Читать книгу Год Лемминга - Александр Громов - Страница 3

Автобус был старый – из двухэтажных туристских громадин с восьмидесятиместным пассажирским салоном, поднятым на высоту, с которой страшно падать, случись авария. Что-то в последнее время аварии случаются все чаще, совсем не в пропорции к числу автотранспорта на километр асфальтовый. С чего бы? Вот и машина, блестящая и ненужная представительская игрушка, так и не пришла, пришло лишь подтверждение того, что выехала, – а где она, спрашивается?..

Малахов нахохлившись сидел у окна рядом с местом экскурсовода. Автобус и впрямь был действующим туристским, но пустым – водитель гнал не то на заправку, не то с заправки и соблазнился попутным леваком. Скорость он держал приличную – Малахов насчитал лишь три обогнавших машины. По встречной полосе не ехал вообще никто. Ровно ныл двигатель, пованивало резиной, пылью и метанолом, в багажном отделении под полом салона, судя по звуку, перекатывалось пустое ведро. В затылке, мешая сосредоточиться, с нудной размеренностью кололо тупым гвоздем, но кололо терпимо. Хватит, хватит, шептал Малахов, моргая от мелькания голых деревьев, воткнутых вдоль обочины в снежное поле. Сколько же можно, я все понял, возвращаюсь, чего тебе от меня еще нужно? Душу?

Кому она нужна, душа моя?

Проглотить таблетку? Рука сама поползла к внутреннему карману, и Малахов ее отдернул, неслышно выругавшись. Нет, позже. Если станет совсем уж невмоготу. Притом лучшая таблетка от головной боли – думать и действовать правильно, разве нет?

То-то же.

Иногда он ненавидел свой дар, благодаря которому уже год держался в функционерах и был намерен продержаться еще два – до конца своего срока. А потом тихо-мирно и желательно навеки остаться Первым консультантом при Конторе, чтобы пестовать преемника, дай бог ему всяческих удач. Его, Малахова, некому было пестовать – предшественник, Путилин, сгорел вчистую после Липецкой катастрофы. Даже не стал ждать Суда Чести, понял сам, что шансов нет. Пуля-дура, мозги на полу, семья на заслуженной пенсии. А ошибочка вначале казалась такой ма-а-аленькой, он и не понял, что это была ошибка, не было у него врожденно-принудительного чутья правильного решения… Шестое чувство? Не знаю, не считал – шестое, седьмое… Хоть бы и девятое. С половиной.

Подлое свойство, но полезное… Детство и отрочество, как, впрочем, и юность, прошли в беспрестанных экзаменах, отборах, вечной боязни отсева, страхе оказаться хуже других, и почти всегда Малахов знал, как и что отвечать. Точнее, благодаря спасительной боли в голове он всегда знал, как НЕ НАДО отвечать, а это уже очень много для того, кто не полный кретин и не патологический лодырь. Он был в числе лучших – у него хватило ума не стремиться быть САМЫМ лучшим. Тут его дар не мог подсказать ничего, и Малахов додумался до этого сам, много лет спустя поздравив себя с первым случаем неболевого предвидения: гении становились экспертами при Конторах, в редких случаях – ближайшими помощниками и никогда – функционерами. Он понимал, что не является ни самым талантливым, ни самым работоспособным среди сверстников; другие работали, как волы, и все равно проигрывали ему во всем по неочевидной для них причине: у них не было врожденного ЧПП, как называл его Малахов, – Чутья Правильного Пути. Некоторые из них вообще не знали, что такое головные боли.

С возрастом пришло раскаяние, потом как-то рассосалось. Платой за личное благополучие было страдание, иногда совершенно невыносимое. В тринадцать лет, используя увольнительную для бестолковой прогулки по улицам, он был внезапно брошен на тротуар чудовищным взрывом боли и даже не почувствовал, как рядом с ним что-то жестко стегануло по асфальту, и дергающее легкое воздействие шагового напряжения тоже ощутил не сразу. Он понял, что спасен, когда в двух шагах от себя увидел извалянный в пыли контактный провод надземки, невесть отчего лопнувший и хлестнувший с эстакады вниз и вбок. Никого не задело и не убило током, единственной жертвой должен был стать он… если бы за секунду до этого не упал от вспышки, расколовшей череп. Глупый провод давно забылся, а боль помнилась долго, и несколько ночей он просыпался с криком.

Один везучий человек из толпы, оказавшийся вовремя в нужном месте, стоит десяти гениев, сказал как-то Кардинал совсем по другому поводу. И он был прав.

