Читать книгу Феодал - Александр Громов - Страница 3

– И это – коттедж?!

Кривобокая хибара невеликих размеров выглядела как нарочитый шедевр зодческого безобразия. Неизвестно, какие инструменты использовал ее строитель, но отвеса он не знал в принципе. Стены, сложенные из дикого камня на сомнительной связке из рыхлой глины, шли волнами. Одну из трех стен рассекала трещина, в которую без труда пролезал кулак, а четвертой стены не было вообще – не считать же стеной прободенный дверным отверстием корявый плетень, не достигающий ростом потолка! Да и щелистый потолок, сработанный из такого же плетня, вынуждал пригибаться – не столько для того, чтобы не набить шишку, сколько для того, чтобы уберечь конструкцию от повреждений. Окон в строении не было.

– Это коттедж, – объяснил проводник.

– Ха! – Мальчишка жизнерадостно заржал. – Во прикол!

Его родители были настроены не столь юмористически.

– Не в этой же лачуге… – начала женщина, выискивая взглядом более достойное строение. Напрасно: насколько хватал глаз, в широкой котловине не наблюдалось никаких иных сооружений, если не считать обложенного камнями колодца с грубо сработанным воротом. Плоское дно котловины буйно зеленело, там вовсю росла молодая трава, и ветерок доносил запах воды. Пологие склоны тоже поросли сплошным соломенно-желтым ковром, очень приятным на вид после надоевших пустынных ландшафтов. Вот только больше ничего в котловине не было.

Взгляд проводника ясно давал понять: «В этой лачуге, в этой…» – но вслух было сказано совсем иное:

– Вода в колодце, можно пить.

Они устроили бег наперегонки и для начала едва не сломали ворот. Потом нетерпеливо и склочно утоляли жажду, вырывая друг у друга из рук сплетенное из лыка ведерко. Проводник подождал, пока они напьются и наругаются вволю, потом достал из колодца воду для себя. Она ничем особенным не пахла, вода как вода, но сейчас ему чудился тухлый привкус. Он знал, что это лишь игра воображения.

– А кто тут раньше жил? – спросил мальчик.

– Один человек.

– Он ушел отсюда?

– Куда? Он устал жить и не придумал ничего лучше, как утопиться в колодце. Мне потом пришлось вытаскивать тело.

Сказано было буднично, проводник просто сообщал сведения, но женщина с криком зажала обеими ладонями рот. Мужчина сделал кадыком судорожное движение.

– Ы-ы… – только и выдавил он.

– Не беспокойтесь, ту воду я давно вычерпал, – пояснил проводник. – Я же сказал: можно пить.

– Слушай, как тебя… – угрюмо обратился к нему мужчина. – Ты куда нас привел?

Прежде чем ответить, проводник неторопливо снял с себя обтерханный рюкзачок, выудил из его недр пустую фляжку, наполнил ее доверху, тщательно закрутил колпачок, вернул фляжку на место и снова продел плечи в лямки.

– Туда, где вы будете жить, – снизошел он наконец до ответа.

– Чего-о?! Ты, козел, кого кинуть хочешь? Я сказал – веди в нормальное место!

Проводник не реагировал. Лишь скука отражалась на его лице.

Сколько раз он слышал такое! Упреки, слезливые жалобы, ярость вновь прибывших, попытки избить негодяя, затащившего доверчивых клиентов неведомо куда, – все это уже было. И всегда кончалось покорностью… у тех, кто нашел в себе силы жить.

Можно сказать и иначе: у тех, кто не нашел в себе сил умереть, отринув раз и навсегда такую жизнь.

– Хочешь снова ударить? – холодно осведомился проводник. – Ты ведь уже пробовал. Надо ли повторять ошибки?

– Витя, дай ему денег, пусть подавится! – сквозь слезы выкрикнула женщина.

– Заткнись! – рявкнул на нее муж и, поколебавшись, снова обратился к проводнику. Теперь его тон был совсем другим. – Слышь, мужик, тут такое дело… Ты не бери в голову. Я погорячился, ты погорячился, что было, то прошло. Забыли, а? Я ведь хочу, чтобы все по уму было. Ты ведешь, мы платим. Денег у нас, правда, не вагон, но неужели два нормальных мужика между собой не договорятся? Так что скажешь, а? Отведешь?..

