Читать книгу История города К. - Александр Горбунов - Страница 4

Государственное строительство в новой России из Москвы постепенно распространялось до самых до окраин. Решив, что ситуация в стране сложная, а бюджет не резиновый, народная власть выборы губернаторов отложила. На какой срок, не указывалось. И губернатора в Крыжовинск назначили. Исполнительную вертикаль возглавил Виктор Гаврилович Загашников.

Первый шеф демократической администрации с атомной опасностью никогда не боролся, листовки в троллейбусах не клеил и триколором не размахивал. Предыдущая карьера губернатора была сугубо канцелярской. Ступенька за ступенькой Виктор Гаврилович взбирался на аппаратный Эверест, тщательно заботясь об отдыхе, питании, страховке. Грозовые августовские дни застигли его на посту председателя облисполкома. В Крыжовинске областной Совет, в противоположность городскому, считался глухой заводью. Господствующее положение там занимали депутаты окрестных деревень и местечек, традиционно отличавшиеся повышенной рассудительностью. Поэтому вместо принятия политических деклараций о ГКЧП и т. п. облисполком до вечера 22-го изучал ход уборки урожая. Только сам председатель между обедом и полдником 21-го взял на себя инициативу публичного выступления. Для храбрости надув щеки перед телекамерой, Загашников заявил: дескать, много сейчас разговоров о каких-то чрезвычайных мерах, но мы будем жить по закону, пока нам ничего другого не спустят. А после прибавил, что картошки на зиму хватит.

Радикальные демократы оценили такую позицию как двойственную. Самые неистовые кинулись было уличать Виктора Гавриловича в потворстве путчу, но улик не оказалось. Когда в столице встал вопрос, кому вручать бразды, наскок радикалов был легко отбит.

В пользу кандидатуры Загашникова говорило кое-что посерьезнее. Незадолго до революции при проезде народного Президента через Крыжовинск именно он взял на себя хлопоты по приему дорогого гостя. Показывая образец борьбы с привилегиями, Борис Николаевич и Виктор Гаврилович вместе с помощниками прямо на перроне сели в «рафик», где и произошло их личное знакомство. Абрамкину с Бубенцовым мест не хватило, из чего прозорливцы уже тогда могли сделать правильные выводы. А как самозабвенно плясали перед «рафиком» румяные девушки в кокошниках! Как вкусно угощали московскую делегацию в охотничьем домике за городом!.. Да, угощениями и теплотой приемов Крыжовинск славился всегда.

Отсюда видно, что равных соперников у кандидата попросту не могло быть.

На подъезде местного «белого дома» переменили вывеску. Вместо серпа и молота сиял на ней теперь двуглавый орел и горели золотом буквы: «Глава администрации» (остряки сокращали просто: «Гад»). Впрочем, следуя ново-российскому обычаю, пресса и нижние чины иначе как губернатором Виктора Гавриловича не называли. А тот немедля приступил к преобразованиям.

Во-первых, пересел на черную «волгу», в которой ездил раньше секретарь обкома Шабашкин. Свою белую отдал на спецавтобазу, где ее закрепили за наместником Президента. Во-вторых, провозгласил сокращение аппарата. Количество структурных подразделений действительно сократилась на десять процентов. Но работников почему-то уже к концу года стало больше на одиннадцать процентов. Озадаченный таким результатом, губернатор приказал создать комиссию по изучению бюрократического чуда. Комиссия самоотверженно погрузилась в разбор дела, который требовал и требовал дополнительного привлечения материалов. Увы, события, речь о которых пойдет ниже, помешали довести исследование до конца…

Однако прежде чем рассказать об этих событиях, надо взглянуть на судьбу других героев и антигероев бескровной революции. Мэр Куманёв среди карнавала победителей ощутил себя каким-то потерянным. Городской «кабинет народного доверия» никого больше не интересовал. Проблемы латания асфальта и уборки мусора отступили куда-то на шестнадцатый план по сравнению с величием очередных задач советской… то есть, демократической власти в стране и регионах. Исторический компромисс революционеров со здравомыслящим хозяйственником утратил смысл. Покорно идти за выигравшим блоком или встать в оппозицию к нему – эти два варианта не обещали Куманёву ничего.

