Читать книгу На изломе. Роман, повесть, рассказ - Александр Гусаров - Страница 2

На углах толстых массивных стен старинной двухэтажной казармы кое-где отвалилась штукатурка, и можно было увидеть тёмно-красные насыщенного цвета ровные ряды кирпичиков. Смотрелись они довольно аппетитно, будто изготовленные в жарких печах пирожки. Впрочем, невзирая на солидный возраст, как и все остальные здания училища, строение выглядело прочным и надёжным. Места проживания личного состава стояли в один ряд, – тыльной стороной к широкой полноводной реке. Поговаривали, что до революции в них квартировал казачий полк. До сих пор при выходе на полевые занятия курсантам попадались малые сапёрные лопатки с выбитыми на полотне двуглавыми орлами и датой выпуска – 1910 год.

Забрезжил рассвет. Солнечный зайчик пробежал по многочисленным оконным проёмам, позолотил стёкла, заскользил по рядам двухъярусных кроватей. На мгновенье задержался на деревянных светло-коричневых табуретках с аккуратно заправленной на них формой, заискрился на пуговицах и бляхах ремней и рассыпался овальными пятнами по полу и стенам. Невзначай заглянул в курсантские сны о родном доме, о будущих подвигах, о маршальских звёздах и красивой девушке, согревая солнечным теплом, словно поцелуем мамы, юные, а порою и совсем ещё детские лица.

– Рота! Подъём!

– Четвёртый взвод, подъём! Первое отделение, подъём! – зазвучали голоса заместителей командиров взводов и командиров отделений.

Женя открыл глаза, немного полежал, приходя в себя и собираясь с силами. Главное – сделать первое движение, сбросить дурман сладкого оцепенения, а дальше будет легче, через минуту ото сна и следа не останется. Он откинул одеяло и встал рядом с кроватью, быстро натянул галифе, намотал на ноги портянки и сунул ноги в начищенные с вечера яловые сапоги. Расположение наполнилось говором десятков людей.

– Рота, выходи строиться на зарядку! Четвёртый взвод, выходи строиться!

По дороге к выходу Женя толкнул Валерку Калиниченко – высокого худого парня, чем-то похожего на длинную чёрную сухую палку, с симпатичным личиком на конце. Тот продолжал беспечно дремать на втором ярусе. Для него будто и не существовало ни всеобщей суматохи, ни громких выкриков команд. Он был большим любителем понежиться в постели. Валерка приоткрыл веки, и его чёрные блестящие глаза заморгали на Женю, выражая крайнюю степень удивления человека, прилетевшего с другой планеты.

– Чево?

– Чево? Поднимайся, а то опять наряд схлопочешь.

– А-а-а, – протянул Валерка. Он сел на кровать и свесил ноги. Потом встряхнулся, посмотрев уже ясным осмысленным взором.

– Кажется, проснулся?

– Перекрестись, когда кажется, – усмехнулся Женя.

– Да иди ты!

Они с Женей подружились с первых дней учёбы. На первом курсе по осени батальон повезли убирать картошку. Возле извилистой мелкой речушки, на окружённой густыми кустами поляне, разбили лагерь. Жили в палатках и с утра до вечера собирали овощи в деревянные ящики. Потом их грузили в машины с высокими бортами, подъезжавшие к самому краю поля. Перед ними сидел комсорг батальона: маленький, пухленький старший лейтенант Родин, точно соответствующий описанию Карлсона: «В меру упитанный мужчина, ну в полном расцвете сил»1. В тетрадке он отмечал, кто и сколько ящиков пронесёт мимо. Первый день они трудились в поте лица, еле успев до вечера выполнить установленную норму. Валерка или Лера, как его уже прозвали сокурсники, размышлял до поздней ночи. И, может быть, впервые, пренебрегая сном, поднялся на рассвете. Он разобрал один из разбросанных повсюду пустых ящиков и сделал в своей таре второе дно. В этот день друзья без особых усилий перевыполнили норму. Созданную конструкцию требовалось заполнять всего на треть. Дабы не прослыть передовиками им пришлось даже поубавить свой трудовой пыл. Тогда они ещё близко не знали товарищей по роте и взводу, и совесть в них дремала, как недисциплинированный солдат на посту.

Хитрости в Лере было хоть отбавляй, а вот с утренним подъёмом возникали проблемы. Из-за непреодолимого желания подремать лишнюю минуту, чтобы насладиться прелестью последних мгновений, у него сложились неприязненные отношения с «замком», – заместителем командира взвода.

– Выходи строиться на зарядку! Четвёртый взвод, строиться! Форма одежды номер четыре! – продолжали раздаваться команды дежурного по роте.

– Форма номер раз! Часы, трусы, противогаз! – раздался чей-то звонкий голосок.

– Кто там к тумбочке захотел вне очереди! – громко отреагировал на шутку «замок».

Ответа не последовало, все дружно пошли к выходу, на ходу одевая гимнастёрки и подпоясываясь ремнями.

«Замок» – Ваня Тулин до училища прослужил два года срочной службы и считал себя бывалым солдатом. Он свысока посматривал на ребят, поступивших в училище сразу после школы. Даже к курсантам, зачисленным после двухлетнего обучения в Суворовском, он относился с определённой долей скептицизма. «В военизированном детском садике повидла поели, а настоящей службы-то не видели», – высказывался он. Бывшие «кадеты» в ответ посматривали на него недоброжелательно, и кто-нибудь изредка бросал сквозь зубы: «Можно подумать, ты много чего повидал». Иногда добавляли и более нелестные эпитеты наподобие клички «медведь», так суворовцы называли ребят с «гражданки», но соблюдая субординацию, открыто в глаза своё мнение они не высказывали.

«Замок» Валерку не жаловал – он то и дело объявлял ему наряды вне очереди, из-за чего тот пропускал занятия и пройденный материал учил самостоятельно в свободное время, которого и без того было немного. Ему приходилось вставать после «отбоя» и корпеть за учебниками, а по утрам снова подниматься позже всех и, получив очередное взыскание, опять пропускать занятия.

Лера в долгу не остался. Он купил в курсантской чайной банку сгущенного молока. Глухая тёмная ночь окутала внутренности казармы. За исключением наряда, все мирно посапывали в своих кроватях. Над дверью расположения дрожал фиолетовой кляксой свет от маленькой лампочки. Дремал у тумбочки дневальный. Дежурный по роте в углу спортзала, за стеной расположения, лёжа на матах, листал учебник по химии. Валера подкрался к кровати «замка» и с необъяснимым, для тех кто не испытал его страданий от службы в наряде наслаждением, вылил густую клейкую массу сержанту в сапоги. Он поскоблил дно банки, ничуть не пожалев любимого лакомства, стряхнул последние капли, облизал ложку и исчез в черной прикроватной тьме.

Сержантов будили до подъёма на несколько минут раньше. Дежурный, взглянув на часы, поспешил в расположение. Он подошёл к первой кровати нижнего яруса и потряс за плечо замкомвзвода. Тулин привычно открыл глаза, бодро вскочил и, намотав портянки, сунул ноги в сапоги. Он сделал всего пару шагов, как гримаса отвращения исказила его продолговатое, с выдававшимся вперёд большим носом лицо. В сапогах что-то неприятно чавкнуло. В то утро взвод поднимался без привычных выкриков: «Четвёртый взвод, подъём! Шевелись! Калиниченко – наряд вне очереди!».

Пока Тулин бегал искать сапоги на подмену, Валерка успел вместо белого свежего подворотничка пришить к воротнику его гимнастёрки вонючую и заношенную портянку. Он умудрился проносить её не одну неделю. Перед утренними осмотрами, когда проверяли нижнее белье, Лера менял её на чистую. Своё чёрное дело он совершил крепкими, прочными капроновыми нитками со множеством хитроумных узелков.

