Читать книгу Сокровища Каялы - Александр Гущин - Страница 4

Родился я в 1951 году, в Тоцком, пока не атомном районе, в селе Жидиловка. Знаменитое село находится в Чкаловской области, что под Оренбургом. Ранее Жидиловка была пугачёвским умётом, постоялым двором, по-тамошнему. Учёные, исследователи творчества Александра Сергеевича Пушкина установили факт: Пушкин поместил пугачёвский умёт, куда хорунжий Емельян Пугачёв вывел офицера Петра Гринёва, в место, где широта равнялась долготе. Жидиловка находится в координатах 52,5 градуса северной широты и 52,5 градуса восточной долготы. Местные старожилы подтверждали, подтверждают их пра-правнуки, что Емельян Пугачёв часто посещал это загадочное место.

Пушкин 14 сентября 1833 года приезжал в Жидиловку, осматривал поэт село Тоцкое. Злые языки сплетничали, что Пушкин в Тоцком амурничал с женой Ерофея Андреева. Внуков Ерофея звали «Ерохины». Якобы у Ерохиных африканские гены.

По селу Тоцкому, в 1916 году, раскидывая чешские гены, бродил писатель Ярослав Гашек. После Пушкина, после Ярослава Гашека, у села взорвалась атомная бомба. Бомба рванула 14 сентября 1954 года.

Ценители справедливости, почитатели правды, прервут меня,

– Это всё верно, это мы знаем. Короче.

Короче учился, служил в армии. После армии, осенью 1972 года, окончил мореходную школу в городе Ленинграде. Ушёл в заграничное плаванье. Трудился матросом, работал на судах Балтийского морского пароходства. Несколько лет находился на пассажирском лайнере «Поэт Лермонтов», где соприкасался с работой служб внешних разведок многих стран мира. В 30 лет дослужился до помощника капитана. Жизнь плыла как теплоход в тихую, безветренную погоду. Штиль. Но в 1983 году, 19 августа, на день преображения Господа Бога нашего Иисуса Христа, начались неприятности. С тремя приятелями, с Веней Великовым, с Гришей Богословом и с Ваней Златоустом я прилетел в Якутию, на речку Тарынах, что означает «наледь». Мы возжелали половить якутского лосося-тайменя, лосося-хариуса, и поискать бивни мамонтов примигениусов.

В 1982 году мы рыбачили и охотились на островах Серых Гусей, что на севере Чукотского полуострова. На этих холодных островах спрятали некоторую сумму денег, резиновую лодку, спички и рыболовные принадлежности.

В 1983 году не поехали на эти серые острова, решили порыбачить в Якутии. Расположились в глухомани, в «Васюткиной нори», в глухой якутской тайге, в избушке-зимовье известного лесника-охотника Василия Д. Узалова. 28 августа 1983 года, на день успения Пресвятой богородицы и Приснодевы Марии, вчетвером, угодили в лапы вооружённых уголовников – беглецов смертников. Смертники накололи нам такие же татуировки, какие были на их телах. 21 сентября 1983 года, в день рождества Пресвятой богородицы, бандиты-беглецы спровоцировали своё обнаружение. 27 сентября, в день Воздвижения Креста Господня, когда солдаты Советской Армии окружили лесную сторожку, хладнокровно смертники расстреляли нас, сторожку подожгли. Сами преступники спрятались в подземелье-схрон.

Трое приятелей погибли, я, случайно, выжил. Но, как «беглец-уголовник», угодил в камеру приговорённых к смерти. Сидел 8 лет. 12 июня 1991 года бежал из тюрьмы, где невинно страдал за правду. В Москве 14 октября 1991 года у строящегося храма Державной Божьей Матери встретился с Президентом Эльциным. Президент потребовал пересмотреть моё дело, и меня оправдали.

На воле устроился работать младшим штурманом теплохода «Академик Филатов», где в марте 1992 года перевозил солод из Антверпена в Сайгон. Второй раз дослужился до старпома. В декабре 1994 года решил сходить в очередной рейс. Как венецианского купца Марко Поло, судьба тридцать лет заставляла меня бродить по миру, путешествовать по земному шару.

Декабрь 1994 года – безвременье на Руси. 11 декабря 1994 года началась чеченская война.

11 декабря 1994 года я был направлен на теплоход Каяла Балтийского морского пароходства. Рейс был обычный, Лиссабон – Южная Америка. Оказалось, что чеченская война докатилась от Терека до устья реки Амазонки. Прошлась война по просторам Атлантического океана. Этот сказ про войну.

Начиналась чеченская война, Россия разваливалась. Кровавые руки террористов-сепаратистов дотянулись и до нас, моряков. Больше оказалось поганых, в руководствах пароходствами. Так было в целом по стране. Не замечал тревожной ситуации только нетрезвый Эльцин, со своим квази трезвым правительством. Не осознавал хмельной Президент собственной вины в позорной для России первой чеченской войне. Не хотел и не мог видеть Эльцин без зеркала спецслужб, откуда растут уши дробления государства. Разведслужб честное зерцало треснуло и разлетелось на мелкие осколки национальных, религиозных и атеистических мнений.

СССР разлетелся на осколки. Начинала разламываться Россия.

Первым куском, отламывающимся от России, была Чечня. Появились щупальца кавказских отщепенцев в Кремле. Отщепенцы решили отщепить Кавказ от России, но так, чтобы руководить Россией, и за счет России жить. Кавказ захотел переродить русскую нацию, сделав её женщиной-скво на посылках. Впрочем, так поступают все молодые нации, находящиеся на ранних стадиях своего развития. В эти времена, как во времена князя Игоря, застонала русская земля от инородцев. От поганых. Кстати сказать, есть и не поганые инородцы. И не поганых инородцев больше, чем поганых. Но когда русские князья и Президенты малое великим называют, куют крамолу брат на брата, поганых инородцев становится больше, появляются поганые русские братки-смерды. Смердят и русские князья-холопы. Князья-холопы ходят под инородными эмирами. Из-за денег, из-за русской трусости. Печаль великою слезою разливается по русским селеньям. Нависают сепаратисты над Русью. На хвалу воздвигается хула. Застонала и глупая Чечня, от собственных бестолковых сепаратистов.

В это смутное время я получил назначение на теплоход Каяла. Международные позывные Каялы были четырёхбуквенные, UUXS. Пяти трюмное двухпалубное судно длиною было более ста пятидесяти трёх метров. Ширины судно достигало двадцати метров. Максимальной осадкой теплоход был восемь метров и восемьдесят восемь сантиметров. Груза Каяла брала десять тысяч пятьсот тонн. Дизельный двигатель посудины, мощностью в восемь тысяч сто пятьдесят «лошадей», позволял теплоходу развивать скорость 17 узлов.

Глубина трюма теплохода Каяла составляла 10,66 метра. Чтобы читатель наглядно представил такую глубину, скажу, что в трюме, в стоячем положении, вертикально, можно перевозить колонны греческого храма, дорического периптера Парфенона. Как известно, как трактует Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия 2003 года, высота колонн Храма Афины-Девы, десять с половиною метров. То есть, если вы русский грузовой помощник, то спокойно погрузите колонны вертикально и закроете крышку трюма.

Иностранный грузовой помощник, который пользуется информацией энциклопедии Брокгауза и Ефрона крышку трюма закрыть не сможет, так как, по их энциклопедии, высота колонн Парфенона одиннадцать метров. Колонны Парфенона из трюма Каялы будут торчать на тридцать четыре сантиметра.

Смех смехом, а Каялу действительно хотели послать в Грецию за большемерным грузом, но возникла проблема соответствия точных, предельных размеров груза и трюмов. Чтобы не рисковать, и не гонять теплоход зря, судовладелец отправил Каялу в устье реки Амазонки, за пилолесом.

Балтийским судном с таким историческим названием командовал кавказец, ингуш, капитан Магасов Маарулал. Судовым врачом, сиречь доктором был осетин Махмуд Даргавс, а шеф поваром, коком, аварский дагестанец или дагестанский аварец Шамиль Кануни.

Исходя из названия судна, капитана про себя я назвал Кончаком, доктора Гзаком, а повара Кобяком. И накликал беду, как князь Игорь набегом на половцев. Беда моя от того, что не люблю я всяких татар.

Профессор Преображенский Филипп Филиппович, герой книги Булгакова «Собачье сердце» не любил пролетариат. За уровень сознания. Я же не люблю кавказцев и арабов. За то, что их разум находится на уровне сознания российского пролетариата 20-х годов 20-го века. Отстают они в развитии на 100—200 лет, отсюда у них такой большой процент поганых. Не люблю я арабов и прочих палестинцев. Поганых кавказцев, продажных сотрудников, сотрудниц ФСБ, ГРУ, в придачу, ненавижу. За что – об этом речь впереди.

Сменный морской экипаж судна Каяла, в количестве 27 человек, вылетал из Петербурга-Ленинграда в Лиссабон под новый, наступающий 1995 год. Я был назначен в экипаж старпомом. В Лиссабоне мы должны были сменить старый экипаж, и направиться в устье реки Амазонки, точнее, в речку Пару, за пилолесом, для Испании. Сбор экипажа назначили в аэропорту Пулково, где все познакомились. Представляясь капитану, удивился его внутренней слабости, казалось, капитан всё делает через силу, был он каким-то подчинённым лицом, нежели капитаном. Более всего поразила супруга капитана. Мнилось, что она была в состоянии прострации, то ли провожала мужа на смерть, то ли сама собиралась умирать. Эти мысли пришли в голову в самолёте, когда был на подлёте к «Любимой бухте», к Лиссабону. Я заметил, что капитан как-то неестественно быстро выполняет просьбы и команды, видимо его друга, судового врача Даргавса.