Яков Александрович природным нюхом выбрал третий. На закате бабьего лета, когда августовский хмель еще не выветрился из голов общественности, журналисты и депутаты получили текст мэрского заявления. Доводя до всеобщего сведения, что процесс демократических и рыночных перемен опять под угрозой, что по-прежнему есть в Крыжовинске силы, тормозящие работу властей, Куманёв призвал горожан к бдительности. И – добровольно подал в отставку. Впрочем, в последнем абзаце содержался завуалированный намек на возможное возвращение: конечно, при определенных обстоятельствах. Заявление множили на ксероксе, выпускавшем когда-то революционные прокламации.

Это была бомба. «Крыжовинский привратник» вышел с аршинным заголовком на первой полосе: «В чьих руках город?». Главный редактор, вызванный штабом демфракции на ковер, получил выволочку за двусмысленную писанину. Публично оппонировать экс-мэру демократия не решилась. Человек же сам объявил, что он за реформы. Да еще предупредил про «силы реванша». На просьбы знакомых и полузнакомых указать конкретных носителей зла Яков Александрович отвечал так: «Еще не время». Социологический центр зафиксировал скачок его популярности. Совет же утопал в дрязгах, ища достойную замену из своей среды.

Тем временем в жизни Шабашкина образовалась пустота. Впервые столь деятельная натура была лишена всякой точки опоры для приложения своей энергии. Какое-то время Иван Минаевич ходил на беседы к прокурору и готовил объяснительные записки. Там он указывал на свою непричастность к попранию свобод, напоминая, что именно обком коммунистической партии стоял у истоков демократизации.

В прокуратуре его принимали ласково. Никто не кричал на подозреваемого и не бил его сводом законов по голове. Разбирательство свелось к подшиванию бумажек и вопросам биографического свойства. Тем не менее, Шабашкин затосковал. Есть мнение, что он всерьез помышлял об уходе от мирской суеты. Говорят, что от этого шага его удержала супруга. Женщина властная и непреклонная, она в быту полностью подавляла партийного лидера. После опечатывания обкома её даже видели ходящей по соседям и собирающей подписи в защиту мужа. Кому эти подписи предназначались, сказать было трудно. Возможно, европейской комиссии по правам человека.

Наконец, участь Шабашкина прояснилась. Его связь с московскими путчистами осталась недоказанной, и развенчанный первый секретарь побрел устраиваться на работу. Торжественен и тих был Иван Минаевич, снова переступая порог родного института. Ректор собственноручно прикрыл за ним двойную дверь кабинета и попросил секретаршу ни с кем не соединять. При расставании глаза у обоих блестели.

Назавтра приказом по alma-mater Шабашкин И. М. был произведен в замы по внешним сношениям и бойко вел переговоры с друзьями из солнечного Мозамбика. С прежней жизнью его отныне связывали старые знакомства и депутатский значок. (За пару недель до революции первый секретарь на всякий случай избрался в областной Совет – разумеется, в сельской глубинке.) Кто мог тогда предположить, что это крошечное изделие, как волшебный амулет, поможет Ивану Минаевичу вернуться в политику!.. Хотя отдельные умы уверены: этот кандидат наук предвидел раскол в стане врага.

Интриг и подвохов, казалось, можно было ждать от уязвленного Бубенцова. Но тот, также будучи обществоведом, понимал, что момент для схватки малоподходящий. Потому, не нарушая пока единства демократических рядов, Борис Андреевич при раздаче портфелей добился создания «под себя» Народного комитета реформ. Комитету по ходатайству представителя Президента отвели помещение, телефон, компьютер, факс и прочие разности. Оплачивалось это из бюджета по статье «непредвиденные расходы». Людей в аппарат Бубенцов подбирал лично. Введя строжайшую секретность и отчетность, философ-марксист поставил боевую задачу – заниматься аналитикой. Проще выражаясь, собирать компромат на всех подряд.

