Читать книгу Сочинения в трех книгах. Книга вторая. Роман. Повести. Рассказы - Александр Горохов - Страница 5

1

Незначимая по понятиям космоса, но гигантская для Земли глыба своим ледяным дыханием коснулась планеты, скрылась в бездне Вселенной, разрушив единство и уравновешенность этого мира.

Катастрофа была глобальной, разрушения непоправимыми. Погибли многие. Погибли мудрейшие.

Тем, кто уцелел, уже не хватало сил передвигать каменные глыбы, раздвигать воды, управлять людьми, их мыслями. Направлять их на сотворение, а не на уничтожение.

Страх и алчность овладевали смертными.

Время мыслей, подтвержденных знаками, увиденными в бесконечном космосе один-два раза в тысячелетие, ушло.

Наступало время больших потерь и мелких достижений.

Наступала эра видимых вблизи очами понятий. Очевидность стала мерилом правильности идей. Очевидность владык, озвученная к ним приближенными и вбитая в мозги остальному большинству.

И пошли через долгие времена караваны пустозвонов. И запели акыны с ишаков про красивые глаза, глубокие, как озера. Про высокие горы, про черное горе, посланное за непослушание владыкам и непонятным богам. Про золотое солнце, зеленые плодородные сады и нивы, в которые попадут лишь те, кто будет беспрекословно подчиняться. Запели про вечное счастье, но не теперь, а потом, когда-нибудь, счастье для всех, которое наступит, если…

И золото стало мерилом жизни. А власть мерилом золота и знаний.

И расплодились проходимцы. И стали чужие мысли выдавать за свои, а свои за мысли Бога.

2

По каменистой, прожаренной июньским солнцем дороге шли двое. Один, лет двадцати, высокий, крепко сложенный, в монашеской одежде, был скорее похож на воина. Его звали Ни-клитий. Второй, года на два моложе, плечи его были не так широки, мышцы еще не налились той безграничной силой, которая была у его друга, но опытный путник по первому взгляду сумел бы определить, что Андрес был в этой паре главным.

Эти двое – все, что осталось от прежней, сожженной, разграбленной, уничтоженной цивилизации. Только их Верховный жрец отпустил. Только они остались. Его прежняя гордость. Его надежда. Его будущее. Они родились почти одновременно. Два года для двухсотлетнего жреца были незначащим мгновением, пылинкой, неразличимой в столетиях, которыми он мыслил, в которых жил и в результате проглядел то, что было в двух шагах. Конечно, он знал о заговорах, лицемерии и двуличности окружавших его жрецов из местных жителей. Но звезды вели его, а боги говорили: выбери себе преемника из второго по значимости рода, и они перегрызутся между собой. Потом убери обоих и снова назначь преемника. Делай так до бесконечности, пока не найдешь достойного. Увы, достойных не было. Не было ни среди близких, ни среди дальних.

Семьдесят лет назад, отчаявшись найти достойного, он повелел приносить для осмотра всех двухлетних мальчиков. Жрец мгновенно определил бы того самого преемника, о котором все чаще задумывался, по которому тосковал. Приближенным объяснил, что боги так требуют, что отобранные им после обучения будут воинами личной охраны каждого из свиты. А чтобы не вздумали в эту группу после его решения подсовывать своих детей, приказал забирать их у родителей навсегда, давать другие имена и лишать права наследования, чьими бы детьми те ни оказались.

Особых надежд на этот шаг Верховный жрец не возлагал, но приближающаяся гибель созданного им мира уже тогда была ему видна. Звезды говорили, что гибель близка. Но они же говорили, что связь будущей и его цивилизации есть. Тоненькая, непрочная, как паутина крестовика, но есть. И он осматривал детей. Благословлял их, наиболее одаренных отбирал у матерей для своей охраны. Бедные иногда благодарили, но чаще слышались вопли и крики матерей. Хотя знали, что детям во дворце жить будет лучше, легче, что им не грозит смерть от голода или на тяжелых работах. Но матери были матерями. Кто захочет отдать своего ребенка. И детей прятали. Тогда он разрешил родителям один раз в год встречаться с детьми. И когда те увидели, как крепнут их дети, как умнеют и становятся недосягаемыми для других сверстников – прятать прекратили. Лишение же наследства – тоже сделало свое дело. Аристократы не желали лишаться наследников.

Гвардия медленно росла, постепенно все управление страной перешло в ее руки, но годы шли, а ребенка, которому Верховный жрец мог бы передать свое место, не было. Уже на окраинах государства появились смутьяны и лжепророки, уже доносчики и стражники не успевали хватать их, а преемника не было.

Чудо случилось только двадцать лет назад. Нищенка Салех, жена разорванного волками пастуха из каменистой пустыни, привела для благословения сына. Жрец вначале подумал, что ему почудилось, но мальчик читал его мысли. Более того, он был настолько умен, что не говорил никому об этом. Жрец щедро наградил мать и, расспросив, откуда сын, кто их предки, отпустил женщину, разрешив два раза в год, в отличие от остальных, навещать его. Мальчика он назвал Никлитием. А через два года эта же пастушка принесла ему для благословения второго сына, который родился уже после гибели мужа. Жрец взглянул на ребенка, приказал свите удалиться и, когда остался с матерью и ребенком без свидетелей, встал на колени перед женщиной. Он поцеловал подол ее платья, поднялся с колен и только после этого сказал:

– Расскажи, кто твой муж, кто ты, не утаивай ничего от меня, я всю свою жизнь ждал этого чуда и только теперь дождался. Рассказывай, не спеши. Каждая мелочь, каждое мгновение значимо и важно в твоем рассказе. Я слушаю. Со мной будь откровенна и правдива. Ничего не приукрашивай и ничего не преуменьшай.

И женщина рассказала. Рассказала про чудо, которое произошло два раза.

Дети были не ее. Она находила их в одном и том же месте, в огромных каменных завалах в пустыне. Каждый раз перед этим ночью ей было видение. Видение Бога. Потом ночное небо вспыхивало ослепительным огнем на мгновение. Она вставала со своей лежанки и шла в пустыню. Первый раз не знала зачем, но точно знала куда. Услышала детский плач и нашла мальчика. Когда через два года все повторилось, она уже не шла, а бежала на то же место, и снова там лежал малыш.

Кто их оставлял, она не ведала. Но открылась только ему, жрецу, а больше никто об этом не знает. Так было ей сказано в видении, и она молчала.

На вопрос, кто ей это сказал, она не знала ответа.

Жрец выдержал паузу и сказал

– Это дети Бога. Никто более не должен знать об этом, иначе погубишь и детей своих, и себя…

3

Нет уже жреца, их Учителя. Нет мира, в котором они росли. Но мир людей остался. Никлитий и Андрес шли в Ханаанскую землю. Затем им предстояло перебраться в Финикию, в Сидон. Оттуда на попутном корабле по Великому морю, через Алашию и Родос в Милет или одну из многочисленных финикийских колоний на берегу Эгейского моря. Но это были ближайшие планы, а пока они шли по раскаленной летним солнцем пустыне.

