Читать книгу Комиссар Борзан. Дело № 1. Убийство в Имеретинской бухте - Александр Елизарэ - Страница 2

Тихий городок в Подмосковье. Июнь 2011 года. Некто Серж, называющий себя свободным художником – «Красное ухо», сидел за этюдником на пленэре на берегу канала имени Москвы. Никто не заставлял его делать это, но этюды у воды были неотъемлемой частью жизни этого человека на протяжении последних тридцати лет.

Уже несколько дней, через заросли зеленых ив, за ним наблюдал незнакомец: седовласый усатый мужчина европейской внешности, лет шестидесяти. Мужчина был суховат, в его одежде и поведении угадывалась прежняя военная выправка и южная закалка. На третий день наблюдений он осторожно подошел к художнику и завел дружеский разговор.

– Здравствуйте! Сегодня ветрено. Такая рябь по воде. Мне даже пришлось поднять воротник плаща.

Седовласый учтиво наклонился над этюдом, пытаясь уловить в наивной картинке проблески настоящего шедевра, но, похоже, что ему это не удалось.

– Добрый день… Рябь есть, но с ней интересней писать. Что вы делаете, аккуратней… Измажетесь в краске… – не поворачиваясь, ответил Серж и лениво добавил: – Когда кто-то сует свой длинный и любопытный нос в чужие этюды, финал всегда одинаков.

– Я буду осторожен, господин строгий художник.

– Однако, впрочем, это ваша забота, – проворчал живописец.

– Как ваш пленэр, удается?..

– Да, пожалуй, сегодня ничего…

Серж повернулся, и вяло поглядел на навязчивого человека. Потом решил громко ответить, думая, что старик просто уйдет.

– Пленэр! Это ведь как рыбалка, не клев, так отдых и здоровье, румянец на лице. Он почти всегда удается… Удается?.. Да никогда, уже много лет! А если быть честным, просто чертова мазня! Мы в состоянии тихого помешательства! Вечный поиск гения внутри своей черепной коробки, который не прекращается ни на минуту! Мракобесие, выброшенное на белое полотно с одной только задачей замазать его грязью и потом найти очертания, линии, образы, которые были бы кому-нибудь интересны! Может быть вам это интересно? – закричал неистово Серж и округлил покрасневшие от пыли глаза. – Смотрите! Что вы видите?! В воде, словно очертания женщин или русалок! Их там нет! Но на картине они появились! Зачем, я их не изображал! Скрытые символы, бесценные полотна… Этот этюд прекрасен. Я вам не отдам его ни за какие деньги. Ваши деньги ничто, их печатают для удовлетворения низменных потребностей, таких как вы! А она живая… Хрен вам, видали? Мокрая, живая картина, она зародыш будущего произведения живописи! Может быть мне понадобится еще сделать десяток этюдов на этом месте, прежде чем я буду удовлетворен…

Отвратительный монолог художника показался седовласому усачу чем-то средним между паранойей и буйным помешательством непризнанного гения, учитывая тот факт, что гость не понимал часть быстро выговариваемых бранных выражений и умозаключений этого русского гения словесности и кисти.

– Кто знает кроме самого автора, удался ему новый этюд или нет? – продолжал кричать Серж, вытирая кисти грязной ветошью и бросая их в деревянный ящик, словно в бездну. – Кому это по большому счету надо! Вам?.. Нет! Ему или ей, этой парочке, пожирающих шашлык и запивающих водкой мертвое мясо на железной палке, тоже нет. Этюды, зарисовки, рисунки, картины в золотых рамах, черт бы их побрал! Мазать краской по старой фанерной дощечке на свежем воздухе, не безумие ли это? Я вас спрашиваю, уважаемый ценитель прекрасного!

– Не знаю, я как-то не думал…

– Не думали? Вот и хорошо, что не думали! Вам это не пригодится! Адольф – этот маньяк – приказал уничтожить тысячи холстов авангардистов и импрессионистов в кострах третьего рейха! Безумцы, они хотели уничтожить бессмертные полотна мировых художников! У них ничего не вышло, великие картины невозможно удавить или задушить в газовых камерах, потому что это идеи! А идея – это есть эфир – Бог, можно так сказать! Те художники только поднялись в цене… Ха, Адольф сам мечтал стать одним из них, но стал диктатором! Потому что, чтобы стать и быть художником, надо любить весь мир, а он ненавидел людей и весь мир…

– Вы правы, уважаемый живописец, – осторожно произнес любитель живописи.

– Американцы приютили у себя многих нацистов! – неистово продолжал художник. – Спрятали в США тысячи разыскиваемых картин! Ублюдки! Демократы, поправшие права индейцев! Скольких они вырезали?..

