Читать книгу Рядовой для Афганистана - Александр Елизарэ - Страница 7

В шесть тридцать утра дневальный закричал подъем. Мы выспались прекрасно, быстро встали и, не надевая зимние тельняшки, которыми нас снабдили при отлете из Каунаса, в парадных брюках пошли на улицу вслед за «черпаками», на зарядку. За полгода нахождения в учебке, я научился определять по внешнему виду и по поведению, кто передо мной. На этот раз тоже не ошибся. Впереди шли солдаты, отслужившие год в армии. Они «черпаки». Загорелые, сильные, но молчаливые; сутулые, еще не отвыкшие от подзатыльников и пинков своих «дедов», но взрослеющие и борзеющие на глазах – «молодые львы». Они изредка поглядывают на нас. «Койоты», изголодавшиеся по теплой крови, но пока не знающие как одолеть и сожрать свою первую жертву. Вернее, подчинить и унизить. Мы смотрим на них в упор, давая понять, что мы не из робких и сможем врезать кулаком или ногой, если будет необходимо. Мы с Витьком стоим в строю белые или почти «зеленые», выдавая тем самым, что мы – вновь прибывшие салаги, приехавшие из Литвы. «Черпаки» зубоскалят и хохмят в наш адрес, но заговорить не решаются, держимся мы строго.

Приходит старшина Гаврюшов и отправляет «черпаков» на зарядку самостоятельно или в составе «полтинника», а нам приказывает следовать за ним обратно в расположение роты. Я смотрю на пружинящую походку прапорщика, его загорелый затылок и шею, и ставлю его в разряд «рейнджеров ВДВ». Если мысленно разделить всех солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров десантуры на разные типы или сорта по принципу готовности к бою, наглости и отваги, что в принципе одно и то же, вырисовываются четыре основных вида десантников.

Первый – самый спокойный и уравновешенный вид десантников те, которые предпочитают служить спокойно и ровно, строя свои дни строго по уставам и наставлениям. Такие люди все взвешивают и анализируют, много читают. Выполняют лишь те обязанности, которые на них возложены. Не рвут задницу перед начальством и не стремятся на войну, в назначенный срок капитанами или майорами уходят в запас. К таким относятся примерно половина всех десантников нашего батальона в Каунасе и, наверное, в любой части ВДВ. Я называю их уставник – правильный или просто, хороший десантник, такие становятся командирами рот или комбатами, но дальше карьерная лестница для них закрыта.

Второй вид – парашютист-отличник или романтик и гуманист. К таким относится мой командир взвода, гвардии старший лейтенант Семенов. После школы он мечтал стать офицером десантником, но понимая, что физическая подготовка в Рязанском Командном Десантном училище может его просто сломать раньше времени, как сломала немало юношей, он решил добиться своей цели другим способом. Он поступил в Рязанское высшее командное училище связи, где на базе одной из рот был десантный взвод. Его он закончил отлично и попал в элитные части засекреченной связи ВДВ. Взводный спокойный, взвешенный командир, но ему всегда хотелось, чтобы его курсанты были чуть лучше других. Чтобы и он сам был на виду начальства как перспективный офицер. Но при этом он никогда не хотел рисковать ни своей жизнью, ни жизнями своих солдат, для достижения каких-то призрачных побед или карьеры. Отличный офицер будущего, в голове которого были и есть тысячи идей как воевать с помощью машин и роботов, не теряя ни одного солдата. Хотя о какой войне я думаю, мой командир к войне не имеет никакого отношения. Он – мальчик с гитарой и карандашом в руках, Советский пионер Сашка Семенов из кружка радиолюбителей и парашютист из ДОСААФ. Романтика и юношеский максимализм закинули его, в конце концов, на реальную войну.

Мы на войне – это факт, а не мираж. Но это война только для тех, кто сейчас на ней или, кто уже не на ней, другим же далеко плюнуть на нас и на эту страну, где мы сейчас рискуем всем и своей жизнью. В Союзе все по-старому, дискотеки в парках, водка после смены на заводах, счастливое пионерское детство и никакой войны. Так зачем мы здесь, по чьей воле? Если сейчас наша служба под секретом, значит, наша жизнь в принципе ничего не стоит? Войны-то нет?

Третий вид десантников – авантюристы, они же «рэксы» ВДВ. В эту группу входят самые смелые и безбашенные десантники, почувствовавшие свою неуязвимость после первых боевых выходов, уцелевшие в рукопашной с «духами». «Рэксы» это только солдаты и сержанты срочной службы, они на пути к профессионализму, но слишком гонят лошадей, чтобы выдержать долго этот бешеный темп. «Рэксы» живут и служат в разведке и ротах «курков»⁴⁸. Они идут в бой с АКС на шее и им уже на все наплевать. Многие из них гибнут в жестоких столкновениях с басмачами. Все они герои, ставшие «человеками войны». Кто из них выживет, пополнит криминальные группировки на гражданке или продолжит воевать до конца в спецназе ГРУ.

Четвертый и последний вид десантников – «рейнджеры ВДВ». Это самый малочисленный и, можно сказать, красно-книжный вид Советских десантников, в их рядах только прапорщики и офицеры. Я бы их назвал еще «последние из Могикан» – воины, которые вышли из «рэксов» и поставили на алтарь войны все: свою жизнь, судьбу родных и близких. В общем, эти люди – настоящие профессионалы, командиры батальонов, полков и реже – дивизий. Постепенно они начинают привыкать к убитым и раненым товарищам, им светит их звезда, путеводная звезда полководца и маршала. Вернувшись с войны и навоевавшись за два года досыта, как им кажется, не могут отыскать себя. Их просто нет! Все их нутро и мозги остались там, в страшных и прекрасных горах среди погибших друзей и врагов. Они понимают, что жить больше не могут без всей этой обстановки на лезвии мусульманского клинка. Через полгода они вновь летят сюда, в самое пекло, в пасть «Панджшерскому льву»⁴⁹ и снова горят в вертушке, получая невиданное удовольствие от безжалостного боя и жареного мяса. «Рейнджеры», являясь абсолютными героями войны, с другой стороны, опасны для своих солдат. Что на войне страшнее всего солдату: пуля снайпера, мина, шальной осколок, засада? Нет, страшнее всего простому солдату услышать от своих товарищей и командира – трус! Именно «рейнджеры» и «рэксы» кричат молодым солдатам это страшное слово и гонят их на верную гибель. Они хотят, чтобы все были как они и смеются над слабостью простых солдат, которые просто по своей природе не предназначены для войны. Типичные слова «рейнджера»: «Дураки и трусы погибнут первыми!» – произнесены из уст прапора, красноречивое подтверждение моей версии. Часто они кончают плохо. После того как их генетическая программа выполнена и все победы, и ордена в кармане, «рейнджеру» не остается ничего другого, как пустить себе пулю в голову из наградного «ТТ» или, выпив лишнего, умереть от разрыва печени. Бог давно покинул их душу с тех пор как «рейнджер» перерезал глотку своему врагу, поднявшему руки вверх с мольбой о пощаде. Он не поверил этому человеку, а без веры стал сам медленно разлагаться. Конечно, эта градация приблизительна и спорна, но она не раз поможет мне в принятии решения, кто передо мной…

Командующий ВДВ Василий Филиппович Маргелов, вопреки предположениям многих, не являлся «рейнджером», он – «батя», комдив, настоящий романтик и гуманист, «Отец десантной гвардии».

– Ходите как институтки, – оборвал мои размышления уже знакомым рычанием старшина Гаврюшов, – в парадных туфельках! Смотреть противно! За мной, получать ХБ⁵⁰ туркестанку.

