Читать книгу День за днем. Лирический дневник - Александр Евгеньевич Сорокин - Страница 4

Белый снег и ворон чёрный

на снегу – судьбы контраст

нашей родины просторной,

где народ на всё горазд.

Вот и я, беспутный где-то,

в чём-то чуть ли ни монах,

шёл по тропам тьмы и света

часто на свой риск и страх.

Стать степенней что мешало,

сколько раз слетал в кювет –

умолчу о том. Немало

без меня в отчизне бед.

Благо, что не стал я вором

в разворованной стране.

И товарищ мне не ворон –

голубь на моём окне.

И снега чисты всё так же,

так же бодрствует мороз,

как и в дни, когда я даже

до раздумий не дорос.

Хорошо орудовать лопатой

на морозе, в лапах января.

Снег летит – ну что же, падай, падай,

на щеках слезинками горя.

Чищу снег у гаража соседа,

а соседа нет уже в живых.

Никакой я мзды не жду за это –

снег гребу, как сочиняю стих.

По всему, не пыльная работа,

и давно я пристрастился к ней.

В этой страсти есть такое что-то,

от чего мне дышится вольней.

Земля приоткрыла снегов покрывало,

вполглаза глядит – не пора ль просыпаться.

Простудного марта страда миновала,

и самое время встречать новобранца.

И солнце пригрело совсем по-апрельски,

а люди, по-прежнему, в куртках и шубах,

но птахи с утра завели в перелеске

концерт перекрёстный на маленьких трубах.

Трубят, разнося по долине окрестной,

в укор холодам и погоде неровной:

пора бы весне нарядиться невестой,

не всё ж куковать бесприданницей скромной.

Завидую вам я, пернатые барды!

Присев на ветвях, или в вольном полёте,

отбросив сомненья, как битую карту,

что вам примечталось, о том и поёте.

Быть бедным – это не заслуга,

но не ущерб и не беда.

Пусть поясок затянут туго

и не побрита борода,

зато приблудная собака

виляет дружески хвостом,

и воры не сочтут за благо

без спроса посетить твой дом.

С тобой заигрывает солнце –

нежней подруги – по утрам,

и голубь на окне пасётся,

пайков бесплатных ветеран.

Пусть в спину кличет нищебродом

ловкач, набивший кошелёк,

кичащийся большим доходом, –

тебе с ним не делить пирог.

Не унывай, ты чист с испода,

хотя с лица и грязноват.

И учит нищая свобода:

чем ты богат, тому и рад.

Я уже давно не молодой

по годам. А что мне эти годы,

под чистую смытые водой

времени! – Таков закон природы.

Память держит очертанья их –

прошлые падения и взлёты.

Только можно ль, память сохранив,

удержать несущиеся воды?

Им не важно, кем я был вчера

и какой теперь на самом деле.

Но сдаваться не пришла пора

мне, пока душа играет в теле.

Как очутился я в краю,

где поредевший строй солдат

спасает Родину мою,

ни шагу не ступив назад?

Вот мой отец в тени ночной,

присев устало на лафет,

пускает в воздух ледяной

дымок трофейных сигарет.

Ещё не пройден Сталинград,

и на обугленный Рейхстаг,

прошитый пулями стократ,

не водружён победный стяг…

Не мог я быть на той войне

и крест нести судьбины той –

всё это вижу, как во сне,

сквозь времени туман густой.

Очнусь – Победа позади

и нет отца уже давно.

Но свой же брат, того гляди,

гранату бросит нам в окно.

И сердце за отца болит:

за что, за что он воевал!

Да разве знал он, что сулит

сынам – Империи развал…

Ненужными вещами

загромождён мой быт.

Но это ли смущает

и это ли томит?

Умрёшь – никто не вспомнит,

что был такой поэт,

и в суете потонет

обетований след.

Известность много ль значит,

коль совесть не чиста?

Важней, как будет начат

день с чистого листа.