А ведь это нонсенс, подумал Малахов. Что опять неправильно, почему болит? Не поймешь, что делаешь не так, пока сам же мордой об забор, ан нет того, чтобы прямым текстом да огненными письменами в небеси…

Не дождешься. Ползи сам, человече, щупай руками темноту и радуйся, что ты не такой, как другие: те не только слепы, но и безруки. Ты-то руку отдернешь вовремя, а потому так тебе и надо: плати болью, терпи и не жалуйся.

Автобус начал сбавлять ход, длинно пропищал тормозами и остановился перед коптящим контейнеровозом. Водитель постучал из кабинки снизу:

– Эй, не взглянешь? Тебе там виднее – надолго эта бодяга?

Малахов взглянул. За дымчатым передним стеклом желтый колобок солнца низко завис над длинной вереницей застрявших в пробке автомобилей; теперь стало понятно и то, почему не прибыла вызванная машина, и то, что вопреки обыкновению дорожная полиция признаков чинопочитания не проявила. Значит, серьезно…

– Хвост на километр, не меньше.

Водитель ругнулся и приуныл. Малахов попросил выпустить его наружу, сказав, что дальше доберется сам, сунул водителю половину оговоренной суммы – тот покривился, но возражать не стал – и, морщась, спустился по трапу. После бездумной пробежки на лыжах мышцы уже побаливали, и первые метры по шоссе он шел раскорячкой. Машины в пробке стояли плотно и безнадежно. Кто-то из водителей нервно курил, сплевывая в окно, кто-то степенно прохаживался, со знанием дела объясняя желающим про ремонт на объездной трассе, несколько человек, собравшись в кучку, травили анекдоты, зябнул на ветру одинокий мотоциклист, а из кабины дальнобойного трейлера-мастодонта доносились смех, сопение и женские взвизги. Никто не сигналил – то ли понимая бесперспективность этого занятия, то ли боясь штрафа.

Боль в голове притихла, зато начали мерзнуть ноги. Малахов мрачно бил подошвами стылый асфальт, надеясь, что затор когда-нибудь кончится. Почему-то он подумал о том, что сверху, если подняться повыше, это должно быть похоже на маршевую колонну муравьев – длинную, сосредоточенную на одной цели живую нитку. Только эта колонна не двигалась.

Барьеры, закрывшие проезд, и оцепление он заметил раньше, чем разглядел следы аварии. Судя по всему, две машины со всего маху столкнулись лоб в лоб. Одна, желтая семейная «Изабель-турист», смятая в гармошку, чудом осталась на шоссе, вторую отнесло в кювет. Малахов присвистнул про себя, прикидывая силу удара. Обломки расшвыряло по трассе метров на пятьдесят, одно колесо закатилось и того дальше – в поле и тоже зачем-то было ограждено переносными барьерами, а на шоссе, бегая от одного фрагмента к другому, суетились люди в форме и в штатском. Слышался скрежет – с таким надрывающим душу звуком режут изувеченные автомобили на предмет извлечения тел. Разверстой кормой на изготовку притулилась к обочине машина «Скорой». И тут же, в некотором отдалении от места трагедии, хмуро наблюдая за действиями своего «летучего отряда», бродил взад-вперед сам Нетленные Мощи. Случайный плащ-самогрев, явно с чужого богатырского плеча, болтался на нем, как полощущийся парус на фок-мачте.

Увидев Малахова, он обрадовался:

– Уже пожаловал? Ну и нюх у тебя, Миша. Уважаю.

– Взаимно, – сказал Малахов, высматривая по ту сторону барьеров свою машину. В затылке внятно кольнуло и застучало молоточком. Не страшно: первый звоночек. Общаться дольше необходимого с Нетленными Мощами Малахов был не намерен.

– Это хорошо, что ты приехал, – продолжал Нетленные Мощи. – Воздухом дышал, да? Ботинки, вижу, лыжные… Уважаю. Мы активный отдых рекламируем всячески… Погоди, а почему ты не на машине? От самого города, что ли, на лыжах пер?

– На надземке приехал.

– Да ну? – сказал Нетленные Мощи. – А машина твоя тут, тут. Ты уж прости и не обижайся, мы ее придержали. Извиняешь?