Пока властвующая элита обустраивалась по-новому, по-демократически, процессы экономики развивались своим чередом. После августовской революции прилавки магазинов стали пустеть с поразительной быстротой. Потребительский рынок времен владычества Колбасина мог сойти на фоне переживаемого момента за красивую, добрую сказку. Правда, крыжовинцы в массе своей верили властям. Подписка на газету «Крыжовинский привратник» достигла рекордно высокой отметки. Попутно, не переставая верить, народ подчистую скупал любой товар и обменивался апокалиптическими слухами. И вот пришла эпоха Гайдара…

Спустя какое-то время пресса напишет, что от шоковых реформ крыжовинцы оторопели. Признать, что это утверждение верно для ста процентов населения, конечно, нельзя. Во-первых, к январю 1992 года никуда не исчезли многочисленные кооперативы и товарищества, о которых мы упоминали. Во-вторых, точно зная, что грядет Чубайс А. Б. с его антинародной приватизацией, малые предприятия принялись с особой энергией выкачивать из больших всё, что можно. Поучаствовать в антинародной приватизации хотел каждый. В-третьих, тысячи обитателей Крыжовинска встали в торговые ряды и сели в киоски. Большинство их в голос проклинало Егора-Плохиша, но исправно обвешивало и обсчитывало собратьев по несчастью. Те, кто привыкли радоваться беде соседа, получили мощнейший моральный стимул.

И все же постепенно верх стала одерживать точка зрения, согласно которой крыжовинцев, как и всех дорогих россиян, обманули. Мол, от социализма хотели взять человеческое лицо, из-за «бугра» – зарплату, а тут вот, пожалуйста… Зря скептики напоминали, что лицо у социализма было не совсем то. Крыжовинцы – натуры увлекающиеся. Найдя для себя очередного кумира, они, как правило, никого и ничего больше не хотят слушать.

Крыжовинские политики сделали из гайдаровских реформ прежде всего политические выводы. Каждый – свои. Представитель Президента решил, что приход молодых и образованных министров сулит демократам на местах благоприятные перспективы. Собрав у себя в кабинете ближайший кружок, Абрамкин включил на всю катушку радио и принял таинственный вид. Под аккомпанемент «Лебединого озера» была дана установка: осуществить свой путч.

Сценарий операции был расписан образцово. Миссию могильщика в отношении губернатора Загашникова ни в коем случае не должен был брать на себя Виктор Евсеевич с командой. Вскрыть злоупотребления выпало городскому Совету. Благо, там еще сохранялось здоровое демократическое ядро, в любую секунду готовое кого-нибудь бичевать и разоблачать. Верховодил среди разоблачителей депутат Попугаев. Отставной военный (начальник батальонного склада), он не чурался резких и прямых суждений. К тому же, виды и формы возможных злоупотреблений были им изучены, что называется, вживую. В горсовете Попугаев привык носить цивильный костюм и строго смотреть на собеседника из-под очков. Орфографию и пунктуацию, с которыми у него были трения ещё за школьной партой, он, правда, так и не усвоил, но конспираторам это не помешало. Подписи Попугаева и его коллег-депутатов украсили обширнейшую, с продолжением, публикацию в «Крыжовинском привратнике».

Статья называлась «А инвалиды кто?». Авторы повествовали о делах одного фонда, призванного радеть о вдовах и сиротах. В истории любого такого учреждения, если покопаться, хватает интересных страниц. Данная публикация подробно, со ссылкой на документы, доказывала, что Загашников В. Г. вопреки закону распределил две машины «Запорожец» себе и своему сыну. Дальнейший след этих авто терялся в бумажных джунглях. Наряду с губернатором в деле фигурировало еще несколько чиновников.

Настоящими сочинителями скандального произведения были референт представителя Президента и сотрудница «Привратника». Тотчас после выхода статьи Абрамкин разослал официальные запросы и проинформировал Москву.