– У вас много денег, и это хорошо, – сообщил проводник. – Будет чем подтираться на первых порах. Потом научитесь подмываться, вода рядом.

– Слышь, мужик, ты это… не борзей.

– Вы что, еще не поняли? – Проводник слегка повысил голос, впервые показав, что и его терпение имеет границы. – Этот оазис – одно из лучших мест во всей округе. Не желаете в нем жить – уходите. Это моя земля. Хотите остаться – оставайтесь, но за это вам придется платить. Деньги на Плоскости не в ходу, поэтому вам придется работать на плантации и отдавать мне десятую часть урожая. Правда, иногда вы будете получать от меня кое-какие полезные мелочи…

Мужчина медленно наливался свекольным цветом. Мальчишка разинул рот. Женщина истерически захохотала.

– Да он издевается над нами!..

Подняв глаза к бесцветному небу, проводник сделал глубокий вдох.

– Запоминайте с одного раза, повторять мне некогда. В коттедже в мешках зерно – это еда. Три мешка стоят отдельно, это посевной материал. Посуда в коттедже. Вот вам коробок спичек, их надо экономить. Дрова – вон те кусты наверху, их тоже надо экономить. Зарубите на носу: удаляться от котловины дальше ста шагов смертельно опасно. Вот те зеленые посевы – рис. Он должен расти в воде. Со дна котловины бьют ключи, но их не хватает. Тогда надо черпать воду из колодца и спускать ее вон в тот желоб. Чем скорее начнете, тем лучше. Видите, палка воткнута? Она должна стоять в воде, тогда рису будет хорошо. Вон там – участок для рассады, он сейчас пуст. Желтые поля по склонам – овес и пшеница. Когда наступит время жатвы, я вернусь и подскажу, что делать. В коттедже на стене висит серп, самодельный, зато настоящий, его берегите особо. Вон там огород, сами разберетесь, но на первых порах очень-то на него не рассчитывайте, он запущенный. Рис и овес – ваша главная еда, запомните это накрепко. Придется трудиться, лентяи на Плоскости мрут от голода.

– Ну ни хрена себе, – только и вымолвил глава семейства, продолжая багроветь и по-рачьи пуча глаза.

– В общем, устраивайтесь, привыкайте. Скоро я вас навещу. А сейчас мне пора, меня ждут другие…

– Э, ты погоди… – Казалось, мужчину вот-вот хватит удар. – Стой, говорю! Мужик, ты чего ваньку валяешь? Мы тебе что тут – рабы крепостные?

– Я не мужик, – флегматично возразил проводник.

– Ха, значит, баба?

– Феодал. Мужики работают на земле, феодал этой землей владеет. Доступно?

– Ты чё, перегрелся? Стану я тебе работать в поле! Маш, ты слыхала – я в поле!

– Все трое, – сказал проводник. – Плантация большая, одному тебе не управиться. Твой предшественник едва успевал поворачиваться, а ведь от сохи был, крестьянская косточка. Коттедж сам починил. Он большой, на троих места хватит.

– Блин! Коттедж!

– Конечно, коттедж. Английские коттеры в таких и жили.

– Сам ты коттер-поттер! Маш, ты гля! Это чмо думает, мы тут останемся! Да еще будем ему десятину платить!

– Конечно, будете.

– Давай веди нас отсюда в нормальное место!

Проводник смерил кряжистого долгим-долгим взглядом. Да, тяжелый случай…

Надо было сразу встречать их по модели «хозяин» и жестко диктовать условия. Вот так и расслабляешься, если несколько клиентов подряд в этом не нуждаются. Сперва решил, что и эти сами допрут, что к чему. Обрадовался – в кои-то веки встретил соотечественников! Надо было насторожиться. Эх, Россия… Неужто главная твоя беда – россияне?

– Не советую идти за мной в хвост, – сказал он. – Где пройду я, там пройдет не всякий. Я ведь вас теперь беречь не стану – чего ради? Ну, идешь? Иди. Через час будешь мертвый, это я тебе обещаю…

Уходя, он слышал, как жена пилит мужа, называя его кретином и тряпкой, и как муж угрюмо отругивается. А десятилетний Борька в диспуте не участвовал – он был занят исследованием нового места жительства. Кажется, оно ему даже нравилось.