Теперь закололо в висках. Нетленные Мощи придвинулся вплотную, сверху вниз заглядывал в лицо. Малахов даже отшатнулся – настолько Нетленные Мощи, он же Иван Рудольфович Домоседов, могущественный человек, походил сейчас на одетый в плащ рослый скелет, туго обтянутый выделанным неизвестным бракоделом пергаментом. Привыкнуть смотреть на него без содрогания удавалось не каждому. И кожа-то вся в жилках, едва ли не с прозеленью…

Дальше отшатываться было некуда. Дальше были барьер и профессиональный разговор за барьером: «Бомж какой-то… Машину установили – угнанная». – «А второй?» – «А… его знает. Отскребут – посмотрим».

– А я-то думаю: что ты будешь делать, если я не извиню, – фыркнул Малахов. – Считай, извинил. Что это твои гаврики тут роятся?

– Сам видишь – происшествие.

Малахов пожал плечами. В голове пылало уже по-настоящему. Он даже испугался – такого с ним не случалось давно. Но какой-то черт продолжал тянуть за язык.

– Ты-то здесь при чем? Где духовное здоровье, где физическое…

– А, – Нетленные Мощи махнул рукой. – Почему бы нет? Кто их указывал, мои границы? Где они? Простой нюх и минное поле. Поди разберись, где подорвался – в границах дозволенного или вне границ. – Он ухмыльнулся. – Сам знаешь, как у нас: либо ты обезвреживаешь мину, либо она обезвреживает тебя. Проигрывает слабейший, как и полагается.

– Я это запомню, – сказал Малахов, через силу улыбнувшись. – Позволишь цитировать? Кстати, а если без красивостей?

– Бога ради, – Нетленные Мощи откашлялся и простер костистую длань. – Разделительного барьера тут нет, сам видишь. Некий псих выезжает на встречную полосу и шпарит не меньше ста шестидесяти. Три часа назад, выходной, считай еще утро, машин почти нет. Навстречу ему гонит второй псих и тоже по встречной полосе. Скорость не меньше. Что происходит? Вместо того чтобы разминуться, они, завидев друг друга, одновременно выезжают на разделительную линию. Результат… вон валяется. Два трупа. Причем что интересно: столкновение было умышленным. Если бы они хотели разъехаться, уже будучи на разделительной полосе, – разъехались бы, секунды три у них было. Вот тебе и духовное здоровье на блюдечке. Убедил?

– Нет, – сказал Малахов. В голове пылал огонь.

– Миша! – вдруг с нескрываемой мукой простонал Нетленные Мощи. – Ну не могу я сейчас, Миша! Только не обижайся, вон и машина твоя стоит, шофер уже скандалил… Нет, стой! – он внезапно схватил Малахова за рукав. – Ты погоди. Видишь ли, тут такое дело… Или нет, лучше езжай, ничего я тебе сейчас не скажу, все равно не поверишь… Давай завтра, а? Ты мне очень нужен, без тебя у меня хрен чего… Плохо мне без тебя будет, чую. Завтра заезжай ко мне с утра, лады? Что, нет? С утра не выйдет? Ну пусть не с утра… – Нетленные Мощи торопился, плюясь словами в ухо. – Прямо в Контору, а? Посидим, побеседуем в «берлоге», есть о чем… Миша, я тебя прошу, очень нужно. Приедешь?

Малахов кивнул, и тут боль обрушилась лавиной. «Нет! Нет! – отчаянно крикнул он про себя, хватаясь за воздух руками. – Интересно, упаду ли?» Он еще покивал: приеду, мол, не сомневайся…

Вон отсюда! Немедленно!! Бежать!!!

И боль в голове исчезла. Сразу. Малахов почувствовал, как его шатнуло. Это было как удар, почти мучительный – вот так, сразу, без боли…

– Что с тобой? – участливо спросил Нетленные Мощи. Он снова был самим собой, Ибикусом, торчащим из поднятого ворота плаща, и та странная вспышка отчаяния, что была только что с ним, – была ли?

– Ничего, – буркнул Малахов. – Уже прошло. На лыжах набегался, воздухом надышался. Слабогрудое городское дитя. Я ж на рекламу твою падок, ты знаешь…

В машине было тепло, и ноги мало-помалу отогрелись. Двухсотметровая колокольня недавно возведенного дорожного храма Христа За Пазухой с широчайшими проездными воротами для Третьей Кольцевой автотрассы уже нависла и царапала шпилем небо, когда Малахов вновь обрел способность соображать. Боль делала вид, что ее и не было, таилась за углом с кистенем наготове, подлая спасительная тварь. Что бы все это значило? Хм… опять огненных письмен в небе захотел?