Виктор Гаврилович долго не мог поверить в реальность происходящего. Раньше за ним, как за госслужащим и членом партии, надзирал обком. Теперь власть обкома рассыпалась в прах. Земной шар только-только начал вертеться специально для таких осторожных и предусмотрительных, как он, и вдруг… Хотелось крикнуть, что берут все. Берут и больше! Но ворохом сыпались на его поседевшую голову гневные письма граждан. И молчал, молчал как рыба первый крыжовинский губернатор. И вставал перед ним в коридорах «белого дома» призрак опального Шабашкина.

Президентским указом губернатор Загашников был отстранен от должности. Подобная кара настигла и остальных участников «инвалидного дела». Доцент Абрамкин ликовал, а его аппарат присматривал себе апартаменты попросторнее. Увы, история зло посмеялась над заговорщиками. Их путч отстал от развития государства Российского ровно на один этап. Диплом физика и опыт борьбы за экологию помогли Виктору Евсеевичу решить задачу наполовину. Карфаген был разрушен, однако ценный трофей достался другому.

В столице к претензиям главного крыжовинского демократа отнеслись холодно. Реформаторство Гайдара как раз в те дни вызвало острую неприязнь депутатского съезда. Исполнительную власть для равновесия решено было разбавить хозяйственниками, а назначения, если можно, производить на основе согласия. В Крыжовинск ушла правительственная депеша с предписанием: кандидата в губернаторы определить самим, сообща с Советом. Прочтя ее, Абрамкин стал соображать, куда завела его хитроумная комбинация. Агентура уже доносила ему о контактах Куманёва и Шабашкина. Экс-мэр, хозяйственник и рыночник, похоже, хотел заручиться поддержкой бывшего коммуниста №1. Иван Минаевич время тоже впустую не транжирил, а мало-помалу, держа то за пуговицу, то за рукав, поодиночке обрабатывал товарищей из областного парламента. В знании кадров, поистине, была его сила…

Демштаб снова перешел на круглосуточный режим заседаний. В условиях междуцарствия контроль над ситуацией оказался потерян. Незадачливые путчисты спорили до изнеможения и пришли к выводу, что хотя бы отчасти исправить положение можно, войдя с Куманёвым в коалицию. Предложив Якову Александровичу союз – конечно, в обмен на посты, Абрамкин втайне считал, что между двух стульев союзник долго не усидит. А чтобы будущий губернатор помнил, чьей милостью он допущен к рулю, наместник Президента распорядился провести «профилактику».

Перед процедурой голосования в Совете слова попросил референт Абрамкина. Отказать ему высокое собрание сочло неэтичным – в крыжовинцах все-таки глубоко сидело административное чинопочитание. Документ, который с трибуны стал зачитывать выступающий, назывался: «Письмо к Совету». Зачин был серьезным. «Товарищ Куманёв сосредотачивает в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сможет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. Товарищ Куманёв слишком груб, – под гул депутатов продолжал читающий, – и этот недостаток, вполне терпимый в общении между нами, политиками, становится нетерпимым в должности губернатора…» Едва дотерпев до конца, зал взорвался. На вопрос, чье мнение отражено в письме, референт невозмутимо ответил, что его личное. Когда присутствующие осведомились, кто позволил, он напомнил: «Вы сами».

От представителя Президента, находившегося тут же, в президиуме, потребовали наказать зарвавшегося подчиненного. Виктор Евсеевич пообещал провести служебное расследование. Куманёв при этом не проронил ни слова, лишь выразительно посмотрел в сторону доцента-физика. Собрание, успокоившись, проголосовало за Якова Александровича и свернуло работу. Избранников народа ждали: буфет со сниженными ценами, устроенный в фойе казенного дома, и дальняя дорога. Желательно было вернуться в родные местечки засветло.

Куманёв из командировки в столицу приехал с готовым указом. Главный подписант скандальной статьи про инвалидов – демократ Попугаев – был тотчас произведен в вице-губернаторы. Других сенсационных перестановок не произошло.

Над Крыжовинском брезжило утро совсем новой эры, которой суждено было продлиться четыре с половиной года.