На зарядку взвод повёл командир первого отделения Шурик Алёхин – отличник учёбы, мягкий и доброжелательный паренёк. Первое время, когда они только-только начинали постигать азы строевой подготовки, он, под смех всего взвода, во время движения очень уж старательно размахивал руками. А «замок» в это время с ножницами в руках разгадывал хитросплетения на своём подворотничке.

После этого случая для Валерки наступил период затишья. Он даже мог позволить себе после команды «подъём» подремать на секунду-другую больше других. И в наряд, несмотря на такие вольности, пошёл уже по очереди.

Через неделю старшина роты собрал на короткое совещание замкомзводов. Оно проходило после вечерней поверки и, как водится, затянулось. В общем, времени потраченного на указания, хватило для того, чтобы все снаряды из спортивного зала: штанга, гантели различного веса и размера, гири от шестнадцати до тридцати двух килограммов, съёмные диски для штанги и прочие предметы для накачки мускулов перекочевали на кровать Тулина и улеглись под простынею. Металлическая сетка под такой тяжестью могла бы оборваться, но для того, чтобы она сохранила первоначальный вид, её поддерживал массивный табурет.

Свет в расположении погас. Многие уже сладко посапывали, когда тишину внезапно огласил дикий вопль:

– А-а-а-а-а!

Раздевшись до трусов, Тулин нырнул под одеяло, ощутив всем телом металлический холодок. Ледяная свежесть многокилограммового груза основательно взбодрила сержанта. На крик прибежал дежурный по роте и включил освещение. Ваня Тулин в трусах стоял возле кровати, губы у него тряслись, а вокруг было тихо, словно ничего и не произошло. Лишь эпизодически с соседних кроватей раздавались приглушённые ладонями всплески смеха.

Установить, кто так старательно потрудился и перетаскал весь спортинвентарь в кровать сержанту, было невозможно. Никто, естественно, ничего не видел и не слышал. В поте лица, с неторопливой помощью внутреннего наряда, Ваня довольно долго возвращал снаряды в спортивный зал. Скрупулёзное расследование, проведённое старшиной, результатов не дало. Все, кого бы он ни опрашивал, только удивлённо пожимали плечами. После этого случая замечания в адрес Калиниченко стали звучать ещё реже. «Замок» не на шутку стал побаиваться «народного мстителя», что сказалось и на отношении к остальным курсантам. Все вопросы начали разрешаться на основе полной справедливости и очередности. При возникновении затруднительных ситуаций бросали жребий.

После завтрака взвод, печатая шаг в колонну по три, зеленея гимнастёрками на иссиня-чёрной асфальтированной площади строевого плаца, прошёл мимо трибуны. Обычно на ней стоял заместитель начальника училища или командир роты. На этот раз она пустовала. Не слышалось привычного: «Равнение!», «Твёрже шаг!», «Выше голову!». Они прошли плечом к плечу, чувствуя рядом локоть товарища, объединённые одной мечтой, одной целью, одной любовью к выбранной профессии. У каждого курсанта на боку висела полевая сумка с конспектами. На выходе с плаца зазвучала песня, эхом отдававшаяся в самых отдалённых уголках.

Уедем в дальние края —

На карте не найти.

Судьба военная моя…

Солдатские пути….2

Всё же на вечерней прогулке петь Жене нравилось куда больше. Тогда наступала относительная для города тишина. Слегка шуршали кронами по периметру плаца высокие тополя, и привет свежести доносил от реки ветерок. Тут уже вся рота, чеканя шаг, дарила окрестностям звуки: «Идёт, идёт Дальневосточное училище моё!» Голос запевалы – юный и чистый, звонкими переливами выводил слова о любви к родине, девушке, маме… Окутавшая землю темнота, усыпанное звёздами бескрайнее пространство над их головами. Силуэты деревьев провожали строй, и лишь эхо откликалось из тёмных углов.

Тулин повёл взвод к учебному корпусу. Предстояло серьёзное испытание – экзамен по химии. Его можно было бы сравнить с преодолением рва с водой на полосе препятствий, если бы не большая ответственность. Из воды можно легко выбраться. А тут отпуск был не за горами, из чего следовало, что пересдача могла состояться лишь за счёт летнего отдыха. «Химичка» им досталась строгая и требовательная. Невысокая одинокая женщина лет под пятьдесят в роговых очках. Другими словами, типичная «старая дева». Всегда – и зимой, и летом, в любое время дня и ночи, она была закутана в тёмные одежды. Тонконогая, как высохшая на солнце щепка, со слегка надтреснутым голосом, она отчасти оправдывала своё прозвище «старуха Изергиль»3. Хотя, для своих родных и близких она, может быть, была просто несчастной женщиной, брошенной негодяем – мужем, возможно, даже бывшим курсантом.

Лера на первом курсе уже сталкивался с нею – у него было несколько неудачных попыток сдать ей зачёт. Когда Клавдия ушла на больничный лист, он договорился о пересдаче другому преподавателю. Купил букет цветов, коробку конфет, и скоро долгожданное «зачтено» красовалось в его зачётной книжке.

В предвкушении отпускных летних дней с солнцем над пляжем и полуобнажёнными девушками на горячем песке, Валерка после успешной сдачи зачёта субботним вечером шёл мимо учебного корпуса на контрольно-пропускной пункт, или, другими словами, КПП. По широкой дорожке ему навстречу спешила Клавдия Семёновна. Она никогда не жалела личного времени и выходных дней для своих курсантов, занимаясь с ними углубленным изучением предмета, искренне полагая, что тем это было просто необходимо.

Валера, завернув голову, прошагал мимо.

– Калиниченко! – услышал он за своей спиной. – Ты почему не здороваешься!?

То ли он действительно её не заметил, то ли сделал это умышленно, но он недоумённо оглянулся назад и с лёгким пренебрежением ответил:

– Извините, я вас не заметил. Здравствуйте…

– Здравствуй! А ты почему химию не приходишь сдавать?

– Я уже сдал, – небрежно бросил он и, повернувшись к преподавателю спиной, заспешил на КПП, чтобы идти в увольнение.

Ни слова не сказала в ответ Клавдия Семёновна. Она молча зашуршала длинной чёрной юбкой на пути к своей любимой аудитории. Но даже в этом шорохе слышалось что-то зловещее для беспечного курсанта. В понедельник Валерка узнал, что Клавдия зачеркнула его фамилию в ведомости, которую сдавали в учебный отдел, мотивируя это тем, что она лучше знает, у кого из её подопечных какие знания. Ему пришлось задержаться и обивать пороги кабинета химии. С той поры он стал здороваться с Клавдией Семёновной чуть ли не сразу, едва её фигура появлялась в поле зрения. Зачёт он всё же получил, но за вычетом недели из тридцати дней курсантского отпуска.

На этот раз план сдачи экзамена был разработан до мелочей. Поступали предложения подмешать Клавдии в графин с водой снотворного, и пока она будет спать, проставить оценки в ведомости. А когда она очнётся – сказать ей, что она ставила отметки в здравом уме и светлой памяти, а то, что всё забыла – это уж не их вина. После непродолжительного обсуждения идея была отвергнута. Пользоваться шпаргалками было чревато – Клавдия видела курсантов как на ладони. Глаз у неё был острый, к тому же вооружённый мощными окулярами.

К счастью для ребят, обдумывавших эту рискованную операцию, высоко над дверью учебного класса был ряд стеклянных окошек. Было решено, что один из курсантов, стоя на двух стульях, через окно узнает номер билета у попавшего в «беду» товарища и на пальцах, с помощью специально придуманных жестов, передаст ему ответы. Так как всё будет происходить в коридоре учебного корпуса, ещё двоим, поручалось страховать «суфлёра» по обеим сторонам. На случай, если в трудную ситуацию попадут сразу два или три человека, а всего к ответу готовились пятеро, на стулья должны были подняться помощники. Количество окошек это позволяло. Первому было труднее всего, поэтому сначала должны идти отвечать отличники учёбы или те, на кого падёт жребий.