– Зомби,

– по-привычке, мысленно, дал очередную кличку капитану, зная, что среди множества кличек приживётся характеризующая. Даргавс требовал, чтобы его называли Айболитом. Махмуд казался весёлым и добродушным человеком. Напоминал персонаж из произведения Стивенсона «Остров сокровищ». Прихрамывая, доктор бродил по самолёту и благожелательно угощал экипаж мятными, витаминизированными конфетами. Судовой Айболит приговаривал, налегая на букву «и», коверкая слово «Гиппократ»,

– Клянусь Гиппокритом, свежие конфеты!

– Гзак-Гиппокрит,

– мысленно окрестил я судового врача. Но, увидя в его правом ухе серьгу, поправился,

– Сильвер.

Как рассказывал хромой «Сильвер», он прошёл мыс Горн на парусном судне, оставив его по правому борту.

После того, как я дал доктору имя «Сильвер» больше о капитане и докторе мысли не развивал. Мои категории мышления в то время были ориентированы на постоянную тонкой структуры, равную бесконечной периодической дроби, что, по моему мнению, противоречило условию целых чисел длин волн де Бройля на орбитах электронов. По моим категориям мышления постоянная тонкой структуры была равна

1/128=0,0078125,

то есть числу, с конечным количеством цифр после запятой. Посасывая конфету «Сильвера», размышляя о хитрых волнах де Бройля, я заснул. Не заметил, как приземлился в Лиссабоне. Португальский порт Лиссабон писатель Грин называл Лиссом. Наутро мы добрались до Каялы. Смена экипажей произошла в течение суток, заодно закупил провизию на два месяца вперёд. Заказал я продукты по старой заявке старого экипажа. Цены были низкие, агрессивный артельщик сменяемого экипажа заверял, что продуктов хватит на три месяца, а не на два.

– Шустрый артельщик, вероятно «сексот», секретный сотрудник российских спецслужб,

– подумал я.

– С такими продуктами, будете, как сыр в масле кататься,

– приговаривал артельщик.

– Поживём, увидим,

– отвечал я русскому spy-артельщику, направляясь с рапортом к капитану. Капитан был один. После доклада о готовности судна к выходу из порта, я выложил перед капитаном сотню-другую долларов – половину десяти-пятнадцати процентной поощрительной ставки. Мелкий откат получают капитан и старпом, за заказ продуктов, от хитрецов-шипчандлеров-конкурентов. На моё удивление мастер сделал попытку отказаться от денег, безвольно отмахиваясь от предложенных долларов, но валюту всё-таки взял. Не брать деньги – не в правилах капитанов. Тем более – кавказских. Что-то здесь было не так. Уходя, я притормозил у выходной двери, закрыл её неплотно, прислушался.

– Зачем взял деньги,

– услышал вдруг голос доктора Даргавса,

– Зачем половина, возьмём позже всё.

– Будущий рэкет?

– задавал я сам себе вопросы,

– Но можно половину денег забрать сейчас, а вторую половину отобрать потом. Так вернее. Химичит как всегда Кавказ. Х…р тебе, джигит, а не деньги, залу… у тебе конскую, а не доллары,

– решил я, думая о Даргавсе. По требованию я отдал бы капитану и оставшиеся доллары. Свободные деньги в судовом хозяйстве необходимы и капитану, и старпому. Но, услышав речи судового врача, я возмутился,

– Не хочешь Гиппокрит ехать, пойдёшь, сука, пешком.

Даргавс-Сильвер показался наиболее опасным. А на опасность я реагирую матом. Русским рукопашным матом.

Вечером я побродил по Лиссабону. Помолился в церкви Святого Погребения. В магазине-баре «Русь» затарился водкой. Выпил стопку американского бурбона, кукурузного виски. Но моя любовь это джин. Купив бутылку напитка «Ёлки-палки» или джина, отдыхая у барной стойки, начал размышлять. Джин со льдом и содовой, помогали соображать. Надо брать Кавказ на контроль, ибо эти горные джигиты от причальной стенки Ноева ковчега – хамова стойбища, что-то затевают. Чего не люблю, так это многонациональные экипажи. Тут глаз да глаз нужен. Когда я вышел из бара, в глаза ударил ветер. Погода в Португалии портилась. Вернувшись на Каялу, я тревожно заснул.

Кончак-Магасов, безвольный капитан-зомби, судовождением не занимался. Пришлось одному, ночью, в жестокий шторм выводить из Лисса пустопорожнюю, без груза, Каялу. Еле-еле, на большой волне, раньше времени, практически не выходя из «Любимой бухты», сдал лоцмана. Лоцманский катер кидало как щепку. Pilot едва не вылетел за борт. Тяжело управляется пустой теплоход в сильный ветер! На малом ходу сдачи лоцмана судно в балласте ураганным ветром развернуло, и понесло в сторону от фарватера. Высокие борта, не загруженой Каялы, работали не хуже парусов. При такой ситуации дал «самый-самый» полный ход, предупредив машинное отделение, что пустопорожнее судно-парус, пустая коробка, и мне нужны самые высокие обороты винта.

С сильным креном от ураганного ветра, Каяла, со свистом, с глухим рёвом главного двигателя в восемь тысяч «лошадей», с пламенно-чёрным дымом кровавых искр из девятиметровой трубы, медленно разворачивалась к выходу. Девятитонный винт бешенно вращался и пенил по корме водяной след. Сказочным демоном Каяла кое-как выскочила из бухты. Вырвал я из опасной бухты теплоход, двигаясь курсом наискосок от осевой линии фарватера, держа более трёх десятков градусов поправки на ветровой дрейф.

Ворвавшись, как морской дьявол в Атлантический океан, положил Каялу по направлению 205,1875 градусов по картушке гирокомпаса, штевнем целясь в Канарские острова. Я двигался к порту Лас-Пальмас, что находится в шестистах девяноста трёх милях от Лиссабона. Точное число 690,9375 миль. Взглянув на генеральную, на мелкомасштабную карту, увидел, что ухожу с широты Пхеньяна, Тяньцзиня, Душанбе и Вашингтона. Я приближался к широте Сакраменто. Опасности сесть на мель я избежал, приказал рулевому включить авторулевой, отправляться к боцману. Выполнив приказ, матрос-рулевой удалился.

– Сакраменто, край богатый, золото гребут лопатой,

– замурлыкал я песенку златоискателей. Замурлыкал как пророк, не подозревая, что в рейсе мне достанутся несметные сокровища контрабандистов. С левого борта Каялы замелькала, увеличивающаяся к западу от Гринвича, долгота древней, сказочной страны Магриб. Каяла неслась за сокровищами, подползая к спокойным конским широтам. Крохотное судно намеревалось штевнем раздвинуть Канарские острова, и отрезать южный хвостик Северо-Атлантическому хребту.

На следующий день, не ведая, что всего через месяц, буду сказочно богат, произвёл рутинную работу нищего русского старпома. Провёл повторную ревизию артелки. Судовая кладовая, «артелка» была забита съестными припасами. Повар Кануни раскладывал специи. По-совместительству Шамиль выполнял обязанности артельщика.

На судне всё было в порядке. Сытый экипаж работал слаженно. На двухмесячный виток Лисс – Амазонка – Лисс, продовольствия хватит с избытком.

Доктор так не думал. Гзак-Сильвер думал иначе.

– Почему доставили мало продуктов?

– заявил он на следующий день.

– Слушай, Гиппокрит,

– отвечал я,

– Возьми калькулятор, сходи в артелку. Посчитай и успокойся. Расслабься. Relax, Осетия!

Но Даргавс не успокаивался. При каждом удобном случае он, в присутствии членов экипажа, говорил о скудости продовольственных запасов. Я понял, осетин решил внести нервозную обстановку в экипаж. Напрашивался вопрос, зачем?

– Будущий рэкет? Даргавс решил скомпрометировать старпома?

– задавал я сам себе вопросы и не находил на них ответа. Пятого января 1995 года, в порту Лас-Пальмас, что расположен на острове Гран-Канария, с калькулятором, я вновь посетил продуктовую кладовую. Посчитал мясо во взвешенных тушах, и обомлел. Расход мяса за пять дней составил более ста тридцати четырёх килограммов. Экипаж за эти три дня употребил 67 килограммов.

Не хватало одной-двух туш мяса.

– Смайнали за борт,

– решил я, и кинулся наверх, на камбуз, к повару Шамилю-Кобяку,

– Надо отобрать ключи от кладовой.

В углу камбуза, на коврике, спиной ко мне, повар-артельщик Шамиль Кануни молился Аллаху, срамно отставив жирный зад. Наступило время вечерней молитвы. Недалеко от Шамиля, у камбузной плиты, ухмылялся врач Даргавс. Даргавс-Сильвер был атеистом. В отличие от Магасова и Кануни, доктор никогда не молился. Я же был истинно верующим. Советская власть старалась сделать из меня убеждённого коммуниста, но социалистическая система развалилась. Коммунизм перестал быть моей религией. Идеология коммунизма не смогла меня защитить. Поэтому я обратился к богу. Я поднял глаза вверх, обращаясь к Аллаху,

– Всевышний и Всемогущий! Не дай восторжествовать несправедливости! Покарай виновных! Нет бога кроме Аллаха и Магомет пророк его! Полагаюсь на тебя, о Справедливейший. Аллах велик! Во имя Аллаха милостивого, милосердного прибегаю к Господу людей, царю людей, богу людей, от зла наущателя скрывающегося, который наущает груди людей, от джиннов и людей.