Видно было, что голос он менял специально, чтобы казаться страшнее своим солдатам. Я смотрю на его ромбовидную спину, красно-бурую от загара шею и думаю, куда бы ему стукнуть саперной лопаткой, чтобы вырубить с одного удара. Лучше всего по основанию черепа, как учил «Цибуля». Сержант бы справился с этим прапором? Едва ли, ведь он молодой «кабанчик», а этому горному козлу не меньше двадцати шести, он старше Семенова. Вот если представить, что старший сержант Кондратьев и сержант Цибулевский против старшины. Нет, все равно не справятся, он очень быстрый и злой, по-настоящему опытный вояка. Сколько ему осталось трубить здесь? А, полгода, он ведь хвастал, что рулит в роте уже полтора! Вообще прапор не простак, хитрый лис! Он же со своими физическими данными может спокойно идти в разведроту или «полтинник» командиром взвода «курков-автоматчиков», горы штурмовать. Не хочет, значит, в глубине своей задницы он боится, понимает, что могут пристрелить душманы или даже скорее свои, за борзость. Хитрый, смелый, но очень осторожный старшина Гаврюшов. «Красный койот» – вот какая кличка ему подходит как нельзя лучше. А ударить сзади я бы не смог, я не до такой степени обмороженный подлец. Может еще все переменится, и он к нам размякнет?

Вслед за старшиной мы зашли в наш кубрик. Он осмотрел пустующую казарму, по-хозяйски шмыгнул носом и сказал, обращаясь к нам.

– Быстро воины собрали все свои шмотки и ко мне в каптерку, буду вас переодевать в новую форму! Продовольственные и вещевые аттестаты, при вас?

– Так, точно, есть две бумажки, – ответил я уверенно.

– Все принимаю по списку, живо за мной!

Мы зашли в каптерку – небольшую темную комнатку с обилием стеллажей, ящиков и всяких сумок, и коробок. В центре комнаты висит черная кожаная боксерская груша, гордость и «подруга» хозяина солдатской каптерки – старшины и прапорщика второй роты.

Витек вывалил свои пожитки на пол и отдал прапорщику аттестаты. Продуктовый аттестат тот сразу убрал в какую-то тетрадку, а вещевой стал тщательно изучать и громко читать.

– Так, боец Кинжибалов! Снимай штаны, все в кучу бросай! Ремень кожаный десантный, есть. Парадка одна, есть. Тельняшка десантная – зимняя фуфайка солдатская, две есть. Фуражка солдатская с голубым околышем, есть. Ботинки парадные, рубашка, галстук, вещевой мешок, все есть. Тэкс, берет ВДВ, новый, один? Где бэ-бе-рет? — прапорщик вопросительно уставился на солдата.

– Так вот же, товарищ гвардии прапорщик, – наивно ответил Витек.

– Бляха, это не новый бэрэт, это какой-то ношеный кондом! – выругался папорщик.

– Берет нормальный, зачем же оскорблять его, – осторожно возразил Виктор.

– Молчать! Все понятно, просрали свои береты! «Старикам» отдали, чмошники? В первый же вечер отсосали у «стариков», трусливые недоноски! – прапорщик поднял огромные лапы к потолку и обхватил ими свою стриженую голову.

– Никому мы не отдали, не у кого не сосали, в таких беретах приехали и у меня такой же! Какая разница, есть берет и есть, – грубо буркнул я.

– Ну, вы борзые, «слоны»! А ты рот закрой, контрабандист хренов, и до тебя очередь дойдет! – прорычал сквозь зубы старшина и стал багровым, как индеец племени «Гуронов» из книги Фенимора Купера.

– Вы почему матом, я что, много вам должен? – возмутился я.

– Все, утырки, за то, что подменили свои береты, по пять нарядов на службу! Вне очереди! Уже сегодня! А на дембель в фуражках и галстуках у меня полетите, я вам устрою сыны батальона! Чтобы служба медом не казалась!

Прапорщик разозлился по-настоящему и разочаровал меня. Я понял, что с таким, ненормальным человеком договориться будет невозможно. Ему нужно лишь слепое и безвольное подчинение, но этого от меня он не дождется. Старшина выдал нам новое ХБ на два размера больше и ботинки – десантные полусапожки на размер больше. После долгих препирательств с командиром нашего взвода, ботинки он все же нам поменял.

Все это было для меня не важно, главное мой командир вновь командует взводом, и я его солдат. Такого почти не бывает, это равносильно попаданию двух снарядов подряд в одну и ту же траншею.

Наскоро подшив форму, мы с Витьком стали готовиться в наряд по роте. Спектакль, разыгранный старшиной, не имел никакого для нас значения, ведь кроме нас идти в наряд по роте было некому. Вся рота находилась на боевых, кроме тех «черпаков», которые оставались в кубрике и не вылезали из этих же нарядов. Днем все спали, два, три часа, тщательно готовились, а ночью дневальные по роте превращались в часовых боевого охранения со всей вытекающей из этого ответственностью.

Я с гордостью получил от взводного свой первый «афганский» автомат.

– Автомат АКС–74, за номером 596517 получил в исправном состоянии! – закричал я как полоумный в ухо взводному.

Семенов крепко пожал мою руку, и всмотрелся в мои глаза как тогда, в декабре в холодном «кукурузнике» за минуту до моего первого прыжка в небо. Мысленно я проговорил: «Все будет нормально, Александр Анатольевич, не сомневайтесь!»

Кроме нас с Витьком, в наряд заступили два солдата «черпака» и младший сержант Петров Петя, наш новый командир отделения, вернее, он уже месяц как «комод», а мы – его новые солдаты. Он «дед», через полгода полетит домой, а сейчас изо всех сил старается обрасти новой шкурой сержанта. Петров крепкий, широкоплечий парень. Сильные руки простираются почти до колен, ноги напротив, немного коротки. Я думаю, Петя до армии был оленеводом, и в ВДВ попал, скорее всего, случайно, а в Афган тем более. По паспорту не знаю, но по внешнему виду он сибиряк, перемешанный с индейцами Аляски. Петров говорит быстро и иногда было невозможно разобрать его слов. Взгляд у моего нового «комода» добрый, но эта душевная доброта спрятана так глубоко, что мне увидеть ее не судьба. Но все же, мой новый «комод» не сволочь и не интриган, просто прямой парень, успевший много что увидеть на войне и требующий к себе соответствующего отношения.

Он инструктирует меня и Витька перед заступлением в боевое охранение «на колючку», говоря очень быстро, правда, вновь повторяясь, но уже в другой форме.

– Э-э, бойцы, как только приняли пост – стали часовыми! Не разговаривать, не стоять рядышком, как голубки! Ясь-но? Ваши триста метров! Ходим туды-сюды! Стоите с восьми вечера до полуночи, потом смена. Усвоили? Идете спать. В четыре утра снова на пост, до восьми утра и снова спать. С восьми утра часовой остается один, другой драит центральный проход модуля. Вопросы?

– Если нападение на пост, товарищ гвардии мла-сержант? Или залает караульная собака? – весело спросил Витек.

– Не знаем устав караульной слюж-бы, солдаты? Собаки тут имеются, но только «духовские», лают они редко, больше воют. Часто шляются вдоль «колючки» с той стороны. Смотрите внимательнее! Просто так и сразу не стреляйте, а то прославитесь паникерами.

– Знаем, просто местные условия? – уточнил Витек.

– А-а, пароль сегодня семь! Всех спрашивать пароль, если кто не знает, мордой в землю и вызывать дежурного по батальону! Телефон под грибком, связь каждые полчаса. Так, ну а если явное нападение со стороны Теплого стана⁵¹ – открываете огонь на поражение. В траншею прыгать в последнюю очередь, а то там вас и замочат! Гранатой! Понято?

– Так точно! – гаркнули мы.

– А-а, это важно! С четырех утра особенно не спать, смотреть в оба, час диверсантов! Знали?

– Нет, не знали! – хором ответили мы.

– Жить хотите, знайте! Пошли в оружейку получать оружие.

Мы встали около оружейной комнаты. Петя с серьезным лицом открыл «тюремную решетку», отключил сигнализацию и позвал нас.

– Э-э, заходите, выбирайте «броники» и каски. Гранатами пользоваться умеете? Будете брать?

– Не знаем, может одну взять, на двоих? – сказали мы нерешительно.

– Ха-ха! – наш «комод» рассмеялся во весь рот и чуть не упал на деревянный сундук с магазинами и подсумками. – Вы что там, в Прибалтике «лимонку» не научились бросать, вот анекдот, я щас со смеху помру на месте!

– Блин, конечно смешно, товарищ гвардии сержант. Гранаты бросали, но только учебные, у нас ведь не Афганская учебка. Вот вы где были, в Фергане небось?

– Конечно в Фергане! – продолжал скалиться Петр.