Женя вытянул свернутый в трубочку листочек с цифрой семь. Дождавшись очереди, он вошёл в класс и доложил о прибытии.

– Берите билет, – сухо проронила «Изергиль».

С первым вопросом ему не повезло, речь шла о высокомолекулярных соединениях – полимерах. Второй вопрос говорил о валентности. Третьим была задача, с ней Женя справился на удивление легко. А вот после повторного прочтения первых двух он почувствовал, что поплыл ко дну. Женя поскрёб в уголках памяти и кое-какие мысли и формулы изложил на листочке со штампом. Но материала для полноценного ответа было явно недостаточно. Женя оглянулся по сторонам, дыша и трепеща, как рыба, выброшенная на лёд. Его взгляд устремился на окошки над дверью. В квадратное стекло смотрела весёлая Валеркина физиономия. За спиной Якимова Коли он лихорадочно показал на пальцах номер билета, и Лера исчез. Несколько мгновений показались Жене вечностью. Но через секунды Валеркины пальцы начали обозначать замысловатые формулы. Таинственные химические знаки покрыли лист бумаги. Женя едва успевал записывать. Через пять минут он уже был готов к ответу.

Женя поднял руку, готовясь идти отвечать раньше других, чтобы дать остальным больше времени на подготовку. Клавдия величественно кивнула. Он бодро прошагал к доске и, постукивая мелом, покрыл её многочисленными формулами, дополняя ответ здравыми рассуждениями.

– Курсант Холодов ответ закончил, – бодро отрапортовал Евгений.

Клавдия Семеновна, не скрывая своего удивления, поправила очки с толстенными линзами.

– Никогда бы, Холодов, не подумала, что вы сможете блеснуть знаниями по моему предмету.

– Готовился, – скромно потупившись, ответил Женя.

– Похвально, похвально, – проронила Клавдия, – но поймите меня правильно, я не могу вам поставить высокую оценку в связи с удовлетворительной успеваемостью на протяжении двух курсов. Я, право, не знаю, как быть? – Она задумалась. Её худое вытянутое лицо приняло озабоченное выражение и без того острый носик ещё больше заострился. – Если пожелаете, я задам вам ряд вопросов, и тогда вы сможете претендовать на что-то большее.

Женя испуганно замер. Конечно, знания у него были. Но в основном те, что он поулчил за время обучения в училище. Клавдия запросто могла погонять его по материалу из учебников за среднюю школу, где у него были большие пробелы.

– Спасибо, Клавдия Семёновна, но я очень волнуюсь. Меня устраивает любая положительная оценка, – уверено и в тоже время чуть жалобно проронил Евгений.

Клавдия недовольно покачала головой.

– Не любите вы мой предмет, Холодов. Идите, удовлетворительно, – сказала она и протянула ему зачётную книжку. Женя вылетел из кабинета химии с мыслями, пахнувшими на него солнечным теплом и прохладой речной волны. Он представил себе долгожданную дорогу домой, вечерние звуки песен у костра под гитару, в общем, всё то, чем могли порадовать предстоящие отпускные дни.

У класса Женя встретил лукавый Валеркин взгляд, и протянул тому руку.

– Ты настоящий друг, – искренне сказал он.

Женя подошёл к окну в коридоре учебного корпуса и, глядя на пустынную территорию училища, задумался. До поступления он грезил стать морским офицером. Эта была его розовая мечта. Родной отец был капитаном дальнего плавания. В детстве Женя часто и подолгу играл в кораблики. Но однажды отец с мамой расстались. Мама несколько лет воспитывала его одна. Поначалу отец хорошо помогал им, но когда она второй раз вышла замуж, эта помощь значительно сократилась. Жили они очень трудно – долгое время у них не было своего жилья. Последние годы обитали в полуразрушенном деревянном бараке, в крошечной комнатке с плохим освещением. В седьмом классе на него свалились болезни, и успеваемость покатилась по наклонной. Мать с отчимом, надеясь получить квартиру, дни и ночи пропадали на работе, к тому же они то дело переезжали. Эти переезды окончательно отбили у него охоту к учёбе. Мечта о военно-морском – растаяла. И всё же он решил поступить в училище сухопутных войск и попытать счастье на Дальнем Востоке, где конкурс был небольшой. Далёкий и неведомый край стал сниться ему по ночам. Вместо бескрайних просторов морей и океанов его ожидали вздыбившиеся сопки, дремучие леса, широкие поля и пыльные дороги.

Первое время ему было нелегко. Приходилось много времени проводить за изучением давно пройденного другими материала. На первом курсе понятия пересдачи не существовало, за неуспеваемость отчисляли сразу. Многие не выдержав, уходили сами. В итоге из роты отчислили каждого четвёртого.

Женя вспомнил, как перед самым зачислением, когда контроль над абитуриентами был не столь строгим, он решил прогуляться по городу. Побродил по парку рядом с училищем, прошёлся возле драматического театра с яркими красочными афишами и через центральную площадь вышел на высокую, закованную в бетон набережную. Он долго стоял, всматриваясь в бегущий мимо быстрыми водоворотами поток полноводной реки. Городок с чистыми и зелёными улицами пришёлся ему по душе. Обратно Женя возвращался на маршрутном автобусе. Возле него, держась за поручни, стоял мужчина лет сорока с сумкой, источавшей свежий мясной аромат. Из неё выглядывали два батона колбасы. Женя невольно косился на сумку, часто проглатывая слюну. Вид у него был довольно невзрачный. До училища от своего родного города он добирался семь суток на поезде. Мама в дорогу смогла дать ему всего пять рублей. Деньги он потратил в первые дни путешествия. Один обед в поезде стоил рубль, и только в училище за последние несколько дней он поел. Но абитуриентов кормили неважно, у него заострились скулы, вытянулся нос, а шея стала выглядеть подобием лебединой и тонкой вроде цыплячьей.

– Как дела? – поинтересовался у него мужчина.

– Спасибо, неплохо, – сделав очередной глоток, бодро ответил Женя.

– В наше Дальневосточное училище поступаешь?

Он кивнул.

– Сам откуда?

– Из-под Москвы.

– Знакомых в нашем городе нет?

Женя отрицательно помотал головой.

Мужчина поставил сумку между ног и решительно достал из кармана бумажник. Он, не глядя, высыпал в ладонь всю мелочь и протянул ему полную горсть монет.

– Держи.

– Не надо, что вы, – сказал испуганно Женя.

– Что не надо? Дают – бери, а бьют – беги, – поучительно заметил мужчина. Глаза у него светились неподдельной добротой. – Поешь, как следует. В училище, поди, не балуют. У меня свой такой же, как и ты, во Владивостоке в мореходке учится. Первое время вечно голодный был. Шея на одной ниточке держалась. – Он с силой сунул ему в руку деньги. Жене пришлось принять мелочь в обе ладони.

Автобус затормозил на остановке. Мужчина подхватил сумку и, кивнув ему на прощание, поспешил к выходу.

Женя и его новые друзья устроили вечером настоящий пир. Мелочи было рубля четыре.

Ему припомнилось первое увольнение. Он тщательно гладил брюки и рубашку, начищал ботинки. На танцах в Доме офицеров его пригласила на «белый танец» девушка в жёлтом, облегавшем фигуру платье. Но он почему-то не мог запомнить её лицо, и в следующее увольнение Оксана опять сама подошла к нему. Он пошёл её провожать, и они до умопомрачения целовались в скверике возле её дома. Они встречались ещё раза четыре. А в конце первого курса батальон выехал на неделю в учебный центр, потом был ещё один выезд, так что в увольнение он попал лишь через месяц. Оксану он больше не увидел. На танцах она не появлялась. Женя не раз приходил к многоэтажке, до которой её провожал, но так и не встретил.

За первые месяцы учёбы Евгений возмужал и окреп. Высокий худой мальчишка превратился в хорошо сложенного молодого человека с большими карими глазами…

– Товарищ курсант! Курсант Холодов! – услышал Женя строгий голос.