Давно пропал в дымке за спиной оазис с оставленной в нем на жительство непростой семейкой, а душевное спокойствие так и не вернулось. Фома был очень недоволен собой. Потерял уйму времени. Отдал скверным людям хороший оазис. Не самый лучший, тут он немного приврал, но все же вполне приличный, многие были бы ему рады. Надо было сразу плюнуть на таких клиентов и бросить их подыхать, а нет – отвести к Трем Дюнам. Так было бы лучше – уж во всяком случае для плантации. Можно себе представить, как они там нахозяйствуют…

Помешал мальчишка, мелкий шкет, из которого родители еще не успели вылепить свое ухудшенное подобие. Пусть, по восточной поговорке, сын – это полтора отца, но он-то пока в чем виноват? Родителей не выбирают. Станет повзрослее – тогда ему можно будет предъявить счетец. Начиная с некоторого возраста каждый обязан воспитывать себя сам. А молодец пацан, фу-ты ну-ты, боевым петушком налетел, защищая папашу…

Тот ему этого долго не простит.

Обремененный ненужными мыслями, Фома едва не влетел во внезапно открывшийся черный провал – круглый колодец никем еще не измеренной глубины. Провал был средних габаритов, метра два в диаметре. Обругав себя за лопоухость, Фома сделал шаг назад. Провал остался на месте, но как будто уменьшился вдвое. Еще шаг назад – и дыра в твердой, как песчаник, земле исчезла. Полшага вперед – вот она, совсем маленькая, сильно искаженная, рождающаяся как бы из ничего. Одна из подлых ловушек Плоскости и, кстати, одна из наименее гибельных. Конечно, кто упал в дыру, тот пропал, тут и говорить нечего, но черные провалы страшны лишь раззявам. Не беги и все время гляди под ноги – вот и вся профилактика. Тривиально.

Может, и хорошо, что в мутном небе Плоскости не бывает ни светил, ни облаков. Астрономы, метеорологи и эстеты гибли бы пачками. Этот мир с трудом терпит земледельцев и совершенно не выносит мечтателей. Раззявил варежку, загляделся, отвлекся на постороннее – сам виноват.

Километр за километром оставался позади. Как всегда, налетали шквалики, то обжигающе-жаркие, то ледяные. Твердая почва перемежалась с песками, и тут приходилось удваивать осторожность: среди местных песков попадались и зыбучие. Вдали в полном безветрии с далеко слышным шелестом ползли навстречу друг другу две дюны – столкнувшись, замерли. Противно извиваясь, пролетел без дела колючий проволочник – шипастая несъедобная тварь, умеющая подниматься в воздух без всяких видимых приспособлений. Перебежала дорогу гигантская, в полметра, многоножка и внезапно пропала из виду – надо думать, в том месте прятался еще один черный провал. Все было как обычно.

А дел оставалось выше крыши. Внушить тупому канадцу, полгода назад поселенному в маленьком – на одного – оазисе, что он зря пытается держаться за статус свободного фермера: ни у кого это не получалось, и у него не получится. Затем проверить, как живут Автандил, Юсуф и чета Пурволайненов. Раздать заказанное ими барахлишко. Отдохнуть. Поесть, попить и поболтать. Почувствовать, что нужен людям, привязанным к крохотным оазисам, как глоток свежего воздуха.

Слишком тяжело жить на каком бы то ни было свете, если никому не нужен.

С Юсуфом было легче всего. Он с самого начала необычайно покладисто воспринял весть о том, что земля, на которой ему и двум его женам – Фатиме и Сеиде – предстоит жить, уже принадлежит кому-то, и был приятно удивлен малым размером оброка. Назад в Йемен он не рвался и сильно окреп на полевых работах в своем оазисе, мирно выращивая ячмень, ухаживая за десятком чайных кустов и мечтая о хлопчатнике. Кажется, его удручало лишь отсутствие малейших намеков на мак и коноплю среди местной растительности. Поначалу он, правда, чуть не сошел с ума, пытаясь постичь, куда его с женами занесло по прихоти Аллаха, но потом успокоился, решив, что иншалла.