– Кто бы сомневался, товарищ командир. А вот вы прыгали в вашей Фергане с «горбатого», а?

– Нет, мы с «илов» не прыгали, только с «кукурузы».

– Т-хек, – ухмыльнулся я. – А мы прыгали, на скорости 400 км в час, во! А с Ан–2 десантники выпадают на скорости 120–180! – моя фраза произвела на Петю неизгладимое впечатление, и он даже позабыл, что мы совершенно не умеем обращаться с боевой «лимонкой».

Во время нашего разговора в оружейке появляется старшина Гаврюшов. Петров быстро встает и поправляет амуницию, видно по привычке, ставшей условным рефлексом еще со времен армейской юности.

– Ты что тут со «слонами» разговоры про любовь ведешь, а, Петя? – грозно спросил прапорщик. – Я не посмотрю, что ты младшим стал, живо в ефрейтора переведу! А гранаты им не давать, они «слоны», приехали к нам из Литвы, борзые, но ничего не у-ме-меют, – заблеял Гаврюшов. – Пока не научим – не давать! Все понял Петров?

– Есть, товарищ гвардии пр-пр-прапорщик! – заикнулся от неожиданности Петя.

– Да ладно, выдавай оружие дальше, быстрее давай! – сказал Прапор, резко повернулся к нам и зарычал. – А вы только попробуйте уснуть на посту, сгною в нарядах, зачмы-мы-рю, уроды! Буду проверять, всосали?

– Поняли, так точно! Только на счет гранат, мы же умеем бросать, правда, только учебные, – заметил Витек.

– Запомните, шмякодявки, здесь вы ничего не знаете и не умеете, мо-молчать и слушать! Все, ми-ми-гом на пост! – заикаясь от злости прокричал прапорщик, наклонился к нам и резко отставил руку к выходу из модуля. – Бегом!

Гаврюшов продолжал злиться на нас за старые береты. Теперь ведь он не сможет их продать. Он перешагнул высокий порог оружейки и быстрым шагом вышел на улицу. Мы получили свои автоматы, по четыре магазина или рожка с патронами, штык нож. Выбрали каски с целыми лямками. Бронежилеты лежали сплошной пыльной кучей, и выбрать что-то почище оказалось сложно. Кроме того, они были все разные по весу: тяжелые, средние и совсем легкие, не тяжелее свитера. Хоть по внешнему виду абсолютно похожи. Петя порекомендовал взять самые тяжелые бронежилеты. Оказалось, что остальные полегчали по причине того, что бронелисты из них были вырезаны кем-то из наших и потеряны. Или, что всего вероятнее, проданы в Кабуле баче. Толку от таких «броников» в бою, как от обычного свитера – никакого. А бача – это мальчик или юноша афганец, с которым можно провернуть дельце или просто полезно поговорить. Короче, не враг, не душман, простой гражданин Кабула. Стрелять в него было нельзя, если стрелять, то только в душмана. Понятно, что любой бача, позже может стать душманом, поэтому лучше держаться от него подальше, тем более не принимать подарки. Мы для них чужие и даже враги.

– Петя, а старшина в натуре очень крутой, или так, страху нагоняет? – не смог сдержать я любопытства и напрямую спросил своего «комода» не по уставу.

Петров отреагировал нормально и тихо, почти шепотом, рассказал нам про гвардии прапорщика Гаврюшова.

– Прапор наш не всегда таким был, меня тогда еще здесь не было, а он уже полгода лазил по Афгану. Нет, он конечно и тогда борзый был, но не был таким нервным. Однажды, он пошел с нашими радистами, моими «дедами», в Чарикар. Просто, как всегда ходил начальником походной столовой, лафа! На обратном пути какой-то слепой «дух» врезал по его котлам из гранатомета, может быть подумал, что это наливник с бензином или солярой. Прапорщика контузило, водилу его тоже, а котлы с гречкой долго по ближайшим горам летали, радовали местных баранов жареной кашей! Ха! Представили старшину к медали «За Отвагу», водилу «За БЗ». После санбата прапор начал заикаться, когда понервничает. Полгода вообще из каптерки не вылезал, говорят, что хотел даже комиссоваться и улететь из Афгана. Ротный «папа» «Сазон» уговорил его остаться. Он остался и получил от ротного неограниченные полномочия по нашему воспитанию. И взводные в их дела не суются. Себе дороже. Ротному, правда, через месяц улетать, а старшине еще полгода лямку тянуть.

– Петя, а что, Гаврюшова и вправду все в роте побаиваются и «деды», и сержанты? – не унимался я.

– Само собой, у него по карате пояс есть, по боксу КМС⁵², он вообще не совсем того, трахнутый на голову, еще со срочной! Теперь еще и контуженый.

– А «папе» ротному это зачем? – поинтересовался я.

– Дисциплина и порядок!

– Страх скорее? – усмехнулся Витек.

– Ладно, пошли на пост, пора, – опомнился младший сержант.

– Знаешь, Петя, а мне вот по-фигу, что у него разряд по боксу, – тихо пробурчал я. – У меня разряд по хоккею, клюшкой могу по носу дать не слабо.

– Смешной ты, Одуванчиков, и глупый. Гаврюшов еще кое-что может, на такое не решается никто из наших офицеров, – «комод» замолчал; мы вышли на улицу и направились на пост.

– Петр, ну досказывай, раз начал? – пристали мы по дороге с расспросами.

– Ладно, прапор по ночам уходит к своей женщине в инфекционный госпиталь. На другую сторону от аэродрома. Там тропа идет по неохраняемой зоне, могут «духи» засаду выставить или свои случайно пристрелят. Он берет с собой три гранаты «эфки», «макаров», свой охотничий нож и уходит почти каждую ночь.

– Псих! Ниндзя! Самоубийца, – зарычал Витек.

– Не знаю. Все. Пришли. Принять пост! Больше ни слова, смотрим внимательно за колючую проволоку. Пристегните штыки! О! Если подойдут бачата, не разговаривать, будут предлагать «чарлик», не брать, это будет серьезный залет, бойцы.

– Что это, «чарлик»? – спросил я.

– Эх, фу, лабусы вы, ничего не знаете. «Чарлик» или «чарлз», он же марихуана, травка, наркота.

– Поняли, сержант! Все будет о'кей! – отчеканил Витька.

Наш «комод» быстро ушел, на его лице играла скрытая улыбка. Ему нравилось обращение «сержант» и это «о'кей», наверное, из его безмятежной юности.

До полуночи все было спокойно, мы выкрикивали часть пароля, а приближающиеся солдаты и офицеры, послушно и четко отвечали нам. Когда на горы опустилась мгла пришла наша смена. «Черпаки» были без касок и «броников». Петров сказал, чтобы мы отдали каски и «броники» новым часовым.

«Черпаки» Игорек Смирнов и Серега Мокрухин водрузили на себя все железо и скрылись в темноте.

– Молодые, не опаздывайте на смену, а то в ухо схлопочите! В общем, приходите пораньше, мы спать хотим, – услышали мы из мрака ночи.

Петя с автоматом на плече махнул нам, чтобы мы не отвечали и шли за ним в модуль.

В четыре утра мы вновь стояли на посту, как вдруг, справа, откуда-то с окраины Кабула запел мулла или кто там у них поет: «Алла-х, и-и Ак-ба-ар…» Звук разносился сильный, чистый и красивый. От него все зазвенело в ушах, и моя фантазия перенесла меня в восточную сказку о тысячи и одной ночи и прекрасной Шахерезаде. Дивное пение мужчины, судя по голосу, лет тридцати. И все же, в некоторых нотках чувствовался металл и твердость. Кто его знает, что именно поет этот соловей, о чем думает и мечтает. Нельзя расслабляться, мы здесь не дома, а в затянувшихся гостях. Витек подошел поближе, вид у него был заспанный и хмурый.

– Слышь, «Архимед», – обратился он ко мне. – Как поет … мурашки по коже!

– Здорово поет, душевно, жаль, что мы ничего не понимаем. Хоть бы немного знать, а то торчим здесь как придурки на востоке! Хотя Афган – Центральная Азия, – ответил я.

– Ладно, расходимся, час диверсантов, помнишь? – сурово огрызнулся Витек.