Редкие кустарники и следы от прошедших недавно коз и овец указывали, что поблизости должна быть вода. А значит, и люди, кров и отдых. После очередного холма показалась небольшая роща вокруг полувысохшего озерца. В тени деревьев отдыхало стадо, следы которого они заметили утром. А чуть подальше, около шатра из грубой ткани, на костре в котелке варилась похлебка. За первым шатром немного поодаль виднелось еще несколько.

Братья подошли к поселению. Навстречу вышел сухощавый, высокий пастух с посохом. Уверенность, с которой он держался, показывала, что он глава рода и хозяин стада. По черной, недлинной бороде братья поняли, что он не так стар, как желает казаться.

Андрес поклонился и приветствовал хозяина. Пожелал благополучия и достатка его роду. Высказал все, что положено говорить в таких случаях. Его знание местного этикета даже в интонациях и паузах удивило хозяина.

– Многих странников приходилось видеть мне. Со многими вступать в беседу. Но немногие знают обычаи правильного приветствия. Ваш вид говорит о молодости, а речи о мудрости и знаниях, свойственных скорее покрытым сединами старцам, чем юношам. Видимо, Бог открыл вам знания, скрытые от простых смертных.

– Благодарим тебя за добрые слова. Мы всего лишь путники из Офира. Направляемся в Сидон. А знания наши от учений и уважения к твоему роду и тебе, – ответил Никлитий.

Братья поклонились пастуху.

– Будьте гостями. Проходите в шатер. Омойте руки и ноги. Напейтесь овечьего молока. Как будто Господь подсказал мне сегодня зарезать барашка. Скоро приготовится еда. Прошу вас разделить нашу трапезу. А пока отдохните. Вижу, что путь ваш был долгим и тяжелым.

Братья поблагодарили хозяина. Умылись, прилегли отдохнуть в тени деревьев и в следующую минуту уже спали.

Когда Андрес проснулся, Никлитий бодрствовал. Он вел неторопливую беседу с гостеприимным хозяином. Пастух расспрашивал о происшедшем в Офире. Слухи о бунте и разрушении храмов донеслись и до этих, весьма далеких и глухих мест. Рассказывал, что на это плоскогорье пришел его предок, к которому во сне явился Бог и повелел оставить своего отца, отправиться в поисках места для жизни дальнейшей.

После долгих скитаний тот вместе со своим семейством пришел в эти места. Нашел здесь несколько оазисов с озерами, наполняемыми весной из стекающих с гор ручьев. Он преумножил свои стада, стал выращивать зерна. Чтил Бога. Соблюдал законы его. И жертвенник сделал из камней нетесаных, и жертвы приносил мирные и за грехи свои.

Род увеличился. Как и положено по закону, умирая, он оставил все наследство старшему сыну. Однако все главные для жизни рода решения принимаются на совете всех братьев. Хотя последнее слово всегда за старшим.

Живут они в мире и трудах. Пропитания хватает. Но опасаются воинственных соседей, от которых приходится постоянно охранять стада и покупать в Финикии железные мечи и другое оружие в обмен на племенных овец и шерстяные ткани, которые ткут женщины их рода.

Дочки хозяина приготовили для гостей угощение, и весь род вечером собрался, чтобы узнать о событиях в ближних странах, поговорить о проблемах жизни, о том, как их преодолевать. Как оградить свой род от бедствий. И самое главное, вспомнить предания предков, их рассказы о Боге, который привел сюда, и событиях чудесных и необъяснимых, случавшихся с ними или предками.

Несколько дней братья пробыли у пастуха и его соплеменников.

Когда же прощались, Андрес, волнуясь и немного не столь торжественно, как ему хотелось, обнял пастуха и сказал:

– Род твой величайший из всех родов. Поверь мне, я знаю, что говорю. Пройдет много лет, сменится много поколений и от рода твоего произойдет великий Пастырь. Для нас большая честь быть гостем в доме твоем.

Он поклонился, и братья, оставив удивленного пастуха, покинули оазис. Они шли вдохновленные сказанным.

– Великий пастух даже не подозревает, кого подарит человечеству его род. Кто явится миру через сотни лет, чтобы изменить мировоззрение людей, – произнес Никлитий.

– Да, брат. Редко кому удается прикоснуться к великим предвестникам, чья жизнь будет потом превращена в легенду, перепутана, изменена по вечной людской привычке до неузнаваемости, так, что кроме имени ничего правдивого не останется. А сколько бедствий будет потом. Ты помнишь, Учитель рассказывал.

– Помню. Только, как я знаю, он и сам многое не представлял. Я видел такие бедствия, по сравнению с которыми все, что с нами случилось и еще будет, представляется детской шалостью…

– Я тоже это видел, – тяжело вздохнув, ответил Андрес.

4

В Сидон братья добрались без особых проблем. Правда, два маленьких приключения все же произошли. Первое – на четвертую ночь после их остановки в оазисе у гостеприимного пастуха, возле деревеньки, название, которой они даже узнавать не захотели.

Не желая тревожить жителей, они расположились на берегу речки, развели костер, варили похлебку из вяленого мяса и чечевицы, которыми их снабдили в оазисе. Вели разговор о том, как проще будет перебраться в Грецию – через Великое море на попутном корабле или верхом на лошадях через Киликию, а затем через Боспор.

Легкий ветерок обдувал тела, и они, искупавшись, отдыхали, наслаждаясь вечерней прохладой, тихим шуршанием речки, запахом готовящейся еды. Никлитий первым почувствовал новый запах, запах людей и пот лошадей. Он, не меняя положения тела и тона голоса, сказал:

– Андрес, кажется, нам придется еще немного потрудиться сегодня. Ты слышишь?

– Да, я почувствовал, чуть позже тебя. Их шестеро. Четверо с бронзовыми мечами и двое с железными. Луков нет. Двое крадутся с моей стороны и четверо с твоей. Потренируемся или просто напугаем их?

Братья не успели договорить, как из кустарника, окружавшего берег, выскочили здоровенные мужики. Они бросились к костру в надежде убить утомленных путников и поделить добычу. Но почему-то удары мечей пришлись мимо лежавших путников, а те, которые замешкались, рубанули своих. Как это могло случиться, понять они не успели, потому что были отброшены с переломанными шеями на двоих оставшихся. Те, не устояв, свалились.

Никлитий скрутил за спиной руки главарю, Андрес – другому, братья растащили их в разные стороны и приступили к допросу. Надо было выяснить, случайно ли нападение или нет. Преследования они почти не опасались, потому что много раз проверяли, но местные князьки могли донести длиннополым. Это и хотели узнать братья.

Через несколько минут все прояснилось. Шайка заметила их днем, когда братья присоединились к большому каравану, но напасть на караван грабители побоялись. Увидев, что братья отделились и направились к реке, решили довольствоваться малым. Никлитий и Андрес всего этого не спрашивали, а просто считали в памяти бандитов.

Выяснив еще некоторые сведения о местной жизни и племенах, братья заставили плененных закопать убитых, стерли в сознании события последнего часа, а заодно агрессивность, способность поднимать руку на людей. Потом приказали переплыть реку, бежать до утра вниз по течению реки, а затем построить хижину и заниматься до конца дней своих рыболовством.

Доев похлебку, братья осмотрели привязанных к деревьям коней, выбрали четверых и, захватив железные мечи, продолжили путь верхом.