Женя очнулся от воспоминаний и, обернувшись, увидел подполковника Долгих – преподавателя по тактической подготовке. Он успел рассмотреть множество морщинок на его тёмном обветренном лице. Долгих был человек, увлечённый своим предметом. Как-то зимой они стояли в две шеренги на высокой, обдуваемой всеми ветрами сопке, меняясь, временами местами. Первая шеренга принимала на себя порывы жгучего ветра. Подполковник, указывая вдаль, рисовал самыми живописными красками картины наступления. Ему и холод был нипочем, без перчаток он показывал рукой выдвижение колонн, где лучше спешиться, где находятся танкоопасные направления. Учил отыскивать ориентиры и ставить боевые задачи. Леша Красильников по этому случаю написал в ротной стенгазете: «Когда мы постигали науку побеждать, перед нами открывались великолепные виды, и лёгкий морозец румянил щёки». Морозец тогда был ниже тридцати градусов. На замечание ребят по поводу «лёгкого морозца», Лёшка напустил на себя важный вид и отшутился, что это, мол, в литературе называется художественным вымыслом и не более того.

– Я, товарищ подполковник, – вытянулся Евгений.

– Ты что же, честь не отдаёшь старшему по званию? – уже более мягко проговорил офицер.

– Задумался, товарищ подполковник.

– Химию, что ли, сдал на «отлично»? – спросил Долгих.

– Так точно. Почти.

– Молодец, но про воинское приветствие не забывай.

– Извините, товарищ подполковник. – Женя приложил правую руку к фуражке.

Долгих в ответ поднёс руку к виску и, чему-то улыбаясь, пошёл дальше по коридору. За то время пока Женя разговаривал с преподавателем тактики, ребята успели разобрать стулья возле кабинета химии и дружно отдали честь проходившему мимо офицеру.

Евгений вернулся к классу. Настала его очередь помогать своим товарищам. Кончилось всё удачно – экзамен по химии сдали все. После краткого подведения итогов Тулин скомандовал:

– Взвод, встать! Смирно! Выходи строиться у входа в учебный корпус!

Все потянулись на выход.

Женя вышел из класса и вновь подошёл к окну. Он снова попытался погрузиться в воспоминания. На этот раз от мыслей его оторвал сосед по спальному расположению Володя Каширин – шустрый худощавый паренёк, большой выдумщик по неуставному украшению военной формы. Он мог ловко заузить галифе, погладить хромовые сапоги – «хромочи». Их курсанты временами носили вместо тяжёлых яловых и, отполировать их так, чтобы они выглядели, как будто сшитые на заказ. Володя мог с особым шиком носить погоны со вставками, подшить с проволочкой белый подворотничок, навести стрелку на спине гимнастёрки и на рукавах, ушить козырёк у фуражки. Много чего ещё умел сотворить с повседневной формой одежды курсант Каширин. За все свои ухищрения он не раз делил службу во внутреннем наряде с Валерой Калиниченко.

– Меня «замок» послал! Есть еще кто здесь?! – спросил он и, не дождавшись ответа, уже совсем тихо добавил: – Пошли на построение.

Женя заспешил вслед за ним. В строю он продолжал предаваться воспоминаниям. Полюбившийся ему город стоял почти на самой границе, проходившей по фарватеру полноводного Амура. До неё было всего метров четыреста. В увольнение они выбирались на набережную, чтобы посмотреть на противоположный таинственный берег. Были тут и многочисленные кафе, где можно было купить мороженое, выпить кофе и просто послушать музыку.

На противоположном берегу начиналось другое государство. Казалось, протяни руку и дотянешься до мрачных зданий барачного типа. По улицам проезжали автомобили, подавая резкие сигналы. Фигурки людей сновали по своим повседневным делам. Женщины прямо на берегу реки стирали бельё. Буквально повсюду – в десяти или пятнадцати метрах друг от друга, как молчаливые свидетели «великого скачка» Мао Цзэдуна, торчали кирпичные трубы высотой метра по четыре. Китай того времени был страной аграрной. Вождь и учитель Мао поставил задачу каждому китайцу выплавить по горшку стали, и те вдохновенно взялись за дело, но сталь, выплавленная кустарным способом, никуда не годилась, и резкого экономического прорыва не получилось. Но только этим свершения в деле построения коммунизма не закончились – для того, чтобы поднять урожаи зерна, они однажды перестреляли почти всех воробьёв, из-за чего расплодилось огромное количество насекомых вредителей, и битва с воробьями привела к неурожаю. К своему экономическому росту китайцы шли путём проб и ошибок, в том числе и через многочисленные жертвы. В своём старании они перещеголяли даже наших вождей.

При взгляде на другой берег, Жене невольно приходили на ум строки Александра Блока.

Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран —

И мир опять предстанет странным,

Закутанным в цветной туман!

Ему удалось без особых усилий встроиться в суровый и размеренный ритм военного учебного заведения, работавшего как отлаженный часовой механизм.

По команде Тулина взвод замер у входа в казарму. Вышел командир роты капитан Кулагин и поздравил с успешной сдачей экзамена.

Незаметно пролетела неделя. В пятницу, на последней паре во время занятий по оружию массового поражения, Володя Каширин за его спиной прошептал:

– Женя, Холод, ты сегодня в наряд заступаешь?

– Да, – ответил он, слегка повернув голову в его сторону.

– После того, как сменишься, не выручишь меня?

Майор Шапиро, заметив, как они переговариваются, громко постучал указкой по столу.

Женя склонился над конспектом, делая вид, что старательно записывает. Он тихо ответил:

– Потом, решим.

Минут через двадцать преподаватель объявил:

– Конец занятия!

– Взвод, встать! Смирно! – дал команду дежурный по классу.

– Свободны, – проговорил Шапиро.

От входа в учебный корпус они зашагали к ставшей им родной казарме. Оставалось минут десять, чтобы привести себя в порядок, почистить обувь и помыть руки перед обедом. Вот уже рота походной колонной двинулась к курсантской столовой. На этот раз шли без песни.

– Хорошо бы сейчас котлеты дали, – высказался кто-то из строя.

– Сейчас котлетой могут дать, – сказал командир второго отделения Лёша Новиков.

– Да, всё равно, лишь бы не капуста. А то уже неделю – на первое капуста с водой, на второе капуста без воды, на третье вода без капусты, – отозвался Сергей Гребенюк.

– Разговорчики в строю, – прикрикнул Тулин, он шагал во главе взвода.

Минут пять шли молча.

– Тулин, ВанЁк, – послышался голос Валерки, с ударением на последнем слоге. – Когда в наряд по столовой заступаем?

– Что, Валера, по картофельным очисткам соскучился? – с ехидством спросил у него «замок».

– Да не… Хотел мяса в общем котле наловить, – будто не замечая иронии, произнёс Лера и уже тише добавил: – Чтоб тебе меньше досталось.

– Двадцатого, десять дней осталось, – не услышав его последних слов, буркнул Тулин.

– Четвёртый взвод, кончай базарить! – крикнул старшина роты, он шёл чуть в стороне от общей колонны.

После обеда Женя повалялся в кровати и принялся готовиться к наряду. Погладил форму, подшил свежий подворотничок, начистил на ремне бляху, навёл лоск на сапогах, так что в них можно было увидеть, как в кривом зеркале, свой слегка вытянутый нос. Для чистки обуви существовал целый ритуал. Покрывать обувь сапожным кремом надо было с вечера, предварительно отмыв её от пыли и грязи и просушив, сам крем подбирался методом проб и ошибок. Сапожная щётка должна быть не слишком жесткой и не чересчур мягкой, чтобы утром, доводя до нужного блеска, по обуви требовалось пройтись лишь бархоткой. «Умом ты можешь не блеснуть, но сапогом блеснуть обязан», – как то на утреннем осмотре, с улыбкой высказался командир роты. Перед самым разводом Женя пробежал в Уставе внутренней службы свои обязанности.