Правление губернатора Куманёва стало не просто самым продолжительным в пору перемен. С эпитетом «народный» в крыжовинские анналы вошел именно он и никто другой. В первое время явно скептически оцененный чиновничьей средой, Яков Александрович извлек уроки из ошибок предшественников. Главный урок был таким: с народом надо разговаривать. Регулярно, без посредников и в максимально доступной ему, народу, форме. Ограничиваться подписанием бумаг или речами на собраниях-совещаниях, рассудил реформатор, смерти подобно.

Поэтому на Крыжовинском телевидении немедленно появилась передача «У губернатора». От услуг ведущего Яков Александрович отказался. Стол, за которым сидел хозяин города и области, украшали стакан воды, очки и папка со шпаргалками. Из стакана губернатор прихлебывал (раза два или три в течение часа). Очки периодически надевал, а затем снимал, иногда опасно вращая ими в воздухе. Что касается шпаргалок, то, в лучшем случае дочитав первую до середины, Куманёв бросал листок и принимался вдохновенно импровизировать. Тут он не стеснялся буквально никаких вольностей и мог даже ругнуться в пределах, дозволенных нормативной лексикой. Крыжовинск облетела его крылатая фраза: «Если я говорю кому-нибудь, что он сволочь, это же не значит, что мы ссоримся!»

Пространных рассуждений про кредиты, инвестиции, облигации, ГСМ, ГОЧС и ОБСЕ девяносто пять процентов зрителей, как правило, не понимало. Но это был пустяк. Крыжовинцев интересовало не что, а как. Оттого стоило губернатору повысить голос, и земляки замирали, внутренне сжимаясь в предчувствии беды. Снова мерно журчал ручей административного красноречия – и на душе светлело, непонятно даже, почему.

А главное поджидало земляков на завершающих минутах передачи. Как всегда, выразив сожаление, что времени мало, губернатор доставал заветную бумажку. Без нее он в студию не входил и прочитывал до конца, без сокращений. То были «цены от Куманёва».

Все права на это изобретение принадлежат, безусловно, Якову Александровичу. В основе лежала идея всей губернаторской политики – пользуясь высказыванием Куманёва, идея заботы об «усредненном человеке». Символом усредненного человека стала крыжовинская бабушка. Ее, точнее их (бабушек) народолюбец-губернатор постоянно выделял из всех половозрастных групп. В отстаивании бабушкиных прав он готов был идти буквально до конца. Яков Александрович до хрипоты спорил с невидимым оппонентом, хмурил брови, стучал кулаком, делал бодательное движение головой. Наблюдая на экране часовые терзания губернатора, бабушки, а иногда и дедушки роняли слезу. Народ понимал, что человек бьется из последних сил. Порой с уст Куманёва слетали (страшно представить!) нехорошие слова в адрес Чубайса и (подумать только!) самого Гайдара. Губернатор клеймил обоих за монетаризм и как бы упрекал за чрезмерную ученость.

Впрочем, пробел в собственном образовании Яков Александрович оперативно восполнил. Не прошло и полгода, как ему без лишней помпы вручили документ об окончании вуза. Дипломная работа свежеиспеченного интеллигента была посвящена внешнеэкономическим связям одного крыжовинского завода. Выручали «шанхайские барсы».

Итак, о ценах. Их губернатор обещал держать. В том смысле, что не пущать дальше определенного предела. Этот предел указывался им в ежемесячных постановлениях. Стоп-приказ по рынку товаров оглашался самим Куманёвым, а затем дикторами в местных выпусках новостей. Буквально все новостные блоки, вообще, открывались словами: «Губернатор Куманёв подписал постановление…» К телевидению скоро перешла основная роль в воспитании масс. Учитывая обвальное падение газетных тиражей, губернатор совершенно правильно расставил акценты.

Цены держались. Правда, подолгу не задерживаясь на одном уровне. И касалась эта мера лишь государственной торговли, которая ходко акционировалась и приватизировалась. Так что бабушкин кошелек тощал все равно. Но старушки на скамеечках у подъездов горой стояли за Куманёва, увлекая за собой соседей. «Видно, мешают ему, раз не получается», – делали заключение политически грамотные пенсионеры. Пищу для подобных суждений давало то же телевидение.