Решил было забрать ключ у артельщика Шамиля, но вовремя ли? остановился и направился в каюту. Надо подождать, великий Аллах и пророк Магомет, помогут. Может это недоразумение? Может, я ошибся при подсчёте? Надо выждать и потерпеть. Должен же я понять, для чего повару нужно, чтобы быстро закончились продукты?

Когда я уходил судовой врач, доктор-атеист проводил меня долгим задумчивым взглядом жестокого пирата Сильвера. Вместо активных действий я объявил мораторий на войну, как Эльцин в первой чеченской, за что и поплатился. Поплатились и двудонные кавказцы, об этом читатель узнает позднее.

В Лас-Пальмасе трезвый, непьющий третий механик, поминутно матюгаясь на какой-то бардак, забункеровал Каялу топливом. Испанский лоцман помог мне вывести судно из порта. Выйдя на просторы Атлантического океана, я положил Каялу на курс 227,171875 градусов, направлением на бразильский порт Белен или Belem, что в двух тысячах шестистах милях от Канарских островов. Точнее, до Белема 2600,4375 мили. Каяльской скоростью до континента Южная Америка, от собачьих островов, «топать» надо было 7,625 суток. Семь суток и пятнадцать часов ходу до белемского или до беленского лоцмана.

На следующий день, 6 января, при проверке артелки, пропала туша мяса и около коробки печени. Не считая естественного расхода продуктов.

Аллах с пророком Магометом были на стороне кавказцев. На мою молитву, на моё обращение к справедливости Аллах и Магомет не обратили внимания. Азиатские боги посчитали меня пустым местом.

Я обратился к Иисусу Христу,

– Прошу тебя, Спаситель, разберись с Аллахом и Магометом. Не божье дело азиаты затеяли!

Продукты продолжали стремительно таять. Магомет с Аллахом на Христа не обращали никакого внимания.

Вечером 6 января пришлось обратиться к Богу отцу и Богу святому духу,

– Святый боже, святый крепкий, помоги отче, спаси, Дух святый. Святый бессмертный, помилуй мя. Ум просвети и сердце. Господи, помилуй. Просвети очи и мысли. Боже, очисти меня, грешного. Верую в бога, отца Всемогущего, в Иисуса Христа. Верую в Духа святого, в святую Воскресенскую церковь. Поддержи, Господи. Руководи мыслями и чувствами. Научи каяться, молиться, терпеть и притерпевать. Аминь.

Разборки православного Бога отца, Бога сына и Бога святого духа с Аллахом и Магометом, привели к тому, что в экипаже начался ропот по поводу скудости питания. Богов к скандалу подстрекал доктор Даргавс. Судовой врач – Сильвер – на судне захватил власть. Православного бога в трёх лицах, Аллах и Магомет и в грош не ставили. Я тревожно спрашивал себя,

– Зачем повар выбрасывает продукты?

Тесные контакты повара с доктором, с капитаном, говорили о том, что всё это неспроста, и что нельзя вопросы ставить в лоб, здесь пахло мафией. Перебирая варианты, удивлённый, истинно верующий в справедливость старпом, глупо выжидал. Но слабодушие моих богов, безхарактерность единого бога в трёх лицах, вынуждала меня помочь православию. Возникала необходимость предпринять что-либо самому, по-иному замышленью.

Чтобы настроить себя на боевой лад я крепко и страшно выругался. Матерно помянул Аллаха, Магомета, Фатиму, её мужа Али и всех их родственников. Русский рукопашный мат закончил словами,

– Войны захотели? Вы её получите!

В воздухе тревожно, зловеще запахло войной богов и людей. Надо было действовать. Я был вынужден готовиться к превентивному набегу на противника. Православные боги убоялись здоровенного Магомеда. Пасует православие перед могучим Магомедом, пред хитрым Аллахом. Вечером, перед сном, не надеясь на православных, на слабовольных, на слабосильных богов в трёх лицах, я молился и медитировал. Обратился я к начальной людской религии, вспомнив Зевса и Троянскую войну.

Я пел Трояду Гомера, вселяя в себя мужество и силу, возбуждая гнев против неверных кавказцев, против их исламских богов. Устремил мысли к Гере. Как понимал, имена Геракл и герой происходят от женского имени «Гера».

Пропев несколько песен, решил, что на пару дней уверую в неё, в жену Зевса. Если греческие боги и Гера не поддержат, надо будет искать пропагандистскую основу иной религии.

– Может быть, римский бог Юпитер поможет? Жену Юпитера, Юнону просьбой потревожить?

– размышлял я, засыпая. Наутро 7 января, якобы для экономии, завтрак был из консервированных продуктов. Утверждённое мною меню, аннулировал судовой врач Даргавс-Сильвер, при поддержке безвольного капитана-зомби Магасова, которому я вынужден был подчиняться. Ухмыляющиеся рожи Шамиля-Кобяка и Даргавса-Гзака навели на мысль срочного набега на поганых мусульман. Обидчивому мусульманину скажу, что есть и не поганые мусульмане, их явное большинство. Продолжу для необидчивых.

Мусульмане с атеистом Даргавсом были гражданами России, поэтому будущий набег, будущую войну мысленно назвал гражданской.

– Уходили комсомольцы, на гражданскую войну,

– замурлыкал я ободряющую песенку, прикидывая,

– С чего начать?

В каюте, прежде всего, убрал книги по истории, философии, физике и математике.

– Эти заниматься делом не дадут,

– размышлял я о кавказцах,

– Джигиты умеют только воевать.

Но как припугнуть повара, чтобы он перестал выбрасывать продукты? У меня нет никаких фактов. Ничего не докажешь. Зачем это им надо? Для чего? Рейс только начался, и вдруг такие плюхи. Что делать? Почему Каяла заходила бункероваться в Лас-Пальмас? Сеута рядом, в Сеуте топливо дешевле. Или нет? Стоп, топлива на виток хватало! Третий механик матерился, что нам и на х… топливо не нужно. Почему грузом на Каяле занимается второй штурман, а не старпом? Балтийское пароходство перешло на европейский стиль работы, когда грузом должен заниматься старпом. Что за прыжки и гримасы? Что-то тут не так. Что делать? Выход один – воевать. Если Магомет пошёл на твою гору, то с горы Магомета можно убрать только силой.

Собираясь в набег, пряча заметки по кибернетике и философии в рундук, мысленно одевался в кольчугу, брал в руки виртуальные щит и меч. Поднимая глаза к небу, вспоминал строки из Слова о полку Игореве. Игорь пошёл на половцев когда,

Дела были неважнецкие. Тьмутараканский религиозный болван моих поганых, в двух лицах, в лице Аллаха и в лице Магомеда оказался сильнее православного Бога отца, Бога сына и Бога святого духа. Боязно в бой, без богов. С богами, у которых нет сил, не победишь. Но не было и пути назад.

– Как говорится, за нами Москва,

– скаламбурил я, ещё не зная, что Москва была как раз за Шамиля, за Даргавса и за Магасова. За ними. Поганая Москва. А не поганая Москва, в поганой и не в поганой Чечне стонала голосами восемнадцатилетних российских солдатиков-телят, раненых чеченскими пулями профессиональных боевиков-революционеров. Хлопала дилетантская Москва ельцинскими ослиными ушами, жмурясь от ударов чеченцев в этой самой, в поганой Чечне. Но на Москву я особо и не рассчитывал, полагаясь, в основном, на опыт князя Игоря.

– Копие хочу я преломить в половецком поле незнакомом,

– замурлыкал я Слово о полку Игореве, отправляясь в набег. Вечером 7 января заглянул в каюту Магасова. Попросил у капитана несколько чертежей для ознакомления, с недоступными устройствами судна. На капитанском столе лежали, накрывая стол, рисунки кривых элементов теоретического чертежа. Под разным предлогом, брал несколько чертежей, подкладывал меж ними копировальную кальку, лицевой стороной наружу. Когда капитана не было в каюте, менял кальку. У себя в каюте прикладывал кальку к стеклу иллюминатора, читая написанное. Узнал почерк Даргавса. Капитан только подписывал телеграммы. Подписанные сообщения Даргавс вручал начальнику радиостанции для отправки. Вскоре я стал контролировать переписку капитана теплохода Каяла. Собрал десятки радиограмм направленных в разные адреса. Переписка оказалась замечательной. Подходя к устью реки Амазонки, я уже знал, что судно ждут не только из-за груза пилолеса, но и ещё из-за чего-то. Много ума не надо было, чтобы догадаться, что повезём где-то, какую-то, очень дорогую контрабанду. Очень дорогую потому, что кураторы контрабанды на судне были из самых высших кругов. Скандал, сыр-бор с продуктами нужен, вероятно, для отвлечения внимания экипажа.

Надо было послушать разговор Кончака с Гзаком, то есть капитана и доктора, когда они были наедине. Магнитофон в каюте был, но когда лента в кассете заканчивалась, автостоп громко щёлкал. Был вариант спрятаться в туалете каюты капитана, откуда слышен разговор в его кабинете. Но как выбраться из нужника? Обнаружат, в сортире и замочат. Варианты надо было обдумать.

Находясь по делу у Магасова, зашёл в его каютный туалет, закрылся и внимательно огляделся. Внимание привлёк пожарный извещатель. Выйдя из сортира, попрощался с капитаном и с его постоянными гостями – Даргавсом и Кануни, направился к электромеханику.

