Читать книгу Канцлер Мальтийского ордена: Вежливые люди императора. Северный Сфинкс. К морю марш вперед! - Александр Харников - Страница 4

1 (13) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Подполковник ФСБ Михайлов Игорь Викторович, РССН УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области «Град»

Павел с трудом уселся на сиденье в салоне «Тигра». Шпагу, которая ему явно мешала и путалась в ногах, и треуголку, цеплявшуюся за внутреннее оборудование машины, ему пришлось снять. Их принял подросток в военной форме, который забрался в «Тигр» следом за императором. Я хотел было его шугануть, но Васильич за спиной пацана подмигнул мне. Понятно – значит, этот паренек для чего-то нужен Патрикееву. «Тонкое дело – европейский политик», – вспомнилась мне вдруг фраза из кинофильма про царя Петра Великого – прадедушки императора Павла Петровича.

Дверь захлопнулась, и я по рации отдал команду начать движение. «Тигр» в сопровождении конногвардейцев должен был следовать первым.

Зарычал двигатель, и автомобиль тронулся с места. Император и парень в военном мундире вздрогнули. Павел непроизвольно перекрестился и испуганно стал озираться по сторонам. Но вскоре он успокоился и начал с интересом осматривать салон нашего «пепелаца». Похоже, что у него появилось немало вопросов к нам, но император сумел справиться со своим любопытством, и заговорил он о делах насущных.

– Господин Патрикеев, когда мы доберемся до Экзерциргауза, я пришлю к вам десятка два моих верных преображенцев. Их командира, поручика Марина, я предупрежу, чтобы он выполнял все ваши приказания так же неукоснительно, как и мои. Думаю, для начала этого будет вполне достаточно…

– Эх, ваше императорское величество, – вздохнул Васильич, – а вы ведь и не знаете, что Сергей Марин в нашей истории, в ту роковую ночь командовавший внутренним караулом в Михайловском замке, приказал ничего не подозревавшим солдатам этого славного полка беспрепятственно пропустить заговорщиков к вашим покоям.

– Боже мой! – воскликнул Павел. – Неужели мне теперь нельзя никому верить? Кругом предательство, трусость и измена!

Услышав эту знаменитую фразу, в марте 1917 года произнесенную потомком Павла Петровича императором Николаем II, мы с Патрикеевым, не сговариваясь, переглянулись. История повторилась, правда, жертвами заговора тогда стал не только русский царь, но и вся его семья.

– Государь, – снова вздохнул Васильич, – в числе заговорщиков оказались все, кому вы полностью доверяли: граф Пален, комендант Михайловского замка генерал Котлубицкий, ваш адъютант Аргамаков и, самое главное, ваш наследник Александр Павлович.

– Это ужасно, – прошептал император. – Выходит, если бы не вы, то меня непременно бы убили?

– Скорее всего, – безжалостно произнес Патрикеев, – так бы оно и было. Но, государь, мы на сей раз не позволим это сделать. Не следует забывать, что нам известны все участники заговора, и потому мы должны первыми нанести удар. Люди подполковника Михайлова возьмут вас под свою защиту. Поверьте, оружия, которым они обладают, в этом мире нет ни у кого.

Кроме того, за вами, государь, армия. Солдаты вас любят, они помнят, что вы улучшили их денежное содержание, строго наказывали командиров, бессовестно запускавших руку в полковую казну. Заговорщики – это кучка гвардейских офицеров, которые привыкли получать чины и награды не на поле боя, а на дворцовых паркетах.

– Ваше императорское величество, – вступил в разговор я, – заговорщики отрабатывают британские деньги, которыми их щедро снабжал английский посол в Санкт-Петербурге Чарльз Уитворт.

– Так я же выслал этого мерзавца из России! – воскликнул Павел. – Правда, до Лондона он так и не добрался и сейчас находится в Дании, откуда интригует против меня.

– Кстати, – покачал головой Патрикеев, – со дня на день к Копенгагену подойдет британская эскадра. Без объявления войны она нападет на столицу Дании, уничтожит береговые батареи и захватит корабли датского флота.

– Неужели британцы могут так подло поступить?! – возмутился Павел. – Впрочем, от этой нации торгашей можно ожидать чего угодно.

– Эти бесчестные лорды нашли русских единомышленников, которые приняли участие в вашем убийстве, – сказал Васильич. – В их числе и Никита Панин, человек, которого вы считаете своим лучшим другом. Именно он и склонил наследника престола Александра Павловича к участию в заговоре.

– Как, Никита Петрович тоже участник заговора?! – На императора было жалко смотреть. По щекам его покатились слезы, а лицо стало бледным, как бумага.

– Эх, государь, – вздохнул Патрикеев. – Поверьте мне, очень многие из вашего окружения предали вас, как Иуда предал Спасителя. Могу лишь сказать, что один из немногих, кто останется вам верен, – это генерал Аракчеев. Жаль только, что вы из-за интриг графа Палена повелели ему отправиться в свое имение в Новгородскую губернию. За несколько дней до вашего убийства вы все же решите простить «преданного без лести»[11] и прикажете ему срочно прибыть в Петербург. Он немедленно отправится в путь и прибудет в столицу вечером, за несколько часов до того, как заговорщики ворвутся в Михайловский замок. Но по приказу Палена Аракчеев будет задержан до утра 12 марта на заставе у въезда в Петербург. И он не успеет ничем вам помочь.

Павел задумался. «Тигр» тем временем осторожно двигался по пустынным улицам столицы Российской империи. Мне сперва показалось подозрительным, что на улицах не было ни души, а в окнах домов я не заметил ни одного огонька. Но потом я вспомнил, что по указу императора уже в десять часов вечера все жители столицы обязаны были гасить свечи и ложиться спать.

Правда, обитатели дворянских особняков нашли выход – они просто велели слугам задергивать окна плотными шторами на двойной подкладке, словно светомаскировку во время Великой Отечественной войны. Потом зажигались свечи, и начиналось веселье, часто продолжавшееся до утра.

Вскоре мы свернули с Литейного проспекта и подъехали к каменному трехпролетному мосту с башенками, чем-то похожему на мост Ломоносова.

– Вот мы и приехали, – сказал Васильич, взглянув в окно автомашины. – Государь, прикажите полковнику Саблукову распорядиться, чтобы открыли ворота, дабы наши машины могли въехать в Манеж.

– Господа, наверное, будет лучше, если я лично отдам все необходимые распоряжения, – Павел пристально посмотрел мне в глаза. – После того, как я услышал от вас всю правду о заговоре, безопасней будет, если приказания, касаемые вас, будут исходить непосредственно от меня. Так будет лучше для вас, да и для меня тоже…

* * *

1 (13) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Василий Васильевич Патрикеев – журналист

Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь[12], вспомнились мне строки из одной умной книги. Наши знания, обрушившиеся на голову бедного Павла Петровича, похоже, вызвали у него когнитивный диссонанс. Император словно постарел на несколько лет. Его можно было понять – выяснилось, что большинство тех, кого он считал своими верными соратниками и друзьями, оказались предателями и интриганами, замешанными в заговоре и ставшими соучастниками цареубийства.

«Тигры», грузовичок и «скорая», рыча моторами, осторожно въехали в помещения Манежа. Павел, до этого задумчиво наблюдавший за действиями водителя нашего «пепелаца», очнулся от своих тяжких раздумий и внимательно посмотрел на нас.

– Господа, – со вздохом произнес он, – все, что вы мне сейчас рассказали, весьма меня огорчило. Теперь я даже и не знаю, кому из моих приближенных можно доверять, а кому – нет. Даже если мой родной сын и наследник злоумышляет против меня…

Император замолчал и с досадой махнул рукой.

– Государь, – ответил я, – вы потеряли тех, кто оказался недостоин вашего доверия, но вы нашли людей, которые готовы оказать вам помощь и спасти вас. Не забывайте, что нам известно то, что произошло в нашем прошлом, то есть в вашем будущем.

– Я знаю, господа, что ваше появление в нашем времени накануне готовящегося на меня покушения – не случайность. Это промысел Божий, – тут Павел перекрестился, – и, видимо, высшие силы решили, что однажды совершенное ужасное преступление не должно снова повториться.

Скажите, как мне лучше поступить? Что вы посоветуете мне сделать? Решать, конечно, придется мне, как самодержцу, коего Господь по своему промыслу поставил во главе нашей державы. Но я все же человек и потому с благодарностью приму умный и добрый совет, который поможет спасти жизни сотен тысяч моих подданных.

– Ваше императорское величество, – вступил в разговор подполковник Михайлов, – мне кажется, что вам не стоит медлить. Я уверен, что шпионы графа Палена уже сегодня доложат ему о вашей встрече с людьми, появившимися неизвестно откуда на странных самодвижущихся повозках.

Пален, как человек умный, коварный и решительный, поймет, что судьба заговора висит на волоске. И он может выступить раньше 11 марта… Поэтому, государь, я предлагаю вам немедленно арестовать главарей заговора. Вам же в эту ночь и, возможно, в следующую следует находиться под охраной моих бойцов.

– А если заговорщики испугаются и отложат на время свои гнусные намерения? – спросил император. – Что же, мне, господин подполковник, все время находиться под охраной ваших людей?

Павел начал пыхтеть, словно самовар, что было признаком того, что он волнуется или сердится. Нам сие ни к чему – в подобных ситуациях император часто принимал скоропалительные решения, о которых он потом не раз жалел.

