Читать книгу Янтарный ангел - Александр Форш - Страница 5

Она не любила яркого света, поэтому задергивала плотные шторы и часами просиживала в полумраке своей огромной пустой квартиры. Никому не нужная старуха. Кто-то считал, что она давно спятила, а некоторые и вовсе были уверены – умерла.

Иногда она сама начинала сомневаться в реальности собственного бытия.

Вдруг все, что происходило когда-то, просто дурной сон? Или у нее уже начался маразм? Если верить умным книжкам и телепередачам о здоровье, так в ее возрасте можно забыть и собственное имя. На восьмом десятке – пора. Вот только память ее еще пока не подводила. Она бы и рада забыть кое-что из своего прошлого, да вот не забывается.

Но если она все еще жива и относительно здорова, разве можно хоронить себя?

Нет. Елизавета Старостина еще покоптит грешное небо.

Не зря ей дан второй шанс.

– Елизавета Петровна, – белокурая девушка сняла манжету тонометра с ее руки, – в вашем возрасте вредно так волноваться. Давление зашкаливает.

– Во-первых, называй меня бабушка, я ведь просила. А во-вторых, в моем возрасте вредно абсолютно все и даже просто жить. Но поверь мне, дорогая, умирать очень не хочется.

Она опустила рукав черного платья и с нежностью посмотрела на внучку. Ей хотелось верить, что она все сделала правильно. У нее был выбор: прожить всю жизнь в одиночестве и сгнить в этой клетке либо…

А был ли выбор на самом деле? Пожалуй, она впервые над этим задумалась только теперь. И по всему выходило, что она ничего не решала. Вот тут и поверишь в судьбу, когда она так сведет пути-дороги, что впору только удивляться: от чего всегда убегал, само тебя находит. Она прожила всю жизнь с уверенностью, что тогда поступила правильно, не было у нее другого выхода. Так неужели ошиблась? Тот человек обещал, что поможет ей. И она поверила. Жить без веры – значит не жить вовсе.

Хватит с нее ошибок и неверных поступков. Слишком много она в своей жизни грешила. Может, на старости лет наконец-то обретет долгожданный покой.

Лишь бы не за чужой счет. Такого она себе не простит и даже на том свете будет каяться.

Лишь бы не за чужой счет. Такого она себе не простит.

– Елизавета… бабушка. – Девушка смущалась, слово давалось ей с трудом. Ничего, привыкнет. – Я очень переживаю за Аню. Боюсь, что она снова могла спутаться с дурной компанией. От нее уже неделю нет никаких вестей.

– Мариш, – морщинистая рука накрыла прохладную ладошку, – она обязательно найдется. Сегодня я была у одного человека, он обещал помочь.

– Ты ходила в полицию? – Марина дернулась, как от пощечины. – Я же просила не делать этого! Аня не преступница, просто у нее возраст такой… сложный.

– Ты тоже убегала из дома в семнадцать лет? Пойми, дорогая, нельзя оправдывать человека цифрами в паспорте. Возраст он вот здесь, – Елизавета Петровна постучала пальцем по виску. – И я не обращалась в полицию.

Марина, кажется, выдохнула с облегчением и даже попыталась улыбнуться.

– Спасибо, бабушка. Если я тебе сегодня не нужна, то я хотела бы прогуляться.

– Снова будешь ее искать? И не пытайся меня обмануть, я прожила слишком долго на этом свете, чтобы не научиться распознавать ложь.

– Она моя сестра.

– И моя внучка. Не забывай об этом. Меньшее, что я могу сделать для вас, просто быть рядом.

– Мы ценим это, но…

– Что-то случилось? – Елизавета Петровна забеспокоилась, что Марина снова заговорит о том, что ей неудобно жить на чужой шее. – Если затянешь старую песню, я серьезно обижусь. Я, кажется, рассказывала, что от моей матери мне досталось неплохое наследство, которое получилось не просто сохранить, но и значительно приумножить.

– Но это неправильно. Я же работаю. Да, без высшего образования на хорошую должность претендовать пока не получается, поэтому…

– Именно поэтому ты восстановишься в институте и получишь диплом. – Елизавета Петровна чувствовала и свою вину. Она понимала: силы были не равны, и когда у нее забирали дочь, она ничего не могла сделать. Но легче от этого не становилось. – Я хочу заботиться о вас с сестрой.

– А тот человек, к которому ты обратилась, он точно поможет? – Марина пошла в деда, такая же упрямая и самостоятельная. Смотрит в глаза, взгляда не отводит.

– Обязательно поможет. Ступай по своим делам и будь осторожна. Уже поздно, скоро стемнеет.