– Стыдно признаться,

– заявил ему,

– Отвечаю за противопожарную безопасность судна, а устройства пожарного извещателя не знаю.

Через десять минут я был тщательно проинструктирован электромехаником по поводу устройства противопожарного датчика данной конструкции. Оставалось ждать удобного момента. На горизонте уже маячил континент Южная Америка. Туманилась береговая линия Федеративной Республики Бразилия.

14 января 1995 года Каяла, войдя в пресные воды реки Пара, просела на девять сантиметров. Недалеко от устья Амазонки, в порту Белем, мы брали первую партию груза. Бразильский порт встретил нас тёплой, безветренной погодой. Порт Белем находится в южном полушарии, в координатах один градус двадцать семь минут, двадцать одна секунда южной широты и сорок восемь градусов, тридцать минут, четырнадцать секунд западной долготы.

После швартовки и оформления прихода я отправился погулять по причалу. Решил поразмышлять, и подвести итоги. Находился я на практическом экваторе, но жары не ощущалось. Погода мне благоприятствовала. Но, ни греческие, ни римские, ни православные боги мне не помогали. Вероятно, они были слабее Аллаха и Магомеда. С продовольствием творилось нечто невообразимое. Продукты бесследно исчезали. Я обратился за помощью к славянским, к языческим богам. Но Аллах и величественный Магомед были непобедимы. Экипаж Каялы гневно роптал на старпома за скудость питания. Пришлось свергнуть Перуна, Ярило, Велеса и Сварога на подходе к реке Пара. Их деревянные идолы качались в волнах Атлантического океана, в волнах бухты Маражо, на траверзе мыса Магуаринью, удаляясь за горизонт в моём воображении.

Миниатюрную грациозную, воздушную фигурку Стрибога, славянского правнука Дажбога-Гелиоса я не выбросил. Укрепил его крохотный солнечный образ суровой ниткой, и одел на шею. Как амулет. Понял, что дело во времени. Русские по времени были с пером писателя, судовые кавказцы не расстались с дубиной пещерного дикаря. Поэтому я вновь стал древним славянином, и взял в руки меч-кладенец. Обоюдоострое оружие заставило меня молиться богу Святовиту. Святовит – главный бог славян. Святовит бог войны. Святовит утверждал, что четыре лица у сущего. У Святовита четыре лица. Оберег славянского Стрибога я носил сверху православного крестика. Оберег разрешал убивать. Во время войны с дикими племенами убивать разрешается.

Коварный осетин, доктор Даргавс, сетуя о скудости питания, подогревал недовольство экипажа. Устраивал скандалы, и заглядывал мне в глаза. Усиливал Даргавс-Сильвер депрессивное состояние старпома. Чувствуя себя не совсем уверенно, я всё-таки старался подводить итоги более-менее беспристрастно. Экипажу и Даргавсу я отвечал, что все видели количество продуктов в артелке. За две недели столько не съесть. Куда делись продукты это надо спросить у артельщика. У повара. У него ключи от артелки. Стрелки аргументированного правосудия переводили взгляды возмущённых моряков на повара. Повар и Сильвер спешили уйти. Назавтра всё повторялось с иными аргументами. Как долго такое российское судовождение может продолжаться? Я загрустил. Погрузку Каялы обещали начать завтра. Я ничего не знаю о планах контрабандистов. Нехорошо. Скорее худо. Печальную прогулку мою по причалам порта Белем прервал высокий красивый моряк, с золотыми зубами, с широкой искренней улыбкой честного человека. В начале моряк попросил у меня закурить. Увидя надпись на пачке сигарет Camel», пошутил,

– Самэц?

Почему этот человек был моряком? Самэц был в парадной форме русского моряка торгового флота, форме, которую редко можно видеть в повседневной носке. Молодой моряк поразил меня мужественной красотой. Это был черноглазый человек, с усами чёрного цвета, с кожей, опалённой тропическим солнцем. Его пружинящая походка говорила о том, что он также быстр, как и силён. В руке у златозубого болтался увесистый чемодан-дипломат. Металлическая обшивка чемоданчика вынуждала называть его кейсом.

– Ты с Каялы?

– ослепительно улыбаясь, и выпуская дым в мою сторону, с музыкальным, красивым кавказским акцентом вопросил моряк.

– С неё, родимой,

– отвечал я с такой же улыбкой, разгоняя дым левой рукой, и разглядывая пришельца.

– Quo vadis? Камо грядеши?

– испросил я кавказского морехода.

– Это по-каковски?

– притушил он улыбку.

– По-японски,

– отвечал я, тоже загашая радость, спрашивая уверенного носителя кейса,

– Зачем пожаловали?

– Ишь ты. Японский знаешь,

– завистливо и уважительно отвечал моряк,

– Я к вам от капитана теплохода «Касожская даль». Нужна консультация плавания по каналу Дрогден пролива Эресунн.

– Зунд,

– мысленно поправил я «самца-касога», отмечая про себя, что кавказский моряк чётко выговаривает сухопутное слово «Эресунн». Вслух спросил,

– В Питер идёте? Зундом? Милости прошу на борт.

– Нет, не в Питер,

– отвечал моряк, шагая за мной,

– Идём в Эстонию, в Таллин, в Ревель, как его раньше называли, до оккупации Россией.

– Свободолюбец в шкуре оккупанта,

– мысленно окрестил я «касога», заворачивая его в каюту капитана Магасова. В капитанской каюте златозубый вытащил из кейса, свёрнутую вчетверо, морскую план-карту Зунда. Толково, но как-то заученно, «косог» начал задавать вопросы моряка-штурмана. Капитан грамотно, деловито, но лениво отвечал. Рядом крутился Гиппокрит – Даргавс.

Свободолюбивого косожского оккупанта я мысленно перекрестил в «Редедю», и никак не мог отделаться от какого-то несоответствия в его поведении. Беспокойство не давало мне стронуться с места, и уйти из капитанской каюты, на что безвольный капитан-зомби уже намекал. В Редеде заключалась непонятная неправильность. Я не мог разобраться, в чём тут дело.

– Морскую карту вчетверо-то не сворачивают,

– наконец врубился твой непокорный слуга, любезный умный читатель. Глупой читательнице напомню, что морские карты моряки трубочкой носят, под мышкой.

– Вот так дела-а!

– присвистнул я в душе,

– Редедя такой же штурман-моряк, как Гиппокрит-Сильвер благодетель человечества,

– разворачивал я информацию в мозгу, стараясь сообразить, как поймать «касога», чтобы убедиться наверняка.

– Замок Гамлета с какого борта будешь оставлять, с правого, с левого или по корме?

– пошутил я, и удивлённо заметил, что привёл Редедю в замешательство.

– Имейте в виду,

– затараторил я, «куя железо, пока горячо»,

– Эллипс средней квадратической ошибки советских радаров, при определении места судна, в канале Дрогден выходит за пределы бровки канала. Здесь нужна иная мера. В тумане лучше использовать японский радар. У вас какой, Самсунг, Сейко?

– Сейко,

– бормотнул Редедя, глядя на свои часы марки Сейко,

– Впрочем, не помню….

Капитан-зомби беспомощно крутил головой, стараясь что-то сообразить.

Вмешался доктор Даргавс. Хитрый Сильвер почувствовал подвох. Даргавс-Сильвер внимательно посмотрел на меня и буркнул,

– Хватит о делах, обедать! Гостя надо покормить.

Кейс Редедя прихватил с собой. Двигаясь вместе с лихой кавказской троицей в кают-компанию, я твердил себе, что их разговор надо обязательно послушать. Но как? Как подслушать моих подозреваемых? Может они не причём? Может они, не поганые вовсе? Скоренько пообедав, оставив капитана, доктора и гостя в кают-компании, я поднялся на мостик. Вахтенный третий помощник корректировал карты. Я предупредил вахтенного штурмана, что ложусь отдыхать, прошу не беспокоить. Покинул мостик, и прошмыгнул в капитанскую каюту. Осмотрел помещения, зашёл в туалет, и встал за дверью открытого капитанского туалета. Помещение туалета трёхкубриковой, скорее трёхкомнатной капитанской каюты, находилось поблизости от «совещательного помещения», где я предполагал будущий разговор контрабандистов. Но после обеда люди в нужник заходят. Если зайдут в туалет – я пропал. Стук сердца выдавал моё волнение. Подняв глаза вверх, помолился на извещатель пожарной сигнализации, – не выдай дружок. Дверь туалетной комнаты я оставил открытой, за дверью было некоторое пространство. Я трусливо жался к переборке капитанского сортира. Оставалось ждать. Через некоторое время в каюту вошли четверо, судовой врач Даргавс, повар Шамиль, гость – квазиморяк, красавец Редедя с кейсом, и хозяин каюты – странный кавказский капитан-зомби. Четвёрка уселась за стол.

Доктор изнутри запер дверь каюты на замок, проверил подсобные помещения и шкафы, отворяя двери настежь. Туалет Даргавс также проверил, прижав меня к переборке открытой створкой. Я вытянулся в струнку, ожидая, что вот-вот меня обнаружат. Но за дверь осетин не заглянул. Сквозь щель у дверной петли я видел, как он уселся за стол.

– Нет, не я. Я финансовый квартирмейстер. За работу один процент, с партии,

– продолжил Редедя разговор.

– В кейсе – ваша доля, лимон зелёных, с документами легализации. Для Эскулапа малява от Аль Каиды. Имам и Усама шейх бен Ладен, желают знать кремлёвского горца, ответственное лицо за переброску финансов.