Настроение испортилось. Говорить не хотелось. Они ненавидели насилие, старались избегать его, но в этот раз не успели.

– Не расстраивайся, Андрес, – начал первым Никлитий. – Что суждено, того не избегнуть. Не наша в том, что случилось, вина. А вообще говоря, мне надоело идти пешком.

– Никлитий, мы не боги, чтобы отнимать жизнь у людей.

– А это не люди. Люди выращивают зерна, пасут овец, строят жилища и храмы, заботятся о других. Так ты и длиннополых назовешь людьми.

– Возможно, ты и прав. Смотри, какие яркие этой ночью звезды. Помнишь, такие же были, когда мы впервые стояли в ночном карауле, и Верховный жрец пришел проверить нас.

– Да.

Братья замолчали…

Только редкие крики ночных птиц оживляли их путь.

5

На дороге все чаще встречались повозки с огромными кедрами, шкурами овец, шерстью, зерном. Медленно ползли возы с глиняной посудой, раковинами багрянки, клетками, из которых высовывались куры, удивленно смотрели по сторонам и испуганно кудахтали. От еще невидимого, но осязаемо близкого моря дул прохладный ветерок. Андрес и Никлитий верхом на отдохнувших после ночлега лошадях приближались к Сидону.

Утро располагало к философствованию. Андрес увидел воз с глиной, которую везли, скорее всего, в одну из богатых усадеб для писцов клинописью, и начал свою излюбленную тему.

Понять, о чем он говорит, кроме Никлития не мог никто. Никлитий же любил поддерживать такие беседы. Как и его брату, были они приятны, позволяли вспомнить детство, уроки Верховного жреца, да и просто поговорить, осмыслить знаемое, понять еще неясное.

– Собственно, что такое человеческая речь? Это издаваемые при помощи голосовых связок колебания определенной частоты. Но почему Бог выбрал для смертных колебания именно этой частоты? Почему не доверил им ощущать и осознавать иные колебания? Почему ограничил людей и в то же время не ограничил многих других живых существ?

– Скорее всего, из-за несовершенства человеческого сознания. Он не мог не дать людям возможность общаться таким способом, но одновременно опасался, что, владея слишком широкими возможностями, люди направят их себе во вред. Начнут читать мысли других или внушать слабым свои, – продолжил разговор Никлитий.

– Наверное, но именно потому, что память у людей слаба, и появилась необходимость фиксировать знания. Самое забавное – люди пошли по самому неправильному пути. Вместо того чтобы зафиксировать в виде знаков звуки в зависимости от частоты, тона и сочетанием этих знаков передавать не только смысл слов, но и настроение, интонацию, тембр и множество других составляющих речи, люди применяют знаки, определяющие либо слова, либо целые фразы. Количество значков растет с необычайной скоростью, и мало кто может запомнить все. Такой системой записи люди сами выстраивают преграду для своих знаний. Развивая такую систему письма, они в ней и утонут.

– Чтобы создать идеальную систему письма, Андрес, люди должны обладать твоими знаниями, твоим умом и, главное, твоим мировоззрением. А они к этому придут через сотни лет. К тому времени у них сложатся свои системы письма, скорее всего, очень несовершенные. Но меня заинтересовал вот какой вопрос. Обрати внимание, как зависит развитие человеческого общества от материала, на котором они фиксируют информацию.

– Сейчас записи ведут на том материале, который находится под руками. На шкурах коз, дощечках, глиняных пластинках. Самое совершенное, что придумали, – папирус. Обрати внимание, что все эти материалы требуют или большой работы для их получения, или неудобны для чтения. Шкуры дороги, глиняные пластинки громоздки, деревянные дощечки малы и тоже неудобны.

– Пожалуй, только папирус более или менее отвечает необходимым требованиям для распространения письменности. Но здесь ограничителем выступает сложность самой системы написания. Даже в Египте основные иероглифы обозначают целые фразы, и лишь незначительное их количество обозначают отдельные звуки. Для Вавилона и Финикии сейчас и этого нет.

– Более того, чтобы ограничить доступ к книгам, особенно священным, местные жрецы придумали несколько систем иероглифов.

– Да, а жрецы, посвященные в особые таинства, создали еще и криптографические хитрости. Еще наш Верховный жрец обучил их таким способам скрывать от проходимцев, стремящихся к власти, истины, полученные от богов.

– Красива финикийская земля. И люди умелые и сообразительные. Корабли строят. Мореходы отменные. Кое-чему в астрономии научились. А как ткани раскрашивают в пурпурный цвет! Особенно мне нравятся льняные, – сменил тему Андрес.

– Вот и научи их писать не иероглифами, а буквами. Я думаю, вреда не будет, а распространение знаний ускоришь. Вот и первая буква идет нам навстречу. – Никлитий показал на длиннорогого быка, тащившего огромный воз с остроганными кедровыми досками.

– Алеф, – на одном из местных наречии произнес Андрес и начертил в воздухе голову быка в виде треугольника с вершиной, направленной вниз, и длинными рогами из двух верхних вершин. – А что, пусть этот трудяга и начнет новую письменность.

Братья рассмеялись и, хлестнув коней, поскакали наперегонки к берегу моря.

Несколько лодок качались на волнах недалеко от берега. Зоркие глаза братьев разглядели ныряльщиков, периодически уходивших под воду, чего-то вытаскивавших и бросавших в лодки. Одна из лодок подплыла к берету, мальчишка лет тринадцати и старик вытащили ее на берег и начали выбрасывать на прибрежный песок раковины, размером немного больше кулака. Потом мальчишка разложил их на песке, и они прилегли отдохнуть в тени тряпичного навеса, который старик натянул на воткнутые в песок весла.

– Ловцы багрянок, – догадался Никлитий.

– Столько про них слышал, а вижу впервые. Знаю, что это морские брюхоногие моллюски семейства иглянок, знаю, что в пурпурных железах содержится красящее вещество красноватофиолетового цвета, которое и дало им название, что здесь около Сидона множество мастерских, добывающих из них эту самую краску, – восхищенно сказал Андрес.

– Одни ловят, другие скупают раковины и добывают краску, третьи красят ткани, купцы развозят по всему свету и перепродают эти ткани.

– Добавь еще моряков, перевозящих эти товары на кораблях, столяров и плотников, строящих корабли, ткачей, ткущих полотно, и крестьян, выращивающих лен, пастухов, пасущих овец, и стригалей, их стригущих, – подхватил Андрес.

– Тогда уж включай сюда добытчиков руды, кузнецов, охранников и так далее до писцов, все учитывающих, сборщиков налогов и царей.

– Все связано в мире…

Братья подошли к навесу и, поприветствовав старика, присели на песок.

– Хорош ли улов ваш? – спросил Андрес. – Тяжела ли работа и много ли за нее вы получаете?

– Вы, наверное, пришли издалека, если задаете такие вопросы? – ответил вопросом на вопрос старик.

– Да, от нашей страны до этих мест далеко и непросто добраться, – ушел от ответа Никлитий.

– Если бы вы жили поближе, то, наверное, знали бы мой род. Когда-то мои предки первыми занялись ловлей багрянок и крашением тканей. Эти ткани высоко ценились и здесь, в Финикии, и в Египте, и в Киликии. Даже с северного берега моря за ними приплывали, из далекого Рима.