От этой фразы седовласый поморщился, но интерес его не угасал. Он продолжал завороженно слушать художника «Красное ухо».

– Те маленькие секунды счастья, когда художник погружается в придуманную им самим эйфорию, как наркоман погружается в идею всеобщего благоденствия и счастья, как полутораметровый сом погружается в ил любимого им с детства болота, не зная, что где-то рядом на опушке уже стоит чертов экскаватор и ждет приказа засыпать это болото песком и галькой! И все, нет выхода, смерть в болоте! Мир рушиться для сома и его сородичей в мутной воде! А кого это волнует? Меня?.. Может того обормота, который сидит за рычагами железного монстра и выполняет свою работу? Нет! Он и не догадывается о жизни этого сома и еще сотни ему подобных! Ха, в этом все человечество! Оно рисует красивые этюды и фальшиво восхищается ими, развешивая их на своих серых стенах. Впрочем, меня очень волнует жизнь сома, я бы хотел приказать рабочему не засыпать болото, предполагая, что именно в нем живут золотистые караси, карпы, и сомы, прекрасные жабы и лягушки! Меня это очень волнует… Я сумасшедший лирик! А вы любитель живописи?.. Вас это волнует?.. Вы явно иностранец. Какой я вам господин, смешно… – Серж, наконец, сузил свои глаза и засмеялся в рыжие запущенные усы.

– Вы знаете, наверное, каждый мужчина после сорока становится любителем живописи. Тянет, наверное, на застывшее совершенство. Вы ведь Серж, живописец «Красное ухо»?

– Да! Это я! Приятно, когда тебя еще узнает кто-то, кому не безразлично искусство. Читали обо мне? В журнале или местной газете?

– Немного читал, да. В газетах, – сбивчиво ответил незнакомец. – А что это было? Вы прочитали такой неистовый монолог воинствующего защитника живой природы!

– Не обращайте внимания, я так мыслю вслух, чтобы не орать дома. Вы читали обо мне в газетах? Впрочем, о застывшем, здесь я хотел бы поспорить с вами! Я импрессионист, а наш брат он всегда пытался и пытается разрушить статические образы. Мы пишем ветер, бурю, мы разрушаем неподвижность этого мира, оживляем его в своих картинах, пишем волнующееся море, стихию. Картины импрессионистов интересны всем, во всяком случае, так хотелось бы мне думать…

– Браво! Вы очень красноречивы, Серж! Я обязательно почитаю на досуге о импрессионистах… Странный у вас псевдоним.

– Да, куда теперь без него. Кстати, в газетах про меня уже давно не писали. И еще, скажу откровенно, между нами, сегодняшний этюд не удался, скорее всего, завтра я положу на него новый слой краски. Все начну заново! Видите, на другом берегу круглые как шары кроны ив?..

– Да, очень красивые деревья, – согласился седовласый.

– Вот, завтра я пойду на тот берег и буду писать именно эти зеленые шары на черных лапах-стволах! Точно, должен получиться шедевр! – обрадовался, словно безумный, Серж.

– Виноват, я слегка солгал, я нашел вас через интернет, – извинился незнакомец.

– Но я там сам не сижу, жена размещает обо мне новости. Помогает, рекламирует мое творчество.

– Жена знает это лучше, да? – рассмеялся незнакомец.

– Конечно! А псевдоним, да, мне нравится. Это легкий намек на ухо Ван-Гога. Кто его знает, почему он отрезал себе одно ухо? Я склоняюсь к версии, что ухо ему оттяпал его закадычный дружок – Поль Гоген. Он любил помахать рапирой, вот и срезал по неосторожности ухо бедному Винсенту. История, по моему мнению, бытовая и криминальная. Он хотел этим унизить Ван-Гога, показать ему его место в искусстве! Жалкое место проходимца и недоучки! Подлец, он чуть не сгубил Винсента! Хотя это ухо стало началом конца! Скоро и Винсента не стало! Каково это, жить с одним ухом? Словно ты раб, рабам ведь отрезали одно или оба уха, или старая бездомная собака, у которой откусили ухо сородичи! Суки…

– Интересная версия… – почесал подбородок незнакомец.

– А Винсент был человек особенного благородства, богобоязненный, муху боялся обидеть. Он пожалел Гогена и не стал выдавать его жандармам. А вообще, вы знаете, что когда пишешь портрет молодого человека, а солнце позади него, то уши модели прозрачные и красные. Это очень красиво! У стариков не так, часто уши не прозрачные, а серые. Красное ухо признак здоровья и молодости.

– Я что-то читал об этом, весьма интересно, – ответил незнакомец и внимательно всмотрелся в лицо художника. – Кстати, вернемся к стихии. К морю!