Судовой врач еле слышно возражал,

– Недостаточно моё и Шамиля участие?

– доносился голос судового «Айболита»,

– Контроль и безопасность перевозки гробов обеспечивает Аквариум. В перевозке заинтересован Вримаков. В чеченской войне заинтересованы уважаемые бизнесмены. Большие люди. Работник Аквариума, Верезовский не только коммерсант. Финансовым чиновником сидит в Кремле. Близок к папе.

– Вримаков?

– лихорадочно соображал я,

– Это который? Начальник Службы внешней разведки? Или КГБ-ФСК? ГРУ? Бывший? Сейчас вроде начальник ГРУ Фёдор Ладогин? Или нет? Вячеслав Трубиков? Трубиков – заместитель директора Службы внешней разведки. Значить Даргавс Махмуд и Шамиль Кануни – сотрудники Главного разведовательного управления или сотрудники Службы внешней разведки? Шпионы? Если это так, то Россию можно поздравить. Ай, класс! Ай да Россия. Раздвоилась двуглавым шпионским орлом и, естественно, потеряла ориентацию. Захотела и нашим и вашим угодить.

Хитрого еврея Верезовского я знал. У российского президента, у русского татарина, точнее, у татарского кацапа Эльцина, Верезовский будет заместителем секретаря Совета безопасности. В Совет безопасности людей с улицы не берут. Значит, Верезовский чин российской разведки. Проще говоря, Верезовский сотрудник ГРУ, или КГБ.

Примечание эксперта: Оборотень Верезовский в прошлом был сотрудником ГРУ. Архив ФСБ. ВН-М-Ч15.

То что Верезовский был близок к папе Римскому, я не знал. Позже сообразил, что папой Гзак-Гиппокрит называет российского Президента Эльцина. А кто такой имам и Усама шейх бен Ладен?

Имя Усамы бен Ладена загремело после 11 сентября 2001 года. Я, естественно, не мог знать его за несколько лет до сентябрьских событий. До разрушений небоскрёбов-близнецов на острове Манхеттен, оставалось 6 лет 7 месяцев и 27 дней.

Я сообразил, что угодил в змеино-осиное гнездо международного терроризма, в гнездо осетино-русской мафии.

Дура-читательница торопится знать, что будет потом, после близости с папой. Умный, любознательный и любезный читатель ждёт, желает узнать, что говорят мафиози. Прерву свои бестолковые рассуждения. Редедя зло шептал с присвистом,

– Для Усамы и имама не нужна самореклама. Нужна фамилия кремлёвского горца, имя ответственного за операцию лица. Чтобы не с вас спрашивать, с бестолковых посредников, а с могущественного заказчика,

– говорил Редедя врачу Даргавсу,

– Скажи, в каком звании горец, чтобы знать серьёзный человек или нет.

– Сказать не могу,

– отвечал Эскулап-Даргавс,

– Напишу, ты запомнишь.

Гиппокрит зашуршал бумагой, и что-то быстро написал на листке.

– Запомнил?

– показал он записку Редеде.

– В разговоре, ключевая тема опознания «свой-чужой» – упоминание в любом виде информации об алмазных подвесках. О карте Флинта, о чёрной метке. Кремлёвский горец в разговоре – кузнец Вакула, финансы – черевички. Чечня это Солоха.

Редедя прочёл записку, и, возвращая её Гиппокриту, перебил Эскулапа,

– Не толки воду в ступе. Ваш товар в сундуке мертвеца, в четвёртом гробу, в полумесяце. Его от вас примут в Сантандере. Серп и молот, звезду Давида, свастику, четвёртый трюм, четыре сундука мертвецов, под общий контроль до континента. После смены экипажа, не ваше дело.

– Знаю, не повторяй,

– шипел Гиппокрит,

– Горца-то запомнил?

Глядя, как Даргавс сжигает записку в пепельнице, назло Даргавсу вслух, но шёпотом, с придыханием, Редедя повторил,

– Запомнил. Генерал-лейтенант Главного разведывательного управления Генштаба Воружённых сил России Вакулян Азиз Ильич. «Кузнец Вакула везёт черевички голодной Солохе».

Примечание эксперта: Генерал Вакулян ранее работал в Первом главном управлении КГБ СССР. Затем в инспекции ГРУ. Арестован в 2000 году. Архив ГРУ. ВЫ-10-НО. Архив ФСБ. МЫ-20-ТПРУ.

– Не произноси вслух!

– зашипел Даргавс.

– Кого боишься?

– тихо рассмеялся Редедя,

– Русских лохов? МВД и ФСКР, Федеральная служба контрразведки нейтрализованы. Балбес Коволёв обезврежен. Степашкину навешали лапши на уши. Люди курбаши российским телевидением занимаются. Листов – труп телевизионного экрана. Не помешают ни Листовы, ни Коволёвы.

– Не Коволёвы, а Путнин,

– перебил Редедю Гиппокрит.

Примечание редактора: Контрабандисты прозорливо угадали карьеру Путнина.

– Путнин, кто это такой, Путнин?

– оскалился Редедя, и продолжил, шепча,

– Россия, Путнины и твой пароход – сборище русских ублюдков.

– Путаешь, Махмуд,

– вмешался Шамиль Кануни,

– Путнин не у дел. Меж горбов Федеральной службы контрразведки, как лом в дерьме, торчит Степашка,

Шамиль радостно заржал.

Редедя продолжал сипеть,

– Россия – позорное сборище грязного быдла и полукровок. Побеждает чистая чеченская нация. Как экипаж?

– Экипаж,

– ворчливо, еле слышно отвечал Даргавс,

– Занимается разборкой со странным, меченым старпомом. Помощники отворачиваются от чифа. Кульминация разборки скудости питания. Третий помощник себе на уме, четвёртый помощник – балбес. Грузовой помощник нейтрализован. Но сраный старпом недобит. Чиф наиболее опасен.

– Лимон зелёных,

– соображал и считал процент «наградных» я,

– Это один миллион американских долларов. Значить контрабандисты перебрасывают сто миллионов долларов для чеченской войны. ГРУ руками рядовых сотрудников воюет против террористов в Чечне, а руками руководства ГРУ зарабатывает деньги, обеспечивая финансирование этой же самой войны.

Я бешенно запоминал: «генерал Азиз Ильич Вакулян». Понятно. Не урузуметь только, какой национальности Ильич. Не то перс, не то армянин, не то русский. Курбаши? Ну, ничего. Я ему покажу, чёрную метку! Его «алмазные подвески» теперь у меня, как у дיАртаньяна в кармане камзола. Информации было предостаточно. Теперь надо было красиво, незаметно уйти. Доставая из кармана мини пинцет, я потянулся к пожарному извещателю, с ненавистью глядя через щель двери на контрабандистов. С тоской вспоминал именной автомат Калашникова, подаренного мне «дядей Васей», генерал-полковником Маргеловым. На сороколетие Воздушно десантных войск, после отличной стрельбы вслепую из автомата со сложенным прикладом «от живота», в 1970 году, дядя Вася приказал прикрепить на моём оружии именную серебрянную табличку. Зачислил дослуживать срочную службу в 104 полк 76 дивизии, в шестую роту. Автомат хранился в части, в шестой роте, где я служил. Бесшумно шепча, что будь у меня автомат, я бы всю эту мафию разделал «под дуб под ясень, под х… дяди Васин», старпом оружием-отвёрткой возился с пожарным извещателем.

Незаметные манипуляции с пожарным извещателем принесли плоды. Звонки громкого боя, звонки пожарной тревоги вымели шпионов-контрабандистов из совещательной каюты на капитанский мостик. Когда недоумки ушли, я выбрался из сортира. Прихватив кальку со стола из-под чертежа, сунув её в карман, не спеша, по дальнему трапу, поднялся за международными осетино-чечено-ингушскими террористами на крыло мостика. На мостике выяснили, что тревога была ложная.

– Сундуки мертвецов? Четвёртый гроб? Полумесяц, серп и молот. Звезда Давида при свастике. Противоречивый натюрморт,

– размышлял я в своей каюте.

– Сраный, странный старпом и грузовой помощник, нейтрализованы, нейтрализованы,

– мысленно повторял я,

– Как это, нейтрализованы?

Двадцать один год назад, на теплоходе «Поэт Лермонтов», как завербованный агент ЦРУ, я уже сталкивался с ребятами из Главного разведывательного управления Генерального штаба вооружённых сил СССР. Советские разведчики приклеили мне кличку «Меченый». Умники на мою жизнь выписали чёрную метку. Не подозревали советские фашиствующие молодчики, что я кое-что смыслю в их работе. Тогда мне было 22 года. Сейчас 44. Опыта не занимать.

– ГРУшник Даргавс сказал, что старпом «сраный»,

– размышлял я,

– Это понятно, а почему странный? Может и помощник странный? Надо приглядеться к грузовому помощнику.

У грузового помощника была фамилия Дубовский, именем второй штурман был Александр. На первый взгляд поведение штурмана Дубовского не вызывало удивления. Приглядевшись, заметил какую-то тупость, и похожесть поведения капитана и его помощника. Казалось, что судоводители находятся в каком-то ступоре, их воля находится всецело в руках собеседника. Весёлый и сообразительный в начале рейса грузовой помощник, превратился в недалёкого штурмана. Тупой штурман бестолково занимался погрузкой пилолеса на российском судне Каяла.

– Грузовой помощник нейтрализован, кто следующий?