– Ваше императорское величество, – сказал я, – прошу вас не сердиться. Подполковник Михайлов прав – противника нельзя недооценивать. Граф Пален может сообщить солдатам гвардейских полков ложное известие о том, что некие бандиты захватили императора в плен, и повести их на штурм Михайловского замка. Солдаты любят вас, государь, и не задумываясь бросятся вас спасать. А заговорщики под шумок убьют вас. Во время штурма могут погибнуть и члены вашей семьи – вы же знаете, что потом все свалят на нас, и те из нас, кто останется в живых, будут подвергнуты мучительным пыткам и казни. Государь, вы ведь не желаете, чтобы так произошло?

Павел вздрогнул. Похоже, что только сейчас до него дошло, что мятежники – люди без чести и совести, и они не остановятся перед убийством не только его, которого ненавидят все те, кто при его матери, императрице Екатерине Великой, разворовывал казну, пировал и развратничал. Жертвой вооруженного мятежа может стать его супруга, и даже дети.

Разве не случилось нечто подобное совсем недавно во Франции? Где король Людовик XVI и королева Мария Антуанетта? Они мертвы – взбунтовавшаяся чернь бросила их в Тампль, а потом отрубила головы на изобретенном якобинцами чудовищном устройстве для казни, именуемом гильотиной. А кто подстрекал чернь? Среди тех, кто ликовал, наблюдая за унижениями несчастной королевской семьи, были и нацепившие трехцветную кокарду титулованные особы. Даже сопляк граф Строганов бегал по Парижу во фригийском колпаке и, надрывая глотку, орал: «Liberté, Égalité, Fraternité!»[13]

Правда, потом этим самым аристократам якобинцы самим отрубили головы, после чего Франция провалилась в пучину анархии и войны всех против всех. И лишь Наполеон, которого Павел совсем недавно оценил по достоинству, пришел к власти и железной рукой навел в стране порядок.

Во время своего путешествия по странам Европы, еще будучи наследником российского престола, Павел со своей супругой гостил в Париже у королевской четы. Людовик и Мария Антуанетта тогда были еще молоды и беззаботны. Павел и Мария Федоровна подружились с королем и королевой. Они вместе танцевали на балах, музицировали, бродили по аллеям Версаля, беседуя о новых театральных постановках и о последних новинках моды. Злодейская расправа парижан над Людовиком XVI вызвала ярость у Павла. Во многом это подвигло его, когда он стал императором, заключить союз с Австрией и Британией против кровожадных санкюлотов, осмелившихся поднять руку на священную особу короля.

– Господа, вы правы, – произнес наконец Павел. – Злодеи должны понести заслуженное наказание. Прошу вас, – он посмотрел на меня, – составить списки тех, кого следует немедленно взять под стражу. Особо укажите заводчиков мятежа. Тех, кто участвовал в нем, но не злоумышлял против меня, внесите в отдельный список. Пишите всех, невзирая на титулы и чины. А потом мы с вами решим, что делать дальше…

* * *

1 (13) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Император Павел I

У меня голова шла кругом. Даже мучившая меня с утра мигрень куда-то делась. То, что мне удалось сегодня узнать и пережить, потрясло меня.

Предательство, кругом предательство! Самые мне близкие люди предали меня – а ради чего?! Из-за того, что я не позволяю им, как это было при моей покойной матери, продолжать разворовывать деньги из казны?! Или за то, что я заступился за крестьян, не разрешив помещикам выжимать из них последние соки?! За то, что я простил таких отъявленных мерзавцев, как братья Зубовы, а они отплатили мне за все это участием в цареубийстве?!

Господин Патрикеев рассказал о том, что произошло в моей опочивальне в ночь с 11 на 12 марта. Это было ужасно! Николай Зубов первым ударил меня тяжелой золотой табакеркой в висок, тем самым совершив страшное преступление – он поднял руку на священную особу Помазанника Божьего! А остальные… Пьяные от вина и чувства безнаказанности заговорщики пинали ногами поверженного самодержца, да так, что врачи, которые потом пытались привести в порядок труп убиенного императора (мой труп!), смогли это сделать лишь с большим трудом. У него (у меня!) был выбит глаз, изуродовано лицо, свернута шея…

Боже мой, прости и помилуй того несчастного, который в прошлом моих спасителей был зверски убит заговорщиками! Нет, я не позволю мерзавцу Палену и его шайке прикончить себя… Подполковник Михайлов прав – нельзя медлить, надо немедленно начать сыск по этому делу и арестовать всех, кто причастен к заговору. Вот только не следует наказывать строго солдат и тех из офицеров, кого их начальники использовали в качестве слепых орудий преступления. Ведь нож не виноват в том, что он пронзил сердце своей жертвы. Виновата рука злодея, направившего этот нож в грудь человека.

Я посмотрел на сидевших в самобеглой карете, именуемой автомобилем, пришельцев из будущего. О, как мне хотелось задать им вопросы, много вопросов! Но все это потом, когда заговорщики будут арестованы и жизнь членов моей семьи окажется вне опасности.

– Господа, я понимаю, что вы знаете о том, что случилось в Михайловском замке в ту роковую ночь, лучше меня. Поэтому я готов сделать все, что вы скажете. Сейчас я направляюсь в свою новую резиденцию, где, как я считал, я должен был находиться в полной безопасности. Кто из вас будет меня сопровождать?

Подполковник Михайлов и господин Патрикеев переглянулись. Я понял, что они желали бы переговорить между собой тет-а-тет, и потому, чтобы предоставить им эту возможность, решил выйти из их самобеглой кареты.

Вместе с юным герцогом Вюртембергским я выбрался в темноту Манежа, пропахшего конским навозом и сыростью. Ойген был испуган и взволнован – я заметил, как у него дрожат руки. Но все же молодой человек вел себя вполне достойно, и мне это понравилось.

– Ваше императорское величество, – сказал он, – я плохо знаю русский язык, но то, что мне удалось понять из вашего разговора с этими незнакомцами, ужаснуло меня. Вы в опасности, государь? Злодеи из числа ваших придворных собираются вас убить?

– Да, мой мальчик, все именно так, – я тяжело вздохнул и погладил по голове племянника моей супруги. – Меня должны убить, но люди, неведомо каким путем пришедшие к нам из будущего, решили спасти меня и мою державу, которой после моей смерти тоже грозят великие потрясения и бедствия.

– Это невозможно, государь! – воскликнул изумленный герцог. – Я допускаю, что Господь по Своему промыслу и желанию может дать простому смертному способность предсказывать будущее. Но чтобы Он перенес из этого будущего в прошлое живых людей вместе с их удивительными механизмами!..

– Как это ни удивительно, Ойген, но люди, с которыми я только что беседовал, пришли именно из будущего. Они знают о нас все, потому что их прошлое – это наше настоящее и будущее. Именно о них сказала мне сегодня старая чухонка, с которой мы встретились днем. Помнишь ту несчастную женщину, которой мы помогли встать на ноги, следуя на Пороховой завод?

– Боже мой! – юный герцог Вюртембергский схватился за голову. – Это значит, что этим людям известна и наша судьба – они знают, что мы будем делать, как мы проживем свою жизнь и когда умрем!

– Ойген, ты прав, конечно, но узнав о том, что должно произойти, мы можем не совершать тот или иной поступок, и тем самым наше будущее изменится и перестанет быть похожим на их прошлое. Ты понимаешь – наше будущее мы сможем творить сами…

Дверь самобеглой кареты открылась. Подполковник Михайлов и господин Патрикеев вышли из нее и направились в нашу сторону. Видимо, они решили, что именно следует сделать, чтобы заговор не осуществился и все причастные к нему понесли заслуженное наказание.

– Ваше императорское величество, – сказал Патрикеев, – мы решили, что с вами в Михайловский замок следует отправиться нескольким из нас. Вы найдете там место для пяти человек?

– Полноте, – ответил я, – в вашем распоряжении весь мой замок. Скажите только, и я прикажу предоставить вам любой зал или кабинет.

Господин Патрикеев и полковник Михайлов переглянулись. У меня сложилось впечатление, что у них уже был готов некий план действий, с которым они решили познакомить меня.

– Государь, нам необходимо выставить пост охраны в помещении библиотеки, смежной с вашей спальней. Скажите, многим из ваших придворных известно о существовании потайной лестницы, расположенной за фальшивой печью в библиотеке и ведущей в нижние комнаты?

Я вздрогнул. Эти люди знали даже это! Но, как оказалось, они знали не только расположение тайных помещений и лестниц в моем новом дворце, но и еще кое-что…

– Государь, – господин Патрикеев, немного помялся, словно собираясь сказать нечто, не совсем для меня приятное. – Мы бы очень хотели, чтобы вы попросили мадам Гагарину на время покинуть свое помещение в замке и перебраться в другое помещение, или вообще пожить некоторое время у себя дома…

Я почувствовал, что в лицо мне ударила кровь. Этим людям известно даже о том, что я иногда тайком по вечерам посещаю Аннушку… Да, воистину, нет ничего тайного, что не стало бы явным.

– Ваше императорское величество, – сказал подполковник Михайлов, – поймите нас правильно – мы должны гарантировать вам полную безопасность. Поверьте, мы не желаем вас оскорбить или вторгаться в вашу частную жизнь. Но злодеи могут ворваться в комнату вашей фаворитки и по тайной лестнице подняться вверх, после чего они попадут в вашу комнату… Или, в случае неудачи своего предприятия, они прикроются княгиней Гагариной как живым щитом и могут попытаться скрыться от возмездия.

– Господа! – воскликнул я. – Да разве такое возможно?! Превратить женщину в живой щит?!

