конечно, обниму, и даже дважды!

Я бросился матери на шею и чуть не задушил ее в объятиях.

– А когда вы вернетесь?

– О! Не волнуйтесь, мы вернемся завтра к вечеру.

– Как «завтра к вечеру»! Ты же говорил о рассвете!

– На рассвете – это о волке; но если мы его не найдем, то нужно же будет ребенку подстрелить одну-две диких утки в болотах Валю.

– Еще лучше! Ты его утопишь!

– Черт возьми! – сказал Мокэ. – Если бы я имел честь разговаривать не с женой моего генерала, я бы сказал …

– Что, Мокэ, что бы ты сказал?

– Что вы сделаете из сына мокрую курицу. Да если бы мать генерала ходила за ним по пятам и цеплялась за край одежды так, как вы бегаете за этим ребенком, он никогда бы не переплыл моря и не оказался бы во Франции.

– Ты прав, Мокэ, забирай его; я потеряла голову.

И мать отвернулась, чтобы смахнуть слезу. Материнская слеза, бриллиант сердца, ценнее жемчуга Офира. Я видел, как она скатилась.

Я подошел к бедной женщине и совсем тихо сказал:

– Если хочешь, мама, я останусь.

– Нет, иди! Иди, дитя мое, – сказала она. – Мокэ прав: нужно, чтобы ты когда-то стал мужчиной.

Я поцеловал ее напоследок. Потом догнал Мокэ, уже по дороге. Пройдя шагов сто, я обернулся. Мать вышла на середину улицы, чтобы как можно дольше не терять меня из виду.

Теперь пришла моя очередь смахивать слезы с ресниц.

– Ну вот! – сказал Мокэ. – Теперь и вы плачете, господин Александр!

– Полно, Мокэ, это от холода.

Но вы, Господь мой и Бог, который подарил мне эти слезы, вы ведь знаете, что я плачу не от холода…