Запасы раковин быстро стали иссякать. Все дальше от берега приходилось за ними уходить на лодках, и все меньше и меньше размерами они попадались.

Мой дед впервые сообразил, что багрянок можно выращивать, как овец или коз. Он начал не только вылавливать раковины, но и разводить их.

Дед скупал совсем мелкие раковины, которые раньше выбрасывали в море, и отвозил их на безлюдный прибрежный островок.

Там на илистом дне разбрасывал, огораживал и накрывал место сетью. Через год-другой приплывал и собирал выросшие раковины. Делал в тайне, чтобы никто не узнал его места и не украл багрянок. Потом, когда разбогател, дед стал нанимать охранников, ловцов и даже подкормщиков раковин.

Он построил самую большую в Финикии мастерскую для получения краски из раковин. Обученные молодые женщины осторожно, чтобы не погубить моллюска, палочками по каплям выдавливали выделения из железы в маленький кувшинчик из глазурованной глины, а потом раковины не выбрасывали, как обычно это делают, а выпускали в вырытый бассейн. Через какое-то время так опять повторяли. Дед узнал тайну того, как надо выращивать багрянок и чего добавлять в воду, чтобы они быстро набирали краску.

Это и погубило нас.

Тогда Финикия уже была в зависимости от Египта, и про наше дело узнал египетский чиновник. Он повелел привести к нему деда, чтобы тот научил египтян всему. Дед отказался. Тогда его объявили врагом Египта и пытали. Обещали отпустить, если он все расскажет. Дед, рассказал тайну, но его все равно убили. Только чиновник просчитался. – Старик рассмеялся и продолжал: – Он не рассказал им самого главного в рецепте подкормки багрянок, и у египтян ничего не получилось. Через год они это поняли, сожгли все наши мастерские, а всех мужчин угнали в рабство. Остался один я, да и то потому, что спрятался. Я был тогда младше моего внука. А тайна так и погибла вместе с дедом.

С тех пор краску добывают как когда-то раньше – выдавливают из раковины несколько капель, а саму раковину выбрасывают. Возле мастерских стоит невыносимая вонь от их гниения, а сама краска стоит опять огромных денег.

Меня от голода спас один дедов работник, научил ловить раковины, а когда умирал, оставил свою хижину и лодку. Мой сын утонул три года назад. И вот на старости лет я с внуком продолжаю собирать раковины, чтобы достать несколько капелек этой кровавой краски. Вот такая история.

Старик взял одну из лежащих поблизости раковин, обмакнул в нее палочку и желтоватой слизью нарисовал на уголке белого платка Андреса раковину багрянку с заостренным спиральным конусом вниз. Через несколько секунд под лучами солнца желтый цвет превратился в ярко-красный с фиолетовыми оттенками, сделавшими изображение объемным и особенно привлекательным.

История произвела на братьев гнетущее впечатление.

– Да, не напрасно говорят: красный цвет – это цвет крови, – взволнованно проговорил Андрес.

– А когда он имеет запах денег, то кровь становится еще заметнее, – добавил Никлитий.

– Ну, мы-то с внуком не видим не только денег, но и запаха их не чувствуем, – усмехнулся старик, – получаем за день работы столько, что едва на еду хватает. Да еще объявилась банда, которая отнимает треть нашего улова. Внук на прошлой неделе отказался отдать, так его избили и вдобавок отняли весь улов. А я, старый, пробовал заступиться, так и меня не пощадили.

В это время послышались шаги и из-за холма появились четверо парней с длинными палками в руках.

– Вам, ребята, лучше уйти, – сказал старик.

– Не опасайтесь за нас, – ответил Андрес, – мы с этими головорезами разберемся так, что больше они к вам не приблизятся.

Старик недоверчиво усмехнулся.

В это время крепкие ребята приблизились настолько, что запах рыбы, пота, вина и чеснока от них стал чрезмерным.

Главный, подойдя вплотную к лежащему Никлитию, замахнулся ногой, чтобы пнуть его, но к смеху остальных полупьяных верзил вдруг споткнулся и грохнулся носом в песок.

Из разбитого носа потекла кровь.

– Ребята, столько краски вам хватит, чтобы навсегда отстать от старика, – не меняя позы, с наивным видом произнес Андрес, – или надо еще добавить?

– Чего? – зарычали остальные, замахнулись палками, но братья, прокрутившись одновременно на песке, подсекли всех троих, и те вслед за первым рухнули. Никлитий мгновенно выхватил у них палки, одну бросил Андресу, и когда те опомнились, то их ноги и руки были уже так хитро переплетены их же собственными палками, что пошевелиться и двинуть рукой или ногой они не могли.

Андрес достал из-под плаща лежавшего на песке меч и, подойдя к старшему, тихо спросил:

– Кто ваш хозяин?

– Наш хозяин? Когда он узнает про то, что вы осмелились напасть на нас, он вас размажет по этому же песку! Немедленно отпустите нас! Только это может вас спасти! – заорал тот.

– Кажется, ты не понял вопроса, – так же тихо продолжал Андрес. – Если ты не ответишь, я сперва отрежу тебе ухо. Потом второе, потом руку. Если ты будешь молчать и после этого, то поотрезаю все, что торчит на твоей гнусной морде, а затем вспорю брюхо и брошу в море. Ясно?

Для убедительности Андрес мечом плашмя съездил ему по физиономии.

Громкий шлепок и вид меча привел оравшего в чувство, а суровый взгляд Андреса окончательно протрезвил, и он начал отвечать:

– Наш хозяин – старший чиновник египетского наместника. Он вытащил нас из тюрьмы и сказал, что если мы не будем ему беспрекословно подчиняться, то он прикажет содрать с нас заживо шкуру и распять.

– Это страшный человек, – начал вторить ему другой верзила. – Однажды он приказал одному из охранников высечь плетьми мальчишку за то, что расплескал, когда нес на подносе, вино. Охранник пожалел и хлестал не очень сильно. Тогда тот выхватил меч и отрубил охраннику руку. Это страшный человек.

– Если мы не принесем в его красильню багрянок, то и с нами будет то же, – подхватил третий, – в лучшем случае изобьют и отправят назад в тюрьму.

– Что-то по вашим сытым и пьяным мордам не видно, чтобы вы бедствовали и мучались, – вступил в разговор Никлитий.

Верзилы потупились и замолчали.

– Где живет ваш хозяин и куда, в какое время отправляется? – продолжил допрашивать Андрес.

– Он живет возле храма Астарты, в доме из серого камня с квадратной башней, такой дом один, его сразу увидите и не спутаете ни с каким другим.

– Каждое утро он отправляется во дворец к наместнику, но по дороге заезжает к писцам, чтобы узнать, какие подати собраны, сколько и когда предстоит собрать и кто не заплатил. Потом присутствует на трапезе и судилище. А после этого возвращается к себе и занимается со своими приказчиками, писцами и про нас не забывает.

– Его красильни стали приносить мало прибыли, он злится и свирепствует, – дополнил другой.

– Ясно, – сказал Андрес, – посидите денек здесь, а потом мы решим, что с вами делать.

– Да мы за день, так скрученные, сдохнем. Отпустите нас, – заныли верзилы.