– думал старший помощник капитана, твой непокорный слуга, умный, любезный и проницательный читатель. Глупой читательнице следует знать, что судоводитель становится зомби, находясь в состоянии ступора. Состояние оцепенения наступает в результате психофизической микстуры современной мафии. Психотропным ядом и нейрокодировкой потчевали судоводителей Гиппокрит-Даргавс, и его сподвижники из ГРУ. Для того, чтобы лишить человека собственной воли. Позже я узнал, что Даргавс против судоводителей применял наисовременнейшее нейролингвистическое кодирование мозга. Для усиления эффекта врач подливал психофизическую микстуру. Когда и как подливали в пищу специальную гадость, сделанную, как полагаю, в лабораториях ГРУ, до сих пор сказать не могу. Скорее всего, отрава находилась в запечатанных жестяных банках с пивом. Этим пивом старпома угощал хмельной капитан. Алкоголем я стал увлекаться умышленно, чтобы снять подозрения. Даргавс слишком часто заглядывал мне в глаза.

О том, что я в ступоре, под влиянием ГРУ-микстуры, догадался, когда в состоянии оцепенения слушал в каюте капитана гипнотический монолог Даргавса об убитой НКВД осетинской семье. Судовой врач показывал фотографии убитых осетин и, пристально глядел в глаза, так, что я понял, что он следит за размерами моих зрачков. Кавказец что-то говорил о кровной мести, колдовал, страхом загоняя волю клиента в рабство.

Утром, немного очухавшись, понял, что убитые были его родственники. Уничтожая мою волю, а значит и меня, своей психофизической микстурой, он мстил за родственников всем русским. Всем, кто встал на его пути.

ГРУ-мафия, какой-то чурка-араб-Бен Ладен и какой-то имам, вмешались в мою жизнь. Я был вынужден ангелом-мстителем нарушить спокойную жизнь нелюдей-мафиози.

Философия моё хобби. Среди моряков я имел прозвище «философ», так как на досуге занимался математикой, физикой, кибернетикой. Я понимал, что разум мой имеет неплохой мыслительный потенциал. Несколько часов провёл в размышлениях, переводя разум подальше от хобби, переводя мировоззрение на рельсы войны с мафией. Первое, что было ясно, контрабанда будет находиться в четвёртом трюме. Глубиной 4 трюм был более 10 метров, вместимостью с тысячу пакетов пилолеса. Каждый пакет был более тонны весом. Четыреста пакетов должно было разместиться на четвёртом твиндеке. Кормовая переборка четвёртого трюма, обшитая деревом, примыкала к надстройке. Ночью, из деревянной обшивки, я выломал несколько досок. Расчистил горловину выхода из тоннеля двойного дна в четвёртый трюм снизу. Освободил хитрую горловину от задраенных гаек. В четвёртый трюм теперь можно было попасть из машинного отделения, или с закрытого помещения полубака, если спуститься по неосвещённому вертикальному трапу метров на тринадцать, в район двойного дна Каялы. От полубака до четвёртого трюма надо было ползти в темноте по тёмному тоннелю, метров восемьдесят.

Примечание эксперта: Длина трубного тоннеля «Каялы», до четвёртого трюма, 81 метр.

Чтобы манипуляции старпома были не видны, на задраечные шплинты крышки горловины, я надел гайки большего размера. Замаскировал крышку опилками. Всего гаек требовалось 27 штук. Я нашёл всего около полутора десятков. Переживал, что не всё чисто сделано. В Белеме, погрузку четвёртого трюма мафиози вели по периметру, оставляя свободной его центральную часть. Мафия сооружала «гнёздышко» для контрабанды. Во время укладки груза, в полупьяном виде, я путался у грузчиков под ногами, угощая их русской водкой. Следил, чтобы моя горловина тоннеля двойного дна, льяла и сломанные доски обшивки переборки, оставались свободными. Вдобавок, затеял аварийную, «срочную» чистку «засорившихся» льял четвёртого трюма. С помощью «деда», старшего механика, загнал в льяла трюмного машиниста. Моторист, матерясь, ремонтировал, сломанные мною оградительные решётки заборных труб льял.

25 января 1995 года мафиози окончили погрузку в порту Белем. Каяла отправилась вверх по реке Пара. 26 января, ночью, мы пришли в порт Бревес или в Бревис, в амазонскую деревушку контрабандистов. Ошвартовались, вспугнув огромную анаконду, на острове Маражо. При деревушке находились анаконды, пираньи, пилорама, склады и причал. Осмотрев груз на берегу, для себя, я выделил четыре больших, нестандартных пакетов пилолеса. На торцах досок пакетов, вместе с набором идентификационных цифр нашёл искомые, мелко наштампованные серп и молот, свастику, звезду Давида и полумесяц. Радость обнаружения контрабандных пакетов я усилил рюмкой водки. Контрабанда, анаконды, алкоголь, в эту ночь не дали мне заснуть. Водки у меня было не меряно. Водкой я затарился в Лиссабоне, у сорока двухлетнего внука белого эмигранта по фамилии Голицын. Кто бывал в Лиссе, знает, у Голицина магазин-бар «Русь», недалеко от церкви Святого Погребения.

В Бревисе, у грузчиков, я быстро стал «своим» человеком, знал всех по именам. Каждый грузчик получил от меня бутылочку-косушку русского национального напитка. Представитель амазонского грузоотправителя, суперкарго C.L. Castro, получил от меня в подарок, целый штоф русского хмельного питья. В трюме номер четыре, во время погрузки «меченых» пакетов я, с пьяным воодушевлением, распоряжался так, чтобы торцы контрабандных пакетов метр, полтора оставались свободными, чтобы были проходы от моей хитрой горловины тоннеля двойного дна. И чтобы оставались проходы к льяльным колодцам. С боцманом Песовских, с четвёртым помощником капитана Шалевым я затеял срочный ремонт сломанной мною, деревянной обшивки переборки. Четвёртому помощнику приказал вытащить доску из контрабандного пакета, для ремонта деревянной обшивки. Инструктированный мафией грузчик, именем A. Bassalo, не позволил этого сделать. Возник скандал, переходящий в драку. Во время суматохи я украл и спрятал бензопилу немецкой фирмы Stihl грузчика Manoeta Jucure. Спрятал пилу в правом льяльном колодце четвёртого трюма. С помощью бензопил грузчики изготавливали деревянные распорки пакетов, для предотвращения смещения груза во время качки.

После воровства пилы, я сцепился с грузчиком Torge Matos-ом, выручая боцмана и четвёртого помощника.

За погрузкой контрабандных пакетов наблюдали и контрабандисты. Сверху трюма, с главной палубы, наблюдала за мною вся банда, во главе с Даргавсом. По приказу капитана Магасова, нас силой, с помощью супер карго C.L. Castro, выгнали из трюма. Магасов, который тщетно пытался, до этого, запретить мне соваться в четвёртый трюм, влепил твоему непокорному слуге, любезный, мудрый и внимательный, умный читатель, выговор с занесением в личное дело. Глупая читательница, цензор-психолог, может отыскать в моём личном досье четыре выговора, полученные от капитана, в этом контрабандном рейсе. Выговоры я получал «за служебное несоответствие». Четвёртый выговор я получил «За не готовность трюма номер четыре к погрузке пакетов пилолеса».

С моей точки зрения, в это время, четвёртый трюм был совершенно готов к моим манипуляциям. Тайным ночным манипуляциям с контрабандными пакетами.

Ночью, в закрытом трюме, я проверил пакет со свастикой на предмет контрабанды. С помощью фонарика рассмотрел, что огромный пакет досок, параллелепипед, высотой два и шириной два метра, длиной метра четыре, скреплён шестью крепёжными лентами. Несмотря на то, что пакет был скреплён слабыми лентами, он казался монолитным и очень плотным. Ударами кувалды с торца я забил несколько досок внутрь пакета, сантиметров на пять. Доски во что-то упёрлись. С другого торца ни одна доска не сдвинулась с места. Внутри пакета что-то было.

Производилась погрузка трюма три, стук в закрытом четвёртом трюме практически не был слышен. Я осторожно выбрался на палубу.

Итак, контрабанда находилась в трюме четыре. Дальнейшие действия контрабандистов подтвердили мои подозрения. По окончании погрузки, трюм номер четыре, его крышка, лазы и входы, были заставлены палубным грузом так, что проникнуть в него, в течение рейса, было невозможно. Невозможно, если бы не мой пустяк в виде отдраенной горловины тоннеля двойного дна – вход снизу в трюм номер четыре. Горловина была сделана на ремонте механиками самостоятельно, в чертежах судна она отсутствовала. Обнаружил её случайно, зная, что в этом месте внизу, должен быть тоннель двойного дна.

Замаскированная, засыпанная опилками, освобождённая от задраек, крышка горловины находилась на деке палубы четвёртого трюма, меж загадочных доскопакетов пилолеса с контрабандой.

Как упоминал, в тоннель двойного дна можно было проникнуть из машинного отделения. Другой выход или второй задраенный вход в тоннель находился под полубаком, метрах в восьмидесяти от четвёртого трюма. Под полубаком, рядом с шахтой спуска в тоннель, соседствовали металлические двери в цепные ящики якорь цепей. Под полубаком находилась и тросовая, кладовая, где хранились тросы и всякий хлам. На двери цепных ящиков я приладил проушины. Навесил замки. Ключи хранились у меня в левом кармане.

В Бразилии я заказал тридцать семь спасательных жилетов. Три десятка старых советских жилетов, с сигнальными лампочками и батарейками «Маячок», я приказал боцману снести в тросовую. В кладовую, под полубак.