После развода, ровно в девятнадцать часов, со штык-ножом на поясе, он застыл у тумбочки. Ему по жребию досталось стоять первому. Распахнулась дверь, и вошёл командир роты – высокий, худощавый и подтянутый. Вместе с ним пришёл незнакомый офицер.

– Смирно! – прокричал Женя в сторону расположения роты, где стояли ряды кроватей с выровненными по ниточке полосками на одеялах. Оттуда сразу же появился дежурный с красной повязкой на рукаве.

– Вольно. Вольно. Как дела? – по-дружески спросил ротный у Жени.

– Всё нормально. Без происшествий, товарищ капитан, – ответил он и громко крикнул в сторону расположения: – Вольно!

Дежурный Шурик Алёхин метров за десять до ротного перешёл на строевой шаг.

– Товарищ капитан. Во время моего дежурства…

Кулагин прервал доклад жестом руки.

– Всё в порядке?

– Так точно!

– Несите службу, – негромко сказал он дежурному, а сам с незнакомым офицером зашёл в канцелярию роты.

Женя улыбнулся, припоминая, как Алёхин заступил первый раз дежурным по роте. Он тогда вместе с ним тоже попал в наряд. Тот так ответственно подошёл к службе, что ещё за полчаса до общего подъёма начал кричать, что было силы:

– Рота, приготовиться к подъёму! Подъём через тридцать минут!

– Ты что, идиот! – послышалось чьё-то возмущённое восклицание.

– Отберите у него штык-нож, а то он кого-нибудь зарежет, – прокомментировали из расположения.

– Радуйтесь, что он с двенадцати ночи нас не стал будить, – высказался ещё кто-то.

Шурик едва успел увернуться от пролетевшего над его ухом тяжёлого курсантского сапога. Он сразу же осознал свою оплошность, но смеху было много. Дежурными по роте, начиная со второго курса, ходили почти все без исключения курсанты, так что этот пример, как делать не надо, вспоминали часто.

Канцелярия роты была возле дневального. В приоткрытую дверь Женя услышал голос ротного:

– Как там жизнь за бугром?

– По сравнению с тем, что творится в Союзе – небо и земля. В чём-то даже похоже на училище. Боевая подготовка, чёткий распорядок дня: занятия, стрельбы, ученья. Строительства почти никакого, хозработ тоже. Жильём все обеспечены. Зарплата идёт и там, и в Союзе, – отвечал незнакомый голос.

– Денежное довольствие, – поправил ротный.

– Оно самое, – согласился офицер.

– Тебе скоро заменяться?

– Год остался, – было слышно, как собеседник ротного, грустно вздохнул.

– И куда?

– Пока не знаю. Написал в Одесский округ, где теплее и поближе к морю, но шансов мало. Сам знаешь, что связей у меня нет. Помнишь, как в анекдоте: приходит сын к отцу полковнику и спрашивает: «Папа, смогу я дослужиться до подполковника?» – Тот говорит: «Сможешь, сынок». – Сын спрашивает: «А до полковника?» – Папа отвечает: «И до полковника, сынок, сможешь, надо только не одну жопу облизать». – Сын опять спрашивает: «А до генерала?» – Подумал отец и головой покачал: «До генерала не сможешь. У генерала свой сынок есть».

Стало тихо. Первым заговорил незнакомый офицер:

– Это почти про меня. Но у меня и папы полковника нету. А лезть вон из кожи, чтобы выслужиться – не в моём характере.

– Может, на лапу кому сунуть?

– У нас начальника отдела кадров дивизии недавно посадили. Так что пока всё токмо по большому блату.

– Меня тоже могут скоро в войска перевести, – сказал Кулагин.

Женя напрягся. Офицер поучительно произнёс:

– Постарайся задержаться, насколько сможешь, сам знаешь, что сейчас в войсках творится, особенно в вашем округе – одно строительство. От солдат кроме – «рускэ не знаю», – ничего не услышишь. Ты здесь курсантов за матерные слова наказываешь, а там – это почти норма. Начальник училища на моей памяти десять суток объявил курсанту за то, что тот вилкой масло на хлеб намазывал. А в войсках и вилок-то нет. Одни ложки, и то половина с дырками – типа учебные. Или с надписями: «Ищи сука мясо». Есть над чем повеселиться, мордобой повсеместно, потому что ничего ты реально злостному нарушителю дисциплины не сделаешь. Доложишь – сам же и виноват будешь. А курсанты – это ведь цвет нации, как говорится: «Душа – Богу, сердце – женщине, долг – Отечеству, честь – никому». Конечно, карьеристы и доносчики, как и повсюду, но на порядок меньше. Вот как попадут в войска, у них из головы романтика начнёт выветриваться.

– Совсем страшную картину ты нарисовал, – проговорил ротный.

– Ну, чуть преувеличил, – ответил офицер. – В жизни не всё так однозначно. Когда в стакане половина воды налито – один видит, что он наполовину пуст, а второй, что он наполовину полон.

– Ладно, что-то мы всё о грустном. Расскажи лучше, как там живётся. Отдохнуть-то можно?

– Отдохнуть есть где. Гаштеты – это такие ресторанчики, – пояснил офицер, – на каждом шагу. Там пиво свежее, сосиски, вечером потанцевать можно, роман закрутить. Правда, надо быть осторожней в связях с немками, чтобы особисты не пронюхали, если засекут, в двадцать четыре часа отправят в Союз. Со знанием языков – проблемы. За исключением трёх – русского, командирского и матерного. Как мне не втолковывали в школе: «Учи иностранные языки!» – толку не было. Так до сих пор и пишу в анкете: «Читаю и перевожу со словарём», – то есть, ни того, ни другого делать не умею. – Было понятно, что офицер усмехнулся. Тот немного помолчал и продолжил: – На почве этого, как раз перед отпуском, со мной такой случай приключился: у нас должны были проводиться стрельбы. Кстати, стрельбище там оборудовано по последнему слову техники. Пульты, подъёмники работают, как часы. Одно плохо – частые дожди, и от этого то и дело замыкают электрические фонарики, ни подсветить как следует, ни оружие после стрельбы проверить. Стали мы их засовывать в презервативы, вода не попадает, и свет резина хорошо пропускает. Пошли делать очередную закупку, заходим в незнакомый супермаркет – витрины сверкают, всё блестит, выбор огромный. В общем, без консультации и не сориентируешься. Я к продавщице, а по-немецки знаю, что groß – большой, danke – спасибо, nein – нет. Продавщица молоденькая и симпатичная девчонка, рядом с ней стоят ещё две, точно такого же возраста. Я на витрину показываю: дайте, мол, презервативы по-гроссее и руки для наглядности развожу на полметра. Продавщицы между собой переглянулись и захихикали. Подаёт она мне упаковку, я развожу руки: «Такой?!». – Она краснеет и пожимает плечами. Я тогда засовываю руку в карман. Она побледнела и на меня испуганно руками замахала: «Nein! Nein!». Подумала, видно, что от нас, русских, чего хочешь можно ожидать: типа, щас как вывалю на прилавок своё хозяйство. А я достаю из кармана фонарик, включаю и выключаю для наглядности. Ну, и жестом показываю на небо: wasser – от воды, мол. Тут и до них дошло. Посмеялись вместе. Так что бывает по-всякому: и смешно, и грустно…

– На жизнь благополучную посмотрел, значит, – после короткой паузы произнёс Кулагин.

– Со стороны всё больше, Саня, со стороны. А так, как и в Союзе: два выходных… один – летом, второй – зимой. Вырываемся иногда, но редко. Всё больше служба, служба. Ну и то, что дури там намного меньше, чем здесь – это факт.