Вторым изобретением Якова Александровича стала передача «Только версии». Отвечал за нее профессиональный обличитель Попугаев. Ранг вице-губернатора позволял ему запрашивать и получать какую угодно информацию – касайся она жилищного строительства, беспроцентных ссуд или налоговых льгот. В штат к Попугаеву перебралась из городского Совета целая когорта бойцов, которые бодро взялись за раскапывание грязи. Добытая фактура сортировалась в нужном порядке и регулярно вбрасывалась в эфир. Вице-губернатор, исполнявший обязанности ведущего, напряженным голосом подчеркивал, что в программе представлены только версии. А решать, кто прав и кто виноват, имеют возможность сами уважаемые зрители-избиратели.

Передача имела большой успех. Ее персонажи – как правило, ими были второстепенные начальники и их приближенные – скрежетали зубами, но молчали в ответ. Когда ажиотаж спадал, и народу подносились новые версии, нарушители этических норм оказывались нормально трудоустроенными в каких-нибудь АО, ТОО или даже СП с долей государства в уставном капитале.

На фронте экономических реформ Яков Александрович внедрил еще одно новшество. Китайские императоры, как известно, для защиты от завистливых соседей возвели стену из камня. Не без пользы для себя посещавший великую страну, Куманёв творчески перенял опыт Востока. Чтобы спасти крыжовинские закрома и, опять-таки, сдержать подлые цены, он установил таможенные границы. На борьбу с нездоровым предпринимательством были брошены силы проверяющих и карающих органов. Здоровых предпринимателей, везущих товар туда или обратно, обложили податью. Местом сбора денег стал именной губернаторский фонд. Сколько перечислять, решали уполномоченные чиновники, а при особо крупных сделках… вернее, в случаях социально значимых, единолично Яков Александрович. Усредненный человек, существуй он в живой природе, мог радоваться и хлопать в ладоши.

Попутно радовались генералы и полковники от карающе-проверяющих органов, рекордно быстро, по евростандарту, сделавшие ремонт в своих офисах. Радовались уполномоченные, тет-а-тет со здоровым частником решая вопросы вывоза-ввоза. Свой шанс порадоваться получал даже усредненный постовой, засевший в кустах у дороги.

Именной губернаторский фонд, разумеется, не пропадал даром. Он был источником гуманитарной помощи. На мероприятия, где одаривались конкретные бабушки с дедушками, пресс-служба созывала журналистов. Последних при Якове Александровиче тоже старались не забывать. Тот же фонд обеспечивал дотациями шакалов пера и гиен ротационных машин. Дотировали на всякий случай всех. И получатели, как правило, не давали повода усомниться в своей порядочности.

Любопытно, что народные манеры народного губернатора пришлись по вкусу даже вечно фрондирующей интеллигенции. Первое свидание с ней в актовом зале администрации оставило, правда, двоякое впечатление. Яков Александрович вел себя скованно, от бодательных движений воздерживался и сгоряча посоветовал крыжовинским писателям перейти на хозрасчет. По его мысли, средства на поддержание писательских штанов могла дать эксплуатация эротической темы. Интеллигенты оцепенели, но потом в лучших традициях пошли за остальным народом. А губернатор лишний раз убедился, что обращаться с ними подобает как с женой: разумная строгость лишь на пользу.

С собственной супругой Куманёв, идя путем «народника» Мудрилова, после взятия власти распрощался. Положение губернатора так скоро и основательно упрочилось, что этот факт нисколько не повредил его репутации.

Политический климат в Крыжовинске после воцарения Куманёва заметно изменился. Глубокомысленный расчет Абрамкина не оправдывался: кресло губернатора стояло крепко, а вот силы демократии начали таять. Первый же серьезный бой радикалы полностью проиграли. На сцену Истории снова открыто выступил бывший первый секретарь Шабашкин.