– Эх, государь, – вздохнул господин Патрикеев, – мы столкнемся с людьми без совести и чести, готовыми пойти на любую подлость, чтобы спасти свою шкуру. А что касается женщин… К сожалению, в нашем времени бандиты прикрывались от пуль не только женщинами, но и маленькими детьми…

Я едва не задохнулся от возмущения. Мне и в голову не могло прийти, что мои новые друзья прибыли из мира, в котором происходят такие ужасные преступления, и где понятия о рыцарстве и дворянской чести полностью отсутствуют.

– Государь, – продолжил подполковник Михайлов, – как вы считаете, может, было бы неплохо завтра же отправить вашу супругу и ваших детей в Павловск или в Гатчину? Думаю, что вы сможете ее уговорить это сделать. А в ее спальне, смежной с вашей, будут дежурить наши люди. В случае необходимости они придут к вам на помощь.

– И как долго все это будет продолжаться? – спросил я. Мне не сильно нравилось все то, что предложили мне эти господа, но вспомнились ужасные подробности убийства меня (или не меня?) в их прошлом. И про себя я решил принять их план и потерпеть пару дней, пока заговор будет ликвидирован, а все заговорщики пойманы. Вот только удалить из дворца супругу и детей? И как долго мне придется оставаться одному?

– Думаю, что все займет несколько дней, – ответил мне господин Патрикеев. – А завтра желательно было бы пригласить в замок главу Тайной экспедиции Алексея Семеновича Макарова, чтобы с его помощью начать арестовывать злоумышленников.

– Надеюсь, что вы, Василий Васильевич, – я обратился к своему собеседнику по имени и отчеству, показывая тем самым, что наши отношения становятся менее официальными, – тоже будете в числе тех, кто отправится вместе со мной в мой дворец?

– Да, государь, было бы неплохо поговорить с вами о том, что произошло в нашей истории после вашей трагической смерти в марте 1801 года. Я захвачу с собой документы, и вы сможете с ними ознакомиться…

* * *

Санкт-Петербург, 1 (13) марта 1801 года. Летний сад

Джулиан Керриган, беглый моряк

Я возвращался с работы в свое жилище, снимаемое мною в частном доме у большой церкви, которую русские называют храмом целителя Пантелеймона. Мне осталось лишь пересечь Летний сад, пустынный в это время года, спуститься по гранитным ступенькам к причалу и по льду Фонтанки пересечь эту небольшую речку. Поднявшись на набережную на другой стороне, я окажусь в сотне ярдов от своего дома.

Я любил гулять по Летнему саду. Пусть здесь вечером было и темно, но после всего, что мне довелось пережить, я уже ничего на свете не боялся. К тому же у меня в кармане лежал большой матросский нож, которым я неплохо владел. Идя по тропинке пустынного в это время сада, я задумался, и чуть было не споткнулся, услышав совсем рядом слова, произнесенные на моем родном языке, пусть и с сильным германским акцентом:

– Все уже готово, виконт. Осталось лишь выбрать подходящий момент, когда можно будет нанести решительный удар…

– Я же вас просил, генерал, не надо называть никаких имен и титулов, – второй человек говорил с выраженным акцентом английской элиты, примерно таким, какому пытаются подражать те, кто считает себя у нас в Чарльстоне местной аристократией. Только, как мне показалось, для того, кого назвали виконтом, это произношение было вполне естественным. Конечно, забавно то, что и он обратился к немцу по званию, хотя сам требовал от своего собеседника не называть его.

– Кто может находиться здесь в такой поздний час? – с усмешкой в голосе произнес «генерал». – В парке нет никого, кроме ворон и сторожей, которые давно уже напились водки и спят беспробудным сном. Этих русских невозможно приучить к дисциплине и порядку.

– Здесь даже у стен могут быть уши, равно как и у деревьев, – нравоучительным тоном произнес «виконт». – Впрочем, давайте перейдем к делу. И когда свобода с вашей помощью наконец восторжествует в России?

– Я думаю, что в течение двух недель, возможно и раньше.

Было слишком темно, чтобы я мог рассмотреть тех, кто беседовал в парке. Затаив дыхание, я замер и стал слушать дальше их разговор. Неожиданно второй голос произнес фразу из трагедии Шекспира:

– Et tu, Brute? Then fall, Caesar![14]

Неожиданно лунный свет на мгновение пробился сквозь облака и ветви деревьев, и я увидел на одной из дорожек сада футах в ста от меня двух человек. Лиц их рассмотреть я не смог – луна снова нырнула за тучи, но мне все же удалось заметить, что один из говорящих был в военном мундире, а второй – в партикулярном платье.

Первый собеседник, «генерал», с недоумением спросил:

– А при чем тут Цезарь?

– Это фраза из произведения господина Шекспира. Цезарь, знаете ли, тоже слишком доверял своим приближенным. Да и убили его на мартовские иды, которые, как известно, вот-вот должны наступить.

– А-а, теперь понятно… – сказал немец тоном, по которому можно было понять, что он так ничего и не понял.

– Да, и еще. Как только тиран будет мертв, соблаговолите немедленно послать весточку в контору торгового дома де Конинк и попросите передать минхеру Корстаанье сообщение о том, что условия сделки остаются прежними.

– Хорошо, я сделаю все, что вы сказали.

– Тогда до свидания. И да поможет вам святой Георгий.

Я старался дышать как можно тише, чтобы не выдать своего присутствия. Вскоре я услышал, как удаляются шаги одного из собеседников. Другой же направился в мою сторону, но, к счастью, не заметил меня, хотя и прошел мимо на расстоянии вытянутой руки. Практически в тот же самый момент луна опять выглянула из-за облаков, и я успел разглядеть орлиный нос и острый подбородок.

Несмотря на легкий мороз, я постоял неподвижно на одном месте еще минут десять, лихорадочно обдумывая, что мне делать дальше. То, что замышляется убийство российского императора, мне стало ясно сразу. Следовательно, нужно было как можно быстрее сообщить об этом кому-нибудь. Но только вот кому?..

Родился я в Чарльстоне – это в Южной Каролине. Отец мой прибыл в Новый Свет из ирландского графства Голуэй за два года до моего рождения, а мама – из немецкого Данцига. Сам же я был ровесником Американской революции. Жили мы не так уж плохо – папа был боцманом на «Сэлли» и зарабатывал достаточно, чтобы мы не знали нужды. Но когда мне было восемь лет, его корабль не вернулся из очередного плавания. Через год мама снова вышла замуж, но отчим нас, детей от первого брака, недолюбливал, и почему-то особенно меня.

Как только мне исполнилось десять, я ушел юнгой на «Прекрасную Американку» и никогда потом не жалел об этом. Жизнь моряка тяжела, но я успел побывать во Франции, в Голландии, на островах Карибского моря, в Индии и в Кейптауне. А два года назад наш корабль впервые прибыл в столь ненавидимую моими родителями Англию, в порт Плимут.

В первый же вечер мы с моим приятелем Билли Баддом оказались в пабе недалеко от порта. Билли был моим лучшим другом – можно сказать, даже братом. Ведь он спас меня во время шторма, когда волна сбила меня с ног на палубе и потащила за борт. Билли в последний момент каким-то чудом сумел схватить меня за руку и удержать от падения в морскую пучину. А ведь он сильно рисковал – его вместе со мной могло унести в бушующее море. Отдышавшись и выплюнув соленую морскую воду, набившуюся мне в рот, я сказал тогда:

– Билли, я никогда не забуду то, что ты сделал сейчас для меня. Ведь если бы не ты, я уже был бы в рундуке Дэви Джонса[15].

А он рассмеялся в ответ и сказал, что в первом же порту, в который зайдет наш корабль, мы просто хорошенько обмоем мое чудесное спасение. Первым же портом оказался этот проклятый Плимут…

Поначалу все шло хорошо. Мы заказали пива, бутылку рома и яичницу. Я хорошо помню, как за наш стол подсели двое англичан. Узнав, по какому поводу мы решили выпить, они заказали нам еще бутылку рома. Потом еще, потом еще и еще…

Проснулись мы на английском военном корабле, фрегате «Бланш», где нам было заявлено, что мы с сего дня находимся на службе Его Величества короля Георга III. Я попытался возразить, что я не подданный Его Величества, а гражданин Североамериканских Соединенных Штатов, за что тут же получил удар по лицу. Потом мне разъяснили, что такой страны, как САСШ, нет, а есть лишь мятежные английские колонии. И я должен гордиться тем, что служу под славными знаменами лучшего в мире флота. Когда же Билли начал спорить, то его «наклонили» – привязали за ноги и за руки к наклонной палубной решетке и всыпали полдюжины ударов кошкой-девятихвосткой, причем меня заставили, как сказал капитан, «в воспитательных целях», наблюдать за избиением.

Матросская жизнь всегда тяжела, даже на торговом судне. Но то, что творилось на кораблях британского королевского флота, можно смело назвать адом на земле, точнее на воде. Корабельные палубы были похожи на бочку с селедками. Моряки спали в «помещении» – отгороженном матерчатыми занавесками пространстве между двумя пушками. В таком «помещении» на подвесных гамаках могло располагаться до десяти человек.

Утром, на рассвете, нас будил пронзительный сигнал боцманской дудки. Раздавалась команда: «Все руки на палубу!», или, как говорят в таких случаях русские моряки, «Свистать всех наверх!».

С утра пораньше мы начинали наводить на корабле порядок – мыть и скрести палубу увесистым пористым камнем, называемом за свою форму «Библией». После – завтрак, чаще всего это была жидкая и склизкая овсянка, или «шотландский кофе» – так мы называли высушенный и обожженный кусок хлеба, разваренный в кипятке, в который иногда добавляли немного сахара.