Иногда приходится лгать, чтобы спастись. Сейчас ей нужно выиграть время, а потом она обязательно что-нибудь придумает.

Больше никто из ее семьи не будет страдать.

Она этого не допустит. Ей вдруг нестерпимо захотелось снова посмотреть на внучку. Елизавета Петровна отодвинула плотную штору и выглянула на улицу. Несмотря на возраст, зрение у нее до сих пор осталось острым, как у молодой девушки. Она видела, как Марина подняла голову, но выражение лица внучки было настороженным и немного раздраженным, поэтому она быстро задернула штору в надежде, что девушка не успела ее рассмотреть.

Оставшись одна, Елизавета Петровна задремала. Ей снилось всегда одно и то же: ее прошлая и такая далекая жизнь.

Юная Лиза Старостина наконец-то была счастлива. Она гордо шагала по улицам восстановленного практически из руин города и радовалась каждому прохожему, улыбалась, получая такую же светлую улыбку в ответ.

Советский народ – самый лучший народ во всем мире, она принимала это как догму, не подвергая даже малейшему сомнению. Теперь она дипломированный специалист, и перед ней открыт огромный мир, полный радужных перспектив, которые она непременно использует, чтобы трудиться на благо своей родины. Лиза снова и снова открывала диплом в благородной красной обложке, любовалась своими оценками и гордилась собой. Этот диплом был вознаграждением за ее трудолюбие и стремление к успеху.

Лиза не знала тягот войны, но, слушая рассказы мамы, она в своем воображении создавала яркие картинки. Это будто бы и не мама, а она сама была там, тащила под аккомпанемент стрельбы и разрывающихся снарядов раненых бойцов, веря, что делает большое дело.

Лиза любила слушать маму. И не сразу заметила, когда та стала заговариваться, повторять одно и то же по многу раз. Мама надолго замолкала, а потом вдруг принималась говорить без остановки, почти не делая пауз.

Несомненно, ее мама – настоящая героиня, о которых пишут книги и снимают фильмы. Именно поэтому государство теперь заботится о ней, содержит в хороших условиях, обеспечивает самое эффективное лечение. И мама обязательно поправится, больше не станет рассказывать страшные истории, которые она придумала. Современная медицина шагнула далеко вперед. Лиза Старостина, как молодой терапевт, знала об этом не понаслышке.

Теперь она ждала распределения. Втайне девушка мечтала попасть в какой-нибудь захудалый регион, где ее присутствие будет нужнее всего. Только дураки хотят отправиться в Москву, Санкт-Петербург и прочие крупные города. Там и без них все давно налажено. Куда интереснее решать сложные задачи, противостоять трудностям и лишениям.

Романтический настрой Лизы возносил ее к самым облакам. А как гласит известная поговорка: чем выше взлетишь, тем больнее падать. Вот и ей предстояло упасть. Но в тот солнечный летний день она верила в светлое будущее и не думала ни о чем плохом.

Кто-то скажет, что Лизе повезло. Ее оставили работать в родном городе. Она попала в интернатуру к доктору Соломатину, о котором не только внутри больницы, но и далеко за ее пределами слагали легенды. Все девушки сходили по нему с ума, но ни одна не удостоилась его внимания.

Лиза стала исключением.

Она не воспринимала его как мужчину. Для нее он был маяком в непроглядной тьме, скрывавшей дорогу к заветной, самой желанной цели. Она стремилась стать на него похожей, она хотела повторить его блестящую карьеру. Не каждый в его возрасте добился таких высот. Ему едва за тридцать, а он руководитель целого отделения и на хорошем счету у начальства.

Лиза ловила каждое слово из его уст, запоминала и пыталась копировать его манеру речи, его поведение с больными. В конце концов слепое обожание учителя превратилось в банальную девичью влюбленность.

Куда-то сразу ушло стремление вырасти в медицинской среде, стать высококлассным специалистом и помогать людям. Кому она может помогать, если не способна справиться с собственными чувствами? Владимир Соломатин очень быстро заметил изменения в поведении девушки. Вовсе не потому, что выделял ее из прочих: каждый интерн в его отделении был для него открытой книгой. Просто тихая, серая мышка Лиза всегда казалась иной. Она не ходила на шумные вечеринки в честь дня рождения коллег, обходясь скупыми поздравлениями именинников; не старалась сблизиться со своим руководителем и не забрасывала его любовными записками, думая, что ее не рассекретят. Внутри отделения Соломатин знал все обо всех. И даже то, какие чувства и эмоции вызывает у собственных подопечных.