– Сдохнете, закопаем, – Андрес был очень зол на этих проходимцев, избивавших и грабивших стариков и детей, чтобы уберечь свои шкуры. – Водой вас старик напоит, а распутать и выпустить не сумеет, даже если и захочет.

Нанизанные на палки, как бык на вертел, с ногами, задранными выше головы, и руками, торчащими, как огромные уши, они представляли жалкое зрелище.

– Не вздумайте их пожалеть, – сказал Никлитий старику. – К утру мы вернемся и тогда решим, что с этими делать. Ничего не бойтесь. Обещаю, что ваша жизнь с завтрашнего дня станет лучше.

Братья подняли с песка плащи, отряхнули от песка, набросили на плечи, чтобы спрятать под ними мечи и, оставив на попечение старика и мальчика коней, отправились в Сидон.

6

Старший чиновник проснулся от жесткого, сверлящего взгляда. Он, не открывая глаз, медленно и, как ему казалось незаметно, дотянулся до кинжала, спрятанного в складках тканей, покрывающих ложе, и только после этого слегка приоткрыл глаза. В просторной спальне было как обычно тихо. Лишь слегка потрескивал фитиль лампады, да из внутреннего двора доносился шелест листьев инжира. Однако чей-то тяжелый взгляд давил на чиновника, парализовал его тело страхом. Он хотел окрикнуть охранников, но не смог. Язык не повиновался. Еще раз начал обводить взглядом спальню и только теперь увидел. Увидел и оцепенел от ужаса. Из дальнего угла комнаты, подняв огромное тело на хвосте, распустив капюшон, не мигая на него смотрела гигантская кобра. Тело ее медленно и плавно колебалось то в одну сторону, то в другую, и в такт колебались огоньки светильников, ткани алькова, воздух и сам чиновник.

Ужас все сильнее охватывал, парализовал, и он уже не видел ничего, кроме глаз гигантской кобры, которые сливались с его глазами, проникали в мозг и выкачивали из него всю волю, мысли, память. А когда все это, как вода, было вытянуто до последней капли, в опустевшую оболочку влили страх. Страх перед всем.

Кобра исчезла. Старший чиновник очнулся от оцепенения, увидел в своей руке кинжал и закричал от страха. Потом его взгляд упал на лампаду с маленьким огоньком, и он от ужаса обжечься и сгореть в нем потерял сознание.

Страх – это все, что оставил ему до конца дней Андрес в наказание за злодейства.

Только на один час утром разум вернулся. Он созвал подвластных ему чиновников, приказал на папирусе написать о том, что все свои красильни и другие мастерские, связанные с ловлей багрянки и добыванием из нее краски, вместе с лодками, рабами и всем другим имуществом передает в дар сидонцу Харибу и его внуку. Прочитал записанное, приложил к еще мягкой и приятно пахнущей мастике свой перстень с печатью и взял клятву, что эта его воля будет исполнена немедленно.

7

Никлитий и Андрес направлялись в дом главного хранителя библиотеки финикийского царя.

Их уже не занимали проблемы пурпурниц, крашения тканей и развития связанных с этим новых путей торговли. Все это было уже запрограммировано. Внук старика, толковый мальчишка, не только разовьет и упрочит дело своего рода в Финикии, он построит торговый флот и организует красильные фабрики на Крите, в греческих колониях, в далеком Риме.

Другие, более важные дела предстояло решать. Однажды Верховный жрец уже пытался внедрить у египтян алфавит. Более того, у тех в их иероглифическом письме было несколько знаков, обозначавших звуки. Только так было возможно записывать имена жрецов, фараонов, да и самих писцов, но когда доходило до записи слов при помощи этих значков, то, как ни бился Верховный жрец, у египтян ничего не выходило. Даже если они писали слово буквами, то сразу за ним пририсовывали иероглиф, его обозначавший.

Обозлившись, жрец заставил подвластные ему племена гик-сов покорить Египет. И те за полторы сотни лет своего правления вдолбили в головы египетских жрецов, писцов и фараонов алфавит. А когда все укоренилось бесповоротно, Верховный жрец отпустил гиксов в их родную Аравию.

Алфавит же повелел египетским жрецам распространить по всем землям, для всех народов. Те поклялись выполнить его волю. Но тут появились длиннополые. Верховному жрецу пришлось оставить просветительские дела, а египтяне не спешили выполнять обещанное.

– Для всех этих людей самое главное, это дело предков – скотоводство, поэтому ты правильно решил, что первая буква в алфавите будет А – алеф, бык, они запомнят эту букву без проблем, – говорил Андрес, – а вот какую сделать второй? Чтобы она была не менее значима для любого человека и здесь, и по всему свету?

– Дом. Дом для любого человека так же важен и значим, как дело предков. Вторая буква должна быть от слова дом – бет, на семитском наречии. А начертать ее надо так, как они строят дома, прямоугольные, из двух половин, мужской и женской.

– А для точности женскую половину надо сделать немного большей, там, кроме женщин, живут еще и дети, о них тоже не надо забывать.

Братья снова развеселились. Пока они шли к зданию, в котором размещалась библиотека, был придуман весь алфавит. Почти весь он был похож на тот, что придумал для египтян Верховный жрец, но порядок расположения, отождествление значения букв со словами и написание самих букв было проще и доступнее для простых людей.

Буква О – была похожа на глаз, Р – на голову, сидящую на длинной шее, М – на волну, Г-на угол, N – на извивающуюся змею, а Т – на крест.

– Любой мальчишка легко запомнит эти буквы и напишет их, – говорил Андрес Никлитию.

– Кстати, о мальчишке, ты не забыл заложить в его сознание, что основной задачей жизни для него станет распространение вместе со своими тканями и красильнями алфавитного письма? – прервал его Никлитий.

– Брат, это самое первое, что я сделал, когда вчера стал с ним разговаривать.

Хранитель библиотеки оказался добродушным, разговорчивым. Казалось, что ему не шестьдесят восемь лет, а столько же, сколько и братьям, ну, может, на несколько лет больше. Он охотно с ними заговорил и не стал выяснять, кто они, зачем пришли и какое у них происхождение. Их обширные знания и манера говорить просто и доступно покорила его. Единственное, что он спросил у них – имена.

– О, мои ученые собратья, – говорил хранитель, – когда я был мальчишкой и только учился иероглифам в писчей мастерской самой низшей ступени в Ниневийской библиотеке, нас заставляли сначала раскатывать глину в плитки. Если писец делал ошибки, то старший приказывал мне эту плитку сминать руками в колобок, а затем перекатывать в новую пластину и отдавать писцам. Перед тем как смять ее, я запоминал иероглифы, написанные там. Так начиналось мое учение.

Только через два года мне стали доверять изготовление трехгранных палочек для письма.

Это только кажется, глядя на опытного писца, что писать, вдавливая палочку в глину, легко. Стоит на секунду замешкаться, и глина прилипнет к палочке или поползет вслед за ней, сдвигая и уродуя все рядом расположенные значки. Палочки для письма надо делать из очень твердого дерева, а грани должны быть под строго определенным углом, иначе ничего не получится.

– Любое, даже самое, казалось бы, простое дело требует умения, знаний, таланта, – согласился с ним Никлитий.