А с канадцем по имени Джордж Приветт было тяжелее всего.

– Привет, Приветт! – как всегда, по-русски обратился Фома к канадцу, ковыряющемуся на маленькой плантации, и, как всегда, сейчас же перешел на английский: – Как поживаешь? Не надоело еще сидеть на моей земле?

Маленький чернявый канадец с толстыми очками на облупленном носу, похожий на кого угодно, только не на фермера, хотя у себя в Канаде он был именно фермером, отбросил тяпку и без большого воодушевления приветствовал визитера:

– Хэлло, Том. Мне жаль, но ты ошибаешься, это моя земля.

– Вот как?

– Покажи документы на право владения, тогда поговорим.

Фома фыркнул.

– Ты опять? Какие здесь могут быть документы, ну скажи: какие? Кто их выдаст? Я сам себе их выдам?

– Тогда разговора не будет.

– Слышь, Джордж, а у тебя документы на право владения этой землей имеются? Раз уж ты такой законопослушный – будь добр, предъяви.

– У меня нет документов, – с готовностью признал канадец. – Я занял пустующую землю, на которую никто не претендовал. Я нигде не видел ни оград, ни заявочных столбов. Я не видел документов. Прежний хозяин не приходил ко мне с претензиями. Я работаю на этой земле. Она моя.

– Да ты, парень, прямо социалист! – Фома не выдержал – прыснул. – Вот уж не ожидал. Кстати, никакого прежнего хозяина не было. Был прежний арендатор и платил мне десятину…

– Если хозяина не было, тогда и говорить не о чем.

– Есть о чем, поверь. Скажи, где бы ты был сейчас, если бы я не привел тебя сюда? Нет, я лучше спрошу, кем бы ты был, потому что где – никому не интересно. Не знаешь? Я отвечу: то ли сухой мумией, то ли вообще никем, пропал бы без следа. Тут это запросто. Ты жив, парень! Плохая ли, хорошая ли, но это жизнь! Ходить по Плоскости ты не умеешь, я видел, так что в ученики ко мне не просись. Кем тебе еще быть, кроме как крестьянином на моей земле?

– Свободным фермером. – Канадец упрямо гнул свое. – Я благодарен тебе, Том. Но я сам себе хозяин.

– А сумеешь?

– Почему бы и нет? Соберу урожай, продам излишки, куплю технику…

Фома только пожал плечами, изобразив мимикой иронию. Было в этом сморчке что-то трогательное. Пришибить шибздика – и не пикнет, а поди ж ты – стоит на своем, как утес, что мохом порос. Мозги у него мохом поросли, а вернее, их никогда и не было. Слушаешь и не знаешь: то ли побить дурачка, то ли и дальше умиляться.

– Очнись, Джордж! – вымолвил он наконец. – Не я же выдумал такой порядок. И никто не виноват, что ты здесь очутился. Так получилось. Плоскость не такова, какой тебе хочется ее видеть. У нее свои законы. Они диктуют, кем тебе быть: или зависимым крестьянином, что скорее всего, или феодалом. Третьего не дано. Пойми, феодал служит связующим звеном между обитателями оазисов. Феодал ходит по Плоскости и остается цел-невредим. Тут нет ничего сверхъестественного, это просто талант. И я знаю талантливых людей, избравших сидячую жизнь взамен опасной. Крестьянам от феодала прямая выгода: он и нужную вещь принесет, и сообщение передаст, с ним, наконец, можно просто поболтать, отвести душу. Не бесплатно, конечно. Взамен он получает натуральный оброк, не очень, кстати, обременительный, и гостеприимство. Ну еще, если война с соседями, феодал созывает ополчение, только войн при мне не было, мир везде…

– Хорошенькое дело! Еще и воевать за кого-то!..

– Припрет – придется. Ты вот что усвой хорошенько, Джордж: феодализм на Плоскости своеобразный. Это по сути выгодный всем симбиоз. Только так тут и можно выжить, а иначе сгинешь. Свободного рынка здесь нет и техники тоже. Не хочешь платить оброк лично мне – ладно, я не гордый, отведу тебя к соседям. Только у них будет то же самое, если не хуже. Это я тебя пока что уговариваю, а другой возьмет да и сгонит с земли – иди подыхай, раз такой непонятливый…

Против воли в его голосе прозвучала угроза – упрямец действовал-таки на нервы. Уловив чутким ухом изменение тона, канадец проворно схватился за тяпку – давай, мол, подходи, кровосос.