Специалист по международным сношениям был избран спикером (по-старому, председателем) областного Совета. Августовская революция в городе К. порядком смешала кадровую колоду, и это место вдруг оказалось вакантным. Межфракционные склоки долго не давали решить вопрос, избрание откладывалось и откладывалось. В шуме и грохоте современности все как-то забыли, что экс-секретарь, лишенный телефона-вертушки и персонального авто, остался депутатом. По первости бывалый почвовед не напоминал об этом обществу…

И вот уважаемое собрание на очередной сессии постановило вдруг заполнить давнишнюю вакансию. А кто, как не Иван Минаевич, был знаком всем и каждому? Кто еще совсем недавно брал парламентариев за пуговицы и рукава, проникновенно убеждая выдвинуть в губернаторы Куманёва? И в бюллетенях, конечно же, появилась фамилия, близкая большинству по расширенным и суженным совещаниям крыжовинского партхозактива.

Перед актом депутатского волеизъявления в президиум поднялись губернатор и представитель Президента. Всклокоченный член общества «Ритуал» мгновенно схватил микрофон в зале и потребовал от Якова Александровича ясно сказать, с кем будет работать исполнительная власть, проводя реформы. «Кого выберут, с тем и буду», – лаконично ответил Куманёв. Нечего говорить, как расценило это заявление начальствопослушное крыло. После оглашения результатов голосования Шабашкин, уверенной поступью пройдя к президиуму, сел как раз между губернатором и радикал-демократом. Абрамкин встал и вышел через боковую дверь. За ним выбежал любознательный член «Ритуала». Зал проводил обоих бурными, продолжительными аплодисментами.

«Крыжовинский привратник» в ближайшем же номере воззвал к передовой общественности, скликая сторонников свободы на митинг протеста. Но под бронзовым Ильичем собралась такая жидкая кучка, что к ней, изучив поле брани из окна, не спустился даже темпераментный Виктор Евсеевич. Митинговый период для демократов отходил в прошлое.

Про Куманёва пошла гулять сплетня, что народный губернатор отблагодарил Шабашкина за свое выдвижение в Совете. Бросить такое в лицо кулуарные политологи не отваживались. А свободная пресса, включая и «Крыжовинский привратник», уже успела проникнуться чувством порядочности в отношении Якова Александровича и его фонда.

Следующим этапом кризиса демократического движения стал конфликт внутри его рядов. Трещину дал бастион радикалов – городской Совет. Знамя борьбы поднял широко известный в узких кругах публицист Кренделев. На заре освобождения строчивший статьи против атомной смерти, он с января 92-го полностью переключился на полемику с Гайдаром. Полемика была односторонней, ибо первый вице-премьер не ведал даже о существовании грозного оппонента. Несмотря на это, публицист раз в неделю приносил в редакцию «Привратника» свои рукописи. Поначалу их публиковали в порядке плюрализма и обмена мнениями (депутат все-таки). Потом, когда напряженность спора возросла, Кренделеву намекнули, что объемов газетной площади недостаточно для выражения всей полноты его эрудиции.

Публицист обиделся. Забрав назад очередную рукопись, он молча удалился. Спустя неделю исправленный и дополненный шедевр Кренделева увидел свет в областном ежедневном органе. В постскриптуме к этой статье «Крыжовинскому привратнику» объявлялся джихад.

У эрудированного публициста нашлись симпатизанты. Редакция уже отказывала кое-кому из депутатов, заворачивая их произведения как мало читабельные. Пресекся и обычай публиковать огромные, как простыни, стенограммы. (Из них при перестройке избиратели могли убедиться в гражданской активности своего избранника.) На упреки товарищи из прессы реагировали так: мол, рынок требует качественной продукции. Обвинения в ангажированности их не смущали. Напоминая, что закон даровал журналисту самостоятельность, «привратники» предлагали депутатам подавать в суд.

Очевидно, памятуя евангельскую мудрость, Кренделев от суда отказался. Вместо этого он приступил к сбору депутатских подписей за рассмотрение газетного вопроса. Энергия публициста била через край. Полемика с Гайдаром была на время заброшена. В редакции только усмехались, однако измена свила гнездо и тут. Главный редактор Задов после каждой выволочки у Абрамкина и Бубенцова делался крайне раздражительным. После одного такого эпизода под горячую руку ему попал один из собственных замов. Скандал завершился увольнением, и сотрудник покинул газету, унося страшную тайну.