– Вы абсолютно правы, молодой человек, – продолжал главный библиотекарь, – а сколько сложностей потом, когда текст уже нанесен. Надо и правильно высушить плитку, и правильно обжечь, и хранить ее тоже надо правильно. Теперь молодые писцы не знают всех этих тонкостей. Одних учат писать, других обжигать, третьих раскатывать глину. Всего вместе уже не может почти никто.

– А что вы скажете о папирусе? – спросил его Андрес.

– Папирус?! – старик не то возмутился, не то переспросил. – Да разве это материал для вечности! На нем только торговые счета писать в лавках. А вы сами-то видели, как его делают из этих тростинок.

– Скажу честно, не видел, но слышал, – ответил Андрес.

– Ну-ка, ну-ка, расскажите, а я послушаю и потом скажу, обманывали вас или нет.

Андрес, незаметно подмигнув брату, как школьник перед учителем, начал рассказывать.

– Сначала стебель деревянной, а еще лучше костяной, очень узкой, острой палочкой разделяют на полоски. Чем тоньше полоска, тем лучше. Затем на столах эти полоски раскладывают и склеивают. Когда полоски склеят, а концы обрежут, сверху на этот слой наклеивают другой, в перпендикулярном первому направлении. Потом такой лист закладывают между двумя досками. На верхнюю доску кладут камень и выдерживают под прессом, пока лист не высохнет.

– Так, а чем склеивают? – спросил хранитель, почувствовав себя экзаменатором.

– Для склеивания на отмелях Нила берут со дна воду с тонким слоем ила. Им и склеивают.

– Замечательно, – старик радовался правильным и точным ответам Андреса, как своим личным успехам, – а какие столы применяют для склеивания?

– Столы специально наклоняют, чтобы избыток воды после приклеивания полосок стекал и не мешал листу склеиваться.

– Великолепно, и последнее, что хочу спросить, прессуют по одному листу?

– Нет, прессуют сразу по многу листов, по целой пачке, примерно по такой, – Андрес показал толщину, равную трем-четырем пальцам. – Потом листы высушивают и разглаживают обычно ракушками или костяными закругленными лопатками.

– Не буду спрашивать вас о сортах папируса, знаю, что вы правильно ответите. Знаю, скажете, что самый белый и качественный папирус получается из сердцевины папируса, что он самый широкий.

– А самый низкий сорт раза в два уже его и шириной примерно с ладонь, – закончил Андрес.

– Конечно, папирус проще получать, чем глиняные пластины. Легче и доступнее на нем и писать, но я его недолюбливаю. Не люблю я эти скрученные на палочках трубочки с лентами длиной во много метров, – продолжал хранитель. – Ни прочитать толком, ни переписать в одиночку невозможно. Один держать должен и читать, а другой писать. Чепуха какая-то.

– Зато писать можно проще и не только иероглифами, – сказал Андрес.

Хранитель на несколько минут задумался, потом заторопился, сослался на неотложные дела и покинул братьев, предложив им посетить его завтра.

На следующий день он восторженно рассказывал, как его после их вчерашней беседы осенило, и он за ночь придумал простой алфавит для письма. Вместо мудреных иероглифов.

– Любой мальчишка запомнит эти буквы и сможет через год учебы читать и писать ими и передавать все известные финикиянам слова, – восторженно рассказывал он Никлитию и Андресу.

Братья улыбались и радостно кивали.

– Вы абсолютно правы, надо этой азбуке учить именно детей. Когда они вырастут, то научат других и вскоре не только ученые, но и обычные смертные смогут и писать, и читать. Просто и доступно, – поддержал старика Андрес.

На следующий день на базарной площади глашатай уже объявлял приказ финикийского царя, что в обязанности главного хранителя библиотеки отныне входит обучение мальчиков, свободных граждан Финикии семи лет от роду, грамоте. А кто будет замечен в укрывательстве своих детей от обучения, того бить плетьми.

Так начиналось великое освоение алфавита.

У народов кочевых и скотоводов начинался он с буквы А – алев (бык), у земледельцев с а – алфи (ячменная мука).

Все было продумано для простого и легкого восприятия и запоминания.

И через пятьсот лет все Средиземноморье освоило эту великую премудрость. С ее помощью излагали свои мысли философы и записывали приходы и расходы торговцы. Она вошла в жизнь и стала ее неотъемлемой частью.

8

Светло-голубое утреннее небо с высокими, редкими облаками подчеркивало синеву моря. В Сидонском порту была обычная утренняя неразбериха. Хотя загружались и готовились к отплытию всего два сорокавесельных, округлых, как половинка скорлупы грецкого ореха, торговых судна, гул стоял невообразимый. В порт входил боевой корабль. Его узкий, вытянутый хищный корпус прошел стену, отделявшую гавань от моря и, разрезая волны, стремительно приближался к лучшему, специально для него приготовленному месту причала. Уже доносился равномерный, глухой ритм барабана, по которому сорок весел одновременно поднимались над водой и, описав в воздухе дугу, так же стремительно погружались в волны.

Корабль ожидали еще вчера вечером, но он не пришел. Военные еще до рассвета прибыли в порт. Было заметно, как они нервничали, но старались выглядеть уверенно. Уже вечером поползли слухи, будто корабль потопили пираты, обнаглевшие в последнее время настолько, что стали нападать даже на военные суда, специально направляемые для их уничтожения. И вот, слава богам, корабль входил в порт.

Никлитий и Андрес наблюдали за погрузкой торгового судна. Они все же решили добираться в Грецию морем. Старый капитан, который был одновременно и его владельцем, обещал быстрое и неутомительное путешествие.

– Не сомневайтесь, молодые люди, – говорил он, – я плавал еще с Ганноном. Знаю все бухты и заливы на побережье. Корабль мой тоже не подведет. Вот какой красавец. От любых пиратов уйдем.

По поводу Ганнона братья улыбнулись, но в общем-то проплыть по морю им хотелось больше, чем добираться через прожаренную летним солнцем пыльную Киликию, кишащую разбойниками, персидскими головорезами и еще бог знает кем. Поэтому и выбрали корабль.

Словоохотливый капитан не вмешивался в процесс погрузки судна, предоставив это суетливое дело помощнику, и продолжал болтать про подвиги своей юности.

– Помню, я был еще совсем мальчишкой, – говорил он, – когда на девяти кораблях отправились мы в Египет. Ну, предварительно пировали неделю. Целое стадо быков и баранов зарезали. Одних в жертву богам принесли, других сами съели. Под хорошее вино лучше мяса закуски не бывает, вы это и сами знаете, друзья мои.

Короче, на седьмой день беспробудного пьянства и обжорства покинули мы Крит и на парусах, подгоняемые Бореем, помчались к устью Нила, которого и достигли через пять дней плаванья.

Самых крепких и опытных воинов оставил я стеречь корабли, а с остальными отправился на ближайшие холмы оглядеть окрестности. Деревня вблизи оказалась. Рядом сады, поля. Видно было с первого взгляда – богатая деревня. Кровь прихлынула в головы моих молодых воинов, и с воплями ринулись они с холма на деревню. Перебили мгновенно всех мужчин, которые сопротивление им оказали. Как будто обезумели. Потом грабить дома египетских мирных селян начали. Жен изнасиловали и вместе с детьми повели к морю, где было место нашей стоянки.