Потом начинались корабельные работы. Мы начищали пушки, драили медяшки, тренировали ставить и спускать паруса, обтягивали снасти. По воскресеньям корабельный священник служил на палубе обедню, на которую боцманы с ужасными проклятиями и богохульствами сгоняли команду.

Матросов держали в строгости, за малейшую провинность нас пороли плеткой. Офицеры не только наказывали, но и всячески унижали матросов, обзывая их скотами, ублюдками и другими мерзкими словами. Особенно свирепствовали юные мичманы, которым порой было всего-то двенадцать-тринадцать лет от роду. Этим молокососам доставляло удовольствие издеваться над взрослыми матросами, например, ни с того ни с сего дать пинка насквозь просоленному матросу первого класса, зная, что тот не может достойно ответить на побои и оскорбления.

Один из таких мичманов, тринадцатилетний Гарри Смит, за что-то невзлюбил Билли. Он всячески унижал и оскорблял моего друга. И вот однажды Билли не выдержал и ответил сопляку, назвав его женой старшего офицера. Вся команда знала, что старший офицер Джереми Гопкинс и Гарри Смит состоят в содомской связи. Но говорить об этом вслух никто не рисковал. А Билли посмел. Мичман тут же нажаловался своему покровителю, и моего друга выдрали плетьми так, что он чуть было не помер. Две недели он спал только на животе – вся его спина превратилась в одну кровоточащую рану.

И тогда Билли решился на побег. Он ничего не сказал мне об этом, боясь, что я убегу вместе с ним. И тем самым он во второй раз спас меня от смерти…

Через три месяца мы зашли в голландский Хаарлем, и Билли сбежал с фрегата. Но голландцы поймали его и выдали командиру нашего корабля, после чего, в назидание другим, Билли повесили на рее. Труп бедняги провисел несколько дней, а потом его выбросили в море, привязав к ногам пушечное ядро. Я молча смотрел на казнь своего друга, по щекам моим текли слезы, но я ничего не мог поделать. Одно я знаю точно – если мне удастся выбраться живым из ада, именуемого королевским флотом, то я отомщу этому молокососу и содомиту Гарри Смиту и всем прочим мучителям Билли за его смерть.

А сам я решил тоже бежать с корабля, причем как можно быстрее. Но сделать это следовало с умом. Более того, нужно вести себя так, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Тем не менее и меня пороли раз семь, в большинстве случаев, по моему мнению, безвинно. Только кого интересовало мое мнение… Впрочем, и остальным матросам регулярно доставалось от боцмана и офицеров.

Год назад мы зашли в прусский Мемель. Как я слышал, пруссаки ведут себя по отношению к англичанам далеко не столь услужливо, как голландцы, и редко выдают беглецов. Но тем не менее исключить этого было нельзя, тем более что в таких случаях британцы за поимку беглеца обещают немалую награду. Так что если и бежать, то надо сделать все, чтобы не попасться в руки этим душегубам-англичанам.

Я был на хорошем счету у командования нашего фрегата, и потому мне в Мемеле было дозволено сойти на берег. Никто не знал, что я неплохо говорю на данцигском диалекте немецкого, который не так уж сильно отличается от мемельского. В портовом кабачке я услышал, как какой-то матрос рассказывал другому, что его корабль на следующее утро уходит в русский Санкт-Петербург, и что у них на борту не хватает матросов. Обычно моряки, отпущенные на берег погулять, возвращаются на корабль лишь на следующий день, так что, подумал я, когда меня хватятся, то я уже буду в море.

Узнав про мой немалый опыт, меня без особых разговоров взяли на прусский торговый корабль, предупредив, однако, что если нас остановят англичане, то им меня выдадут. Но нам повезло – мы дошли до Петербурга без каких-либо проблем.

Город мне очень понравился – он был даже красивее, чем Чарльстон, и я решил попробовать в нем остаться. Ведь в море я рисковал попасть в лапы проклятых англичан. Меня практически сразу же взяли на работу на верфи. Что-что, а чинить корабли я умел, а науку их строить постиг очень быстро – и я начал уже готовиться к экзамену на тиммермана – старшего плотника.

Трудился я на строительстве 74-пушечного корабля «Селафаил» под руководством корабельного мастера Ивана Амосова. Все бы хорошо, разве что зима в России оказалась очень суровой.

И теперь я решил сделать все, чтобы не допустить убийство императора моей новой родины, тем более людьми, связанными с англичанами. Но к кому обратиться? К мастеру на верфи? Так он меня попросту засмеет. К стражникам, которые охраняли Михайловский дворец? В лучшем случае они меня тоже засмеют, в худшем – те, к кому я обращусь, сами окажутся замешанными в заговор. В Тайную экспедицию? Боюсь, меня могут заподозрить в чем-нибудь преступном, как иностранца. К кому же мне обратиться?

Я остановился перед подъемным мостом через небольшую речку, которую русские называли Мойкой. Неожиданно путь мне преградили двое людей в странной пятнистой одежде, которая вряд ли была военной формой. Но в руках у них было оружие, причем мне абсолютно незнакомое, совсем не похожее на обычные мушкеты. И я услышал слова, сказанные по-русски:

– Стой, ты кто такой?!

* * *

Ночь с 1 на 2 (13 на 14) марта 1801 года. Санкт-Петербург. Дом у Полицейского моста.

Граф Петр Алексеевич Пален, военный губернатор Санкт-Петербурга

Петер Людвиг фон дер Пален – такое имя он получил при рождении – не спал, хотя было уже далеко за полночь. Он вообще в последнее время мало спал – заговор уже вызрел, и сил в распоряжении Палена было вполне достаточно для того, чтобы свергнуть с престола и прикончить этого курносого шута, который возомнил, что он и в самом деле настоящий правитель огромной и дикой Московии.

Потомок рыцарей Тевтонского ордена, огнем и мечом завоевавших Курляндию, фон Пален никому не прощал нанесенных ему оскорблений. Именно такой обидой он посчитал свое увольнение со службы в декабре 1796 года.

А все началось с обычного недоразумения. В то время Пален исполнял обязанности генерал-губернатора Курляндии. И надо же было такому случиться – в Риге по приказанию императора Павла I была подготовлена торжественная встреча бывшего польского короля Станислава-Августа Понятовского, направлявшегося в Петербург.

С немецкой педантичностью и аккуратностью на улицах Риги выставили почетный караул, а в ратуше приготовили пышный обед, на котором лучшие люди города должны были чествовать бывшего короля Польши, когда-то имевшего честь разделить ложе с будущей российской императрицей Екатериной Великой.

Но тут произошло непредвиденное – Станислав-Август со своей свитой проехал мимо Риги, а в тот же самый день в городе оказался высланный царем из Петербурга другой, последний по счету фаворит любвеобильной императрицы, князь Платон Зубов. Вот тут-то Пален и совершил роковую ошибку. Видимо, решив, что не стоит пропадать добру, он приказал отдать опальному вельможе почести, положенные ему, как российскому генералу, и пригласил его на обед в ратушу. Все были довольны, но о сем курьезном (с точки зрения Палена) происшествии «доброжелатели» тут же поспешили доложить императору. Тот вспылил и прислал гневный рескрипт, в котором было написано следующее: «С удивлением уведомился я обо всех подлостях, вами оказанных в проезд князя Зубова через Ригу; из сего я и делаю сродное о свинстве вашем заключение, по коему и поведение Мое против вас соразмерено будет».

Это была больше, чем пощечина. Это был плевок в лицо. И кем было нанесено это оскорбление потомку крестоносцев?! Шутом и фигляром, которого царственная мать, как слабоумного, столько лет не допускала к управлению государством! Такой обиды Петер Людвиг фон дер Пален не мог простить. И пусть потом, через полгода, император сменил гнев на милость и снова вернул генерала на службу, осыпав его наградами и чинами – дал титул графа, сделал начальником всех остзейских губерний и канцлером Мальтийского ордена, – но обида осталась, и смыть ее можно было только кровью. Царской кровью…

Пален начал исподволь готовить месть. Он подыскивал единомышленников, проверял их и осторожно подводил к мысли о необходимости свержения императора Павла. Конфидентов оказалось немало – своими экстравагантными поступками император нажил себе немало врагов.

И вот заговор наконец созрел. На днях была поставлена последняя точка – свое согласие на участие в нем дал сам цесаревич Александр Павлович. Осталось лишь назначить день, когда Павел будет захвачен врасплох в своей новой резиденции…

А сегодня поздно вечером к Палену примчался человек, приставленный к императору, чтобы следить за каждым его шагом, и сообщил о встрече царя неподалеку от Арсенала со странными людьми, которые передвигались на не менее странных самобеглых каретах. Откуда они появились и кто они такие, не знал никто. У графа была хорошая память – ему было известно, что в течение суток в Петербург не въехал через заставы ни один вызывающий подозрения человек. Ни иностранец, ни подданный Российской империи.

Пален был храбрым человеком и доказал это в сражениях с турками и мятежными поляками. Но в то же время он был осторожен, можно даже сказать, подозрителен. Все непонятное настораживало его. Граф несколько раз переспросил своего соглядатая, выпытывая у него подробности о внезапно появившихся ниоткуда людях.