До начала февраля 1995 года Каяла ходила по речке Пара. Река контрабандистов шириной была метров триста-четыреста, мафиози «рыскали» по деревням, собирая пилолес в остальные трюмы. Мафия заметала следы, погрузив сверху пакетов с контрабандой ещё семь рядов пакетов, если считать пакеты, погруженные в четвёртый твиндек.

Меченый старпом, под полубаком, из тросовой, сделал резиденцию. Бункер-резиденцию я хорошенько обустроил. Притащил фонари, лампы из шлюпочного снабжения. Принёс инструмент, лом, фомку, пустые мешки, брезенты. Даже сделал экстрактор, для вытаскивания досок, из торцов пакетов. Экстрактор должен был работать в ограниченном пространстве.

В начале февраля 1995 года Каяла, набив досками трюмы, и неся лесной караван на палубе, взяла курс на Португалию. Начались ходовые вахты. Вахта судоводителей начинается с восьми склянок. Судно выходит в океан, рулевой матрос покидает мостик. В океане штурман, он же – помощник капитана, на мостике – один. Правит судном, авторулевой. Штурман, как истукан, стоит, и пялится за горизонт. Бродит, офицер, по мостику. Ставит отметки местоположения судна на карте, записывает в журнал стандартные фразы. Производит действия для безопасного расхождения с другими судами. При необходимости, задаёт авторулевому иной, скорректированный курс.

С 4 до 8 часов утра я нёс «собачью» ходовую вахту. С 16 до 20 часов томился на вечерней вахте. В 11 часов вечера, после шести склянок, в двадцать три ноль ноль, просмотрев видеофильм в столовой в обществе голодного, враждебно настроенного ко мне экипажа, я, с оскорблённым величием, удалялся спать.

Из каюты, через иллюминатор, в темноте, спрыгивал на палубу. Тайком пробравшись под полубак, опускался в бездну двойного дна.

С ноля часов, то есть с полуночи до трёх часов ночи, до шести склянок, я находился в трюме номер четыре. В контрабандный трюм попадал, проползая под трюмами номер один, номер два и номер три. В тоннеле были рельсы, дрезина. Ржавая тележка-дрезина не сдвигалась с места. Приходилось ползти на животе. Шагал на карачках, в проклятом, тесном, тёмном тоннеле двойного дна. В тоннель моряки никогда не заглядывают, тоннель нужен для ремонта теплохода в доке.

На голове у меня была каска с фонарём. Я довольно шустро протискивался через открытую горловину тоннеля, на тёмную деку четвёртого трюма. Работал в отвоёванном мною, в порту Бревис, пространстве, меж монолитными пакетами досок. Очень интересовался, который час. Нужно было вовремя возвратиться, не опоздать на вахту. С собой были часы, подаренные матерью, я любовно прислушивался к их бодрому тиканью. У них был особенно громкий ход в моём склепе, да это было так. Казалось, звук усиливался, отражаясь от деревянных стен, туго стянутых пакетов с досками. Бережно заводил часы, боясь, как бы они случайно не остановились, и не сбили меня со счёта.

Я занимался четырьмя контрабандными пакетами. На пакетах тускло виднелась мелкая маркировка в виде свастики, полумесяца, либо серпа и молота, или это была одинокая звезда Давида. Длиной пакеты были до четырёх метров, шириной метра два, и высотой с человеческий рост. Проходы к пакетам были тесны и низки. Я похудел за эти восемь дней на десяток килограммов. За эти кошмарные восемь дней, за восемь суток пути от устья Амазонки до Португалии. Я понял, каково глистам в требухе, и сам стал похож на глиста. На морского глиста-древоточца, в трюме, забитого досками. Глист тыкался чувствительным носом в доско-пакеты с хитрой маркировкой, оценивая на выпуклый морской глаз их возможность вскрытия. Начал я вскрывать пакет с красивым полумесяцем. Пакет Сильвера, как помнит глупая читательница; как помнит умный, любезный и любопытный читатель, пакет судового врача, капитана и кока был с маркировкой полумесяца. С помощью самодельного экстрактора извлекал, на несколько десятков сантиметров доску с торца, и отпиливал её украденной в Бревесе, удивительно бесшумной бензопилой немецкой фирмы Stihl. В первую же ночь добрался до внутренней упаковки загадочного пакета контрабандистов. Обнаружил, что внутри находится завёрнутый в мягкую, чёрную, с кровавым подбоем ткань, громадный ящик чёрного полированного дерева, окованный чеканным, чёрным железом. Ящик был похож на ковчег-сундук хранения святынь Господа нашего, Иисуса Христа. На торце ящика-ковчега-сундука блестела серебреная бляха с гербом КГБ. Сиял отвесно поставленный меч в овальном боевом щите, увенчанном полумесяцем. Позже понял, что это был не герб КГБ, а нечто другое. Под гербом, серебряными буквами, было отчеканено по-английски,

J. Fl.

Затем шла неразборчивая арабская вязь в виде шлюпочного узла. В верхней части торца сундука я обнаружил табличку с изображением мраморного камня, в котором было настоящее кольцо из меди. Маркировка благородных сундуков-ковчегов в трёх других шестнадцати кубовых пакетах была такая же. Отличались гербы. Рукоятки мечей увенчивались серпом и молотом, звездой Давида, или свастикой. В первую ночь я выдвинул только один тяжеленный ящик-ковчег. С трудом, с помощью лома и фомки, по сантиметру, вытащил его на метр. Дальше мешало ограниченное пространство. Сверху тревожного, странного ящика оказалась дверца на золотой рояльной петле. Дрожа от нетерпения, отворил. Открылось взору стекло окна в непонятное пространство загадочного и страшноватого ящика. Под стеклом, в темноте гипнотически мигали два зелёных, интригующих исследователя, огонька. Сняв с каски фонарь, взобравшись повыше, двумя фонарями посветил внутрь. Распахнув, как можно шире, дверцу, наклонился, ожидая увидеть пачки денег. Доллары, доллары, зелёные доллары будоражили моё воображение. Вместо зелени, тет-а-тет, узрил бледное, ровнодушно-спокойное лицо покойника. Глаза мертвеца открылись. Засветились глаза зелёной, мёртвой злобой вампира Дракулы. В свете фонарей мертвец пошевелился и перевёл хищный взгляд от меня в сторону. Я похолодел от ужаса. К такому повороту событий был не готов, дрожь пронзила тело, пройдя от поднявшихся дыбом волос на голове до кончиков пальцев на ногах. Ещё помнил, как четыре года назад сам выбирался из могилы. На меня в упор, открытыми, внимательными, оценивающими, равнодушно-спокойными глазами, смотрел скалившийся покойник, вампир граф Дракула. Ковчег Иисуса Христа был огромным гробом, домовиной варнака! Зубы вампира ударились ряд о ряд, в судороге задёргалась нижняя губа. Дракула приподнял голову. Фонари выпали из моих похолодевших рук. Электросветильники с лязганьем упали вниз и погасли. Наступила кромешная тьма. Зелёные глаза задвигались. Показалось, что ветер прошёл по внутренностям трюма. Послышался шум, как бы от множества летящих крыл. Я потерял равновесие и рухнул на сундук вампира. Стекло окна гроба разбилось, руки очутились в гробу, пальцы левой руки угодили в рот покойника. Челюсти графа Дракулы сомкнулись. Я чувствовал, как клыки вурдалака вонзаются в пальцы. Тёплая кровь обагрила руку, потекла в рот упыря. Варнак зачавкал и, как мне показалось, заухал от удовольствия. Волосы мои на голове стояли дыбом, каска слетела. Глаза мои выкатились, рот широко открылся, язык стал сухой и ватный. Я пытался кричать. Услышав хриплое карканье откуда-то из гроба, с трудом сообразил, что это был мой, собственный голос. В темноте, в чёрном тумане, показались смутные призраки каких-то ещё более страшных существ.

Не помню, как вытащил руку из пасти покойника, ударяя его правой, свободной рукой, по светящимся в темноте гипнотическим глазам. Не помню, как в кромешной тьме нашёл отверстие горловины тоннеля, не помню, как очутился в своей каюте.

После восьми склянок, на мостике, в четыре часа утра, на ходовой вахте пришёл в себя. Кровоточащую руку обмотал носовым платком.

– Что с вами, чиф?

– удивлённо спросил второй штурман Дубовский, у которого я принимал ходовую вахту,

– Вы чем-то напуганы? У вас зубы стучат! И волосы дыбом, как от электрического разряда. Что у вас с рукой?

– Ли-ли-лихорадит, ли-лихорадка. Зно-знобит. Про-пройдёт,

– отвечал я, заикаясь,

– Мертвецы приснились. Руку, руку, это я поскользнулся, упал. Потерял сознание, очнулся… Руку порезал, когда…, когда электробритвой брился! Всё в порядке, секонд, иди Александр, спать.

Удивлённый Дубовский удалился восвояси, бормоча,

– На этом пароходе, на этой Каяле, все какие-то мёртвые и поломанные.

Закрыв за Дубовским дверь штурманской рубки, шагнул через комингс на свежий воздух. На мостике я был один. Правил авторулевой, рулевых-матросов в океане на мостике нет. Оглядел океан. Чистый горизонт успокаивал. Каяла бесшумно разрезала длинные, пологие волны мёртвой зыби. Прекрасная погода дышала свежестью новизны, капризного, штормового февраля. События развивались в северном полушарии, за месяц до начала весны 1995 года. Теплоход неотвратимо приближался к тихим конским, к лошадиным широтам. Я медленно приходил в нормальное состояние.

