Читать книгу Уля Ляпина против Ляли Хлюпиной - Александр Етоев - Страница 6

Снега, снега! – молили петербургские пустыри, желая спрятать под пушистым покровом следы хищнического городского строительства.

Бесснежные дворы были голы, и гладкие, упитанные вороны гоняли между мусорными контейнерами упаковки от кефиров и йогуртов.

В лесопарках городской зоны из земли повылезали грибы. Пенсионеры, старики и старушки, прочесывали парки с корзинами, переаукиваясь, как в дремучем лесу.

Рыба в водоемах сошла с ума – перепутав времена года, она резала плавниками воду и, не чувствуя над собой льда, склевывала с поверхности водоема шарики древесной трухи.

Скульптуры в Летнем саду, как всегда упрятанные на зиму в теплые футляры из дерева, потели и просились наружу – охладиться под балтийскими сквозняками.

Ушлые туристические агентства не успевали снабжать желающих путевками за Полярный круг, где, по слухам, свирепствовали морозы.

В супермаркетах торговали снегом, доставленным, как сообщалось в рекламе, из высокогорных районов Грузии. Но это был неправильный снег, наверняка с добавлением химии, он не таял, не скатывался в снежки, из него не лепились бабы, и был он подозрительно не холодным.

Метеорологи слушали атмосферу, но в потрескивании воздушного электричества не было и намека на перемены.

Одним словом – беда.

Беда!

Снег, как Пушкин, – наше главное достояние, наше, как говорится, всё. Без зимы, без настоящей снежной зимы Россию просто невозможно себе представить. Как невозможно представить Марс без знаменитых марсианских каналов. Или без тельняшки митька. Или Хемингуэя без трубки.

Вот и папа Ульяны Ляпиной, застыв с секундомером в руке перед кастрюлькой с шевелящимися пельменями, левым глазом (правый следил за временем) наблюдал, как из рыхлой тучи, вяло проплывающей за окошком, валится непонятно что. Папа тоже переживал за родину, обойденную морозом и снегом. Ему было вдвойне обидно, потому что папа заранее, еще в середине лета, сочинил про зиму стихи. Он держал свое сочинение в тайне, раскрыть которую расчитывал в Новый год, сразу после боя курантов и звона новогодних бокалов. Стихотворение это было про снег, и папа тревожно думал, как же он будет его рассказывать, когда снега нет и в помине.

Шепотом, чтобы никто не слышал, он прочел кусочек стихотворения:

За окошком белый снег,

сосны дышат снизу вверх.

Лес – народный санаторий.

Лыжник, тише, лес насквозь

обворожен, заморожен,

будь сметлив и осторожен,

лыжи вместе, палки врозь.

Я однажды на снегу

увидал живую белку,

я ей руку протянул,

вспомнил Пушкина и сверху

зимней белке подмигнул:

"Всё, мол, песенки поёшь

да орешки всё грызешь?"…

У папы даже веки свело от счастья, пока он его читал, так ему собственное произведение нравилось. Особенно, где про лыжника и про белку. Тем временем стрелка секундомера приблизилась к счастливому финишу: пельмени были готовы. Папа выключил на плите конфорку и громко крикнул из кухни в комнату:

– Мама Маша, ура, победа! Сварил на две секунды раньше обычного! Это же мировой рекорд! Где бумажка с адресом издателей «Книги Гиннеса»?

Мама Маша равлекала Софью Прокофьевну, свалившуюся сегодня утром на головы родителей супердевочки папину двоюродную сестру. Они в двадцать первый раз перелистывали альбом с фотографиями, на которых молодые родители улыбались, стоя в обнимку перед объективом тети Сониной «мыльницы».

На папино радостное известие мама отреагировала прохладно.

– Сам на стол соберешь или как всегда? – ответила она равнодушным тоном.

В это время щелкнул замок, и в прихожей появилась Ульяна. С тихим присвистом поведя носом, она сказала:

– Опять акриды?

В их семье пельмени называли акридами – с легкой руки отца. Выражение пришло из прошлого, из папиных студенческих лет, когда он, как монах-отшельник, жил впроголодь на одну стипендию.

– Дайте мне хоть глазом потрогать мою любимую двоюродную племянницу! – Тетя Соня, позабыв про альбом, уже спешила полным ходом к Ульяне.

Та, услышав звуки знакомой речи, даже выронила из рук кроссовку.

– Здравствуй, рыбочка, здравствуй, птичка! – Тетин голос наполнял всю квартиру, как веселое весеннее половодье. – Ну-ка, ну-ка, покажись своей тете. Изменилась, изменилась-то как! Повзрослела, сколько лет мы не виделись? Ах да, в августе ты была в Москве. А мне кажется, сто лет не видала.

Уля только и сказала, что «здрасте» – в частоколе тети Сониных слов невозможно было найти хоть щелочку.

– Уши в точности как у дяди Славы. – Тетя Соня хозяйским взглядом изучала малолетнюю родственницу. – Сашка, – крикнула она в кухню папе, – помнишь, Сашка, дядины Славины уши? Из-за них он всегда опаздывал и последним прибегал к финишу. Потому что они, как парус, очень сильно тормозили движение.

Супердевочка успела раздеться, вымыть руки и причесать волосы, пока тетя, не отходя от племянницы, продолжала свои сравнения.

– Зато нос, как у тети Риммы – гибрид картофеля и крымского баклажана. Ну-ка, рыбочка, спой нам гамму.

Уля хмуро посмотрела на папу, громыхающего о стол тарелками. Тот легонько пожал плечами. Мама вышла на секунду из комнаты и сказала супердевочке:

– Спой.

– До, – запела Ульяна яростно, сверля тетю самым острым сверлом из набора своих зрительных инструментов.

– Браво, браво. – Тетя проаплодировала. – Я когда-то мечтала пойти в певицы. Ах, все эти «Ла Скала», «Гранд-опера»… Миллион, миллион, миллион белых роз…

– Всем за стол! – объявил отец, украшая веточками укропа скромную обстановку кухни. И добавил, чуть-чуть конфузясь: – Я ведь тоже суперпапа своего рода. Девушка практически вся в меня.