Витек пошел налево, я направо. Вот он скрылся в утреннем тумане. Пение в мечети прекратилось, все замерло в безбрежной тишине. Какая непознанная страна, абсолютная загадка. Диверсанты, душманы, зачем, ведь я и другие пацаны просто охраняем своих друзей, таких же солдат. Не пойму. Я вглядываюсь в посадку молодой кукурузы, прямо за траншеей и колючей проволокой, все идеально тихо, ни шороха. Автомат мой дремлет на груди, полностью готовый к бою, но поставленный на предохранитель. Я отхожу чуть дальше от траншеи вглубь моего маршрута и ближе к пыльной дороге, отделяющей меня от казарм нашего батальона. Траншея расположена на возвышенности, а я спустился к дороге и оказался в низине. Теперь, со стороны вражеского наблюдателя, я виден хуже, я стал как бы маленький и почти неуязвимый. Я направился влево и уперся в наш ДОТ⁵³. Это такой бетонный кубик, обложенный сверху природными булыжниками по полсотни килограмм. Внутри места совсем не много, для двух солдат. Маленькое отверстие – бойница смотрит в огороды Теплого стана. Сейчас ДОТ пуст, для чего он стоит здесь, не знаю, наверное, на всякий случай. Я прошел еще шагов тридцать влево. Витек закурил и, пряча огонек в ладонях, уходит еще левее, там пост заканчивается и упирается в колючую проволоку – ограждения парка бронетехники отдельной разведроты и наш автомобильный парк. Там, наверное, свои часовые.

Я решил обследовать нашу траншею, которая тянется вдоль «колючки» от парка разведроты до последней нашей казармы и спрыгнул вниз. Внутри темно и сыро, высота земли мне по кадык, значит глубина не меньше метра и шестидесяти сантиметров. Глубоковато… я смогу стрелять только стоя, а другие солдаты, ниже меня, получается не смогут. Я иду дальше по траншее, здесь глубина меньше, удобно для стрельбы, но пора выбираться. Последнее оказалось не просто, в бронежилете выбираюсь только в конце правого фланга траншеи. В ста метрах замечаю незнакомого часового, какой-то он худощавый и совсем потерянный, курит, похож на волка из мультфильма «Ну, погоди!» Петя говорил, что справа с нами граничит саперный десантный батальон.

В шесть тридцать все оживилось, из-за далеких горных вершин вылезло большое ярко-серебряное солнце и осветило пригород Кабула, кукурузное поле и весь наш городок. В разных концах дивизии, горнисты протрубили подъем. Внутри городка все зашевелилось и наполнилось невидимой энергией. С Кабульского аэродрома взлетает Ил–76, за ним пара боевых вертолетов. Все наполняется гулом самолетных турбодвигателей и новым для нас шумом вертолетных винтов. Вертушка, словно масло разрезает воздух длинными лопастями и выпускает звук, сравнимый с мурлыканьем огромного кота, а потом добавляется свист. Я зачарован этим звуком.

Витек подошел ко мне.

– Саня, смотри, в дивизии подъем! Кажется, мы отстояли первую свою ночь в Афганистане и не уснули. Сколько нам осталось? А? Санек.

– Круто, мы живы, диверсанты нас не вырезали. До хрена брат, даже не думай сосчитать, – ответил я и посмотрел в глаза друга.

Справа, по дороге, к нам приближается огромная толпа бегущих солдат, человек сто, не меньше, здоровых парней в черных армейских трусах, с голым торсом. Дальше колонна уходит вглубь городка и растекается по своим спортгородкам.

– Ну, напылили. Натуральные «слоны», – засмеялись мы и снова разошлись, стоять «на колючке» еще почти два часа.

К полдевятого утра наконец-то пришли: новый караульный и Петя. Вот дают, опоздали на полчаса. Мы побежали на завтрак, а после завалились спать на час, больше «комод» не позволил. Какой это был час, он прошел словно миг, но спал я сладко и глубоко, полностью ушел в себя и улетел из этого места.

Петя растолкал меня резко.

– Вставай бистрее, Одуванчик! Рота пришла с боевых, давай скорее «на тумбочку»!

– Какая рота? С каких боевых? – не понял я спросонья.

– Резче «на тумбочку», бегом, боец!

Мы с Витьком одновременно вышли из кубрика, немного разбитые и уставшие.

Чтобы снять дрему я отпросился на умывальник, где разделся по пояс и окатился ледяной водой из шланга. Теперь совсем другое дело, можно бодро нести службу. Около умывальника остановились два бэтэра, с них спрыгивают наши солдаты, снимают сверху вещмешки, бронежилеты, ручные пулеметы ПКМ⁵⁴. Их лица в пыли, оружие тоже, движения некоторых неторопливы и пронизаны усталостью. Бронемашины, освобожденные от людей и разного необходимого на войне имущества, рывком с места устремляются в автопарк разведроты. Разведчики строятся у своей казармы: выкладывают перед собой оружие, снимают пропитанные пылью и потом «комбезы» без опознавательных знаков, расшнуровывают горные ботинки, снимают их и бросают рядом; стягивают тельняшки, похожие от пыли больше на морские, и бросают в одну кучу.

Перед строем ходит молодой офицер и с юмором командует ротой.

– Ну что, «девицы», застеснялись? Никто вас здесь не сглазит! И не оценит ваш загар, сымаем трусы и вперед в баню за мной! Парная давно ждет! – он лихо сбросил черные трусы и побежал в автопарк. Обнаженные парни со смехом и солдатским задором рванули за ним. Около оружия остались двое молодых разведчиков. Я тороплюсь в свою роту и перехожу на бег.

Около нашей казармы построились солдаты, они похожи как две капли воды на солдат разведроты – единственное отличие – среди разведчиков больше высоченных парней выше среднего роста, среди наших много невысоких, но крепко сколоченных солдат. Я пытаюсь всматриваться в их пыльные лица, заочно познакомиться. Они заметили меня и зыркают белками хитрых глаз, будто я какая-то диковинка. А ведь и вправду диковинка, молодое пополнение роты, «дедкам» развлечение.

Обросший щетиной командир командует ротой из двадцати пяти солдат и сержантов, я предполагаю, что это и есть наш ротный «папа». Солдаты в строю проверяют оружие и делают контрольный выстрел в воздух. Все чисто, оружие без патрона в патроннике. Ротный громко кричит.

– Смирно! Гвардейцы, вторая рота, поздравляю с окончанием операции и прибытием в родной батальон! Спасибо за хорошую связь и что мало получал за вас зуботычин от комдива! Под мой дембель…

– Ура! – дружно отвечает командиру строй.

– Ну, кто прошарился, тот знает! Рота, сдать оружие и все боеприпасы! Я повторяю для особо одаренных, именно все – патроны и гранаты. Не дай бог найду у кого-нибудь патрон или еще что почище, десять суток ареста в яме. Радиостанции привести в божеский вид и сложить в комнату хранения. Через час идем в баню, сразу за разведкой. Старший сержант Калабухов, командуйте и распускайте роту.

Фамилию этого сержанта я запомнил сразу и навсегда. Мало того, что внешности он был приметной: высокий и белокурый атлант, его фамилия как нарочно была вписана в его жизнь из десантного блатного жаргона. «Калабаха» – это такой десантурский прием воспитания новобранцев – удар по шее, почти по основанию черепа ладонью, сложенной в виде «черепашки». В принципе это армейская забава, не более, но некоторые обмороженные дембеля бьют сильно и больно, не понимая, что могут оставить солдата инвалидом или даже убить.

Около строя появляется прапорщик Гаврюшов. Он важно поздоровался с ротным, потом отвел в сторону Калабухова и что-то с азартом и сарказмом стал ему рассказывать.

Я немного устал и с нетерпением ждал окончания наряда. Но после обеда произошло то, что повергло меня и Витька в шок. Пришел прапор и снял нас с наряда. Он объявил, чтобы мы сдавали оружие и штык ножи, и шли отдыхать и готовиться к заступлению в новый наряд – вечером.

– Вопросы есть, бойцы? Если нет, то бриться, мыться и отбой! В семнадцать нуль стоите на инструктаже для новых дневальных и караульных. Вперед, исполнять наряды! Ха, блин, залетчики! – прозвенел прапор, купаясь в своей неограниченной власти.