В следующую ночь, вооружённый серебреным крестом, тесаком и осиновым колом, прополз по тоннелю, и снова был в тёмном, закрытом, забитым доскопакетами, четвёртом трюме. Вооружённый крестом, старпом вновь оказался у гроба варнака, у таинственного сундука мертвеца.

Вампира отпугивает животворящий крест. Но от страха сил не было. Я действовал, как безвольный самоубийца.

Серебряный крестик, увесистый осиновый кол помогли вернуть бодрость, рассеять страхи. Страшный покойник, вампир и упырь граф Дракула, оказался безобидной восковой фигурой с острыми фарфоровыми зубами. Вернее, фигуры не было, восковой была лишь голова, голова была как настоящая, с открывающимися фарфоровыми глазами, покрытыми светящимся фосфором. Руку я располосовал битым стеклом окна гроба. Остальные ужасные картины – фантазия моего трусливого воображения.

У головы, в гробу, под красным покрывалом, вместо тела покойника, лежали бумажные деньги. Желтели золотые слитки. Пакеты с кокаином и героином исполняли роль наполнителей. Гроб забит был доверху, прозрачные пакеты с наркотиками мешали сдвигаться, и греметь ценному металлу.

Меня больше интересовала зелёная бумага, чем белый порошок. Я обнаружил вожделенные американские доллары в различных пачках, в разной упаковке, и разного достоинства. Насчитал сорок девять «лимонов зелёных». Сорок девять миллионов долларов Соединённых Штатов Америки будоражили ум. Наличные взбодрили. Я ощутил необычайный прилив сил. Настроение резко повысилось. С наличными не страшен и Сатана.

При помощи приспособлений, с участием морской кочерёжки – обгалдера, счастливый старпом освободил сундук мертвеца.

В «ногах» покойника находился небольшой кувшин. Сосуд напомнил старый советский фильм о старике Хоттабыче. Сосуд я заметил, подцепил, вытащил длинным и удобным обгалдером. В кувшине Хоттабыча оказался крохотный, древний, коллекционный арабский светильник старинной работы. На светильнике была выгравирована надпись на арабском языке.

– Ала ад-Дин,

– прочёл я, и обнаружил при светильнике привязанный перстень, с гербом страны Магриб. Миниатюрный светильник нёс на себе золотую цепочку, его я повесил себе на шею, под одежду. Запихнул арабский амулет за пазуху. Перстень надел на средний палец правой руки, печаткой внутрь. Следующие гробы оказались с норовом, не желали сдвигаться с места. Тяжёлые. Пришлось с торцов гробов, бензопилой фирмы Stihl резать окна. Обгалдером извлекал тяжёлые золотые слитки, затем облегчённый гроб я выдвигал фомкой, для удобства изучения содержимого.

В трёх других огромных гробах, кроме прочего, нашлись пятьдесят один миллион долларов, различными купюрами, по семнадцать миллионов в каждом. В гробах-ящиках были такие же восковые головы, такие же бестелесные покойники. Вернее два покойника и покойница. Покойница венчала себя свастикой. Глаза усопшей были закрыты.

Мертвец с серпом и молотом был с наглыми, с открытыми глазами. Похожий на пирата Флинта, портрета со старинной гравюры, «советский» покойник зорко охранял сокровища контрабандистов.

Мёртвая голова, у которой герб был увенчан звездой Давида, походила на хитрого еврея Гобсека, что был изображён на моей настольной каютной книге.

Покойница, вернее спящая Дама, была вылитая Норма Джин. Её я назвал «дамой с каменьями». В гробу дамы, кроме долларов, оказались бриллианты, и такие драгоценные камни, каких я никогда не видел. В домовине, под грудой необработанных алмазов я заметил какой-то предмет, почти засыпанный мелкими драгоценностями. В один миг откопал изящный футляр с золочёным узором, с фигурной золотой застёжкой. Открыв футляр, задохнулся от изумления. Передо мною, в гнёздышке зелёного бархата, лежал бриллиант невероятной величины. Наичистейшей воды ценность, притягивала взгляд. Обработанный алмаз был с утиное яйцо, прекрасной формы, без единого изъяна. Под лучами шлюпочных фонарей испускал свет, подобный электрическому. Казалось, горел миллионами притаившихся в нём огней. Я плохо разбираюсь в драгоценных камнях, но, пропавший 3 декабря 1894 года, на одном из тихоокеанских островов Самоа, знаменитый Алмаз Раджи Кашгара, алмаз «Око света» я узнал. «Око света» знают все. Легендарный, крупнейший в мире бриллиант был чудом, и говорил сам за себя. Его держал в руках Будда. Красота камня ласкала мой взор, мысль о его неисчислимой стоимости подавляла воображение. Я понимал, что ценность камня превышает доход президента США за многие годы. Этим камнем можно оплатить постройку любой виллы на любых побережьях морей и океанов. Я решил построить дворец более пышный, чем вилла греческого миллиардера Онасиса. После постройки вилл и дворцов останется столько денег, что хватит ещё на четыре обыкновенных состояния. Овладев только этим алмазом, можно навеки освободиться от проклятия, тяготеющего над человечеством. Можно следовать своим склонностям, ни о чём не заботясь, никуда не торопясь, ни с кем не считаясь. Я нечаянно повернул камень. Брызнули ослепительные лучи, словно пронзили моё часто бьющееся сердце. В мгновение ока захлопнул футляр, сунул его в карман, решив, что с этой ценностью никогда не расстанусь.

Под восковой женской головкой находилась маленькая шкатулка в виде орехового стула с гнутыми ножками. Обивка миниатюрного стула-шкатулки была репсовоя, синяя, в розовую полосочку. В ореховом кладохранилище я обнаружил три нитки жемчуга. Две по сорок бусин, и одна большая – в сто десять. Затем нашёл брильянтовый кулон, старинной работы, стоимостью в четыре тысячи фунтов. Далее в стуле были кольца. Не обручальные, не толстые, глупые и дешёвые. Дорогие, тонкие, лёгкие, с впаянными в них чистыми, умытыми брильянтами. Сокровища Каялы подавляли воображение. Тяжёлые ослепительные подвески, кидающие на женское ухо разноцветный огонь, поражали красотой. Ввергали в трепет браслеты в виде змей с изумрудной чешуёй. Очаровывало жемчужное колье, которое было по плечу опереточной примадонне. Венцом всему была сорокатысячная бриллиантовая диадема.

Я оглянулся. В тёмных углах узких лабиринтов трюма вспыхивал изумрудный свет. Брильянтовый дым держался над моей головой. Жемчужные бусы катились по деке трюма, прыгали по обрезкам досок. Драгоценный мираж потрясал океанское судно.

На дне огромного гроба со свастикой, под стулом-шкатулкой была котиковая шуба, подбитая уникальными чернобурыми лисицами. Воротник был сшит из соболей. Пришитые карманы шубы переливались мехом горностая. Карманы были набиты золотыми медалями, платиновыми нательными крестиками и золотыми мостами. В шубе находились золотые часы и портсигары, обручальные кольца, перстни, браслетки, фермуары. Я подсчитал горностаевые карманные сокровища. Не меньше, чем на четыреста тысяч брильянтов. Под шубой было большое овальное, весом килограммов десять, золотое блюдо. На блюде лежал массивный Золотой Телец. Снизу, похороненные под ценностями, придавленные тяжестью Тельца, лежали два простых христианских креста-распятия, изготовленные из потемневшего ливанского кедра. На древние кресты я не обратил внимания.

В «ногах» «фашиствующей» «дамы с каменьями», в дальнем конце огромного гроба Нормы Джин, оказался ларец настоящей индийской работы. Скорее сундучок, производства бенересских кустарей-литейщиков. У сундучка был литой, массивный запор, изображавший сидящего Будду. К резной ручке на крышке был привязан шёлковым шнуром ключ.

Я распахнул ларец. В свете фонаря заблестели, заиграли драгоценные камни, о каких читал в приключенческих книгах, и мечтал мальчишкой в Репном. От блеска сокровищ можно было ослепнуть. Странно, но в ларце-сундучке, вместе с драгоценными камнями, находился какой-то невзрачный старинный стакан, сделанный из потемневшего материала. Сосуд-стакан был похож на дешёвую чашу для причащения. Чашу сунул в карман, продолжая наблюдать за игрой света драгоценных камней.

Насытившись великолепным зрелищем, выложил из ларца драгоценности. Добыв клад, я начал его пересчитывать. Насчитал сто двенадцать бриллиантов чистой воды. Я не поверил, но среди них сиял «Великий могол». Я знал, что это второй камень в мире по величине. Спрятав «Могола» в карманах своей одежды, обнаружил сто шестьдесят шесть изумрудов, двести один рубин, правда, много мелких. Ещё в ларце было шестьдесят семь карбункулов, тысячу сто тридцать девять сапфиров, двести семьдесят два агата и несчётное количество бериллов, ониксов, кошачьего глаза, бирюзы. И ещё много других камней, чьи названия я не знал. Тускло горел жемчуг – две тысячи сто сорок четыре превосходных жемчужины светились изнутри. Пятьсот тридцать шесть прозрачных жемчужин были снизаны в чётки. В других гробах были и цветные деньги, и зелёные доллары, и древние монеты. Отсвечивали золотые червонцы, сверкали камни-самоцветы. Драгоценности, золотые украшения и золотые слитки были разделены по гробам в непонятной последовательности. В гробу с полумесяцем, бумажные зелёные и цветные бумажные деньги, и золотые слитки лежали на кокаине.