Их было немного – примерно два десятка, среди них – две женщины и лохматая черная собака неизвестной породы. Часть незнакомцев была вооружена странным оружием, это особо отметил видевший прибытие этих людей в Экзерциргауз. И приехали они на каретах, двигавшихся без помощи лошадей. С императором Павлом эти люди разговаривали по-русски, причем как равные с равным, безо всякого подобострастия и политеса. Это было очень удивительно – Пален прекрасно знал, что царь весьма щепетильно относился к придворному этикету, хорошо помня те унижения, которым он подвергался со стороны придворных императрицы Екатерины в бытность его цесаревичем.

«Что же это за люди? – ломал голову Пален. – И чем они могут помешать готовящемуся заговору? Самое же главное – насколько они опасны? Может быть, стоит переговорить с ними и перетянуть на свою сторону?»

Граф задумчиво почесал кончик носа. Если заговор провалится, то ему трудно будет сохранить свое положение при дворе и доверие императора. Впрочем, Пален всегда верил в удачу. Как-то раз он увидел на одной ярмарке русскую игрушку – «кувыркан»[16] – фигурку человечка, похожую на грушу. Даже положенная на бок, она рано или поздно снова выпрямлялась. Игрушка так понравилась ему, что с той поры граф стал сравнивать себя с ней. «Я, – порой откровенничал Пален, – похож на те маленькие куколки, которых хотели бы опрокинуть и поставить вверх ногами, но кои всегда опять становятся на ноги».

Человек умный, храбрый и расчетливый, Пален действительно всегда ухитрялся выходить сухим из воды в самых неблагоприятных ситуациях. Так было, например, во время штурма Очакова в 1788 году. Тогда он, будучи уже генерал-майором, командовал колонной, которая должна была первой начать атаку на турецкую крепость и захватить земляные укрепления с сильной артиллерией, расположенные между Очаковым и замком Гассан-паши. В случае успеха он обязан был дать сигнал ракетами о выполнении задачи. И лишь только после этого должен был начаться общий штурм турецкой крепости.

Однако Пален приказал выпустить все три ракеты сразу же, едва сблизившись с неприятелем. Поэтому штурм Очакова начался одновременно всеми колоннами, что и принесло в конечном итоге полный успех русской армии, которой командовал тогда светлейший князь Григорий Потемкин. Как известно, победителей не судят – и вместо отдания Палена под суд за нарушение приказа командующего, он был повышен в чине и награжден орденами Святого Георгия III степени и Святой Анны I степени. Императрица же Екатерина II пожаловала ему земли в Белоруссии и 500 душ крестьян.

Вот и в этом случае граф успел подстраховаться и сообщил императору о том, что является участником заговора. Но он стал им якобы лишь затем, чтобы проникнуть в ряды заговорщиков и в нужный момент арестовать всех, кто злоумышляет против царя. Простодушный Павел пришел в восторг от слов Палена, и доверие его к графу стало еще сильнее.

«Надо с утра ехать в Михайловский замок и там встретиться с императором, – решил Пален. – Пусть он сам познакомит меня со своими новыми друзьями. Это будет не так подозрительно. Ну, а как понравиться людям – сие мне хорошо известно. Если удастся сделать их своими сторонниками – это будет просто замечательно. В случае удачи заговора их можно сделать козлами опущения. Надо только потом обвинить чужаков в цареубийстве и после суда торжественно их казнить.

Неплохо было бы, чтобы они оказались как-то связанными с проклятыми французами. Тогда можно будет начать подготовку к войне с Наполеоном Бонапартом, чем мы порадуем британцев, перепуганных до смерти союзом между нашим дурачком-царем и французским первым консулом. Можно тогда получить из Лондона новые субсидии – это не считая тех, которые обещаны были за устранение императора Павла. Власть властью, но и деньги тоже никогда не бывают лишними».

Граф Пален зевнул. Его клонило ко сну. Действительно, пора ложиться спать, ведь надо завтра встать пораньше, чтобы успеть подготовиться к встрече с императором и еще раз продумать все возможные варианты беседы с ним.

Он подошел к письменному столу и наклонил стоявший на нем кувыркан. Игрушка закачалась из стороны в сторону, но потом снова приняла вертикальное положение. Граф улыбнулся, взял в руки подсвечник и направился в спальню…

* * *

Ночь с 1 на 2 (13 на 14) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Патрикеев Василий Васильевич, журналист и историк

Как мы и договорились с Викторычем, в Михайловский замок я отправился в сопровождении пяти бойцов «Града». С нами был и наш новый знакомый, коммерсант Алексей Иванов. Как я понял из короткого разговора с ним, он оказался человеком бывалым. Несколько лет он провел в заграничных командировках, повидал мир и неплохо знал испанский, английский и немецкий языки. Учитывая его немалый житейский опыт и знание отечественной военной истории, Алексей мог оказаться неплохим советчиком и консультантом.

Кроме того, он взял с собой здоровенного черного терьера, который почему-то имел кличку Джексон. Я поначалу подумал, что пса так назвали в честь американского конгрессмена, который вместе со своим коллегой Веником стал автором поправки, запрещавшей продавать в СССР технологии, имеющие двойное назначение. Но все оказалось гораздо проще – папашу этой симпатичной зверюги звали Джеком, так что Джексон означало всего лишь, что он сын четвероногого Джека. А к американскому Конгрессу пес Ивановых не имел никакого отношения. Если что, собака может стать хорошим сторожем, а в случае необходимости – и грозным бойцом.

С Игорем Михайловым мы договорились держать связь по рации. Алексей Иванов прихватил с собой портативную радиостанцию типа «уоки-токи», с помощью которой он мог переговариваться с дочерью, оставшейся в Манеже. Девица сия просто рвала и метала, умоляя взять и ее с собой в Михайловский замок. Но Игорь решил не брать грех на душу и строго-настрого запретил Дарье покидать наше временное расположение.

Император приказал полковнику Саблукову находиться с нашими ребятами. Вместе с ним осталось десятка полтора конногвардейцев. Они должны были беспрекословно слушаться подполковника Михайлова, и никого более.

– Все, что он скажет, можешь считать сказанным мною лично! – строго произнес Павел. Саблуков вытянулся во фрунт перед императором, и с той поры начал уважительно поглядывать не только на подполковника, но и на всех его ребят из «Града».

На улице было довольно темно. Один из часовых, охранявших вход в Манеж, подсвечивая нам дорогу фонарем, подошел к двум зданиям Кордегардий. Дверь в одной из них распахнулась, и оттуда выскочил в сопровождении караульного высокий и стройный поручик в форме офицера Семеновского полка с флигель-адъютантскими аксельбантами. Ему было лет двадцать, не больше. Этот поручик сразу же показался мне смутно знакомым, вот только я никак не мог вспомнить – где именно я видел его портрет.

И когда Павел представил его нам: «Поручик и флигель-адъютант барон Бенкендорф», – я сразу узнал в этом бравом семеновце будущего главу Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, считавшегося главным душителем свободы во времена царствования императора Николая I.

– Эти люди, – Павел указал на нашу компанию, – мои друзья и гости. Прошу к ним относиться со всем почтением и уважением. Вы будете сопровождать их и покажете им в моем дворце все, что они пожелают увидеть. Повторяю – все, без какого-либо изъятия.

Бенкендорф вытянулся перед императором и заверил самодержца, что он в точности исполнит его повеление. Я же с любопытством разглядывал будущего графа и шефа жандармов. Он был сыном генерала Христофора Бенкендорфа, который считался другом цесаревича Павла Петровича, за что заслужил нелюбовь императрицы Екатерины II. Еще больше царица невзлюбила мать юного поручика – Анну Юлиану, урожденную баронессу Шиллинг фон Канштадт. Баронесса была подругой супруги Павла – Марии Федоровны. Обе они родились в Вюртемберге и дружили еще с детства.

Матушка-царица Екатерина Алексеевна – личность весьма злопамятная и по-женски вредная – настроила цесаревича против Анны Юлианы, которая, защищая подругу, резко отзывалась о фаворитке Павла Екатерине Нелидовой. Императрица добилась, чтобы Анна Юлиана покинула столицу и уехала вместе с семьей в Дерпт. А генерал Христофор Бенкендорф отправился в действующую армию, которая под командованием князя Потемкина воевала в Молдавии с турками.

В 1796 году, после смерти императрицы Екатерины и восшествия на престол Павла Петровича, Бенкендорфу с семейством было разрешено вернуться в Санкт-Петербург. Они присутствовали во время проведения, мягко говоря, странной процедуры похорон покойной императрицы Екатерины II. Павел приказал, чтобы вместе с матерью перезахоронили и останки отца – императора Петра III, свергнутого с престола супругой и убитого гвардейскими офицерами в Ропше. В лютый мороз похоронная процессия на катафалке перевезла гроб со скелетом убиенного императора из Александро-Невской лавры в собор Петропавловской крепости, где Павел лично короновал труп своего отца императорской короной. Потом Екатерину и ее мужа похоронили вместе, рядом с другими российскими самодержцами.

Во время это траурного действа Анна Юлиана простудилась и вскоре умерла. Заботу об осиротевших детях подруги взяла на себя императрица Мария Федоровна. Все они – а у Анны Юлианы было два сына и две дочери – получили хорошее образование и в дальнейшем верно служили России. Поэтому, когда Павел заявил мне, что мы можем полностью доверять поручику Бенкендорфу, я кивнул в знак согласия.