К этому времени в ближайшем городе стало известно о нападении нашем. Оттуда прискакал отряд с настоящими воинами верхом и на боевых колесницах с оружием, в латах из меди. Тут уж нашим героям досталось. Много их полегло, и многие в рабство попали. Мне ж повезло. На быстроходном корабле успел я покинуть то печальное место.

Братья с интересом выслушали рассказ, и только Андрес, верный своей еще юношеской привычке подтрунивать над всеми, не удержался и спросил:

– А вас, уважаемый капитан, случайно не Улисом зовут?

– Имя мое известно на всех морях. Даже сам Поликрат меня знает и звал на службу к себе, – с обидой ответил капитан, – только не по мне разбойничать на море или подкарауливать в бухтах по ночам торговые суда.

– Я слышал, что у него в Самосе процветают искусства, – заинтересовался Никлитий.

– В искусствах я не знаток, хотя город действительно очень красив. Много дворцов прекрасных он построил. Слышал я также, что много поэтов во дворце его живет и врачей. Ну, этих он держит и завлекает к себе из боязни смерти.

Однако, скажу я вам, зверь он страшный, а не человек. Власть и жадность его довели до безумства. Даже братьев своих не пощадил.

– С таким лучше не встречаться, – вступил в разговор Андрес.

– Не опасайтесь, – ответил капитан, – во-первых, у меня с ним договор и нас он не тронет. А во-вторых, чтобы и других пиратов не соблазнять, я не захожу на ночлег в бухты, а иду по звездам. Так вести суда мохут только четыре капитана во всей Финикии. А в-третьих, – тут капитан рассмеялся, – прошло уже лет двадцать, как Поликрата распяли персы. Хитрейший сатрап Оройтес, после того как Поликрат напал на его корабль и похитил любимую наложницу, заманил его в Магнесию, там схватил, долго пытал, а после распял. Сейчас на море потише стало. Пиратов совсем мало. Боятся. Слишком опасен стал их промысел.

– Да, а кого же тогда ловят эти вояки? – с удивлением спросили в один голос братья и указали на подошедший к причалу военный корабль

– Только эти проходимцы до сих пор делают вид, что ловят Поликрата, – ответил капитан, – а сами потихонечку пиратствуют и сваливают на покойника свои грабежи.

– Ловко придумали.

В это время погрузка завершилась. Капитан, пропустив перед собой братьев, подошел к трапу, взошел на корабль и приказал отплывать.

Стукнул барабан, взмахнули весла, и сначала медленно, а потом, ускоряясь, все быстрее и быстрее корабль набирал скорость, покинул порт и вышел в море. Берег постепенно скрылся из вида, и смотреть в ту сторону потеряло интерес. Капитан приказал ставить паруса, и вскоре подгоняемый, к радости гребцов, попутным ветром корабль помчался в сторону Алашии, а капитан продолжил рассказывать братьям пиратские истории.

– Однажды из Трои отправились мы в столицу фракийских киконов Исмару. Город разграбили мгновенно, разрушили, жителей перебили. Жен и сокровищ награбили множество. Стали добычу делить.

Я сразу сказал, что надо, пока не поздно, убираться отсюда с добычей. Но глупые молодые пираты разве послушают? Сели вино пить. А вино в Исмаре лучшее на побережье. Перепились оболтусы, овец режут, мясо жарят, пируют. А тем временем ки-коны, бежавшие из города, силы собрали и во множестве напали на нас. День мы отбивались от них, а к вечеру бросились в бегство к своим кораблям. Многих тогда потеряли. По шесть, а то и по восемь лучших воинов-броненосцев с каждого корабля было убито, а сколько простых и не счесть. Далее поплыли мы в великой печали. Я же повелел всем оставшимся трижды по имени помянуть каждого из погибших, и только тогда покинули мы Фракию.

Капитан, наверное, мог рассказывать бесконечно, но дела корабельные потребовали его ухода.

Смотреть на море постепенно надоело, и, найдя укромное место среди различных грузов, братья заснули.

9

Проснулись братья от грохота грома и блеска молний. Капитан орал на матросов. Те старались свернуть паруса и связать их, но сильнейшие порывы ветра не давали этого сделать. Капитан ругался, растолковывал, как и что надо делать, но крики его, увы, не помогали.

Корабль швыряло на огромных волнах, заливало дождем, брызгами, накрывало волнами.

После очередной попытки один парус матросам удалось скрутить и связать, но в это время новый порыв ветра сорвал другой парус и сбросил его за борт. Корабль накренился, увлекаемый набухшим в мгновение парусом, мачта, к которой парус был накрепко прикручен канатами, затрещала, и показалось, что через мгновение все судно перевернется. Капитан, как кошка, подскочил к борту, рубанул неизвестно откуда взявшимся топором по канату, потом по другому, они загудели и оборвались. Парус исчез под водой, а корабль выпрямился. Но через секунду его снова накрыло волной. Вокруг все скрипело, выло, скрежетало и грохотало. Нескольких матросов смыло за борт. Капитан сбросил им канаты, но забраться назад на корабль сумел только один. Остальные исчезли и оставалось только надеяться, что им каким-нибудь чудом удастся спастись.

Никлитий и Андрес как могли помогали капитану. Однако человеческие силы слишком малы против мощи стихии. Корабль наполнялся водой и погружался все ниже и ниже.

Когда стало ясно, что спасти его не удастся, капитан приказал сбросить с палубы в воду весь груз. Корабль несколько приподнялся над водой, но это помогло ненадолго. Однако когда палуба очистилась от груза, оказалось, что на ней лежат три крепко сколоченных плота.

«Капитан у нас действительно бывалый», – подумал Андрес.

По приказу капитана оставшиеся на корабле люди выбросили плоты за борт и тут же бросились вслед за ними в волны. Когда Андрес вынырнул и огляделся, то увидел перед собой один из плотов. С него вглядывался в море Никлитий. Андрес закричал и попытался приблизиться к нему. Капитан, оказавшийся на этом же плоту, швырнул ему веревку, Андрес ухватился и выбрался из водоворота. Корабль уже был под водой. Остальные плоты буря разметала, и через несколько минут они потерялись из вида.

К утру море утихло, и когда рассвело вокруг, до горизонта блестела и искрилась на солнце тихая спокойная вода. Кроме их плота ничего на ее поверхности не было.

Капитан поднял кусок брезента, который покрывал плот, и под ним оказался здоровенный кожаный мешок с водой, мешок поменьше с сухарями и жерди.

Когда жерди были воткнуты по краям плота, а брезент накрепко к ним привязан, получился вполне приличный шатер, который великолепно защищал их от солнечного зноя.

Плот был рассчитан на десятерых, поэтому уцелевшим братьям и капитану было на нем более чем просторно. Братья еще раз подумали, что капитан им достался действительно толковый и что с ним можно выбраться, наверное, из любой ситуации.

Когда натянули шатер, капитан предложил перекусить. Каждому он выдал по сухарю и разрешил выпить только по два глотка воды.