Разговор Жене до конца дослушать не удалось, пришло время его смены. Но мысли у него промелькнули невесёлые. Он себе офицеров праведниками и героями, чуть ли не ангелами, спустившимися с небес. А тут, судя по разговору, впереди его могло ждать немало трудностей – получается, что и в армии без связей никуда не денешься. Информацию о профессии военного он черпал из кинофильмов и книг и даже мысли не допускал о несправедливости при получении очередного звания и должности. Маршальский жезл у него, можно сказать, уже был в кармане. Надо было лишь достойно служить, а уж родина отблагодарит каждого по заслугам. Ещё больше его расстроила новость о том, что Кулагина могут перевести. Тот пользовался большим авторитетом среди курсантов, но, как это чаще всего бывает – не у начальства.

Женя погрузился в воспоминания, припоминая, как месяца два назад, перед выездом на «учебку», где с ними проводились полевые занятия и боевые стрельбы, он со своими друзьями Лерой, Серёгой и Володей решили остричься наголо. Женя отважился первым. Остальные ребята, посмотрев на его подстриженную макушку, повторять эксперимент передумали. Так и сверкал он своей лысой головой в гордом одиночестве. Но это его и выручило. Во время стрельб Женя заступил в наряд по учебному центру. Когда почти вся рота уже отстреляла, его прямо от тумбочки вызвали на огневой рубеж. Он, не глядя, выхватил из пирамиды первый попавшийся автомат, расписался в получении и побежал на стрельбище. Огонь приходилось вести на ходу: одна мишень поднялась, вторая, третья. Все патроны он выпустил мимо целей. Женя проверил оружие, закинул автомат на плечо и понуро зашагал на доклад к командиру роты. Кулагин встретил Женю словами:

– Ну что, Холодов, в белый свет, как в копеечку!

– Так точно! – уныло ответил он.

– Понятно. Ладно, за твою лысую голову ставлю тебе три балла. Иди, неси службу.

– Есть! – бодро ответил Евгений нисколько не обиженный на шутку ротного. Тоном она был произнесена весёлым, но уважительным. Да и знал он, что Женя стреляет неплохо.

С этих пор он зарёкся стрелять из чужого оружия. За своим автоматом стал ухаживать с настоящей любовью. Научился пристреливать его по себе, смазывать, чистить и обращаться, словно с живым.

В очередной раз Женя встал к тумбочке поздней ночью. Рота уже крепко спала. Он с лёгкой завистью прошел мимо кроватей, прислушиваясь, как мирно посапывают ребята. Как же ему хотелось забраться под одеяло, прижать голову к жесткой подушке и спать, спать… Постояв у тумбочки, он ещё раз решил пройтись по расположению, но соблазн завалиться в тёплую постель был слишком велик, и он вернулся. У доски документации Женя в очередной раз бездумно пробежал строчки обязанностей лиц суточного наряда и подошёл к окну. За ним царила подаренная природой тишина. Лишь иногда через открытую форточку доносился шорох листвы. Ветер налетал на кроны деревьев, заставляя листья шевелиться. Поначалу они замирали, будто набирая полную грудь воздуха, а потом шумно трепетали, словно выдыхали. Временами они шумели ещё сильнее, точно о чём-то с возмущением рассуждали.

Находиться в одиночестве становилось жутковато. Второй дневальный, Гриша Яковлев, упал между матами в спортзале и уснул. По воле всё того же жребия для дежурства им выпало время, когда больше всего хочется спать. В эти минуты он мог с уверенностью сказать, почему сон называют сладким: как же было бы сейчас приятно сомкнуть веки, и они у него неожиданно сомкнулись, он на несколько секунд отключился. Евгений тут же с усилием открыл глаза и бодро передёрнул плечами. Нет, уснуть никак нельзя – сотни товарищей доверили ему свои жизни. Часы с круглым белым циферблатом висели у него над головой и размерено постукивали. Он как можно реже старался смотреть на них, чтобы не видеть почти неподвижные стрелки. Чем чаще Женя поднимал глаза на циферблат, тем медленнее они двигались, но всё равно его так и тянуло поднять голову и посмотреть на часы снова и снова.

Читать он даже не пытался, какой-бы интересной не была книга, можно было заснуть прямо над ней всего за мгновение. Хотя, пока нет офицеров, у него есть возможность походить по коридору, посидеть на табурете, спрятанном за дверью, ведущей в спальное расположение. А каково сейчас ребятам в карауле? Особенно на посту у Боевого Знамени. Там с автоматом надо простоять два часа неподвижно, можно лишь ослабить правую или левую ногу. И так через каждые четыре часа в течение суток. Поговаривают, что отчаянные головы умудряются спать с открытыми глазами. Женя привалился к стене и пробует заснуть, не закрывая глаза. Ничего у него не получается. «Врут, наверное», – подумал он и, чтобы уйти от тяжёлой дремоты, постарался вспомнить что-нибудь смешное.

Однажды на летних учениях они решили напугать Юрова Андрея. Андрей тогда стоял на посту у продуктовой палатки. Ребята прозвали его, сокращая фамилию – Юр. Позиции курсантского батальона проходили по берегу узкой речушки. Земля была песчаная, и они довольно быстро выкопали окопы. Подступала темнота. Облака затянули небо, и звёзды в эту ночь не пленяли сердца лирикой. Тьма была полная, с трудом можно было различить фигуры людей, точнее их силуэты. Дежурный пулемётчик Витя Хаустов то и дело строчил холостыми патронами в сторону другого курсантского батальона на противоположной стороне реки. Его рука выглядывала из окопа, указательный палец находил спусковой крючок, стоявшего на бруствере пулемёта, после чего следовала очередь, сопровождаемая характерными для выстрелов звуками и яркими вспышками. И снова наступала темнота. Порою взлетали сигнальные ракеты, те тоже ненадолго вносили разнообразие в кромешную мглу. Так продолжалось несколько часов. И вдруг вышла ясная луна, стало как-то спокойнее, пусть и таинственнее. И звёзды, звёзды заискрились высоко в недосягаемой глубине, навевая мысли о тайнах мироздания.

Выбирая моменты, когда луна скрывалась за тучи, Женя и Володя Каширин, растянув плащ-накидку, как сеть, двинулись к посту возле продуктовой палатки. Часовому у палатки боеприпасы не выдавались, но Юр действовал строго по уставу. Родом он был с берегов Волги и слова произносил с выговором на «о». Он звонко крикнул: «СтОй! КтО идёт?!». Не придавая никакого значения грозному окрику, они широкой тенью продолжали неумолимо приближаться. «СтОй, стрелять буду!», – громко повторил очередную команду Юр и передёрнул затвор незаряженного автомата, но тень всё не останавливалась. Он начал отступать к палатке и, внезапно, споткнувшись на ровном месте, упал. Храбрость оставила Андрея, и он жалобно закричал: «Чиряй! РОбяты, у меня чиряй!». Володя и Женя, давясь от смеха, накинули на него плащ-накидку. Юр под ней сжался в комочек и затих, а они резко сдёрнули накидку и канули с ней в темноте.

Как только солнце выглянуло из-за сопок и первыми тёплыми лучами обожгло заискрившуюся росу, они пошли проведать Андрея. Тот уже сменился. Когда они повинились ему в ночной выходке, Юр нахмурил своё добродушное круглое лицо и обиженно засопел. Но о том, чтобы открыться, что он перепугался, не могло быть и речи.

Женя поднял голову и посмотрел на часы. До смены осталось пятнадцать минут. Последние минуты прошли на удивление быстро, он растолкал Мишу Колесникова и, убедившись, что тот проснулся, рассказал ему про дремавшего между спортивными матами Яковлева. Едва голова коснулась подушки, он тотчас впал в забытье. К концу наряда Женя буквально валился с ног. Больше из-за того, что по жребию ему досталось отвечать за порядок в спортзале. Часа за два до сдачи он усердно начал тягать по спортзалу «машку» – приспособление в виде швабры с широкой доской, обитой снизу кусками одеял или шинелей, с лежавшими на ней сверху танковыми траками и съёмными дисками от штанги. Женя возил по покрытому специальной мастикой полу своё орудие до такого состояния, пока не увидел в слегка красноватой поверхности собственное отражение.