Потом мы перешли облицованный гранитом ров по полосатому подъемному мостику и, миновав конный памятник императору Петру Великому, подошли к парадным воротам Михайловского замка, освещенные горящими факелами. Раздалась команда начальника караула, и тяжелые створки ворот распахнулись перед нами…

* * *

Ночь с 1 на 2 (13 на 14) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Подполковник ФСБ Михайлов Игорь Викторович. РССН УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области «Град»

Те, кому следовало, отправились в Михайловский замок, и я мог теперь без особых помех обсудить все, что произошло с нами за последние несколько часов, с подполковником Бариновым. Коля был моим старым другом, и пока я вместе с Васильичем улаживал текущие дела с императором Павлом, он скромно помалкивал и не лез в разговор. Хотя по большому счету именно он и должен был отдавать приказания своим бойцам. Ведь я был назначен старшим над ним лишь на период проведения учений. В связи с нашим переносом в прошлое учения, естественно, накрылись медным тазом. Так что формально я для него теперь уже никакой не начальник.

Возможно, что подобные рассуждения для людей штатских покажутся смешными, но для тех, кто носит погоны, важно знать субординацию. Знать, кому он подчинен, и кто у него в подчинении. Иначе любая воинская часть превратится в некое подобие басни Крылова «Лебедь, рак и щука». А это не есть хорошо.

– Слушай, Микола, – спросил я у Баринова, – какие у тебя мысли по поводу ситуации, в которую мы влипли? Что делать-то будем?

– Не знаю, Игорек, – ответил Баринов. – У меня от всего случившегося голова идет кругом. Можно лишь констатировать – налицо провал во времени. Угодили мы в 1801 год, в Санкт-Петербург, где со дня на день должно произойти убийство императора Павла I. Кстати, как я помню, не самого худшего из русских царей.

– Все именно так, и потому нам надо с тобой определиться – будем ли мы спасать императора, или пусть все будет, как должно быть?

– Да ты же, Игорек, уже все решил, не так ли? – Николай с хитрой улыбкой посмотрел на меня. – Скажу прямо, я тоже хочу спасти «русского Гамлета» – так, кажется, называли Павла Петровича? Негоже, когда за британские гинеи убивают русского царя. Да и от его наследника я не в восторге. Как там про его старшенького, Александра Павловича, писал «наше всё»? «Всю жизнь свою провел в дороге, простыл и умер в Таганроге».

– Хорошо, главный вопрос мы вроде с тобой решили, – ответил я. – Теперь давай прикинем – как к этому решению отнесутся твои подчиненные? Я понимаю, что люди они военные, но ситуация, в которую они попали, не предусмотрена ни одним из армейских уставов.

– А какие у них есть варианты? – пожал плечами Николай. – Если не служить России, то тогда кому? Ее врагам? Нет, это отпадает. Конечно, мои орлы далеко не ангелы, но предателей среди них нет – в этом я ручаюсь.

– Ну, можно спасти императора, получить за это ордена и две-три сотни крестьянских душ, после чего, согласно Указу о вольности дворянства, удалиться на покой в свое имение и портить там крепостных девок. Чем не вариант?

– Эх, Игорек, – вздохнул Баринов. – Скажи, а что, мои парни в наше время не могли уйти на гражданку, открыть какую-нибудь охранную фирму – связи и навыки у них остались, их не забирают вместе с удостоверением, – неплохо зарабатывать и жить – кум королю, сват министру? Да и что тебе об этом говорить – сам же все знаешь не хуже меня. Только бойцы моего отделения на гражданку почему-то не рвутся. Может быть, они уже стали адреналиновыми наркоманами, а может, есть что-то иное… Как ты думаешь?

– Так же, как и ты, Микола. Только ты тогда проведи с ними соответствующую беседу. Ведь ты их командир. А кто лучше тебя знает каждого из них? Если они решат служить императору Павлу, то так тому и быть. А я постараюсь, чтобы царь дал слово не ставить вас под начало какого-нибудь здешнего любителя фрунта и маршировки. Пусть все твои люди подчиняются лично царю. Я же с Васильичем буду кем-то вроде «особы, приближенной к императору», ну, скажем, что-то вроде советника по военным и общим вопросам.

– А что, если тебе и Васильичу попросить у Павла какие-нибудь звания или титулы Мальтийского ордена? Он как великий гроссмейстер вправе их давать по своему усмотрению. Как тебе такая мысль?

– Интересная мысль. Надо будут обговорить все это с Васильичем. Может, и он свои двадцать копеек добавит. И еще, Игорек, вот какое дело. Надо провести тотальную ревизию всего, что у нас есть. Ну, БК, горючку, оружие – это само собой. Не забывай, что в здешнем мире нет электрических розеток и бензоколонок. Придется исходить из того, что есть. Пока же следует объявить режим жесткой экономии.

Далее… Пусть все – и мы с тобой тоже – вывернут свои карманы и загашники. Книги, флэшки, диски – словом, все, несущее какую-либо информацию, надо собрать в одном месте. Информация – вещь не менее ценная, чем оружие. Кстати, надо поговорить с нашим коммерсантом, когда он вернется из замка, и узнать, что у него есть полезного. Думаю, что грузовичок у него далеко не порожний. И у медиков тоже много чего имеется.

– Слушай, а не лучше ли будет нам с гражданскими тоже провести отдельную беседу? Ведь всем нам, попавшим из будущего в прошлое, надо держаться вместе. Так оно будет лучше и безопасней.

– Правильно. С медиками я обговорю этот вопрос прямо сейчас, а с коммерсантом, его дочкой и приятелем побеседую чуть позже. Я возьму это, Игорек, на себя.

Пока же наша основная задача – повязать всех заговорщиков. И в первую очередь – Палена, который еще та сволочь. Впрочем, и остальные тоже далеко не подарки. Наши ребята при этом будут заниматься своим делом – силовым задержанием. Даст бог, все обойдется без пальбы.

– А потом, Микола, что у нас на очереди?

– А потом – визит однорукой британской сволочи, именуемой адмиралом Нельсоном, в славный град Ревель. Думаю, что в этот раз все будет по-серьезному. Но об этом говорить еще рано…

– Товарищ подполковник, – в салон «Тигра» заглянул заместитель Баринова майор Никитин. – Тут на связи Скат. Он и Алан прихватили на Мойке подозрительного субъекта, который отирался у замка. С ним покалякали и выяснили, что сей тип иностранец. И вроде даже не британец, а чистокровный пендос…

– Ого, – воскликнул я, – вездесущая рука ЦРУ пробралась и в прошлое! Передайте Скату, чтобы он пойманного янки вел прямо сюда. Надо поспрошать его, какого хрена ему понадобилось в столь позднее время болтаться вокруг императорского замка. И главное, на кого он работает – на британцев или на президента САСШ – не помню, кто у них там сейчас, Джон Адамс или Томас Джефферсон[17]…

* * *

Ночь с 1 на 2 (13 на 14) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Патрикеев Василий Васильевич, журналист и историк

Мы прошли под сводами могучих ворот и вошли во двор замка. Он был совсем не похож на тот двор, который я видел совсем недавно – недели две назад, в начале сентября 2018-го. Я тогда решил заглянуть в Михайловский замок, дабы освежить свою память и вспомнить, как выглядит место, где разыгралась одна из трагедий русской истории.

Тогда вовсю светило солнце, а в глубине двора на бронзовом троне, украшенном мальтийским крестом, восседал бронзовый же император Павел в мантии и короне. А вокруг, выкрикивая что-то на своем языке, крутились многочисленные китайцы с «кочергами» в руках и делали бесконечные селфи.

Сейчас же Павел, живой во плоти, а не бронзовый, шагал рядом со мной и о чем-то сосредоточенно размышлял. А Алексей, человек, о существовании которого я узнал всего пару часов назад, как ни в чем не бывало беседовал с поручиком Бенкендорфом, держа в руках поводок. Молодчага Джексон бодро шагал рядом с хозяином. Вот кого прошлое и будущее мало волновало. Был бы хозяин рядом…

Во дворе к императору с рапортом подскочил комендант Михайловского замка генерал-лейтенант Николай Котлубинский. Он был из «гатчинцев» – служил в свое время адъютантом у Аракчеева. Я усмехнулся, вспомнив скандал, случившийся с этим человеком. За пять лет сделав головокружительную карьеру – от штабс-капитана до генерал-майора – Котлубинский ужасно возгордился и, как это обычно бывает, стал считать себя пупом земли. Как-то раз, поссорившись с одним питерским купцом, он, недолго думая, отстегал того плетью. Но купец оказался не промах и пригрозил Котлубинскому сообщить обо всем произошедшим царю. Генерал не на шутку испугался. При матушке Екатерине ему все бы сошло с рук – подумаешь, военный, да еще генерал, проучил какого-то там купчишку. Но Павел Петрович был строг и наказывал нарушителей закона по всей строгости, невзирая на лица.

Неслыханное дело – генералу пришлось просить прощения у купца! А тот, не будь дураком, потребовал у Котлубицкого еще и возмещения морального ущерба. Пришлось генералу выплатить потерпевшему шесть тысяч рублей. Случай сей наделал немало шуму в Санкт-Петербурге…

Мы подошли к широкой лестнице, ведущей в покои императора. Я понял, что Павел решил не показывать нам все великолепие парадных залов замка, а через Зал антиков сразу провести нас в свои покои. Впрочем, не всех нас. Павел остановился, взглянул на сопровождающие нас лица, а потом велел нашим «градусникам» вместе с поручиком Бенкендорфом обойти все помещения замка и территорию вокруг него, чтобы прикинуть, где выставить усиленные посты, и где расположить наблюдателей. Я кивнул старшему, капитану Рыбину, чтобы он выделил нам трех бойцов, которые будут охранять непосредственно императора. Сам же он с одним своим подчиненным и поручиком Бенкендорфом проведет рекогносцировку – осмотрит территорию замка снаружи. Связь мы решили поддерживать по рации. На всякий случай мы их опробовали, чем вызвали огромное изумление у Бенкендорфа. Павел, уже видевший рации в работе, воспринял все вполне спокойно.