– Не беспокойся. – Фома подавил усмешку. – Я не собираюсь ни бить тебя, ни убивать, ни сгонять со своей земли силой. Сам уйдешь. Ты на тяпку-то свою посмотри внимательно. Ничего не замечаешь?

Опасаясь подвоха, канадец мельком обозрел свое орудие труда и отрицательно помотал головой.

– Смотри внимательнее и не бойся, я на тебя не прыгну. Ну? Ничего не замечаешь? Ты не на дерево, ты на железо смотри. Похоже на настоящее, верно? А только оно эфемерное, и весь твой инструмент эфемерный. Я сам его выспал. Скоро он распадется в пыль, и что ты тогда делать будешь? Обходиться деревяшками или пяткой землю ковырять? Посуду из глины лепить начнешь? Иди, поищи хорошую глину. Огонь уже сейчас трением добываешь?

– Пока нет…

– Тогда начинай тренироваться, скоро пригодится. Вот что, Джордж… я к тебе теперь долго не приду. Живи как знаешь, авось не помрешь. И если в мой следующий визит ты не поумнеешь, я к тебе перестану заходить вообще. Ничего, не обеднею. А вот ты через год-другой одичаешь и начнешь сходить с ума. Десять против одного: сам пойдешь искать людей. Сто против одного: сгинешь. Поверь, я знаю, что говорю, ты ведь здесь не первый гордец…

Ни тени сомнения не прочитал Фома на лице Джорджа и, уходя, бросил через плечо:

– И болван тоже не первый…

В этой части его владений, примыкающей к владениям соседа – китайца Бао Шэнжуя, – оазисы встречались часто. Не прошло и часа, как вдали из воздушной мути проявилось зеленое пятно плантации, а еще через час Автандил ревел, схватив Фому в охапку, крутя и подбрасывая в воздух:

– Пришел, дорогой мой! Давно жду тебя. Гость пришел – праздник, да? Мой дом – твой дом. Да. Заходи, дорогой, кушать будем, я лаваш испек. Почти совсем хороший лаваш. Слушай, ты что кислый такой? Совсем лимон, да. Мужчине киснуть не годится, если он мужчина. А ты мужчина. Да.

– Задавишь, черт! – просипел Фома, силясь рассмеяться. – Отпусти, медведь! Поставь где взял, борец греко-римский…

Насколько он знал, Автандил в давно прошедшей молодости не занимался никакой спортивной борьбой, но телосложение для нее имел самое подходящее. К квадратному – не ухватить – низенькому туловищу крепились длинные и, как ни странно, совсем не мускулистые, а просто очень толстые волосатые руки неимоверной силы. Был Автандил почти лыс, густо бородат, двигался проворно и всегда напоминал Фоме краба, но на такое сравнение, пожалуй, обиделся бы. Что краб! Несерьезный зверь, щипаться только горазд. Медведь – еще куда ни шло. Хотя в воображаемой схватке между Автандилом и бурым медведем средних размеров Фома поставил бы на Автандила.

Не шота-руставелиевский витязь-плакса, что «восьмерых схватив злодеев, ударял в девятерых», нет. «Злодеев» он уничтожал бы поодиночке, тратя на каждого не более секунды. И без особых эмоций.

– Ва, борец! – обрадовался Автандил и, бережно поставив феодала на грунт, наградил таким хлопком по плечу, как будто забивал сваю. – А что, я бы смог, да? Зачем раньше не сказал? Я большим человеком мог стать. Шучу, да. Пошли в дом, гость дорогой. Извини, вина нет. Брагу пью и о вине мечтаю. Да. У меня дома в Манглиси виноградник был, во сне его вижу. Вино немного делал, тонны две в хороший год, чачу делал. Не на продажу – для себя, для гостей. Хорошая была чача. Здесь мне хоть одну бы лозу, да?..

Улыбаясь, Фома вынул из рюкзачка туго свернутую тряпицу, развернул на ладони. Внутри лежали две виноградные косточки.