– А за что!? За, за, блин, какие залеты! Товар… прапорщик, – я задыхался от комка, подступившего к горлу, сотканного из ненависти и отвращения к этому человеку, и пропитанного обидой и безвыходностью ситуации.

Витек сильно сжал челюсти, пытаясь проглотить свой гнев. Наверное, от этой боли из его глаз едва не хлынули слезы.

– Я доложу командиру взво… вы не, не имеете права! – зарычал я, заикаясь.

– А хрен на воротник, не хочешь? Молчать! Я команду «смирно» не отменял! «Душара»! Вначале отстоите свои пять нарядов, а потом будешь докладывать хоть в Организацию Объединенных Наций и Папе Римскому.

Старшина хладнокровно удалился в свою каптерку, шаркая белыми меховыми домашними тапочками. Петя принял у нас оружие и посоветовал не лезть в бутылку с прапором. Ближе к вечеру встала непривычная для нас жара, мы отправились на умывальник, чтобы как следует помыться перед новой бессонной ночью.

Я обливаюсь артезианской ледяной водой и думаю, правильно ли я поступил, что проявил твердость характера и полетел в Афганистан. По сути, все мои действия и желания в последние три года, это упрямство и неподчинение воле родителей. Тогда становится ясно, я наказан за непослушание и своеволие. Но с другой стороны, что мне оставалось, отказаться от мечты попасть в десант? Если бы сейчас вновь стоять перед майором ВВС, из нашего военкомата, который пытался меня отвести в сторону от Афгана и вообще от ВДВ, слушать его точку зрения о том, что я лезу в пекло, и что я полный кретин, ничего бы не изменилось. Что мне было делать в Московском военном округе, подметать аэродромы или сидеть за пультом пусковой установки ракеты ПВО, тоска смертная.

Значит, мне остается делать выводы и терпеть, пока ситуация сама не развернется в благоприятную ко мне сторону. Кто же тогда этот человек, появившийся в моей судьбе в обличии старшины десантной роты. Может он злой ангел, искушающий меня сделать какой-нибудь непоправимый поступок? Да, это опасно и глупо. Самое главное в любых ситуациях – соблюдать хладнокровие и тупое спокойствие. Конечно, я не собираюсь перед ним ползать, но держаться нужно в рамках устава. Не сладко, конечно, все начинается, но я ведь был готов к этому. Внутри своего воображения я представлял картинки и похуже, ведь сразу было понятно, что мы летим сюда не на экскурсию по Средней Азии. Прапорщик нарушает все мыслимые нормы устава и ведет себя, как распоясавшийся пахан, нет, как оборзевшая «шестерка»! Под кем? Под ротным! Значит, командиру выгодно такое положение вещей, и он не будет разбираться и заступаться! Гм, а кто у нас контролирует роты, ясно кто, замполит батальона, а выше уже комбат. Очень хорошо, посмотрим еще, кто кого! Все в норме, все очень хорошо! И мне по-прежнему нравится в ВДВ! Я люблю свою дивизию и свою роту.

Витек весь вечер молчит. Он зол и не хочет говорить.

В боевое охранение мы заступили в полночь. Тихо, ветерок бежит по верхушкам кукурузы, луна освещает наш пост и, наверное, нас. Мой друг спрыгнул в траншею, облокотился спиной и затылком о край окопа и рассматривает звездное небо.

– «Архимед»! Папироса есть? – закричал Витек из траншеи.

– Не понял, ты уже в «деда» превращаешься, папиросу тебе! Знаешь, что солдату заменяет папиросу? Ха, и сигарету тоже!

– Ясно, ни хрена у тебя нет, «слон».

Витек наезжает на меня, видно совсем тоскливо парню.

– Такой же, как и ты! Боевой «слон»! Афганский вариант! Ха-ха! – обиделся я.

– Слушай, Одуванчиков, может его просто пристрелить короткой очередью? Вот он придет нас проверять, а мы его и положим! Пароль, мол, не знал, пусть потом разбираются!

– Разберутся, ага, лет по пятнадцать тюрьмы, на брата! Если честно, я подумал, все это фигня, даже интересно! Нам с тобой еще с «дедами» знакомиться. Может хорошо, что мы несколько ночей в наряде будем, – улыбнулся я.

– Ха, это не мы, это они с нами знакомиться будут, Санек. Вазелин приготовил, ха-ха? Ладно, я пошел, что с тобой говорить – курить у тебя нет! Эй, а ты тапочки его видел? – спросил Виктор и задумался.

– Видел, конечно, а что? Стырить решил, ха? – засмеялся я от души.

– Устроился как дома, сучара! Бабу себе завел! Я ему покажу тапочки. Я ушел, – крикнул мне Витек. – Не спи, «слон», – прокричал он, уходя далеко влево по траншее.

– Есть, «рейнджер»! – в шутку крикнул я и пошел в противоположную сторону.

Я наслаждаюсь полным одиночеством и тишиной. Что-то стало тревожно, и я зашел в ДОТ. Из бойницы тридцать на двадцать сантиметров мне отлично виден кишлак с черными окошками. Меня совсем не видно. Мыслей нет, голова работает только на слух и зрение. Легкое чувство опасности становится привычным и даже приятным. Теплый стан спит, ни звука, ни шороха. Издали домишки – мазанки кажутся сахарными кубиками, сложенными друг на друга. Между домами начинаются узкие улочки. За глиняными заборами видны тени садов. Интересно, а если пойдет ливень и будет лить неделю, дома поплывут? Да, бедно живут афганцы, если все пойдет нормально, наши непременно помогут им построить новые дома, а может и новые города. Вот, Ташкент – красавец, а был таким же Теплым станом.

Эта ночь улетела в прошлое, началась третья. Дежурным по батальону заступил наш командир взвода, гвардии старший лейтенант Семенов. В полночь мы с Витьком снова на посту и меняем «дедов». Часовые скидывают с себя «пустые» «броники» и собираются уходить с поста, но мы пришли в своих, не подрезанных, тяжелых бронежилетах. «Деды» недовольно сплевывают в пыль, поднимают свои «свитера» и, закинув их на плечи, уходят быстрым шагом в казарму.

– «Архимед», ты самый умный, что ли? – закричал на меня Витек. – Я взял по твоему совету целый «броник»! «Деда» разозлил, надо было не выделываться, а брать у них. Теперь стой полночи в тяжелом! Ча, обстрел ждешь? Слышал, что они говорили, толку от этого «броника» мало! Только от осколка или ножа. От снайпера не спасет, и от «калаша» тоже. Еще получим за это, дюлей!

– Слышь, ты что, решил подстроиться под «дедов»? Скоро «броники» им подносить будешь! А, я понял, ты на них походить хочешь! Ну что ж, далеко пойдешь, Витя…

Я расстроенный ухожу на свой край поста. Витек, похоже, решил стелиться под «дедов», тьфу, урод… Ну, вот теперь и мы врозь. Виктор чувствует себя неуверенно в быстро меняющейся обстановке и ищет твердое плечо среди «черпаков» или «дедов». Я, напротив, не собираюсь ни под кого подстраиваться. Просто буду выполнять приказы и распоряжения командиров. Если «деды» по-доброму о чем-нибудь попросят, сделаю, а если попытаются унизить, получат отказ. Ха, но, если бить будут, одному или двум точно наваляю.

Среди ночи к посту со стороны казарм движется мужской силуэт, похоже, это офицер. Идет, чуть пригнувшись, старается ступать бесшумно.

– Стой! Кто идет! – заорал я и поправил автомат в удобное положение для стрельбы.

– Идет дежурный по части! – негромко отозвался человек и остановился. По голосу я узнал своего командира взвода.

– Три? – я запросил пароль.

– Семь, – тихо ответил офицер и подошел к нам.

– Не понял! Одуванчиков, Кинжибалов, вы что, третью ночь подряд в карауле?

– Так точно, третью ночь подряд! Дневальные по роте! Днем полы драим, ночью здесь торчим, в боевом охранении, уже привыкаем, жить здесь будем, товарищ гвардии старший лейтенант! – отчеканил я с издевкой.

– Все тихо? Спать не хочется? Смотрите, гвардейцы, не спать! «Духи» подойдут, вырежут вас и половину дивизии. За такое, вышка, по законам военной обстановки. А самое главное позор и презрение за смерть товарищей! А мы с вами где? – строго спросил Семенов.