Потом мы проследовали в личные покои царя. Я обратил внимание на сырость, царившую в замке. По стенам стекала вода, развешанные на стенах шпалеры были влажные, словно кухонные тряпки. Алексея же заинтересовали буханки хлеба, разложенные на подоконниках. Я пояснил, что таким способом слуги пытаются уменьшить сырость. Павел, услышавший мои пояснения, кивнул.

– Именно так, Василий Васильевич. Конечно, сырость и сквозняки вредны для здоровья, но уж очень мне хотелось побыстрее покинуть Зимний дворец, где пришлось во времена правления моей матушки испытать столько обид и унижений…

В небольшой комнатке, прислонившись к теплой печке, кемарили два дежурных камер-гусара. Услышав наши шаги, они вскочили на ноги и, позевывая, доложили императору о том, что в его отсутствие в опочивальню никто не заходил.

– Ваше императорское величество, – сообщил пожилой камер-гусар, – приходила только ваша супруга, ее императорское величество Мария Федоровна. Она справлялась, не изволили вы приехать. А более никого не было.

– Хорошо, Китаев, можешь идти спать. Сегодня меня будут охранять другие люди, – сказал император и указал на «градусников». Китаев, который, как я вспомнил, был не только камер-гусаром, но и личным куафером царя, проворчал что-то под нос, но ослушаться не посмел и ушел вместе со своим напарником.

Потом мы прошли через библиотеку и вошли в царскую опочивальню. Стены ее были отделаны белыми деревянными панелями и завешаны голубыми с серебром занавесями. На полу лежал большой пушистый ковер, на стенах висели картины. Здесь же стоял рабочий стол, за которым, как я понял, работал Павел, несколько стульев и кресел. За ширмой я заметил походную железную кровать императора.

– Вот что, ребята, – сказал я бойцам «Града», – осмотрите библиотеку и прикиньте, как и что там надо сделать, чтобы заговорщики не смогли в нее проникнуть. Имейте в виду, там есть тайная дверь за фальшивой печкой, за которой лестница, ведущая вниз. А мы пока побеседуем с нашим гостеприимным хозяином.

«Градусники» были ребятами понятливыми. Кивнув, они вышли из царской опочивальни, и мы с Алексеем остались наедине с императором. Джексон обошел помещение, обнюхал все, а потом, выбрав уголок, улегся на ковер.

– Присаживайтесь, господа, – устало произнес Павел. – Кажется, что сегодня поспать мне не удастся.

Я лишь развел руками. Конечно, мне тоже не помешало бы придавить минуток так триста. Но необычные обстоятельства и ситуация, в которой мы оказались, не позволяли нам расслабиться.

– Государь, – ответил я, – давайте разберемся с заговором и тогда позволим себе перевести дух. В первую очередь необходимо обезвредить его верхушку: Палена, Беннигсена, братьев Зубовых и тех из генералов и офицеров, которые, примкнув к заговору, были готовы лично участвовать в цареубийстве.

– А мой сын? – спросил Павел. – Как мне поступить с ним? Мне совершенно не хочется лишать его жизни и свободы. Я не могу, как мой великий прадед, спокойно предать его в руки палача!

– Нет, государь, – возразил я. – Александр Павлович пусть и дальше живет на свободе и наслаждается семейной жизнью. Даст бог, у него, возможно, появятся дети, которые не умрут во младенчестве, как это было в нашей истории. Наши врачи окажут им необходимую медицинскую помощь. У вас же есть еще три сына, которые могут наследовать вам. Правда, Константин Павлович у нас сам отказался от престола из-за любви к красавице полячке. А вот Николай Павлович…

– А что Николай? – поинтересовался император. – Он очень забавный и живой мальчик. Тут недавно он спросил у меня: «Папа, а почему тебя называют Павлом Первым?» – «А потому, – ответил я, – что до меня Павлов на российском троне не было». – «Значит, я буду Николаем Первым?» – «Да, будешь, если будешь царствовать», – ответил я и рассмеялся.

– В нашей истории, государь, – я потер глаза и с трудом сдержал зевоту, – он действительно процарствовал тридцать лет под именем Николай I. И процарствовал, надо сказать, неплохо…

– Хорошо, господа, а как мне поступить с заговорщиками? Неужели всех казнить?

– Государь, если их простить, то кто гарантирует, что они какое-то время спустя снова не составят против вас заговор? Вспомните – ведь вы уже раз помиловали братьев Зубовых. И чем они вам за это отплатили?

– Хорошо, – кивнул Павел. – Пусть их судят, и если их вина будет доказана, то тогда они получат то, что заслужили. Действительно, я порой бываю излишне добрым и снисходительным…

– Необходимо срочно вызвать из своего имения графа Аракчеева. Этот человек, конечно, бывает иногда слишком грубым и жестоким, но он верен вам, государь. Ему можно поручить любое дело – он разобьется в лепешку, но сделает то, что ему прикажут.

– Верно, – сказал Павел. – Я с утра пошлю фельдъегеря с приказом моему графу, чтобы он срочно прибыл в Санкт-Петербург.

– Государь, не стоит забывать и о том, что скоро к нашим берегам подойдет британская эскадра адмирала Нельсона, который настроен весьма воинственно. В нашей истории все закончилось демонстрацией силы у Ревеля. В этот раз развитие событий может быть совсем другим.

– Я уверен, господа, что мои доблестные войска и флот дадут достойный отпор этому наглому британцу… Правда, море еще не очистилось ото льда, и кораблям будет затруднительно подойти к Ревелю.

– Я полагаю, – сказал я, – что Нельсон выждет, пока растает лед, и лишь тогда отправится в поход. Так что время у нас еще есть.

Тут неожиданно заработала рация. Капитан Рыбин (позывной «Скат») сообщил, что у разводного моста через Мойку они задержали праздношатающегося человека в цивильном. Выяснилось, что задержанный англоязычный иностранец, скорее всего, американец…

– Вот как, – удивился я, – ведите его к нам на базу. Надо будет как следует его допросить. Я сейчас подойду.

– Государь, – обратился я к Павлу, – прошу меня извинить, но мне необходимо отправиться к подполковнику Михайлову и допросить пойманного иностранца. А с вами останется господин Иванов. Он хорошо знает историю вашего царствования и сможет меня заменить…

– Хорошо, Василий Васильевич, – кивнул император. – Вижу, что дела требуют вашего присутствия. А мы с господином Ивановым сейчас попьем чаю – я распоряжусь, чтобы нам его нам сготовили, и чего-нибудь скушаем. Честно говоря, я немного проголодался…

* * *

2 (14) марта 1801 года. Санкт-Петербург. Раннее утро.

Джулиан Керриган, сомневающийся

Допрашивали меня двое. Точнее, вопросы задавал один, а второй при этом записывал сказанное мною. Потом они поменялись. Странные они какие-то люди. Они спрашивали у меня одно и то же – кто я, откуда родом, как попал в Петербург, где живу, где работаю и почему шел по направлению к императорскому дворцу. И когда допрашивать меня начал второй, первый не только записывал мои слова чем-то вроде свинцового карандаша на листе бумаги, но и сверял сказанное мною с тем, что уже было записано.

Некоторое недоверие я почувствовал, когда не смог ответить на вопрос, кто сейчас в Америке президент. В английском флоте про Северную Америку нам не говорили ни слова, а в Петербурге можно было достать только русские и немецкие газеты. Русские я читать пока не мог, а язык немецких сильно отличался от данцигского диалекта, и я его тоже не всегда понимал.

Да и не очень-то меня все это интересовало. Моя родина – Южная Каролина, а не махина Соединенных Североамериканских Штатов. И если человека из Нового Берна в Северной Каролине либо Саванны в Джорджии я еще считаю соотечественником, то янки из Бостона или голландского бюргера из Нью-Йорка – вряд ли. Тем более Филадельфия или Коламбия[18] палец о палец не ударили, чтобы освободить меня и сотни других граждан от английской тирании.

А вот про то, что мне удалось услышать в Летнем саду, я этим людям ничего пока говорить не собирался. Откуда я знаю, вдруг они тоже заговорщики? Для меня же главное – сделать так, чтобы моя информация дошла до тех, кто сможет предотвратить убийство русского царя. И я попросту молчал – знаете ли, привык держать язык за зубами за время, проведенное на английском корабле. Да и пыток, которые, несомненно, последуют, я не боялся – вряд ли они окажутся хуже плетки-девятихвостки в руках боцмана Брауна.

Но пытать меня эти люди не стали. Вместо этого они отвели меня в небольшое трехэтажное здание рядом с дворцом императора. К моему удивлению, там меня накормили и напоили чаем. Вскоре ко мне пришли двое – человек в пятнистой форме, похожей на ту, которая была на тех, кто меня задержал, и седобородый человек в странной одежде, явно не похожей на военную. Но такую одежду я еще ни разу не видел, хотя мне довелось побывать во многих европейских (да и не только европейских) странах.

– Меня зовут Василий Патрикеев, – произнес на довольно неплохом английском седобородый. – Я советник его величества императора Павла. А вы, если я правильно понял, Джулиан Керриган?

– Именно так, господин Патрик… – я попытался произнести фамилию моего собеседника, и понял, что не смогу это сделать даже под угрозой виселицы.