– Сюрприз.

Он приготовился к тому, что от рева Автандила сейчас заболят барабанные перепонки. Но Автандил не стал реветь. Автандил прослезился. Мозолистые коричневые ладони его дрожали, принимая драгоценность.

– Откуда, дорогой?!

– Выменял на укроп. Только я не знаю, как их проращивать, ты уж сам.

– Я знаю! Да! Я выращу! Черенок лучше, но и косточка прорастет, да. Не все умеют. Я умею. Дай срок – целый виноградник будет! Вином дорогого гостя встречать буду! Петь будем. Я тебя на два голоса петь научу.

– Не выйдет, – смеясь и тыча себя в ухо, отвечал Фома. – Мне не медведь наступил, по мне стадо мамонтов топталось. У меня и в школе по пению трояк был…

– Так плохо пел, да?

– Если бы только это, была бы четверка. Так плохо себя вел. Однажды крысу поймал и в школу принес, чтобы в пианино засунуть, за этим занятием меня и застукали. Ненавидел пианино как класс, зверел от его звука…

Автандил не дослушал – побежал прятать куда-то драгоценные семена. Но сейчас же вновь появился на пороге хижины, приблизился, обнял с чувством и столь бережно, что кости благодетеля даже не крякнули.

– Прости, дорогой. Пойдем в дом. Да. Вина нет пока – чай пить будем. И совсем немножечко браги, да?

Радушный хозяин, он знал, что Фома брагу терпеть не мог, но исповедовал принцип: не хочешь пить – не пей, но пригуби, сделай хозяину приятное. А потом – ладно уж, чай.

Больше суток – по личному, внутреннему чувству времени – выносить общество Автандила было трудно, но в пределах этого времени ничего лучшего не надо было. А когда Фома подцепил от новоприбывших какую-то инфекцию и всерьез заболел, Автандил в три дня поставил его на ноги тошнотворными, но живительными отварами из одному ему ведомых местных травок и корешков. На него можно было положиться всегда и во всем. Фома много раз жалел, что Автандил не умеет, ну совершенно не умеет ходить по Плоскости. Все ловушки и подлянки притягивали его, как магнит железо. Будь иначе – честное слово, предложил бы ему пойти в напарники. И стало бы в одном феоде два феодала, и справляться с делами удавалось бы куда легче…

Почему всегда так бывает: надежные неспособны, а способные ненадежны? Загадка природы.

Внешне дом Автандила мало чем отличался от давешнего «коттеджа» на староанглийский батраческий лад или беднейшей горской сакли. Каковы стройматериалы, таково и жилище. Зато внутри на каждом шагу чувствовалась любовная рука хозяина. Полочки по стенам, посуда, кривоватый, но крепкий стол… Очаг, правда, не имел дымохода, но был сложен крепко из добротных массивных камней. Чего стоило отыскать и приволочь сюда эти камни, бракуя негодные! Дым поднимался к потолку, висел под ним плотным облаком, коптил хворост кровли и уходил в щели. Кому нужна крыша без щелей в мире, не знающем, что такое дождь, снег и палящее солнце? Строго говоря, она вообще не нужна, как не очень-то нужно и жилище.

Иллюзия. Понятие крыши над головой выше примитивного здравого смысла. И очень хорошо, что выше.

Таков же был и надел Автандила, самый зеленый и радующий глаз во всем феоде. Хозяин работал на нем мощно и безотказно, как умный и надежный сельскохозяйственный механизм. Поле пшеницы, поле ячменя, чайные кусты и большой огород не давали ему сидеть без дела. В образцовом порядке содержались не только угодья, но и весь оазис, явно великоватый для одного человека. Ничего не валялось зря, все радовало глаз. Недалеко от весело журчащего родника зеленело с полдесятка молодых, еще не плодоносящих шелковиц. Теперь, надо надеяться, будет взращен и виноградник… Выменянные у соседей драгоценные семена Фома первым делом нес Автандилу, резонно полагая, что уж если он не сможет их прорастить, то никто не сможет. И уже после Автандила посевной материал расходился по феоду вместе с невесомым грузом советов по уходу за новой культурой.