– В Афгане, на войне! – пробурчал Витек.

– Да, в зоне боевых действий! «Броники» на вас хоть настоящие, или дембельские? – офицер на ощупь проверил наши бронежилеты. – Ладно, норма.

Через пару минут он, довольный, уходит. Во мне затаилась слабая надежда, что в следующую ночь мы будем спать в казарме. Семенов справедливый и упертый, он все поставит на свои места. Тихо и спокойно, без шума и пыли. Вот такой он, мой командир взвода.

Витек где-то достал папиросы «Беломорканал» и закурил, спрятавшись в траншее. Я подошел поближе и в шутку попросил покурить. Виктор зло послал меня, обвиняя в том, что я прогибаюсь перед взводным и слишком много болтаю. Я не стал с ним спорить, у него своя голова на плечах и надо признать, умная.

Мне кажется, что Витек решил скорешиться с «дедами» и стать среди них своим. Интересно как это возможно? «Шестеркой» он, конечно, не станет, хотя это может произойти незаметно даже для него. А может среди «дедов» или «черпаков» есть парни с Алтая, его земляки? Ну и что, это еще не значит, что с ним они будут разговаривать на равных. Самое обидное, что он решил укореняться один, я по боку. Ладно, все как всегда, с друзьями по жизни всегда напряженка. Мне всегда думалось, что друзья появляются в жизни до юности, вернее в детстве, когда еще нет активного противоборства и соперничества, а просто игры и шалости, как у котят. Главное, сохранить этих друзей, а может всего одного…

Я бодро шагаю по краю траншеи, осматриваюсь по кругу. Вдруг где-то далеко слева заговорил наш ПКМ, посылая змейки трассеров в горы. Световые ракеты осветили небо над предгорьями. Загремели спаренные крупнокалиберные пулеметы «Шилки». Через пять минут все стихло. Я поправил свой АКС, чтобы было удобно вести огонь прямо с груди, потом вытащил из ножен штык-нож и прицепил его на ствол автомата, на всякий случай. Но через пару минут, ночь вновь уснула, застрекотали тысячи невидимых цикад и сверчков.

Азиатская летняя ночь, что может быть прекрасней. Я отстегнул рожок от автомата, чтобы убедиться, что он полон патронов. Зачем я это сделал, трудно сказать, сейчас работали только руки и глаза. К моему удивлению рожок был наполовину пуст и насчитывал чуть более десяти патронов. Я быстро сунул его в свободный карман подсумка и достал второй, тоже не полный, в нем было всего несколько патронов. Третий и четвертый рожки оказались богаче, но также не полные. Похоже «деды» принесли с боевых все, что осталось, ну и дела, не зря я хоть штык «присобачил». От этого открытия мне стало смешно, я зашел за стальной туалет и начал смеяться словно обкуренный. Витек прибежал и стал интересоваться, кого я увидел «за колючкой». Я посоветовал ему проверить рожки к его автомату. В его трех рожках оказалось всего-то двадцать патронов, а в четвертом один трассирующий. Мой друг сильно удивился, а потом принялся хохотать как подорванный, ночь прошла незаметно.

На следующий день, к вечеру, нас меняет наряд «черпаков», похоже наши мучения заканчиваются. Старшина инструктирует новый наряд и с неприкрытой злобой посматривает на нас волчьими глазками. Нет необходимости быть экстрасенсом, чтобы прочитать в них: «У меня в запасе еще много нарядов и пыток для вас, чмошные ублюдки!»

Середина этого же дня. Пять часов до сдачи нашего наряда.

– Старшина, зайди ко мне на доклад, – командир второй парашютно-десантной роты радистов-переносников, гвардии майор Сазонов, позвал прапорщика Гаврюшова. – Что у тебя там Коля по службе личного состава, проблем нет? – спросил майор.

Прапорщик снимает меховые тапочки и проходит в «каюту» ротного командира.

– Эге, никак нет, все по плану командир, службу несут, нормально вроде…

– У-у, нормально говоришь? Дверь прикрой за собой, – рявкнул Сазонов. – В «брониках» пустых стоят часовые? Опять – двадцать пять! Не ровен час, гранату «душок» метнет, двухсотых нам подарит! Прикажешь под трибунал по твоей милости идти? Али как?

– Это кто? Эти что ли, молокососы доложили, вновь прибывшие уроды? – ехидно спросил Гаврюшов, пододвинув ногой табурет и усевшись поудобней.

– Да нет, старшина, как раз эти «уроды», как ты выразился, стоят в полноценных «брониках»! Хорошо стоят, не спят, посторонних на пост не допускают. В траншее «харю не мочат», как «деды». Неплохое пополнение, только вот двое их всего, помочь им надо. Завтра пойду к комдиву, просить еще бойцов. А ты их сразу в охранение! Хрен его знает, что у тебя за методы? – выразил недовольно майор.

– Конечно, поможем. Не умеют – научим, не могут – заставим, – буркнул Гаврюшов.

– Слушай, Николай! Тебе сколько годков стукнуло? – майор налил себе стопку водки, отрезал кусок черного хлеба и положил на него ломоть с салом.

– Командир, ну ты же в курсе, двадцать шесть будет в мае, а что?

– Да так, я вот подумал, когда ты такой сволочью стал? – командир залпом влил водку в рот.

– Не понял! Зачем так говоришь, командир? – смутился прапорщик.

– А то! Мне, знаешь сколько? Сорок три будет осенью! Через неполный месяц улечу в Союз и попытаюсь забыть все это, но знаю, что не смогу. Хоть на третий срок оставайся. Буду вспоминать свою роту, моих солдат и сержантов. Вот этих пацанов, салаг восемнадцатилетних, которые вытаскивали меня из сбитой вертушки. Если бы не они, эти «уроды», как ты их называешь, где бы я сейчас был? Ясно где, на воинском кладбище, в родном Новосибирске.

– Так точно, командир, – сказал прапорщик, вставая.

– Вот скажи, прапор, как мне их отблагодарить? Написать требование о награждении? Написал уже и не раз. Пришла одна медаль «За отвагу» – Мишке Калабухову, а остальных комсомол наградил разными значками. Разным дерьмом, которое на китель даже цеплять в падлу! Ты понимаешь, Коля? Значками награждают за мужество в бою и спасение командира роты! Чмошники говоришь, пожалуй, но не мы их с тобой зачмырили, а те, бляха, которые заварили всю эту кашу. Ты где сам, срочную служил?

– На флоте. На тихом, в смысле, океане… – тихо ответил старшина.

– О, карась значит! Я знаю, какая там у вас дедовщина тупая и жестокая. Здесь – это не там! Здесь ВДВ, старшина – «Войска дяди Васи». Чтобы сюда попасть, эти мальчишки бились и дрались, врали, что имеют много прыжков, лезли в десант, чтобы выполнить долг перед своей страной, перед этим нищим народом! Самое горькое и святое, что они во все это верят! Верят, как юродивый верит в Бога! Это тебе не плотвой плавать! Врубаешься?

– Ну, да, – ответил прапорщик.

– Бляха, я сам вернусь домой, наверное, увольняться буду из армии. Как «батю» Маргелова с десанта пнули, так все ВДВ пошло под откос…

– Может не так мрачно? – Гаврюшов немного повеселел и принялся ходить и легко боксировать по «груше», висевшей в каюте ротного.

– Гм, чувствую, дальше будет хуже. Нас загнали в горы, торчим тут уже пятый год, прыжков нет, офицеры жрут водку, деградируют, солдат бьют! Нас используют как общевойсковой полк. Неужели за пять лет трудно было подготовить горно-стрелковую дивизию? Десантуру надо выводить. Мы должны прыгать, а не сидеть в ущельях. Кому это доказывать? Им там, все по херу! Уничтожают десант, суки. Я четыре года не прыгал и уже забыл, как там, в небе! Хуже того, я не знаю, зачем будут прыгать молодые солдаты, если здесь в горах им подыхать. А подыхать будут, скоро, пачками. Офицеры в Союзе прочухали, что здесь задница, опытных уже и нет, а молодые лететь в Афган не желают. «Духи» готовятся по полной, их уже больше чем нас! Слышал, американцы начали поставки ПЗРК «Стингер»⁵⁵?

