Читать книгу На виниле - Александр Филиппович Кулик - Страница 3

Союзники

Меня снова разбудил грохот разрыва авиабомб. Нацисты бомбят Лондон в последние недели особенно рьяно. Фау-1 на этот раз взорвалась слишком близко, прямо у нас на Слоун-стрит – теперь о сне можно забыть, нужно срочно одеваться и бежать на улицу, освещенную багряными языками пламени от горящего после авианалета здания. Там до войны размещался молодежный театр, а теперь были расквартированы различные вспомогательные службы военного ведомства. Людям в здании нужна помощь, может быть, там еще есть те, кого можно спасти из-под завалов.

Меня зовут Вильям Джонс, и я – военный врач в госпитале при штабе американских вооруженных сил в Европе. Сегодня у меня могла выдаться первая спокойная ночь за последние две недели – вчера вместе с оркестром Гленна Миллера к нам прибыл новый военврач, который, огромное ему за это спасибо, не стал даже распаковывать чемоданы и практически сразу вышел на ночное дежурство, сменив меня.

Но теперь это не имеет никакого значения – работы хватит на всех, причем не на одну ночь. Я быстро накинул китель и побежал вниз. Когда вчера вечером в полумертвом состоянии я падал на кровать, у меня хватило сил снять только его, и сейчас я был очень этому рад. На улице уже было не протолкнуться: отовсюду бежали солдаты с носилками, ломами, кирками, ведрами воды и песка, сновали туда-сюда медсестры, которых можно было легко узнать в красных сполохах по их белым повязкам на рукавах, гражданских тоже хватало, – все кто мог или просто хотел чем-то помочь устремились к горящим развалинам.

Бомба попала довольно «удачно», если такое выражение вообще уместно при разговоре о бомбардировке – основные разрушения получило крыло, вмещавшее склад и кухню-столовую, которая посреди ночи, хвала Небесам, еще не работала – повара должны были прийти в 4.30 утра. Центральный вход в здание почти не пострадал, и раненых можно было выносить через него, и это обстоятельство спасло жизнь как минимум трем караульным, охранявшим склад в эту ночь – их вовремя доставили в госпиталь, и серьезной кровопотери удалось избежать. К несчастью, без погибших не обошлось: начальник караула и кладовщик, которые должны были находиться на складе круглосуточно, погибли, попав в самый эпицентр взрыва.

– Билл, ты уже здесь, отлично, – слышу я из-за спины удовлетворенный голос начальника госпиталя. – Я тоже не успел уснуть, – говорит он, глядя на то, как я одет.

– Да, шеф, поспать нам пока, видимо, не судьба, – говорю я на ходу, так как мы с полковником уже бежим к нашему госпиталю, обгоняя колонну солдат с ранеными на носилках.

В приемном покое народу битком, но суеты и неразберихи нет – работа госпиталя в условиях военных действий и постоянных авиаударов давно подстроилась под такой сумасшедший ритм, и все службы четко выполняют свои функции.

Мы с полковником сразу расходимся по двум соседним операционным, там нас уже дожидаются два тяжелораненых бойца с осколочными в голову и живот. Я долго мою руки и тру глаза – нет ничего хуже, чем сложная операция после стольких ночей без нормального сна. Но я должен сохранять четкую работу рук и головы хотя бы еще на пару часов – раненые парни не виноваты, что врачи не спят, они не должны страдать из-за этого, они-то свой долг выполняли до самого конца, пока могли стоять на ногах, значит, и мы справимся.

Спустя два часа и две операции я сидел в холле и абсолютно онемевшей от усталости рукой пытался крутануть колесико бензиновой зажигалки, чтобы прикурить. Пока я мучился с этой непростой задачей, кто-то подошел ко мне сзади-сбоку и, чиркнув спичкой, помог зажечь сигарету. Я прикурил и не глядя кивнул в знак благодарности невидимому помощнику.

– Доброй ночи, доктор, – обратился ко мне довольно приятный мужской голос, – позвольте спросить, с ним все будет нормально?

Я обернулся, пока не понимая, о ком или о чем, вообще идет речь и хотел прямо спросить об этом, но мой собеседник опередил меня.

– Я говорю о том парне, которого вы только что оперировали, с ранением в ногу, – уточнил Гленн Миллер.

Да, это был именно он, я уже много раз видел его портрет на афишах еще дома, в Нью-Йорке. Наверное, мне следовало бы удивиться или хотя бы немного оторопеть, ведь я встретился лицом к лицу с одним из самых популярных музыкантов нашего времени, но я был настолько уставшим, что смог только немного приподнять левую бровь в знак удивления.

– Доброй ночи, капитан. Да, у него легкое ранение по касательной: сухожилия, артерии и другие важные элементы не задеты, через несколько дней он уже сможет подняться, а еще через неделю полностью встанет на ноги.