Фома присел за стол на плоский камень, служивший табуретом. Хозяин водрузил на стол две грубо слепленные пиалы, в одну налил из бурдюка чуть-чуть, вторую наполнил вскрай. Сдув со стола несуществующие крошки, бережно положил свернутый вчетверо лаваш – и хорошо, что свернутый, иначе он свисал бы со столешницы. Как и на чем Автандил ухитрялся выпекать лепешки таких размеров, оставалось его тайной. К резкому запаху браги сейчас же примешался не менее сильный запах свежевыпеченного хлеба с незнакомым букетом пряностей – Автандил, как всегда, экспериментировал.

Фома повертел в руках пиалу:

– Сам сделал, сам обжег? Мастер. А где глину такую взял?

– А, тут хитро надо, – обрадовался Автандил. – Где родник, там и глина, да? Плохая глина, но глина, да?

– Вестимо плохая. Ни в одном оазисе дельной глины нет – разве что суглинок.

– И у меня нет. Я скажу, как надо. Копаешь яму, отводишь туда воду, да? Кидаешь туда этот… как ты назвал… суглинок? Да. Мелко крошишь и кидаешь. Крутишь, вертишь эту воду, мутишь по-всякому, потом даешь отстояться. Понимаешь, да? Песок на дно ушел, утонул совсем, а глина попозже сверху легла. Черпай, дай чуть подсохнуть и лепи, да?

– Просто-то как, – поразился Фома. – А ведь это опыт по природоведению, четвертый, кажется, класс. Почему это мне в голову не приходило?

– Не горюй, дорогой! – всплеснул руками Автандил. – У тебя другая работа, другие мысли. Как можно иначе? Я тебе скажу: так и должно быть. Да. Ты кушай, кушай. Черемша тут, укроп, базилик и еще одна местная травка, не знаю, как ее зовут. Вкусная. Съел – живой хожу. Жаль, кинзы нет и чеснока. Да.

– И перца, – согласился Фома. – Да и соли мало. Извини, я не принес. В другой раз – обязательно.

– Какой разговор? У меня еще есть немного соли, зачем больше? Грибы солить, да?

Автандил сам не заметил, как допустил бестактность, упомянув о вкусной, но недоступной еде. Рот Фомы мгновенно наполнился слюной. Любил он в той, прежней жизни соленые грибы, ох любил… Сам не солил, но покупал, когда деньги были. Крепенькие грузди, рыжики, даже белые… Бытует мнение, что белые грибы не годятся в засол. Полная чепуха! Трудно придумать что-либо вкуснее.

И вот ведь подлость какая: на Плоскости грибы не растут. В смысле, не растут земные грибы. Иногда ветви корявых кустов покрываются ярко-оранжевыми наростами, по-видимому, грибного происхождения, но это местные грибы, их есть нельзя. А ведь люди попадают сюда отовсюду, самые разные люди, в том числе грибники, туристы или охотники, внезапно выхваченные из леса, и быть того не может, чтобы они не занесли сюда грибных спор, как занесли по случайности семена полезных растений. Пустынные дыни цама разбросали свои плети по местным дюнам задолго до бушмена Нсуэ. Никто не упомнит, когда появились рис, ячмень, пшеница и подсолнечник. Плоскость обитаема испокон веков, люди забрасываются сюда достаточно регулярно, и у каждого в кармане или за подкладкой может случайно заваляться какое-нибудь семечко. По приблизительной статистике, у каждого сотого, что вовсе не так мало. Так время от времени появляются новые культуры. Иногда удается даже улучшать сортность. А вот грибы почему-то не приживаются…

Тост за дорогого гостя Автандил произносил минут пятнадцать, так что, дослушав до середины, Фома забыл, в чем заключалось начало, а к концу делал героические усилия, чтобы не клевать носом. Удивительно, насколько различны люди из числа осевших в небольших оазисах одиночек: кто-то, привыкнув подолгу молчать, быстро становится угрюмо-нелюдим, лишнего слова из него клещами не вытянешь; кто-то, напротив, только и ждет случая окунуть нечаянного собеседника в словесный водопад…

Впрочем, было складно и торжественно. Фома пригубил бражку и жадно набросился на лаваш. Казалось, в жизни не ел ничего вкуснее. В искусстве хлебопечения Автандил достиг совершенства.