– Да, прошел слушок, но мне по краю, я в этих штуках не разбираюсь командир. – хмуро сказал старшина и начал лупить «грушу».

– Так вот, когда начнут нас в небе сбивать, считай конец, в Союзе столько оцинкованной стали нет, только гробы будем отправлять, а не воевать! Что молчишь?

– А что тут говорить, я всего лишь прапорщик. Моя задача службу проверять и молодых гонять, ха, как котов помойных, – он сильно ударил по «груше», так, что она чуть не слетела со стального крюка.

– Вот я к тому и говорю, что не гонять солдата надо, а служить ему помогать. Вот сколько ты получаешь чеков⁵⁶? – Сазонов вопросительно посмотрел на Гаврюшова и продолжил. – Чего насупился, может, ударить меня хочешь, как мою «грушу»? Ну, давай, рискни здоровьем! Я не понимаю твоих разрядов по японским единоборствам, запинаю так, что смело пойдешь в санбат за второй контузией, если дойдешь! Ха-ха! Сколько?

– Двести пятьдесят афганских чеков. Нет, двести семьдесят, – довольно доложил прапорщик.

– Вот, не слабо, а в Союзе каждый месяц на твой счет еще столько же, или больше? Круто, старшина, за такие деньги парашютисты «Иностранного легиона», кровь мешками проливают в джунглях! Сам бы ты стал тут рисковать своей шкурой за восемь чеков, как рядовой? Наши еще ничего, хоть сытые! А мы в колонне, на броне ехали домой с мотострелками, это ужас, солдаты – дистрофики, зашуганные, грязные, переболели всем, чем можно, голодные. Точно, как коты помойные. Мы им все свои сухие пайки отдали, а они жрать их стали. Сразу на броне!

– Ну, да, знаю, судьба видать у каждого своя, – старшина снял перчатки и повесил их себе на плечо.

– Какая судьба, Николай? Воруют суки у солдат, продают кашу и тушенку «духам». Бардак! Я бы таких прапоров и офицериков к стенке, по закону военной обстановки! Да, вот такой я, что вылупился? – Сазонов выпил очередную рюмку и закусил соленым огурцом. – Будешь? «Семеновская»!

– Нет, не пью я, благодарствую… – прапорщик не понял про «Семеновскую» и тупо уставился на полупустую бутылку.

– Тяжело с тобой, Коля, что-то говорить мне сегодня. Кстати, почему в тапках по казарме неуставных ходишь? Задембелел что ли без командира, пример «дедам» показываешь? По ночам продолжаешь шастать в госпиталь тифозный, вот на хрена, скажи? – майор, не глядя на старшину, продолжал подливать себе водку.

– Ладно, ко-ко-мандир, у меня т-там серьезно, ревную ее! На-на-верно женюсь по-по-сле Афгана, – волнуясь, начал заикаться прапорщик.

– Нет, брат, ты ночью в модуле должен быть! Если «духи» часовых снимут, зайдут в казарму, мне саблей по горлу хлясь, и голову в тумбочку положат. Солдат вырежут, розочки афганские из них сделают. О, картина, как там одесситы говорят – маслом. Ты приходишь утром, а тут все вырезанные, а особисты ходят и тебя поджидают! Бляха, тогда ты сам тут же застрелись, это лучше, чем под пытками в особом отделе. А что, думаешь, пожалеют тебя? Не пожалеют, в расход такую сволочь! Вначале все зубы тебе выбьют железным прикладом. Лично встану без башки, и расстреляю тебя. Представляешь, встает «папа» без головы и тебя из пулемета, как врага народа, в расход! Ха! – майор громко заржал, взял со стола пачку сигарет «More», вытащил одну и закурил.

– Я все п-п-понял командир, буду ночью в ка-ка-зарме, – закачал головой прапор в знак полного согласия.

– Само собой, это приказ! Обстановка вокруг Кабула накаляется. Я больше знаю, но тебе достаточно и этого. Коля, а может, давай я тебя в командировку отправлю в разведывательную роту! На верблюдов с душманами поохотишься, на джипе погоняешь? Ты же мечтаешь о джипе? Может, даже бороду отрастишь, тебе пойдет! В разведке дивизии как раз подстрелили взводного, вернее он на пехотную мину наступил, уже комиссовали. Лежит себе без пятки, газетки читает в Ташкентском госпитале. Обидно, говорят на нашу «лягушку»…

– Смешно, вернее горько, – пискляво ответил старший прапорщик.

– Орден получишь, Николай, настоящий, может посмертно… Ну как, я похлопочу? Потом в военное училище – офицером будешь, если конечно не пристрелят, ха.

– Не знаю. Да какой я офицер… Устал я командир…

– Ладно, шучу. Кстати, запрос от Министерства Обороны, о повышении денежного довольствия солдатам и сержантам, проходящим срочную службу в Афганистане, отклонили. В Политбюро завернули, денег сказали, у страны нэт! Какого рожна тогда продолжать здесь воевать, если денег нет! Какого… – выругался майор и стукнул ладонью по столу. Бутылка качнулась и чуть не упала на пол. Гаврюшов ловко подхватил ее и поставил на прежнее место.

– Не могу зна-зна-знать, – заикаясь, сказал прапорщик, вытянулся и замер.

– Не могу з-з-знать, – сказал майор, передразнивая, – что-то ты сильно заикаться стал. Что там, в роте с «брониками», почему половина без броне-листов? Куда делись? Пересчитать, мне доложить, новые получить! Старые зашить! Еще один «броник» «ощипают», я самого тебя ощипаю! Мыши в казарме завелись! Я думал к моему возвращению, кошака добудешь. Приехал, хотел посмотреть, блин, опять нет кошки. Чтобы завтра же добыл кошку, у девок в штабе спроси. Да, и последнее, молодых жалеть, в караул и охранение пока не ставить. На днях побежим с ними на стрельбище, постреляем, гранаты кинем. После этого можно. И смотри, помягче с ними, а то не ровен час, выпустят в задницу тебе весь рожок. Прикинь, старшина, со смещенным центром, ха-ха! У тебя дембель не за горами, не надо драконить личный состав, это тебе не караси. Убери водку, с глаз долой! – командира разморило.

– Есть, ком-ко-мандир! Еще кое-что пр-пр-оизошло в роте. Молодой, то есть ря-ря-довой Одув-ванчиков в-в-водку привез! Сученок алка-ка-навт!

– Ну, я в курсе, водка нового взводного Сашки Семенова, лично мне вез. Вот я ее сейчас и употребил. Мы сегодня хотим отметить прибытие нового офицера. Хочешь, заходи, если употреблять начал? Еще что-нибудь, старшина? – заржал ротный «папа».

– Никак нет! – прапорщик наклонился, чтобы не снести головой дверной косяк и быстро вышел из кубрика ротного.

Посреди центрального прохода казармы, одиноко лежит его тапочек. Он поднял его с пола и стал нервно осматривать все пространство вокруг: «Где же второй тапок, кто посмел спрятать? Вот гады, совсем страх потеряли! У-у, точно в «очко» спустили хороший овечий тапок. Эх, найду, покалечу! Неужели молодые?»

– Дневальный, кто здесь ходил, пока я у «папы» на ковре был? – закричал прапор на всю казарму.

– Е-мое, товарищ старшина! Вся рота пошла мыться, загорать, на турниках болтаться! – бодро крикнул дневальный. – «Папа» сегодня приказал отдыхать до обеда, вот все и пошли! А после обеда чистить оружие будем, жопа какое грязное, с боевых привезли! Видно в песчаную бурю угодили… – довольный «черпак» поправил ремень и тупо уставился в старшину.

– Что, солдат, я щас тебе устрою жопу! Философ, языком чешешь! Служба медом показалась? Мой тапочек прозевал! – Гаврюшов пошел в атаку на дневального, тот упал и перевернул ведро с водой, стоявшее сзади тумбочки. – Тьфу, идиот! Два наряда вне очереди!

Прапорщик резко удалился в каптерку, потом выскочил из нее уже в армейских уставных тапках, из твердого, как пластик кожзама, и выбежал на улицу. Быстрым шагом он шел в сторону умывальника и спортгородка, осматривая все попадающее под его орлиный взгляд. В его правой руке безвольно лежал белый и мягкий овечий тапочек.