Уже давно не жду я

ни брани, ни похвал,

и небу рапортую,

как жил, к чему взывал.

Что получу за это –

чудак на склоне лет?

Всё нет и нет ответа.

Да нужен ли ответ!

Мужик двужилен и смышлён,

к труду приученный с пелён,

по жизни к тяготам готов он,

хотя изрядно проспиртован.

Он простоват, неприхотлив,

порою груб, но чист исподом.

Широк души его разлив,

когда о воле запоёт он.

Клич грянет Родину спасти –

зажмёт гранату он в горсти

и ринется в атаку

под гусеницы танку!

Мужик таков без дураков.

Хоть он отнюдь и не мессия,

хотя всё меньше мужиков,

и всё ж на них стоит Россия.

Пыльная дремлет дорога.

Сосны, встречая закат,

невозмутимо и строго

в близкое небо глядят.

Полем брожу, вспоминая

рано ушедших друзей,

как мы ходили по краю

шумной ватагою всей.

Жили себе, не гадали,

кто и на что обречён.

Молодость не для печали –

было нам всё нипочём.

Но между мною и вами

смерть проложила межу.

Грусть не осилив словами,

пристально в небо гляжу.

Пашут небесную ниву

медленные облака.

Тихо ли, так же красиво

там, где не лес, не река,

не полыханье заката,

но и не тьмы пустота?

Что там для нашего брата

жизнь уготовила та?

В уединенье, на отшибе,

с больной от хмеля головой

хватаю я, подобно рыбе,

смолистый воздух боровой.

Конечно, сосны исцеляют

и вдохновенна тишина,

но знать бы, где душа гуляет

и что затеяла она.

Мне без неё темно и сиро,

хоть сам я в этом виноват.

Остаться б живу, не до жира.

Прошу, вернись, душа, назад.

Не всё потеряно, ещё мы

воспламенимся, воспарим,

ворвёмся в песенны хоромы

охрипшим голосом своим.

Ещё помашет нам удача

своей изменчивой рукой.

А что попал я под раздачу

седому Вакху – рок такой.

Да что пенять! Натура – дура

и только слово – молодец.

Оно – души клавиатура,

оно – мой пастырь, наконец.

Вы не верьте в слепую молву,

не уйду во вселенский запой,

я ещё поживу, поживу,

не оставлю Россию вдовой.

Я с рождения с ней обручён,

и в меня она верит одна.

Без неё моя жизнь – ни о чём,

бесталанна, бесцветна, бледна.

Только с ней буду смел и правдив,

стану верным собратом для тех,

кто веление слова постиг, –

слова – не для шутейных утех.

– Ты слышал стоны той земли,

в которую по горло врос?

Преображайся и внемли,

и виждь обилье росных слёз.

Так небо молча говорит,

нависнув тучей вороной:

– Ослепнешь – потеряешь стыд,

оглохнешь – будешь проклят мной.

Я не ослеп и не оглох

среди слепых, среди глухих.

Но, верно, слог мой всё же плох –

никак не достучусь до них.

Не предводитель, не герой,

а просто русский человек,

намереваюсь я порой

спокойно скоротать свой век.

Да только небо не велит:

нависнув тучей вороной,

немое, молча говорит

в часы сомнения со мной.

Живи себе, крути педали

у двухколёсного коня…

Но сотни вёрст не наверстали

упущенного. Вдаль гоня,

я всё равно причалю к дому,

ведь я у дома – на цепи,

где всё недвижно и знакомо,

как перемены ни люби.

Вопрос, мудрею я с годами

или глупею, одичав?

Судьба не терпит оправданий –

несу былое на плечах,

а что свершится, то свершится

во всей красе, во всей грозе.

В запале не решусь божиться,

что ямы одолею все.

Зато и кукситься не стану –

какой мне от унынья прок?

Пока поётся, встану рано –

и на колёса за порог!