Тайна выплеснулась на сессии горсовета. Узнав от Кренделева, что редакция намерена отвергнуть своего учредителя и стать акционерным обществом, депутаты в едином порыве отправили Задова в отставку. Опальный редактор увел за собой половину коллектива и бил челом Абрамкину. Наместник исхлопотал у Москвы дотацию, и в Крыжовинске возникло новое издание – «Независимый привратник». Тиражи обоих «Привратников», даже сложенные вместе, оставляли жалкое впечатление…

Противостояние Президента с парламентом на время возбудило местных политбойцов. Губернатору Куманёву повторно предложили определиться, за Ельцина он или за конституцию. «Жить будем по здравому смыслу», – дипломатично парировал Яков Александрович. Когда на Пресне гремели залпы, он повышал квалификацию где-то далеко-далеко. Такая политика дала демократам достаточный повод развязать «войну записок». Записки, то есть докладные, сочинялись референтами Абрамкина. Виктор Евсеевич бомбардировал ими Москву, настаивая на детальной проверке всей губернаторской деятельности. Среди пунктов обвинения были: сговор с коммунистами, демчванство и фаворитизм.

Насчет последнего в Крыжовинске ходили самые противоречивые слухи. Как при Николае II был Распутин, так при Куманёве объявился Матрасов. Человек с домашней, мирной фамилией был мотором большей части митингов и пикетов как «за», так и «против». При социализме испытав себя в парткоме треста кафе и ресторанов, он создал в 91-м свободный профсоюз. Доступ туда был открыт бесквартирным, беспаспортным, безлошадным и другим потерпевшим от КПСС. Позднее к ним примкнули обманутые вкладчики. Виталий Александрович никому не отказывал в помощи. Выслушав ходока, он коршуном бросался за пишущую машинку и готовил обращение. Сразу делалось пять копий. Кроме начальника ЖЭКа или райотдела милиции, письмо на бланке профсоюза уходило: Президенту, премьер-министру, председателю Конституционного суда и Генеральному секретарю ООН. За день в среднем Матрасов рожал по семь-восемь обращений.

Хотя ответа из Нью-Йорка никто еще, кажется, не удостоился, человека в тужурке остерегались. Письма от него часто приходили и крыжовинским чиновникам. Так как машинка имела дефект – заедала запятая, послания Матрасова впрямь напоминали распутинские («Милай памаги»). Тон профбосса был ультимативным: исполнить, привести в соответствие, доложить. Ослушников он пугал Куманёвым.

Иногда неугомонный Матрасов приглашался на передачу «Только версии». Там он клялся вывести на чистую воду всех саботажников, а Шабашкину советовал покаяться за 37-й год (Иван Минаевич родился в 39-м).

Что характерно, губернатор от Матрасова не открещивался. Возмутителя спокойствия периодически видели выходящим из куманёвского кабинета. После чего на площади новый пикет кричал «Позор!» или «Ура!», а члены свободного профсоюза собирали подписи крыжовинских бабушек в поддержку Якова Александровича. Замусоленные листы отсылались лично Ельцину в пику докладным от Абрамкина.

Челобитные враждующих крыжовинских партий аккуратно складировались в московских архивах. Москву больше интересовали планы-графики выплат и отчислений. Важность таких бумаг Яков Александрович усвоил давно – как и другой закон бюрократии. Рапортовать об имеющихся успехах он выучился, когда Абрамкин еще скакал в КВНах. Если ревизоры из столицы желали видеть местные достижения, маршрут поездки начинался с охотничьих домиков. После ухода Загашникова часть этих строений была сдана в аренду здоровым предпринимателям. Но командные высоты в этом секторе государство сберегло. Оптимистический взгляд на ход реформ, приобретаемый тут, члены всех комиссий сохраняли до конца смотрин.

В свою очередь, дух оппозиционера и бунтаря совершенно выветривался из Куманёва, едва тот достигал любым видом транспорта Московской кольцевой дороги. Природу этого феномена, видимо, предстоит раскрыть лишь будущим поколениям ученых. Особенности губернаторского организма – непроходимые дебри для современных психологов и парапсихологов.