А в чем он не достигал его? За все брался, и все у него получалось. Если на столе не было овощей, то только потому, что урожай с огорода собирался тогда, когда не было работы в поле. Иначе ведь не управиться одному, хоть разорвись и не спи.

Остаток браги Фома выпил за покойницу Ламару, и не зря. Уже три года Автандил жил без хозяйки, отвергая предложения привести ему женщину из новоприбывших. Отверг и на этот раз:

– Слушай, к чему, дорогой? Ламара одна была, да. Спасибо, что вспомнил о ней. Другой такой не бывает, а если женщина хуже – зачем она мне? Я ведь и один со всем управляюсь, да?

– Управляться-то ты управляешься, всем бы так управляться, да только в гроб себя загонишь. Оазис твой явно на двоих, зачем же одному пахать?

– Я слабый, да?

– Ты сильный, вот потому-то еще не надорвался. Но надорвешься, дай срок. Скажи честно, может, ты жить не хочешь?

– Почему жить не хочу? – горячо возразил Автандил. – Очень даже хочу. Да. Солнца нет, плохо. Дождей нет, плохо. Ламара умерла, один остался, опять плохо. Зато гость пришел – радость. Виноград будет – еще радость. Нет, дорогой, жить лучше, чем не жить. Да. Не жить – это совсем ничего не ждать, а я жду. Мне интересно.

Чего он ждет, Автандил не пояснил. А Фома подумал, что на его месте давно бы повесился с тоски или вышел за пределы оазиса с целью вляпаться в первую же ловушку. Нельзя даже сказать о длинной веренице однообразных дней – здесь и дней-то нет! Да, люди очень разные… И это замечательно, что они такие разные!

Потом его начало всерьез клонить ко сну, но он еще нашел в себе силы вымыться. Можно даже сказать – принять ванну. В оазисе Автандила из земли в трех шагах друг от друга выбивались два родника – один холодный и чистый, как ледниковый ручей, второй мутноватый и очень горячий, с клубящимся паром. В твердом грунте Автандил выдолбил большую прямоугольную яму и отводил в нее воду обоих ключей. Получилась почти настоящая ванна, работающая в контрастном режиме – с одного боку то и дело обжигало ледяной водой, с другого грозило ошпарить крутым кипятком. Из ямы вытекал тепловатый ручей и шагах в двадцати без остатка впитывался в почву. С ирригацией полей у Автандила были проблемы.

Рыча и повизгивая от наслаждения, Фома скреб тело ногтями, драил песком, мылил глиной и все никак не мог остановиться. Устав, вылез, кое-как обсох на теплом ветру, едва нашел в себе силы дойти до лежанки в «сакле», голый упал на подстилку из пахучих трав и немедленно отключился. У Автандила можно было спать сколько угодно без боязни не проснуться. Автандил не только не мог, но и не желал стать феодалом, устранив соперника ударом камня или ножа. Любой феодал на Плоскости знает: не всякий оазис – повод расслабиться. Люди завистливы. Хотя завидовать-то особенно нечему…

Ведь не свободе же феодала. Его свобода – это лишь свобода перемещаться в границах своего феода, сплошь и рядом рискуя сильнее, чем допускается здравомыслием. Нет у него иной свободы.

Каторга. Кабала. Тюрьма.

Толстогубые рыбы с глупыми мордами вновь окружили его во сне и свободно парили в зеленоватой мутной толще, бессмысленно тараща глаза на застрявшего в клейкой среде человека, отчаянно пытающегося освободиться. Они не понимали, чего желает это странное извивающееся существо. Рыбы глотали воду, шевеля жаберными крышками. Вот как надо дышать. Воздух – зачем он? Чего хочешь ты, непонятный? Кто ты? Кому нужен? Если можешь, так всплывай, не жди. Скатертью дорога.

Но если ты не в силах всплыть – зажмись и не дергайся. Что, не хочешь?..

А придется.

Потому что нельзя уметь делать все, что захочется, и оставаться при этом обыкновенным смертным. Пока ты человек, всегда найдется что-то сильнее тебя.

Запомни. Это так верно, железобетонно верно, и так просто.

Проще некуда.