Ну как не поклониться

открытости твоей!

Встречаю всюду лица

знакомых мне людей.

И мужичок в загуле

кричит: «Здорово, брат!»

И строгие бабули

на лавочках сидят.

И мимо не проскочит

той стражи даже мышь.

И рожицы мне корчит

гуляющий малыш.

Отъявленным бродягам

и любящим уют,

и кошкам, и собакам,

и мне – раздолье тут.

Шумит здесь бор, струится

невдалеке река –

подальше от столицы,

подальше от греха.

Провинция, не скрою,

столицам не судья,

рождение второе

обрёл с тобою я.

Дней остатних будет много ли

или мало, мне незнаемо.

Разными я шёл дорогами,

но вела меня окраина.

Не сужу я обывателей

за их тусклое горение

и молюсь за всех приятелей,

что ушли в страну забвения.

Продолжаю жить отчаянно,

но встречаю утро с робостью:

дай-то Бог, моя окраина

не над краем, не над пропастью.

Как же осень живописна!

В красках что сравнится с ней?

Загрущу ли, когда листья

оторвутся от ветвей,

и равнина чёрно-белой

станет, утомляя глаз?

Расставанье мне не в первый –

лишь бы не в последний – раз.

И пока девица-осень

всё приглядней, всё пышней,

я в своём цветенье позднем

рад ухлёстывать за ней.

Отбросив все приличия,

купаюсь нагишом.

Занятие привычное:

не в городе большом

живу – в селенье маленьком;

от любопытных глаз

не прячусь за кустарником,

ведь берег пуст сейчас.

Плыву к другому берегу,

залитый солнцем весь,

не открывать Америку –

мне всё знакомо здесь.

В воде кувшинок золото

и чайки над водой.

Уже дрожу от холода

и на бугор крутой,

минуя тень прохладную,

всхожу – как тихо тут! –

в траву погреться падаю

на несколько минут…

И в путь обратный весело

у неба на виду,

для вас вот эту песенку

слагая на ходу.

Как в уют мой мелкий бес –

недотыкомка – пролез?

Юркий, не ухватишь сразу –

скачет с люстры на комод.

Наплевал бы на проказы,

да покоя не даёт.

Вежлив, прямо как родной,

травит фразою одной:

– Выпей, Сашенька, немножко –

сразу станет веселей.

Эту знаю я дорожку

и не раз ходил по ней.

Порезвился, мелкий бес?

Так долой с моих очес!

Я тебе не Передонов,

не пустышка и злодей.

Правда, не без закидонов –

всё равно не тех кровей.

Что ты вьёшься надо мной,

чаркою грозишь штрафной!

Хочешь взять меня измором?

Только, думаю, слабо.

Ты же не зловещий ворон

бедного Эдгара По.

Видишь, сколько листьев с веток облетает.

Небо в тучах мглистых разве их считает?

Тихо и покорно на пороге стужи

лист последний скоро над тобой закружит.

И под ноги ляжет на распада ложе.

Каждую пропажу принимай без дрожи.

Умирать не ново – торопить не надо

твоего златого увяданье сада.

Так со мной как с гостем, обещая встречу,

попрощалась осень листопада речью.

Никуда от судьбы мне не деться.

Вот и птицы подались на юг,

и берёз исхудавшие тельца

о зиме мне напомнили вдруг.

Не изменишь цветения сроки:

тот порядок не мной заведён.

Мы шагаем по общей дороге,

только каждый – отдельным путём.

В жизни поводов много для грусти.

Жить мгновением каждым – наш хлеб.

Срок настанет – и душу отпустит

непреклонный Вершитель Судеб.

Не об этом грущу, не об этом,

даже, может быть, и не о том,

что, желая остаться поэтом,

не смирял я желаний постом.

Но бывает такая минута:

не подавлен и не огорчён,

всё в порядке, на месте как будто…

Но сидишь и грустишь – ни о чём.