– Судя по вашему акценту, вы с Юга, причем дом ваш находится южнее Виргинии. Одна из Каролин или Джорджия?

– Южная Каролина, сэр. Чарльстон.

– А как вы оказались в России?

Немного подумав, я решил, что в данном случае будет лучше, если я расскажу всю правду. Если эти люди поймают меня на лжи, то они потом не поверят ни одному моему слову.

– Я был моряком, сэр. В Плимуте, куда прибыл мой корабль, меня напоили в трактире, и очнулся я лишь утром на палубе британского фрегата «Бланш». Мне сказали, что при свидетелях мною был подписан контракт, согласно которому я обязан отслужить пять лет на королевском флоте и получил задаток – и это несмотря на то, что в моем кармане не было ни фартинга. Потом, когда мы зашли в Мемель, мне посчастливилось бежать. Я добрался до Санкт-Петербурга и сейчас работаю плотником на Адмиралтейской верфи.

Седобородый задумчиво посмотрел на меня, затем взглянул на стоявшего рядом офицера и что-то сказал ему по-русски. Они стали о чем-то оживленно беседовать. Из их разговора я ровным счетом ничего не понял, кроме слова «американец». Потом седобородый еще раз перевел взгляд на меня и спросил:

– Так что же, мистер Керриган, привело вас к Михайловскому замку? Ведь в нем живет русский царь. Знаете, что с вами сделали бы британские бифитеры, если бы попытались проникнуть в Тауэр?

Я уже сообразил, что так просто уйти мне от этих людей не получится. Впрочем, этот седобородый был мне почему-то симпатичен. Знаете ли, есть люди, которым ты сразу доверяешь. Конечно, со мной это один раз уже сыграло дурную шутку – тогда, в Плимуте. Но он был совсем не похож на того краснорожего и наглого «охотника за головами» из трактира. Ну что ж, подумал я, надо рискнуть…

– Я случайно услышал очень интересный разговор на английском языке в Летнем саду. Разговаривали немец в военном мундире и человек с аристократическим английским произношением. Второго я не разглядел – было темно, и лицо свое он пытался держать в тени. А вот первого мне удалось немного рассмотреть при свете луны. Он высокого роста, худощавый. У него орлиный нос и острый подбородок.

– Орлиный нос, говорите? – задумчиво поглаживая бороду, произнес мистер Патри… в общем, Василий. Минуты две он сидел и молчал, о чем-то думая. Затем достал книгу, отпечатанную неизвестным для меня способом, и начал ее листать, показывая портреты каких-то людей. На одной из страниц я увидел изображение человека, похожего на «генерала». Внимательно присмотревшись к рисунку, я решил, что не ошибся, и, показав на него пальцем, сказал:

– Вот этот!

– Хорошо, – кивнул Василий и, перелистав книгу, показал мне еще одну цветную гравюру. – Скажите, есть ли он на этой картинке?

Я внимательно пересмотрел все лица.

– Нет, здесь его нет.

Василий перелистнул пару страниц и показал мне еще одну гравюру:

– А здесь он есть?

Я показал на третьего слева.

– Занятно. Значит, вам, скорее всего, не почудилось. И о чем же был разговор, который так вас удивил?

– О торжестве свободы. И о мартовских идах. А еще англичанин цитировал Шекспира. Те строки, где говорилось об убийстве Цезаря. Он сказал «генералу», что после смерти тирана тот должен послать весточку некому минхеру Корстанье в контору торгового дома де Конинк.

– Благодарю вас. – Седобородый захлопнул книгу, положил ее на стол и прикрыл большим полотенцем. – Ну что ж, мистер Керриган, придется вам какое-то время побыть нашим гостем. Это в ваших же собственных интересах. Вы, кстати, умеете читать и писать?

– До смерти батюшки мне посчастливилось учиться в школе, мистер Василий.

– Тогда, будьте добры, запишите все, что вы смогли запомнить. Вам сейчас принесут перо, чернильницу и бумагу.

* * *

2 (14) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Подполковник ФСБ Михайлов Игорь Викторович, РССН УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области «Град»

Когда американец закончил свою писанину, отдал мне листок со своими показаниями и вышел из комнаты, мы с Васильевичем переглянулись.

– Вообще-то я догадывался, что помимо Палена были и другие руководители заговора, которые, в отличие от этого потомка крестоносцев, предпочитали держаться в тени, – задумчиво произнес Патрикеев. – Да, Уитворт был выслан из России, но ведь кто-то из британцев должен был остаться в Петербурге вместо него и наблюдать за действиями заговорщиков. И этот кто-то напрямую связан с теми, кто стоял за Питтом-младшим. Я подозревал, что это Беннигсен, человек довольно мутный и, ко всему прочему, старый масон с большими связями с зарубежными «вольными каменщиками». Видимо, именно эти его друзья помогли Беннигсену, единственному из главарей заговора, остаться на плаву во времена царствования Александра I. Его не отправили в ссылку или в отставку, а позволили продолжить военную карьеру.

Далее, барон – уроженец Ганновера, то есть подданный нынешнего британского короля Георга III[19]. Кстати, когда ему было десять лет, он был назначен пажом к британскому королю Георгу II. Так что связи с Сент-Джеймским двором у него должны остаться.

В молодости, во время Семилетней войны, Беннигсен сражался на стороне короля Пруссии Фридриха II против России в составе ганноверской пехоты. Потом он перешел на сторону Российской империи и вроде бы неплохо послужил ей. Во время Персидского похода, находясь при главнокомандующем – одноногом генерале Валериане Зубове, Беннигсен близко сошелся с ним, а через него познакомился и с двумя остальными братьями Зубовыми. А вы помните, кем был при матушке Екатерине Платон Зубов… Ну, а в убийстве императора Павла Беннигсен стал одним из главных действующих лиц. Недаром ему дали прозвище Длинный Кассий. А там, где Кассий, должен быть и Брут.

– Понятно… – кивнул я. – Значит, Пален и Беннигсен… И британец, который прогуливался с Беннигсеном ночью в Летнем саду. Конечно, Длинный Кассий – типичный ландскнехт, но, если мне память не изменяет, в свое время ландскнехты не раз вторгались в политику и своими длинными мечами кардинально меняли судьбы государств и династий.

– Да, такая вот «сладкая парочка». Надо бы, конечно, немедленно приземлить их, но с Беннигсенем все же придется чуток повременить. Уж очень беспокоит меня таинственный британец из Летнего сада. Скверно, что наш американец не сумел разглядеть его физиономию. Придется проследить за Длинным Кассием, хотя не факт, что они снова встретятся.

Как жаль, что Павел отправил в отставку петербургского генерал-губернатора Николая Архарова. Да-да, того самого, у которого были «архаровцы». Конечно, работал господин Архаров грубо, что называется, на грани фола, нарушая то, что в наше время называли «социалистической законностью». Однако дело свое он знал неплохо. Он бы в два счета нашел нам этого самого «минхеера Корстанье». Надо будет через Тайную экспедицию попробовать поискать торговый дом «Конинк». Думаю, что в первую очередь следует начать поиск в районе Английской набережной. Ведь не случайно там обосновалась и Ольга Жеребцова – сестричка братьев Зубовых и любовница британского посла Уитворта. Ну и, по совместительству, одна из главарей заговора.

– Хорошо, Васильич, – я поднялся со стула и прошелся по комнате, желая размять затекшие ноги. – Давай прикинем, что мы доложим императору и какой план действий наметим на сегодняшний день. О том, чтобы нам удалось сегодня хоть немного поспать, я и не мечтаю. Придется изгонять сон крепким кофе.

– Да куда ж мы с тобой денемся, Игорь, – развел руками Патрикеев. – Насчет доклада Павлу – лучше рассказывать ему всю правду. Почти всю правду… Тут главное не завраться – император очень болезненно реагирует на ложь. Его уже столько раз обманывали, что теперь он уже никому до конца не верит. Поэтому – правда, только правда и ничего кроме правды…

Что же касается первоочередных действий, то я бы полагал сразу, как только в замке появится Пален, арестовать его и отправить под надежной охраной в Петропавловку. Этого человека просто опасно оставлять на свободе.

А Беннигсена неплохо бы взять под наблюдение. Лучше было бы, Игорь, прикрепить к его одежде «жучок». Узнав об аресте Палена, он наверняка помчится к своему куратору. С помощью «жучка» можно было бы узнать, о чем он будет говорить с британцем, что потом нам позволит прижать вражеских агентов при допросе, прокрутив им запись их разговора. У твоих ребят, Игорь, найдется «жучок»?

Я задумался. Вообще-то группа Баринова была не моя, и я не мог знать – что есть у них в наличии, а чего нет. Думаю, что у его «бричеров»[20] должны быть разные электронные прибамбасы. Надо будет переговорить с Миколой на эту деликатную тему.

Я объяснил все это Патрикееву, и он удовлетворенно кивнул. Еще немного посидев и поговорив, мы стали собираться в Михайловский замок для доклада императору. Выйдя на связь со Скатом, я поинтересовался, чем занимаются хозяин замка и его гость, коммерсант Алексей Иванов.

– Все в порядке, эта сладкая парочка сидит за столом, чаи гоняет, лясы точит, – с усмешкой в голосе доложил Скат. – Нам, кстати, здешние повара тоже перекусить принесли.

– Ладно, – сказал я, – передайте царю, что мы скоро к нему подойдем. И заканчивайте чревоугодничать – предстоит работа по специальности.

– Все ясно, – уже серьезно ответил Скат. – Ждем. До связи!