– Простите, я не представился. Капитан Гленн Миллер, руководитель прибывшего вчера военного оркестра, – начал представляться Миллер, но я немного неуклюже перебил его, сказав, что узнал, что очень рад знакомству и представился сам.

Молодой парень, которого я оперировал, оказался трубачом из оркестра, поэтому Миллер и пришел в госпиталь, как только узнал о случившемся, – оркестр квартировал совсем рядом, тут же, на Слоун-стрит. Он был очень рад, что его товарищ сильно не пострадал: во-первых, они просто были приятелями, а во-вторых, (и мне показалось, что это был наиболее важный момент) такому трубачу не найти быстро замену и в мирных Штатах, а уж тут, на войне, и думать нечего.

Мы поговорили еще буквально пару минут про ситуацию на фронте, про оркестр и его состав (сорок пять музыкантов, три отличных вокалиста). Я был приглашен на ближайший концерт и на том мы распрощались – мне было просто жизненно необходимо поспать хотя бы пару часов, причем, похоже, спать я буду тут же в госпитале, на диване в ординаторской, а Миллеру нужно было проверить, все ли нормально с остальными его подопечными.

На этот раз я поспал около пяти часов: то ли мне действительно решили дать отдохнуть, толи просто не смогли разбудить – не знаю, но выспался я отлично. Первым делом после пробуждения я спустился на первый этаж, где располагался кафетерий для персонала, выпил две чашки крепчайшего кофе и съел нечто среднее между пончиком и засохшим хлебом, но привередничать в такой ситуации не приходилось.

В коридорах уже не было столпотворения, никто не бегал, новых раненых не привозили. Поднявшись обратно в ординаторскую и не обнаружив никого, сразу пошел в кабинет начальника госпиталя, чтобы узнать, какие распоряжения будут на сегодня.

Полковник был на месте и, судя по еще дымящейся на столе чашке кофе, тоже совсем недавно проснулся. Правда, был он уже не один.

– Здравия желаю, господин полковник, – военные приветствия были среди врачей нашего госпиталя не приняты, но когда рядом посторонние, лучше быть начеку.

– Привет, Билл, – похоже, все было нормально, так что строить из себя прилежного вояку совсем необязательно. – Познакомься: Кэрол Валентайн, военный корреспондент «The Times», прибыла к нам для создания серии репортажей об американских вооруженных силах, нашем госпитале и о Миллере, конечно. Ты же уже слышал, что он прибыл вместе со своим оркестром?

– Очень рад, разрешите представиться: майор Вильям Джонс, военврач и заместитель господина полковника, – я слегка улыбнулся, посмотрев в глаза этой милой и еще совсем молодой девушки, сидящей за столом полковника с ручкой и тетрадкой, как студентка-отличница. – Да, не только слышал, но и беседовал ночью с Миллером, а до этого оперировал его трубача, а вы, видимо, тогда еще были в операционной и разминулись с ним.

– Кэрол, – просто ответила она и посмотрела куда-то сквозь меня, в сторону коридора. То ли ей был неинтересен именно я, то ли было очень интересно что-то другое, находящееся там, за дверью – этого я не понял.

Из дальнейшего разговора я узнал, что кроме своих прямых обязанностей врача и экстренных вызовов в госпиталь, которые случались почти каждый день, теперь мне еще предстояло помогать мисс Валентайн в ее нелегком деле.

Как оказалось, приступать мы должны были немедленно, и я мысленно обрадовался тому, что позавтракать решил до визита к начальству, а то так и остался бы голодным. Первым делом я провел Кэрол по всем трем этажам госпиталя, рассказывая, где проходят операции, где восстанавливаются раненные, где находится перевязочная и где отдыхают врачи и медсестры, как поступают и хранятся медикаменты и все прочее в таком духе.

Уже через десять минут напряженного молчания с её стороны, я четко осознал: всё, что я говорю, мою собеседницу совершенно не интересует.

– Мисс Валентайн, вам это не интересно? Вы хотели бы узнать что-то другое?

– Простите, сэр, но я не хочу писать репортажи с войны, в которых бы описывался температурный режим хранения пенициллина, – она говорила не с вызовом, не с упреком, она просто констатировала факт, и никакого отношения ко мне это не имело.

– Что же тогда вы хотите увидеть? – я немного растерялся, не зная, что же ещё может заинтересовать столь молодую особу с кудрявыми светлыми волосами и слегка вздернутым носиком.

– Я бы хотела быть здесь, когда случится очередной авианалет, чтобы рассказать не только про устройство госпиталя, но и показать, как вы все здесь реально спасаете жизни наших солдат и гражданских. Я хочу провести читателя от места и момента трагедии, через операционную и палаты до выздоровления или смерти, – глаза девушки просто сияли праведным огнем, похоже, она очень ярко представляла себе всю картину происходящего и действительно знала, как обо всем этом написать, чтобы задеть читателей за живое.