Вторая рота занималась спортом на гимнастическом городке в полном составе. Это всего несколько старых перекладин, брусья и наклонные доски для прокачивания брюшного пресса. Тут же солдаты принимают солнечные ванны и сушат простиранное обмундирование. От занятий на перекладине никто не отлынивает. «Деды» крутят солнышко и выполняют выход силой на количество раз и спор.

– Калабухов, ко мне, – позвал своего заместителя старшина. – У нас ЧП! Сыны…

– Что стряслось? – улыбнулся старший сержант.

– Слушай, ты должен был увидеть! Пока я был у ротного в кубре, кто-то спецом упер мой тапок, или запнул куда-то, или спустил в «очко» на посту. Я думаю, кто-то из молодых, ваша братва не посмела бы.

– Наверняка, товарищ старшина, но я ничего не видел, может, еще найдется? – улыбнулся Миша и запрыгнул на брусья.

– Нет, чувствую, все, тапок сделал ноги, а так хотел я их себе на память оставить! Теперь один тапок, плохая примета. Ногу потеряю или «клешню»?

– Так этот оставьте, может пригодится? Ха! – неудачно пошутил сержант и спрыгнул с гимнастического снаряда

– Ты что, сержант, шутки такие не уместны! Врежу сейчас по роже! – прапорщик выругался, плюнул в песок и пошел прочь.

В казарме он заставил дневальных обыскать кубрик на предмет обнаружения тапочка, но получасовые поиски не дали результата. Через час прапорщик стоял около батальонного гальюна и всматривался в кукурузное поле. Я стоял свой крайний час в дневном охранении и наблюдал, как прапор ходит вдоль колючей проволоки и что-то ищет. Вот он наклонился, поднял из пыли небольшой камешек, размером с гранату и положил его в свой меховой тапочек, потом сильно размахнулся и послал странный груз подальше в кукурузное поле. После отряхнул руки от пыли, засунул их в карманы и, как ни в чем не бывало, отправился в сторону модулей нашего батальона связи.

Я удивился странному поведению старшины, и сказать честно, оно меня развеселило. Взял и выкинул свой тапок аборигенам, а где же второй? Может ротный сделал из второго игольницу? Ха, ну и дурдом. Сменюсь с наряда, расскажу Витьку об этом, поржем. Виктор сам приходил ко мне час назад и бросал булыжники в кукурузу, говорит, что скоро будем гранаты бросать, нужна тренировка. Это у нас тут всегда так весело будет? Мне начинает это нравится…

После ужина мы наконец-то стали полноценными жителями нашего кубрика. «Деды» и «черпаки» у нас геройские. Все расхватали траки от бронетехники и качают мускулы рук и спины. Петя надрывается со штангой, Миша Калабухов крутит самопальные нунчаки. Я нашел средний трак, Витек отыскал побольше, мы прокачиваем мускулы на наших тощих руках, не отстаем от старших товарищей.

– Петро, поздравляем. Тебэ от лабусов прислали настоящих боевых «слонов»! Не успели смениться с охранения и сдать оружие, уже мучают траки! – пошутил младший сержант из первого взвода Иван Невдах.

– Да, ребята шустрые! Спорт видно любят! – с улыбкой подтвердил наш командир отделения.

– Радуйся, Петя, только смотри, как бы такие «рэксы», тебя не начали самого завтра качать! – «деды» дружно и зло заржали.

Мы поняли, что нужно закругляться и готовиться к завтрашнему дню. Беззаботная игра мускулами, это пока занятие не для нас, так можно и по шее «калабаху» схлопотать.

– Рядовой Одуванчиков, срочно зайти к старшине! – просигналил дневальный.

Я накинул майку-тельняшку и постучался в каптерку старшины Гаврюшова.

– Разрешите, товарищ прапорщик!

– Заходи! Только впредь, называть меня по правилам – гвардии прапорщик, ясно? – прапор был в мыле, он избивал ногами и руками тяжелую кожаную «грушу», висевшую в центре его комнаты.

– Так, точно! Понял!

– Рассказывай, что там с бронежилетами у вас? Залетчики…

– Ни как нет, с бронежилетами проблем нет! – я приготовился к психологической атаке.

– Как нет, за что мне ротный тогда сегодня жопу рвал цельный час? – прапорщик с разбегу врезал голой пяткой по «груше».

– Не могу знать, – ответил я улыбаясь. Хитрит старшина, что же он хочет узнать?

– Запомни, рядовой, у тебя и этого, еще два наряда, позже отстоите! Так… Ты сегодня стоял на посту с полудня до четырех дня?

– Я! Ясное дело…

– Меня видел? – жестко спросил старшина.

– Так точно, видел….

– Что я делал, помнишь? – старшина подошел ближе и начал снимать со своих кулаков перчатки. От него сильно воняло потом.

– Конечно помню. Искали камень, потом нашли, сунули его в тапок и выбросили «за колючку»! Камень вместе с тапочком, только зачем? – мне стало совсем не смешно.

– Ничего себе, наблюдательный «карасик». Хорошо… а до меня, кто-нибудь приходил и бросал что-либо «за колючку»? А? Не лги, хуже будет салабон, – прорычал Гаврюшов и почесал свой кончик носа.

– Нет, конечно, точно нет! – ответил я уверенно.

«Куда клонит, – подумал я, – не буду говорить, что Витек приходил и бросал камни. Точно нельзя это говорить…»

– Ну, лады, узнаю, что соврал, крындец тебе! Салажонок! Свободен пока… – старшина поднес к моему носу свой жилистый кулак. Я рассмотрел его в мельчайших подробностях и деталях. Если бы знал этот потный дядька, сколько я уже видел таких бравых кулаков за свою биографию. Лучше бы пятку показал в полете, я хотя бы блок поставил.

– Товарищ гвардии прапорщик, в следующий раз, пожалуйста, называйте меня тоже как положено – гвардии рядовой, – четко отрапортовал я.

– Гм, это… Кинжибекова ко мне, резче… – рявкнул старшина и продолжил молотить «грушу» ребрами ладоней.

– Кинжибалов фамилия у него, – поправил я прапорщика.

– Вали отседова! Пока не заставил «грушу» держать! Сходите на боевые, тогда и посмотрю, как вас называть, а пока, чтобы как мыши у меня! Ни писка…

Я выбежал из каптерки и бросился искать Витька. Его нигде не было. Я побежал на умывальник. Виктор беззаботно чистил зубы и спал на ходу. Я с ходу объяснил ему, что был у «Гориллы».

– Слушай, Витек, прапорщик устроил допрос про «броники», будто мы их испортили. Но главное, он добивался от меня информации, кто приходил днем на пост и бросал какие-нибудь предметы «за колючку». Не знаю, что происходит, но что ты был у меня и что-то бросал я не проговорился! Имей это ввиду.

– Ты точно не сказал? – не поверил проснувшийся Витек и уставился на меня каким-то туповатым и боязливым взглядом.

– А ты меня уже и в стукачи готов записать? Достал ты меня, не веришь, вставай перед ним на колени и сдавай меня и себя! Гад ты, Витек. Мне насрать, что ты там делал! Не видел я тебя «на колючке», не видел.

– Ладно, Одуванчик, я пошел к прапору, – Витька набросил на плечи тельняшку и ушел в темноту.

Вернулся он только через час, когда рота «отбилась». Он подошел ко мне, похлопал дружески по плечу и пожелал спокойной ночи.

– Спишь, Шурка? Спокойной ночи тебе…

– Ты что, Витька, такой угрюмый, он что бил тебя?

– Да так, малеха по прессу прошелся, – тихонько прошептал расстроенный Виктор, – не умеет он бить. Мой отец сразу бы его убил.

– Пойдем, удавим его, Витек, – предложил я и приподнялся с койки.

– Спи, ему кто-то все же сказал, что я шлялся «по колючке» и камни в поле кидал. Стукачи в роте есть, это ясно!

– А ты как думал, брат, ясное дело есть, даже не стукачи, а прикормленные осведомители. Спокойной ночи, сдохли, ха, – я отвернулся от Витька и мгновенно уснул.