– Море – это живое существо, – художник наморщил лоб, словно не понимая, зачем он это все говорит незнакомому человеку.

– Как вы здорово это сказали: «разрушители неподвижности! Вдохновители бури и шторма». Браво!..

– Да, примерно так. День пасмурный, пора сворачивать этюдник, сегодня ничего путного уже не написать. Да, непременно заходите в гости, посмотреть мои картины и картины моего покойного отца. Может, и приобретете что-нибудь?.. Вы ведь состоятельный человек?..

– Я должен подумать, – ответил незнакомец неуверенно.

– А что вам еще делать? – предположил Серж.

– В общем, особых дел у меня нет, вы правы.

– Я вас раньше здесь не встречал. Впервые в нашем городке? Ведь так? – спросил пространно Серж.

Художник закрыл этюдник, сложил под короб три алюминиевых ноги и закинул ящик за спину. Двое направились от судоходного канала в сторону города.

– Вы доверчивый человек, и очень проницательный, а я действительно приехал издалека.

– А как иначе мне продать картины? Приходится доверять людям. Вы ведь не жулик и не разбойник? Ха, приходится доверять всем и даже приезжим. Впрочем, хоть доверяй, хоть не доверяй, продажи картин от этого не увеличиваются.

– Вы торгуете из дома, а как же выставки, вернисажи? – удивился незнакомец, спеша за Сержем.

– Выставки для домохозяек и студенток. На вернисажах суета, базар, огромные арендные платы. Я рисую для души, и продаю в тишине своей мастерской, а продажа картин – это праздник. Правда, в последнее время этих праздников все меньше. Вот вы, вы же не ходите на выставки?

– С вами легко вести диалог. Вы правы, Серж, я не хожу ни на выставки, ни на ярмарки. Ветер сегодня, и, похоже, он усиливается.

Незнакомец поднял ворот плаща. На его голову упало несколько крупных капель начинающегося дождя. Он в нерешительности смотрел на темнеющее небо и раскачивающиеся от ветра ивы. Казалось, что его душа рвалась многое рассказать, но рот его был плотно закрыт.

– Иногда да, но жена говорит, что я тяжелый человек. Временами я грубый и даже тиран. Я самодур и невыносимый деспот! Так что, зайдете?..

– А может и правда зайти к вам, попить чаю? Я вышел из гостиницы без зонта.

– Пойдемте, конечно, я покажу вам свои картины, ей богу, не пожалеете о потраченном времени. Может моя жена что-нибудь испекла вкусное, обычно это яблочный пирог.

Серж уверенно шел впереди и все рассказывал и болтал.

– Слушайте, Серж, вы меня обескуражили. Постойте секунду. Я же вам не представился.

– Ну, представитесь по дороге…

– А вы возьмете и передумаете меня звать в гости?

– Слушайте, пойдемте, не передумаю, если вы конечно не наемный убийца?..

– Нет, нет, конечно, напротив, – усмехнулся мужчина.

– Но, кто же вы?.. – хотел уточнить Серж. Он остановился и уже внимательней рассмотрел собеседника.

– Пусть это будет для вас сюрпризом…

– Ладно, сюрприз дело хорошее… – буркнул Серж.

Через десять минут они зашли в уютный дворик, где среди прочих домов стояла красная кирпичная пятиэтажка, утопающая в яблоневом саду и желтых ирисах.

Они зашли в тихий подъезд и поднялись на второй этаж. Серж позвонил каким-то условным звонком, но никто не открыл. Он достал ключи и сам отворил замки.

– Проходите. Снимайте обувь. Располагайтесь. Сейчас заварим зеленый чай…

– О, какая картина!.. – развел ладони гость.

Он принялся рассматривать большую картину в позолоченной раме, с изображением индюшек, петушков, цыплят и голубей, висевшую в небольшой прихожей.

– Это работа моего отца, копия с Мельхиора, птичий двор, семнадцатый век. Отец писал ее два года.

– Ему нравился Мельхиор? – удивился седовласый.

– Ха, ему нравились Пабло Пикассо, Винсент Ван-Гог и Огюст Ренуар, многие художники и даже русские. А почему, возможно, спросите вы!.. Да потому, что их копии хоть иногда покупали. Как развивать собственный стиль, когда твои авторские вещи не покупают? Не покупают, черт, хоть им глаза выколи! А время идет, капает, жизнь подобно песку растворяется через ладони и падает в вечность, как кровь из маленькой ранки… а художник продолжает творить, как чокнутый и одержимый верблюд, пересекающий сотый раз одну и ту же пустыню в поисках водного источника. Пустыню человеческой жадности! Потом раз и все! Упал на пол и дух испустил очередной творец! – крикнул Серж, раскинув руки вверх и в стороны.