– Лиза, что-то случилось? – спросил он как-то, столкнувшись с ней в больничном коридоре. – Что-то с мамой?

Об этом он тоже знал. Корпус психиатрии находился в отдалении от основных корпусов больницы, рядом с онкологическим отделением, и вход туда интернам был заказан. Их вотчина – терапия. Дальше – ни шагу.

– Нет, Владимир Алексеевич, с мамой все хорошо, спасибо.

– Тогда, может, у тебя что-то болит?

Она хотела сказать, что – да, душа у нее болит, только лекарства от ее болезни не изобрели да и существование самой души не доказано. Как медик, Лиза никогда, даже в мыслях не говорила о любви как о трепете сердца. Сердце она видела на уроках анатомии, оно не может любить, а только качать кровь.

– Пойдем-ка со мной, – не спрашивая, а точно приказывая, сказал он, и Лиза пошла, даже не думая возражать.

В кабинете Соломатин предложил девушке присесть, а сам прошел в смежную комнату, которая использовалась для стерилизации и хранения инструментов.

Лиза слышала металлический звон, словно доктор искал нужный для работы прибор. Но она ошиблась. Вернулся он с бутылкой коньяка и двумя гранеными стаканами.

– Извини, Лизавета, другой посуды у меня нет. Но ты ведь не брезгливая?

Не дожидаясь ее согласия, Соломатин разлил спиртное по стаканам и один протянул ей. Она машинально взяла его, но пить не спешила. До этого дня она никогда не пробовала ничего крепче кваса из уличных бочек. А тут сразу коньяк.

– Интерн Старостина, у вас рука болит?

– Н-нет. – От волнения Лиза начала заикаться. – Почему вы так решили?

– Так вы стакан держите, будто не можете до рта донести. Вот я и подумал.

Его усталое, покрытое трехдневной щетиной лицо осветила широкая улыбка. Лиза, сразу позабыв о своих страхах и сомнениях, одним глотком опрокинула в себя янтарную жидкость.

В тот же миг она дала себе обещание, что больше никогда не будет пить. Горло, а затем и пищевод обожгло огнем. Из глаз брызнули слезы, а несчастный стакан выпал из руки и покатился по плиточному полу с громким стуком.

Она закашлялась, прикрыв рот ладошкой, и с трудом сдержала рвотный позыв.

– Вы как в первый раз, честное слово, – пожурил ее руководитель. – Нате вот, закусите.

Не глядя Лиза взяла угощение, сунула в рот и чуть не разревелась.

Соломатин, видимо, решил пошутить и дал ей в качестве закуски дольку лимона.

– На самом деле, что ли, в первый раз выпиваете? Почему раньше не сказали?

Лизе было стыдно и приятно одновременно. Сам Соломатин о ней заботится. Почему она приняла его слова за заботу, Лиза и сама бы теперь не ответила. Тошнота понемногу прошла, по телу разлилось приятное тепло. Мысли стали вязкими и липкими, захотелось спать.

– Э, как вас развезло, голубушка. Ну ничего, посидите немного, скоро пройдет.

– Я вас люблю, – неожиданно даже для себя выдала Лиза и икнула.

– Знаю. Меня все интерны любят. Вот только не пойму за что, ведь я настоящий тиран. Эй, Старостина, а ну не спать.

Сильные руки обняли ее за плечи, разбудив новую волну жара в теле. Но это была другая волна, не та, что вызвана алкоголем. Лиза еще не знала, что так ее женский организм реагирует на близость мужчины.

– Ничего вы не знаете! – обиделась Лиза. – Я по-настоящему люблю, не как все остальные.

– А как это по-настоящему?

Его глаза смеялись, но губы оставались серьезными. Лиза боролась с собой, но в итоге сдалась.

Она потянулась и поцеловала этого взрослого, притягательного мужчину.

Мир взорвался тысячей осколков и потонул в кромешной тьме.

…В себя Лиза пришла на больничной койке. В палате было темно, и она находилась в ней совершенно одна. Так ей показалось вначале.

Когда глаза привыкли к темноте, рядом с собой она увидела Соломатина. Он смотрел на нее пристально, почти не моргая. Лиза хотела извиниться за свое поведение. Не успела. Горячие губы накрыли ее рот, и яркая вспышка снова заставила мир исчезнуть.

Уже через неделю ее перевели в другое отделение. Кто из сотрудников сдал их с Соломатиным, так и осталось загадкой. Хотели уволить, только он не позволил. Сказал, что девушка не должна страдать из-за чужих слабостей. Пригрозил, что уйдет вслед за ней, а потерять специалиста его уровня приравнивалось к катастрофе.