– Не думаю, что вам стоит видеть то, что здесь творится в такое время – тут очень много раненых, окровавленных людей, крики и стоны доносятся отовсюду. Чтобы к этому привыкнуть нужно время. Много времени. Иначе у вас просто может быть шок и вы свалитесь без чувств. Да и опекать вас никто из врачей в такой ситуации не сможет – все будут заняты настолько, что некогда будет лишний раз вздохнуть, не то что интервью давать.

– Простите, майор, но вы меня, похоже, с кем-то путаете, – она стала серьезна настолько, что я сразу почувствовал, что она действительно сможет провести ночь в госпитале, да еще и поможет нам, если это понадобится.

– ОК, пусть будет по-вашему. Я выпишу пропуск, с которым вас пустят в госпиталь в любое время. Только одна просьба: не мешать докторам и всему медперсоналу. После я дам вам любые комментарии, какие пожелаете.

Следующие две недели прошли просто отлично, в данной ситуации «отлично» означало просто «спокойно», чего всем нам было достаточно. Я приходил утром на работу, проводил совещания, делал обходы, консультировал коллег, сделал одну плановую операцию и, что самое важное, ночью уходил домой, отсыпаться.

Ни ночные авиаудары, ни мисс Валентайн меня не тревожили, я смог немного прийти в себя и начал подумывать, а не сходить ли на концерт оркестра Миллера. После своего первого концерта 14 июля 1944 года на базе Thurleigh USAAF, о фантастическом успехе которого писали все газеты, теперь уже майор Миллер провел более двадцати выступлений. Оркестр играл каждый день, иногда по несколько концертов, выступая на авиабазах и в концертных залах, всеми силами помогая поддерживать бодрость духа в сердцах солдат и офицеров. Ближайший концерт должен был состояться у нас в госпитале, поэтому пропустить его я просто не мог, да и не хотел, конечно же.

Мы с полковником были приглашены на концерт лично руководителем оркестра, хотя по долгу службы, в любом случае, мы бы пришли на него, даже если бы больше всего на свете не хотели слушать музыку Миллера. Кроме того, подготовка концерта требовала решения множества организационных вопросов, которые нам же и предстояло решать. Под площадку для выступления была приспособлена веранда в парке на территории госпиталя, в котором обычно прогуливались выздоравливающие. В теплую летнюю погоду мы могли себе это позволить, не опасаясь ухудшения здоровья наших пациентов, большая часть которых на этот вечер превратилась в зрителей.

И вот день концерта настал. Музыканты приехали практически впритык к назначенному времени – оказалось, что утром они уже отыграли программу на авиабазе и сразу после этого поспешили к нам. В силу того, что выступление должно было проходить на открытом воздухе, зрителям выпала возможность наблюдать за всеми приготовлениями оркестра, подстройками инструментов, за небольшой предконцертной репетицией.

Когда концерт начался и оркестр заиграл “Moonlight Serenade” (“Серенаду лунного света”), зрители просто взорвались аплодисментами и восторженными приветственными криками. В этот момент я понял, что когда Миллер говорил, что хочет играть на войне, чтобы “вдохнуть немного энергии в ноги наших марширующих солдат и немного больше радости в их сердца”, он был прав на все сто. В воздухе царила атмосфера праздника, воодушевления, радости и надежды. О том, что мы находимся на территории госпиталя, вокруг идет война, большинство зрителей – раненные солдаты, в то мгновение все просто позабыли. Здесь и сейчас царила Музыка, а все остальное было неважно.

Оркестр играл фантастическую программу: «I Know Why» («Я знаю почему), «In the Mood» («В настроении), «Tuxedo Junction» («Перекрёсток смокинг»), «Chattanooga Choo Choo» («Поезд на Чаттанугу») и другие самые популярные вещи, которые в исполнении Миллера знал уже весь мир.

Звук в парке распространялся легко и приятно, было совсем необязательно тесниться в толпе зрителей, чтобы насладиться музыкой. И я, воспользовавшись тем, что все были заняты концертом, потихоньку отошел вглубь аллеи, сел на деревянную скамейку, закурил и закрыл глаза. Со сцены в это время плавно полилась моя любимая композиция «Stardust» («Звездная пыль»).

С закрытыми глазами слушать такую музыку – особенное удовольствие, ты ни на что не отвлекаешься, перед глазами не мельтешат люди, автомобили, не мешает свет окон и фонарей. Можно просто сидеть, вслушиваться в каждую из нот, в их переливы, улавливать игру оркестра целиком и безошибочно выделять в ней тромбон Миллера.

Так, сидя на удобной скамейке, я то ли задремал, то ли вошел в состояние близкое к трансу, по-видимому, вызванное музыкой, доносящейся со сцены. В этот момент я был самым счастливым человеком на Земле, несмотря ни на что.