Но сразу после смены Женя почувствовал в себе прилив сил и энергии. Так часто бывает, порой ещё и в наряд не заступил, а только на вечерней поверке выкрикнули твою фамилию, как тело до самых кончиков пальцев уже наполняется томительной усталостью, веки наливаются свинцом, и голова кружится в предчувствии бессонной ночи и тяжелого труда. Перед глазами в мгновение пробегают служебные процедуры от развода до самой смены. Но вот когда последние минуты наряда позади, приходит долгожданное облегчение, словно тяжёлый груз падает с плеч.

В расположении его уже поджидал Каширин.

– Сдал наряд, – осведомился он.

– Сдал.

– Всё нормально? Кто принял?

– Федосеев. Всё нормально. Устал немного.

– Женя, ты мне сегодня нужен.

– Что ты задумал?

– Я познакомился с двумя симпатичными подружками. Девчонки – класс! Как раз в твоём вкусе, – убедительно продолжал Каширин. – Ножки у них обалденные. Дома печенье, варенье, конфеты. Ты как? Не сходишь со мной?

Женя вздохнул с облегчением: предложение Каширина не предвещало ничего плохого, а учитывая возможность хотя бы на некоторое время почувствовать домашнее тепло, звучало даже заманчиво.

– Можно сходить.

Володя обрадованно проговорил:

– Давай тогда после ужина сразу к ним. Ты увольнительную взял?

– Взял.

В курсантской столовой в дни увольнения народу было мало. Местные старались быстрее уйти домой и на ужин не оставались. Те, кто завёл девчонок тоже. Было время, когда курсанты дни и ночи сидели за учебниками, и на что-то большее просто не хватало времени. Они ещё не умели быстро наводить порядок на территории и в казарме, укладываться в нормативы по физической подготовке, следить за своим внешним видом, да ещё и успевать в учёбе. Кое-кто, чтобы поспать часок-другой, даже отказывался от выхода в город. «Без вины виноватые», – так говорили старшие про первокурсников. Самыми тяжёлыми были наряды по столовой, один вид тысяч тарелок, мисок, бачков, заполнявших после обеда прямоугольную, отдававшую сыростью посудомоечную комнату с двумя большими ваннами, сразу же вызывал полуобморочное состояние. Гражданский человек, если бы заглянул к ним в этот момент, наверняка сказал бы, что помыть такое количество посуды невозможно. Перед этим им предстояло почистить за ночь пару десятков мешков с картофелем. После обеда двухсотлитровые металлические бочки, наполненные жидкими пищевыми отходами, они поднимали на руках в бортовой ГАЗ-66, и бывало, что те опрокидывались на головы. Перед завтраком обедом и ужином надо было сервировать десятки столов. Много ещё чего надо было…

Хотя у наряда по столовой имелось и преимущество – наесться, как говорится «от пуза». И одна из армейских истин, что «до обеда курсант борется с голодом, а после обеда со сном», на время этого наряда была не так актуальна. Но шло время, и такие жизненные аксиомы, как: «всякая кривая вокруг начальства, всегда короче прямой, проходящей рядом с ним», «никогда не спорь с поваром – добавки всё равно не даст», «не спеши выполнить один приказ, потому что обязательно последует другой, который его отменяет», с каждым днём службы и учёбы подтверждались на собственном опыте. Второй курс из-за большого количества экзаменов и зачётов по общеобразовательной подготовке судили по другому выражению: «приказано выжить». Для Жени и его приятелей, и этот учебный год подходил к концу. Впереди был третий курс – «весёлые ребята».

Каширин захватил в столовую двести граммов сливочного масла, купленного в курсантской чайной, и полулитровую стеклянную банку с малиновым вареньем. Вместе со сгущённым молоком, которое выдавали им ежедневно в начале второго курса перед сдачей проверки по физической подготовке, эти кушанья считались редким деликатесом. Варенье было Женино и находилось на хранение у Каширина. Два месяца назад он написал домой, что очень хочется чего-нибудь домашнего. Мать с отцом расстарались и прислали ему большую посылку. Когда Женя нёс её в расположение, его заметил кто-то из первого взвода, и едва он открыл крышку фанерного ящичка, намереваясь переложить содержимое в прикроватную тумбочку, как его окружили собратья по роте. Две трети посылки тут же растворилось в их загребущих руках. На его счастье появился Каширин и вдвоём они сумели кое-что отбить для себя. Всё это время Володя хранил варенье в своей тумбочке и, несмотря на многочисленные проверки, сумел сберечь его для друзей. Довольный собой он вывалил из промасленной бумаги в глубокую фаянсовую тарелку масло и поставил на стол банку варенья. За столом они сидели вчетвером: Володя, Сергей Гребенюк, Женя и Валера. На Женю пахнуло запахом родного дома.

– Молодец, – похвалил Каширина Валерка.

– Хорошо бы через день по банке варенья съедать, – проронил Сергей.

– Сахарный диабет будет, – заметил Валерка. – Да и столько варенья откуда взять…

Женя сбегал в раздаточную и принёс наполненный до краёв горячий чайник. Лера выпросил в хлеборезке буханку свежего белого хлеба, а по пути успел получить разрешение у остававшегося за старшину роты сержанта из первого взвода, возвращаться им в казарму самостоятельно. Все, кто остался в роте и не пошёл в увольнение, под командой Гаврилюка, вышли из столовой. Володя проворчал:

– Теперь лишь бы дежурный по училищу не появился.

И словно напророчил. Валерка только успел спрятать под стол тарелку со сливочным маслом и банку с вареньем, как перед ними возник майор Субботин с красной повязкой на рукаве.

– Почему не ужинали с ротой? – строго спросил он.

Последовало секундное замешательство и Валера, изобразив плаксивую физиономию, жалобным голоском пропищал:

– Нам масло не досталось.

Дежурный сочувственно кивнул и отошёл. Через минуту, во время которой они следили за его действиями и решали, какие шаги предпринимать дальше и когда приступать к поеданию варенья, майор принёс им блюдечко с четырьмя кусочками сливочного масла.

– Ешьте, ребята.

– Спасибо, товарищ майор, – сказал, благодарно улыбаясь, Валера. От явного обмана у Жени и Сергея покраснели щёки. Но и они пробурчали:

– Спасибо.

Дежурный ушёл. В столовую залетел Гена Байрашев с первого взвода.

– Ребята, что рота уже ушла? Где первый взвод?

– Да если бы ты не пришел, мы бы не знали, где и ты был, – бросил ему Лера.

– Я в училищном спортзале задержался. Жрать хочется, мужики? – вымолвил Гена, с жадностью глядя, на их по курсантским меркам обильно сервированный стол. Гена был членом сборной училища по боксу и иногда тренировался в спортивном зале училища, а не в роте.

– На, – сказал Валера, протягивая Геннадию блюдечко с четырьмя кусочками масла, – а хлеб и сахар в хлеборезке попросишь.

– О, спасибо, – обрадовавшись щедрому подарку, ответил Гена. Он сбегал в хлеборезку и, присев за соседний стол, тут же принялся намазывать масло на толстый кусок хлеба.

– Ребята, – спросил он, жадно сглотнув слюну и кивая на банку, – а как у вас варенье называется?

– Варенье называется – не мылься, жопа слипнется, – уверенно ответил Валерка.

Гена вздохнул и надкусил большой ломоть хлеба.

После ужина Валера и Сергей потопали в казарму, а Женя с Володей через тыльные ворота ушли в город. Центральный вход в училище, помня заповедь, про кривую вокруг начальства, они обошли стороной. У тыльных ворот стоял часовой, но без боеприпасов. Своих он пропускал беспрепятственно. Женя однажды на первом курсе заступил на этот пост. Он увидел старшекурсников, которые шли к воротам, и грозно прокричал положенные по уставу слова:

– Стой, кто идёт! Стой, стрелять буду!

Он даже передёрнул затворную раму автомата. Один из них подошёл к нему и спросил:

– Первый раз, что ли, заступил?

