Читать книгу Порох непромокаемый (сборник) - Александр Етоев - Страница 14

Смоляной бычок-тепловоз стоял, пригорюнившись, у перрона и говорил вокзалу: «Прощай». За спиной его переминались вагоны.

Еще один тепловоз, дрожа железным хвостом и нервно кусая рельсы, пристроился у вокзальной стрелки и ждал, когда подадут зеленый.

Кошачий глаз светофора все не хотел мигать: поезд не принимали. Подходы к шестой платформе занял «Северомуйск – Конотоп» – состав был цвета тоски.

Северомуйские жители терлись лицом о стекла, прощаясь с транзитным перроном. А тот, захоженный тысяченогой толпой, стоял на месте и все не трогался – не хотел.

Пассажиры уже обжились, укладывались на общих местах, шипело ситро, лопалась яичная скорлупа – уже как-будто и ехали.

А через перрон, напротив, позёвывали вагоны-люкс состава на Симферополь.

Носильщик бляха № 15 покуривал в начале перрона, глядя, как теплый воздух съедает папиросный дымок. С утра он уже наломался и ничего ему сейчас не хотелось – ни взваливать на телегу багаж, ни переть его, потея, к вагону. Стоять бы так и стоять, а денежки, чтобы ходили сами. И когда он услышал голос, то сказал в уме: «Подождет».

– Свободны? – повторил голос.

Но и бляха привык себя уважать. «Еще раз спросит, может, тогда отвечу. Бог любит троицу», – и пустил табачное колесо.

– Уважаемый, вы чего – оглохли? Я вас спрашиваю.

Бляха № 15 нехотя приоткрыл глаз, потом оба, потом раздвинул их в пол-лица и быстро отступил за тележку. Перед бляхой на асфальте перрона стоял и смотрел на него в упор черный кожаный чемодан. Взгляд его был пристальный и недобрый. А рядом с этим пристроился такой же второй, наверное, его близнец. И так же хмуро смотрел на бляху.

Бляха вмиг поскучнел. Папироса догорела до гильзы, и, чадя, занялась бумага. А он стоял как пришибленный, глотая вонючий дым.

Чемоданы тоже стояли. И ладно бы просто стояли – один из них, что был слева, прокашлялся и говорит:

– Мне бы на симферопольский, десятый вагон.

«Все, – решил для себя бляха, – с квасом надо кончать».

Сзади была стена, за стеной – зал ожидания. Влево-вправо – тоже не развернешься. Впереди – два чернокожих дьявола, говорящие по-людски.

Все пути перекрыты, бежать некуда, разве что к Богу в рай.

Он вытер горячий лоб, с тоской посмотрел на небо, но дорога к райским обителям была перегорожена тучей.

– Послушайте, поезд сейчас уйдет.

«Поезд? В рай поезда не ходят». Бляха сморгнул соринку, затекшую вместе с потом в глаз. После встряхнул головой.

Перед ним стоял человек. Плащ защитного цвета, кепочка набекрень, под козырьком – лепешка: нос, глаза, две ноздри. Такого среди вещей, и правда, немудрено не заметить.

Душа у бляхи отмякла. Он выбросил прогоркшую папиросу и закурил новую.

– На симферопольский, говоришь? – Бляха посмотрел на часы. – Поздно, уже ушел.

– Да как же ушел – не ушел. Вон он, на пятой платформе. – Человек замахал руками.

– Сказано, ушел – так ушел. Слышишь, дымком запахло?

– Это северомуйский ушел, а мой еще – вон стоит.

Бляха пожал плечами:

– Ушел, не ушел – не мое дело. На пятую платформу не возим, чужой участок.

– Друг, выручите. Опаздываю.

Но бляха знал себе цену.

– На третью отвезти – могу. Хочешь на третью – грузи чемоданы.

– Да зачем мне на третью? Мне на пятую, к симферопольскому.

Бляха знал, что он делает. В носильно-тележечном ремесле он разбирался тонко.

Главное – выждать момент, когда поезд вот-вот уходит. Тогда клиент последние штаны с себя снимет. А так, за тридцать копеек – пускай дураки работают.

Бляха курил и слушал, как лязгнули малиновым звоном буферные сцепки вагонов. У симферопольского, на пятом пути.

– Господи, – сказал человек.

Бляха, тот не сказал ничего, он еще не докурил папиросу.

– Ну, – сказал наконец бляха, – ставь свои чемоданы.

Пассажир сложился скобой, так, что выперли на спине под плащом верблюжьи горбы лопаток. Чемоданы грохнули о телегу, и бляха полегонечку тронул.

Поезд уже дрожал.

– Пошибче бы, – нервничал пассажир и брякал в брюках монетами.