– Сколько нам предстоит проболтаться в море, неизвестно, поэтому надо экономить именно воду. Без еды мы выдержим с месяц, а вот без воды не продержаться и недели. Поэтому драгоценна каждая капля. Она здесь дороже алмазов. Все относительно, или как говорит мой приятель Гераклит из Эфеса: «Ослы солому предпочли бы золоту». Да оно и верно. К чему им золото. Так же и нам сейчас. Алмазами и золотом не утолишь жажду.

– Вы знакомы с Гераклитом Эфесским? – У братьев перехватило дыхание. – Это же один из мудрейших на свете людей. Как это случилось? Расскажите. Мы будем вам весьма признательны.

– Как познакомился? Да очень просто. Он был соседом моей жены. Кстати, такие плоты с водой и пищей посоветовал мне построить и всегда держать на корабле именно он. После одного из крушений я, нищий и оборванный, приехал в Эфес и при встрече рассказал ему про то, как случайно уцелел, ухватившись за обломок мачты, а потом неделю болтался на ней в море, пока случайно меня, обезумевшего от жажды, не подобрал торговый корабль. Конструкцию, конечно, придумал я сам, сообразуясь своими практическими знаниями и опытом.

– А вы не могли бы нас с ним познакомить? – попросил Андрес.

– Если останемся живыми, не попадем в рабство к пиратам или в брюхо акулам, обязательно познакомлю, – ответил капитан. – А пока советую всем заснуть и набраться сил. А то, не дай бог, опять начнется буря, и тогда силы понадобятся и уж точно будет не до сна.

Когда все улеглись, капитан вслух начал размышлять:

– На Кипр, или, как вы ее называете, на Алашию, мы уже точно не попадем. Буря нас отнесла далеко от этого острова. Попутный ветер и течение уносит или к Криту или к берегу Киликии.

– А что если из брезента нам сделать парус? – предложил Андрес.

– Сделаем, – ответил капитан, – только не сейчас, а ночью, когда я смогу точно определить наше место расположения. Тогда и поставим парус и пойдем на Крит. Если повезет, за неделю дойдем.

Ночь выдалась на редкость звездной, и капитан, которого звали Зенон, по известным ему признакам определился в их месте нахождения.

Никлитий и Андрес тоже рассчитали это место. Когда они сверились, то ошибка Зенона составляла не более ста километров к западу. Братья объяснили ему свои расчеты, и капитан, с огромным уважением выслушав, согласился.

– Впервые сухопутные люди, да к тому же такие молодые, проявляют столь великую мудрость, – ответил он. – Никто на целом свете не смог бы так просто и толково определить свое местонахождение.

Капитан приказал ставить брезент вместо паруса, и вскоре плот, подгоняемый ветром, пошел к Криту.

Через семь дней без особых приключений, доев последние сухари и выпив почти всю воду, добрались до острова.

Там Зенон повстречал знакомого капитана, и на его корабле они приплыли сначала в Милет, а затем и в Эфес.

Все это время братья расспрашивали капитана о Гераклите. Тот рассказал, что Гераклит человек добрый, но странноватый. Он недолюбливает горожан, открыто насмехается над ними. Лет ему около сорока. Живет замкнуто. Все свое время либо читает, либо размышляет.

Капитан время от времени сетовал на свою судьбу, на то, что потерял корабль.

– Но кто сейчас в Эфесе из аристократов живет богато? – вопрошал Зенон и сам отвечал: – Богато здесь живут только персы.

Посетив бани, отдохнув и одевшись в чистые одежды, уже к вечеру, когда зной сменила вечерняя прохлада, они постучались в дом Гераклита.

10

И Андрес, и Никлитий уже знали, что Гераклит происходит от царского рода, но после смерти отца отказался стать царем и передал царство брату.

Знали, что он с огромным пренебрежением относился к своим горожанам, поэтому и не захотел управлять ими.

Стоя в пропилоне с двумя колоннами, братья размышляли о том, как поведет себя этот отшельник. Захочет ли беседовать?

Им приходилось на многое наталкивать неумелый разум других людей, но всегда они должны были держаться в тени. Как о самых лучших временах вспоминали о беседах с Верховным жрецом. И оттого так хотелось поговорить с мудрым человеком, поспорить, услышать интересную мысль.

Лязгнул засов, ворота в высокой каменной стене отворил привратник, и сразу за ним чуть в глубине диатира появился сам хозяин дома, смуглый и крепкий, с небольшой волнистой бородой и такими же волосами.

– Зенон! Давно я тебя не видел! Рад был днем получить записку. Должен сказать, что ждал тебя с нетерпением. Проходи. Рассказывай, что нового в море и за ним? Хотя что может быть нового в мире людей. Это природа каждое мгновение другая, а люди, они подобны ослам, которые своей жизнью противоречат законам природы и не стоят того, чтобы о них говорить.

– Я приветствую тебя, царь философов, – чинно и торжественно ответил Зенон. – Зная твое доброе отношение ко мне, я пришел не один. Эти юноши чудеснейшим образом спаслись вместе со мной во время страшной бури, в которой погиб мой корабль. Мудрее их я не встречал ни по ту сторону моря, ни по эту. Ты – единственное исключение. Когда они узнали, что мы знакомы, то так страстно просили познакомить их с тобой, что я не сумел устоять, и вот мы здесь.

– Проходите, – ответил Гераклит, – мой дом открыт для друзей Зенона. Зенон единственный из эфесян, кто имеет в голове мозги, кто верит практике и своему опыту, а не бредням народных певцов и толпе.

Они проследовали через портик и широкий коридор в глубь двора, мимо алтаря Зевса.

Слуга снял с них обувь, омыл ноги, и вслед за хозяином гости вошли в мужской зал.

Здесь в центре уже стоял великолепный тетрапекс – четырехугольный стол из палисандрового дерева с фигурными бронзовыми ножками. С трех сторон стола располагались удобные, покрытые коврами кушетки с подушками.

С четвертой стороны стоял тронос – кресло дивной работы с высокой резной спинкой из туи, инкрустированной слоновой костью и серебром. Ножки троноса были из бронзы и украшены фигурами сирен, крылья которых выполнены талантливым мастером так умело, что служили удобными подлокотниками.

Когда гости налюбовались изысканностью отделки, слуги покрыли стол скатертью, а тронос – ковром.

Гераклит указал, где гостям расположиться, и сам уселся на троносе.

Слуги подали воду для мытья рук и полотенца. После этого специальный слуга – трапезонатос приступил к накрыванию стола.

На только входивших в моду, покрытых черной глазурью глиняных блюдах, с коричневыми изящными изображениями сцен охоты, он поставил капусту, салат, соленые маслины. На бронзовых блюдах принес зайчатину, колбасы и жареную на оливковом масле морскую рыбу.

Хозяин предложил гостям приступить к еде и первым отведал салат и маслины. Зенон руками отломил кусок зайчатины и предложил братьям последовать его примеру.

– На меня не смотрите. Не смущайтесь, – сказал Гераклит, – я с некоторых пор предпочитаю растительную пищу, хотя с удовольствием употребляю и морскую рыбу.

– Это верно, – подтвердил Зенон, – Гераклит утверждает, что именно такое питание наиболее правильно в нашем возрасте. Хотя я как моряк с потонувшего корабля после голодного плаванья на плоту все же предпочту мясо овощам.