– Да, – ответил Женя.

– Молодец, неси службу в том же духе, – сказал тот, и похлопал его по плечу. Курсанты спокойно проследовали через тыльные ворота на выход.

К слову, старшекурсники в училище относились к младшим без превосходства, скорее, как к младшим братьям. Всегда помогали и иногда даже выполняли за них тяжёлую работу, особенно когда принимали наряд или меняли в карауле. Сдать наряд старшему курсу всегда было легче, чем своим ровесникам.

– Классные девочки, тебе понравятся, – не умолкая говорил Каширин, пока они двигались к серому панельному пятиэтажному дому. – Работают на ткацкой фабрике инженерами. Стройные. Конфет у них полно. – Он облизнулся.

Возле дверей нужной квартиры он замолчал и, внутренне собравшись, надавил на кнопку звонка.

Перед ними появилась симпатичная, коротко подстриженная черноволосая девушка.

– Привет! – радостным голосом проговорил Володя.

– Здравствуйте! – из-за его спины сказал Женя.

Она улыбнулась им обоим.

– Привет, мальчики. Проходите.

– Это мой друг Евгений, – представил Каширин Женю.

– Светлана, – назвала свое имя девушка и повторила приглашение:

– Проходите. – Она указала на приоткрытую дверь в прихожей.

В просторной светлой комнате, возле заставленной посудой стенки, в кресле сидела полная женщина неопределённого возраста. На большом окне висели серо-голубые занавески. В комнате были два кресла и большой диван, на ножках стоял телевизор.

Когда они вошли, женщина привстала со своего места.

– Галя.

Володя бросил ей по-свойски:

– Привет.

Она в ответ улыбнулась и кивнула.

– Это, Женя, – сказал Володя, указывая на приятеля.

Галя в ответ снова кивнула, внимательно вглядываясь в Евгения. Глаза у неё при этом погрустнели. Кажется, она сразу поняла, что с Женей у них вряд ли что-нибудь получится. Хотя он за последний год и стал выглядеть старше, но для неё представлялся слишком юным.

– Может быть, кофе? – спросила Светлана.

– Можно и кофе, – по-хозяйски распорядился Каширин.

Из комнаты девушки вышли вместе.

– Это Светина мама в кресле сидела? – ехидно спросил Женя у Каширина.

– Да нет, это, по-моему, её подруга, – пожал тот плечами.

– Девочки класс, тебе понравятся, – передразнил его Женя.

– Не разглядел я, темно было, когда знакомились, – оправдываясь, произнёс Володя.

– А мне что теперь делать?

– Тебе что – жениться, что ли, предлагают. Выручи – поддержи компанию, – попросил Каширин.

Появились хозяйки квартиры. Они внесли на подносе чашечки с кофе, вазу с печеньем и конфетами и быстро заставили сладостями невысокий столик, покрытый белой салфеткой.

Каширин был весь вечер в ударе, он сыпал остротами, рассказывал забавные истории…

– А что же у вас товарищ такой серьёзный? – после очередной его шутки спросила Галя.

Женя допивал уже четвёртую чашку кофе и слегка поперхнулся, не находя, что сказать в ответ. За него, искажая слово «очень», ответил Володя:

– Он у нас очНень скромный.

– А мне нравятся скромные, – сказала Галя. – Женя понял её намёк, но промолчал.

Время увольнения незаметно подошло к концу. Приятели распрощались со своими новыми знакомыми. На широкой улице светились вереницы огней, словно на водной глади, отражаясь на тёмном асфальте. Медленно двигались последние автобусы, развозя припозднившихся пассажиров.

– Ну, что ты сидел, как в воду опущенный? – покосившись на Евгения, спросил Володя.

Он в ответ усмехнулся.

– Ты мне дочкину маму подогнал в подруги, а я должен быть весёлый.

– Они вместе работают, какая она ей мама?! – простодушно удивился Каширин.

– Понимаешь, не могу я ухаживать за девушкой, смешить и всё такое прочее в двух случаях: если она мне очень нравится или совсем не нравится.

– Тут, конечно, второй случай, – с иронией бросил Володя.

– Естественно.

– Ну, буду теперь один ходить.

– Возьми для компании Серёгу или Леру, – предложил Женя.

– Да Лера, как Галю увидит, заплачет, – усмехнулся Каширин.

– Ну и ходи тогда один.

– Ну и буду.

Перед самым отпуском начались соревнования по боксу. Ротный посоветовался с сержантами и стал набирать ребят в сборную роты. Попал в неё и Женя. Гена Байрышев провёл с ними две тренировки, отметив, что у Жени есть данные стать хорошим боксёром, но на этом подготовка и закончилась. В день соревнований он обрядился в чёрные спортивные трусы и белую майку. В зале было очень шумно, но что удивительно до ринга звуки не долетали. Боксёры откуда-то издалека слышали гул голосов зрителей, но слов было не разобрать, а лица не рассмотреть. Вся рота дружно за него болела, кричали на разные голоса.

Соревнования продолжались две недели. Проведя несколько боёв, Женя занял второе место. Последний бой он проиграл по очкам старшекурснику. Его соперник был крепко сбитый мускулистый паренёк. Когда он встречался с ним взглядом, ничего похожего на злость Женя не заметил, не увидел он и стремления к превосходству. В их противоборстве присутствовало даже что-то артистичное, ведь отчасти они работали на публику. Уже потом, вспоминая поединок, он пришёл к выводу, что неправильно распределил силы. Бой был практически равный. Первый раунд прошёл за его преимуществом. Женя атаковал и проводил серию за серией, соперник пропустил пару хороших ударов. Ребята, поддерживая его, чуть не охрипли. Второй раунд был скорее ничейный – он много энергии растратил в первом. А вот третий остался за противником. Хотя ударов он пропустил немного, но активность значительно снизилась, и это сказалось на общем впечатлении боя для судей. Противник оказался мудрее. Рефери на ринге, поднимая руку сопернику, прошептал Жене: «Мог бы сработать куда красивее».

Надо было действительно строить поединок по-иному и оставить за собой концовку. По ней, как правило, и присуждают победу. Гена Байрашев многозначительно произнес, поддерживая погрустневшего Женю:

– Опыта у тебя чуть-чуть не хватило. Бокс – это ведь не драка. Искусство. Много надо тренироваться и учиться.

Гена в своей весовой категории в финале вышел на ринг после Жени. Его соперником был мощный плечистый старшекурсник с тёмно-синим фингалом под левым глазом.

– Вася! Давай! Бей! – дружно и с воодушевлением кричали тому болельщики. Начался бой. Старшекурсник и Гена, словно в танце закружились по белому квадрату. Правда, на танцора походил Гена, его соперник двигался по рингу, размахивая руками, как мельница большими крылами.

– Гена! Гена! Отвечай! Бей! – кричали курсанты Жениной роты.

Но Вася с самого начала завладел инициативой и осыпал Гену градом частых ударов. Мощные кулаки, не переставая мелькали в воздухе. Первый раунд закончился полным преимуществом старшекурсника. Второй раунд начался в том же темпе. Удары сыпались на Гену, как из рога изобилия. Он едва успевал передвигаться по рингу и уклоняться, казалось, что Гена был полностью подавлен. Его болельщики грустно притихли. А соперники, всё более и более воодушевляясь, выкрикивали хором:

– Ва-ся! Ва-ся! Ва-ся!

Синий фингал на круглом лице, хорошо заметный на освещённом белом квадрате, возникал то в одном углу ринга, то в другом.

– Вася! Вася! – продолжали неистовствовать трибуны.

Неожиданно короткий боковой удар угодил Васе точно в подбородок, и тот по инерции боднув руками воздух, как подкошенный, рухнул на пол.

– Раз, два, три … – начал отсчитывать судья на ринге.

В зале наступила глубокая тишина. Соперник Гены с трудом поднялся и пошёл в свой угол. В руках у его секунданта показалось белое полотенце. Зал взорвался криками ликования.