Скандал был грандиозным. Лизу пришлось прятать в психиатрическом корпусе, куда простым смертным вход был категорически запрещен. Жена Соломатина кричала, грозилась уничтожить соперницу и написать на нее донос, как на женщину, разрушившую советскую семью.

Только через три месяца Лиза смогла спокойно выходить из дома, не озираясь по сторонам, и не вздрагивать от каждого звонка в дверь.

Казалось бы, все устаканилось и можно продолжать жить, но у Лизы начались приступы тошноты и головокружения, которые она сначала списала на переутомление, даже попросила два дня отгула.

Ситуация не изменилась.

Вскоре выяснилось, что она беременна. Узнав правду, девушка очень испугалась. Как она будет рожать без мужа? Да и о каком ребенке может идти речь, когда она сама не встала на ноги, а мама до сих пор находится на лечении.

Всеми правдами и неправдами Лиза уговорила заведующего психиатрическим корпусом пустить ее ненадолго в палату к матери.

– Уверена, что хочешь этого? Она сейчас несколько не в форме, – пытался отговорить девушку заведующий.

– Абсолютно. Она же моя мама.

– Ты медик, Старостина, и должна понимать некоторые вещи. Не каждую болезнь можно вылечить. Я все устрою, только под твою ответственность. Поняла?

Лиза кивала, хотя и не понимала, чего страшного могло произойти с мамой под наблюдением врачей.

Когда ее провели в палату, дополнительных объяснений не потребовалось.

С тех самых пор, как мама попала сюда, Лиза ни разу ее не навещала. Нельзя было.

И теперь в лежащей на казенной койке женщине она с трудом узнала свою мать. Правда, женщиной ее тоже можно было назвать едва ли – скелет, обтянутый кожей, с абсолютно седыми волосами, в беспорядке рассыпанными по подушке. Маму зачем-то пристегнули к койке широкими ремнями. Неужели боялись, что она может встать и уйти? В таком-то состоянии! В палате стоял тяжелый запах испражнений, захотелось открыть настежь окно, но оно было забрано тяжелой решеткой, а механизм, отпирающий створки, спилен. В таких условиях совершенно невозможно выздороветь.

Лиза посмотрела на заведующего, тот кивнул: мол, можешь к ней подойти. Сам он скрылся за дверью, предупредив, что вернется через десять минут.

– Мамочка, – осторожно позвала Лиза, – ты слышишь меня?

Она сделала несколько шагов и остановилась, прислушавшись.

– Мама, это я – Лиза.

– Ты снова пришел меня мучить? Уходи, прошу тебя.

Девушка бросилась к койке и упала на колени.

– Кто тебя мучает? Мамочка, скажи мне.

– Он. Стоит у тебя за спиной и смотрит.

Лиза резко обернулась, но никого не увидела.

– Здесь никого нет. – Она погладила женщину по голове. – Мы тут одни. А заведующий за дверью.

– За твоей спиной. Стоит и улыбается. Я его боюсь, – отрывисто повторила мама.

Лизе стало страшно. Она никогда не видела мать в таком состоянии. Когда ее забирали на лечение, женщина говорила о каких-то спрятанных драгоценностях, которые не успела продать. И постоянно повторяла, что боится его.

– Лиза? – Взгляд матери вдруг стал почти осмысленным. – Доченька, он не тронет тебя! Я не позволю. Забери мои драгоценности, там много.

– Мама! Нет никаких драгоценностей! – разозлилась Лиза. – Мы живем в коммунальной квартире. А если бы и были, ты обязана сдать их в соответствующие органы.

Взгляд матери заволокло туманом. Уголки губ задрожали, по щекам потекли слезы. Она дернулась, но тугие ремни не позволили шевелиться.

– Уходи! – Крик раздался неожиданно.

Лиза, испугавшись, отскочила в сторону. В палату забежал доктор, схватил пациентку за подбородок, покрутил голову из стороны в сторону и велел Лизе бежать за медсестрой.

– Скажите, чтобы он не брал мою дочь за руку!

Лиза не хотела слушать, как бредит мама. Последнее, что она увидела, прежде чем выбежать из палаты, как иссушенное болезнью тело сотрясается в эпилептическом припадке. Она бежала по длинному коридору, пока не оказалась у поста медсестры. Там она передала слова заведующего и выскочила на свежий воздух.

Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Лиза почувствовала, как ее покидают последние силы, и она осела на землю.

В нос ударил резкий запах нашатыря, а потом знакомый и такой родной голос прошептал:

– Я с тобой, ничего не бойся.

И где-то на задворках угасающего сознания затихал детский плач.