Анализировать можно было сколько угодно. И – как угодно. И прийти к каким угодно выводам. Адова мука, давно такой не случалось, – а все-таки не швыряющая наземь, как тогда, под лопнувшим проводом надземки. Значит, можно допустить, что прямой угрозы жизни не было. Это важно, это надо запомнить. Зато могла быть угроза здоровью, приказ сматываться немедленно, что и было сделано. Например, от резки металла мог рвануть бак, и какой-нибудь осколок… Вполне возможно, хотя почему-то кажется сомнительным – наверно, потому, что соблазнительно-просто. Ладно, это мы оставим как вариант.

Что еще?..

Угроза карьере? Вот это гораздо ближе к теме, подумал Малахов. Когда ударило по-настоящему? Когда Нетленные Мощи стал зазывать к себе, а я и подумал: «Почему бы нет?»… Точно. Так и подумал. Заинтриговал меня Нетленный, это во-первых, а во-вторых, какой же функционер откажется перехватить кусок у своего ближнего? Нонсенс это, никогда такого не бывало, если только не пытаются спихнуть с рук на руки заведомый, очевидный всем «мертвяк». Каждый – сам себе центропупист, и Нетленные Мощи лучше бы завял, чем излагать старые байки про определение границ. Кто их не знает – то есть байки, а не границы. Границы деятельности Контор существуют на бумаге, там им и оставаться навеки, потому что иначе невозможно ни жить, ни работать. Четыре Конторы, и каждая контористей других…

Стоп, стоп!.. Малахов с опаской погладил затылок и переменил позу, устраиваясь поудобнее. Что-то тут не то. Объяснения Мощей – истинно детский лепет на лужайке, их и объяснениями назвать срамно. Что он делал на месте заурядного ДТП – вопрос номер раз. Видно, наклюнулось что-то серьезное и притом в удобном месте – интересно было бы посмотреть, как бы он перекрыл на три часа Московский тракт… Впрочем, если подумать, катастрофа как раз не самая заурядная. Лоб в лоб, смерть в смерть, будто заранее сговорились два придурка… Может, конечно, так и было. Не спасли ни гидравлические бамперы, ни ремни безопасности, ни надувные подушки – при скорости соударения свыше двухсот не спасет вообще ничто, если в машине сидит физическое лицо с инерцией, а не бесплотный дух… Кстати, почему вообще произошло столкновение? При неработающем радаре отключится компьютер управления, а при отключенном компьютере не заведется двигатель и машина встанет на тормоза. Допустим, они сумели – обоим пришла в голову одна и та же мысль! – обмануть всю многоступенчатую систему безопасности, хотя мало кто знает, как это делается, я, например, не знаю…

К дьяволу, подумал Малахов. Пусть дорожная полиция занимается придурками… Тут же неприятно вспомнился лыжный лихач, поборник кратчайших траекторий. С ума все посходили, точно. Приспичило им: один – в сосну, двое – друг в друга. В такой-то день расчудесный – помирать! Психи. Жить надоело – иди еще выпей и не осложняй окружающим существование. Впрочем, наверняка совпадение, но – любопытное.

Чепуха, отмел Малахов. Это потом, это детали. Почему Нетленные Мощи юродствовал и прицепился как банный лист – вопрос номер два. Иван Рудольфович Домоседов, единственный в новейшей истории функционер, успешно завершающий второй трехлетний срок правления своей сатрапией, – и на тебе, риск потери лица, вегетативная нервная на пределе прочности…

Интересно знать, зачем ему Малахов Эм Эн? Ничего не понятно. Как ежик в тумане – собственных колючек не видать. Кстати, можно попробовать сразу же отсеять гипотезу об опасности здоровью на месте катастрофы. Значит, так: завтра же встречаюсь с Нетленными Мощами, знакомлюсь с его проблемой и…

Тонкий гвоздик в затылке. Раскаленный. Шевелится.

Отсеяли…

Мазохисту бы такой дар, извращенцу-мазохисту!

– В Контору, Михал Николаевич? – спросил шофер у развязки. Машина замедлила ход.

Малахов ладонью стер со лба выступивший пот:

– Нет, Володя. Домой. И не очень гони.

Только легкое покалывание напоминало о боли. Что ж, получил поделом: не лезь, куда не следует, и не будешь бит, как неразумный хазарин. Отстаньте и не трогайте меня, жалобно подумал Малахов, сегодня я болен. Заползу под одеяло и буду там жить, если только не развалюсь по дороге…

Еще через минуту он твердо решил, что ни к каким Нетленным Мощам прикладываться завтра не станет – и сам не поедет, и у себя не примет. Ни завтра, ни в ближайшие дни. Ни за что. Под любым предлогом.