– Ого! А вы Шекспир, прямо! Отличная работа, продаете?.. – сдержанно спросил гость, рассматривая копию Мельхиора.

– Да. Конечно!

– Не жалко, память об отце?..

– Нет, не жалко, каждая картина должна обрести свою семью. Мы рисуем для людей. Так и отец говорил. Тем более, это копия. Копия – это просто работа, не произведение искусства…

– Да, вы правы. Сколько же она, по-вашему, стоит?..

– Пустяки, десять тысяч долларов, – небрежно проговорил художник.

– Не мало! Однако!.. Это холст и масло?

– Да, вы правы можно и подешевле отдать…

– А что же вы, Серж, совсем не пишите копии? – спросил гость заинтересованно.

– Нет, категорически нет. Я продаю только собственные авторские идеи. И так времени мало, еще повторять чей-то бред! Смысла в этом нет…

– А вы оригинал, Алекс, признаюсь, что не встречал ранее таких людей. Прямо многогранный гений? – цинично проговорил усатый человек.

– Я Серж, вы забыли?

– О, пардон! Серж, Серж…

– Пройдите в зал, там на стенах висят мои картины. В основном это птицы и звери: львы, леопарды, носороги, волшебные бордовые единороги, но, все же больше птиц: туканы, вороны Африки, попугаи Ара! Ха! Я их обожаю, всех, это же дети мои!

– Да, очень интересно. Экзотика! Я пошел смотреть. О! Да! Они и поют, наверное?

Через пять, шесть минут гость вернулся в столовую и расположился в маленьком кресле за столом и стал греть пальцы рук о фарфоровую чашку, наполненную ароматным травяным чаем. Рядом на блюдце его ожидал кусочек яблочного пирога.

– Так все же кто вы, заинтриговали. Раскрывайте карты, – спросил Серж и внимательней рассмотрел кисти рук гостя.

На некоторых его пальцах красовались золотые перстни с крупными цветными камнями. Похоже, эти украшения были сделаны на востоке. Этот факт слегка насторожил Сержа, но он, почему-то, почти сразу забыл о нем.

– Чай очень вкусный, а пирог просто объедение, но мне можно буквально грамм, слежу за сахаром крови. А где же ваша супруга?..

– На здоровье. Скоро придет, наверное, пошла к своей престарелой маме. Она часто относит ей часть выпечки. Таков наш семейный ритуал, приходится заботиться о родителях. А вот моих предков уже нет. Чертова нищета. Я же говорил, мой отец тоже был живописцем и это его, в конце концов, доконало.

– Понимаю, у моей жены тоже получаются вкусные пироги. Она гречанка, по отцу. Вы знаете, дорогой Серж, мне пора идти. В мой следующий визит я захвачу европейских денег и приобрету у вас одного тукана или попугая. Вам хватит банкноты в сто евро?..

– Не хочу вас обидеть, но мои птицы стоят гораздо дороже, – с гордостью произнес художник в заштопанных джинсах.

– О! Сколько же они могут стоить?..

– Тысяча евро, самые небольшие картины.

– Но помилуйте?.. – слегка смутился гость.

– Ладно, для вас, как для друга семьи, я пойду на принципиальную уступку. Я отдам вам семью туканов за триста евро! Они там, в спальне стоят лицом к стене. Могу прямо сейчас показать, хотите взглянуть?

– Договорились! Но сейчас я срочно должен уйти, пришло сообщение на мой телефон! Для меня это сегодня очень важно…

– Когда вас ожидать?.. – скептически спросил Серж, не веря в новый приход гостя.

– Постараюсь уже на днях! Завтра мне нужно в Москву по делам моей внешнеторговой фирмы. Прощайте! Благодарю за чай и пирог…

– Секунду, месье, а как же вас звать?..

– Томас. До встречи, мой друг Серж…

Они пожали друг другу руки, и гость грациозно исчез в дверном проеме. Было слышно, как какая-то маленькая собака облаяла его в подъезде, потом сильно ударилась об косяк старая железная дверь и все стихло.

Усатый человек снова направился к судоходному каналу, с час наблюдал за проходящими по каналу теплоходами и баржами, потом он достал из внутреннего кармана шерстяного пиджака мобильный телефон. Томас набрал несколько цифр и произнес на английском:

– Это Томас. Дело оказалось сложнее, чем я ожидал. Я пока не уверен, что этот человек и есть тот самый убийца. Да, он изворачивается. Упертый, ленивый и злобный тип. Психопатический параноик. Имеет странное отношение к деньгам. Он художник. Да, я еще задержусь в Дубровске, пока все не прояснится окончательно.