– Доставим. – Бляха остановил телегу. – За поклажку не беспокойтесь, – сказал он, неторопливо закуривая. – В целости будет поклажка. Извиняюсь, какой вагон?

Поезда приходят, поезда уходят, а вокзал остается на месте.

И с вокзалом – бляхи.

Они стояли рядком, руки положив на тележки, и беседовали о Тунгусском метеорите.

Бляха № 15 тоже беседовал помаленьку, а когда разговор стихал, разглаживал в широком кармане морщинистый трудовой рубль.

Про чемоданы он уже и помнить не помнил, про их хозяина тоже: мало ли на земле чемоданов, и у каждого есть хозяин.

А на ближних путях к вокзалу уже ворочался «Симферопольский № 2».

Бывает и на бляху проруха – метеорит ему надоел, и пока в расписании дырка, он отправился в тележечный цех забивать козла.

И как раз когда второй симферопольский мягко пристал к платформе, у бляхи на «пусто – пусто» выпало два пролета. Сожрал костяной козел потом добытый рубль. Сожрал и не подавился.

Бляха плюнул со злости в стенку, но не попал.

Когда он выкатил на платформу, эхо боя за пассажиров уже затихло. Гроздьями с бляшьих тележек свисали сумки и чемоданы. Бляха тырк туда, тырк сюда, но поздно – бляхи своего не уступят. Это тебе не Тунгусский метеорит.

Он угрюмо посмотрел на 12-го, как тот прет свой небоскреб по перрону. Да в руках еще по три чемодана, да на горбе мешок с абрикосами.

И вдруг вдали на платформе, где и вагоны попроще: не пассажирские, а прицепной товарняк, – и народу: одни вокзальные собачонки, – замаячила пятерка ладони. И тянулась эта ласточка, эта птичка не к кому-нибудь, а к бляхе, к нему.

– Вот кто мне ответит за «пусто-пусто», – сказал он, взметая пыль, и покатил туда.

Ласточка еще трепетала, когда он одолел перрон. Лихо притормозив ногой, бляха сразу же схватился за чемоданы, пока клиент не раздумал. Пристроил их на тележке плотненько, чтобы не растрясти на трещинах и ухабах перрона, погладил черную кожу, и – руку словно бы обожгло. Рука почувствовала что-то очень знакомое – впадинку ли, пупырышек, рубчик на чемоданном боку.

Лоб его насупился, вспоминая. Глаза задумчиво сползли с чемоданов, перебежками добрались до пассажира, и губы сделали вдох.

Перед ним стоял точь-в-точь такой же клиент, как тот, которого он недавно отправил. Те же смазанные глазенки, горбыль носа свесился вбок, защитного цвета плащ, кепочка из козлины.

– На площадь перед вокзалом, – сказал он как ни в чем не бывало.

– Ах на площадь? Я тебе покажу «на площадь». Сгружай свое барахло. Это что ж… Это ж еще не уехали, а уже приехали?

Пассажир стоял перед ним, ковыряя между губами спичкой.

– Имейте в виду, – сказал он, – что я заканчивал технический ВУЗ. Так что, уважаемый, надо знать, с кем имеешь дело.

У бляхи посолонело в горле.

А, думает, пес с тобой, главное, чтобы гнал монету. Но, однако же, дело темное.

– На площадь перед вокзалом, – повторил этот, что еще не уехал, а уже приехал.

И все, и больше ни слова, лишь шкрябанье подошв о перрон.

Бляха тоже поначалу молчал, но когда уже выкатывали на площадь, не выдержал пустоты во рту.

– А почем нынче в Крыму помидоры?

Но по Лиговке стрекотал трамвай, и, видно, пассажир не расслышал. Бляха гнал свою поклажу как бог. Там обгонит кого, здесь кого перегонит – шел ровно и не сворачивая, чувствовал колесо.

– Здесь, – сказал ему человек и пальцем показал в землю.

Бляха сгрузил чемоданы и поставил их в тень тополька.

– Что-то сдачи… – сказал он, нырнув в карман, когда дело дошло до сдачи. А вынырнув из кармана, он увидел лишь пыльный тополь да две вмятины на пустой земле – на память от чумных чемоданов.

В животе гулял холодок, время приближалось к обеду. Бляха медленно катил вдоль стены, скучая и дымя папиросой. И когда его скучающий взгляд сунулся в милицейский щит, где висели объявления о розыске, сердце у него помутилось и душа наполнилась шумом.

Там, на сером щите, под угрюмой строкой «РАЗЫСКИВАЮТСЯ», увидел он то лицо. Нос, глаза, две ноздри, кепочка из козлины. Тот нос. Те глаза. Все то. И кепочка тоже та.